Текст книги "Легенды о старинных замках Бретани"

Автор книги: Екатерина Балобанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ЛО-КРИСТ

Долина Izel-vet[13]13
  Долина Izel-vet находится в Морлекском округе. Название это происходит от испорченного Izel-gvez, что значит буквально «Низкорослые деревья».


[Закрыть] в настоящее время представляет собою сплошной благоухающий сад. Очень хороша она весной, когда цветет здесь белая акация, розы, сирень, а целые леса яблонь покрыты бледно-розовым цветом, словно пушистым снежным покровом, из-под которого не проглянет ни один зеленый листок, ни одна зеленая ветка; белая ромашка, лиловые колокольчики, синие лютики пестреют между деревьями… Однако еще красивее она осенью, когда кусты и деревья оденутся в пурпур и золото, а яблони, отягченные плодами, стоят и не шелохнутся, словно выкованные из тяжелого металла. Опадающий лист золотистым ковром устилает землю, шуршит под ногами и смягчает резкие звуки шагов. Среди такого-то роскошного сада стоит часовня Ло-Крист[14]14
  Ло-Крист – (Lochrist) – «Божье место» или «Христово место». Множество gverz или особого рода стихотворных рассказов посвящено этой часовне, множество вариантов их рассеяно по сборникам народной поэзии Нижней Бретани. Многие gverz’ы пелись и поются в народе и до настоящего времени.


[Закрыть], уже давно заброшенная и почти забытая, а потому сильно пострадавшая от времени, хотя построена она, пожалуй, что и не так давно – всего каких-нибудь лет сто или полтораста.

Часовня прислонена к очень старинной башне, последнему остатку находившегося тут когда-то замка, и стоит она посреди старого покинутого кладбища, на котором никого уже больше не хоронят. В часовне, в мраморный бассейн бьет из-под земли небольшой ключ, но струя его бьет так низко, что нужна длинная цепь, чтобы зачерпнуть воды.

Было то в старые, старые годы![15]15
  Здесь приводится записанный мной со слов одной рассказчицы gverz, относящийся к Ло-Кристу, в подстрочном переводе, без изменений и с попыткой сохранения его трудного стиля полупрозы, полукаданса.


[Закрыть]

В замке Ло-Крист жил доблестный рыцарь, внук Генолé, любимца бретонских сказаний; был он славный и добрый правитель Бретани.

У ворот его замка стоял мраморный ангел, у подножья которого каждый садился, кто ждал правосудья или защиты, и всегда получал их от внука Геноле.

Было то в старьте, старые годы!

Внук Геноле женат был на кроткой Марии, как все звали ее. Было у них трое малюток. Но вот посетило их страшное горе: старший сынок заболел и скончался, – видно, Господня на то была воля!

Гроб опустили в могилу, а с ним схоронили и счастье Марии: лишилась она и сна и покоя, забыла своих маленьких деток, – дочку-малютку и сына в пеленках!

Было то в старые, старые годы!

Дни проводила Мария в слезах, а ночи – без сна на кладбище, мертвецам не давая вставать из могил, – подышать ароматом цветов, наглядеться на яркие звезды.

Раз так ночью сидела она на могилке, и стало ей страшно и тяжко одной на кладбище. Встала с могилки она, прошла через парк и свернула в аллею, ведущую к замку.

Было то в старые, старые годы!

Стояла чудная звездная ночь, и вдруг перед нею явился не то человек, не то призрак, – худой, изможденный, едва говорящий.

– Подай Христа ради мне хлеба, Мария! – простонал он чуть слышно.

– Только злые люди да духи по ночам по дорогам так бродят, – отвечала на это Мария. – Приходи завтра в замок, получишь всего в изобилии.

– Не дожить мне до завтра, – смотри, я совсем обессилел!

Было то в старые, старые годы!

Полно горечи было сердце Марии и забыла она в ту минуту о Боге. Прогнала она странника и спустила цепную собаку. Но злой Цербер побрел вслед за нищим, виляя хвостом и ласкаясь.

Мария же вернулась в свой замок, ничего не заметя, и до утра в тяжелой тоске пробродила по темному залу, все о милом покойнике думая и забыв о своем злом поступке.

Было то в старые, старые годы!

Наутро вышли люди из замка и нашли в парке мертвое тело. Рядом Цербер лежал, охраняя останки. И дивилися люди, видя, что пес сторожит неизвестное тело.

Еще больше дивились они, когда, хвост повеся, побрел Цербер за гробом и потом еще долго своим воем зловещим пугал обитателей замка.

Было то в старые, старые годы!

Смутилася духом Мария, услыхав об этом событье; приказала с честью предать тело земле, за упокой души странника заказала обедни; щедро сама заплатила за все, а на саван дала полотна из замковых складов.

Но полотна и деньги вернулись к ней в то же утро и, кто принес их обратно, допытаться она не посмела. И пошла в страхе к аббату замковой церкви, перед ним исповедать свой грех.

– Не могу дать тебе отпущенья в твоем тяжком грехе, – сказал ей почтенный старик. – Может быть, согласится на это руанский епископ.

Но и руанский епископ не посмел даровать ей прощенья и послал ее к папе.

– Он отец всех отцов нашей церкви! – сказал ей епископ.

В дальний путь снарядилися рыцарь с Марией, но напрасно. И папа не дал ей причащенья, послал ее к гробу Господню замолить там свой грех.

Было то в старые, старые годы!

Услыхав то решение папы, огорчился внук Геноле и сказал он Марии:

– Что же будет теперь с нашей дочерью Анной и сыном-младенцем? Плохо жить сиротам, хотя и в богатом их замке!

Но тверда была в своей скорби Мария и ответила рыцарю строго:

– Я должна подчиниться велению папы. Господь ведь печется о малых букашках, – не оставит Он и наших малюток.

И, простившись со всеми, пустилась Мария в далекий и одинокий свой путь, захвативши с собой лишь земли, горсть земли дорогой ей Бретани.

Было то в старые, старые годы!

Двадцать два года прошло с того дня, как покинула замок Мария. Двадцать лет одиноко ездил по свету рыцарь, – двадцать долгих лет все искал он Марию.

Побывал он и в Риме опять, поклонился и Гробу Господню, – но нигде не встречал он Марии! Время шло чередом, а замок стоял в запустенье, хоть и выросли дети.

Сын затворился в монашеской келье, дочь – в своей башне высокой, – все дни проводила в посте и молитве. «Недаром то были дети Марии!» – говорили в народе.

Все вспоминали Марию, но давно уж считали погибшей. Наконец, внук Геноле снова женился, желая иметь еще сына, наследника замка, а то перейдет он к враждебному роду.

Было то в старые, старые годы!

Вторая жена его была зла и сварлива, и все изменилось в их замке: никто не садился у подножия ангела в надежде найти здесь защиту и помощь.

Да и долго пришлось бы их ждать: редко бывал теперь дома доблестный рыцарь, ездил все по свету он, грустя о кроткой Марии. Время шло, не принося ему нецеленья!

Было то в старые, старые годы!

Мария же, покинув Бретань, все шла да шла в Палестину. Добравшись до моря, села она на корабль, но буря, застигши ее, занесла на неведомый остров.

Долго томилась она там в плену и в тяжелой работе, наконец отпустили ее. И вот десять лет миновало с тех пор, как покинула замок Мария, и только теперь, через десять лет, десять долгих лет, подошла она к Граду Святому.

Было то в старые, старые годы!

Здесь у Гроба Господня исповедала тяжкий свой грех всенародно Мария и просила ему отпущенья, как папа, отец всех отцов нашей церкви, то обещал ей.

– Хорошо! – отвечал ей священник, – но прежде должна пронести ты три дня и три ночи в запертой келье в посте и молитве.

Согласилась Мария, и повел ее старец, но тут подбежала к ней девочка и сунула в руку ей пышно расцветшую розу.

Обняла Мария ребенка и, вспомнив дочь свою, Анну, заплакала горько.

– Полно, не плачь! – сказал ей священник. – Уж скоро наступит конец всем твоим испытаньям.

Но в ту же самую ночь священник скончался, и никто ничего не слыхал о бедной Марии. Так и осталась она в запертой келье.

Было то в старые, старые годы!

Через десять лет отперли келью и увидали в ней спящую женщину и в руке ее пышно расцветшую розу. И только что люди вошли в ее келью, проснулась Мария и сильно смутилась.

– Великая грешница я, – сказала Мария, – не смогла простоять на молитве трех суток и, утомившись, заснула!

– Целых десять лет проспала ты здесь в келье, – отвечали ей люди. – Целых десять лет не отпирал никто двери, и замок от нее давным-давно уж заржавел.

Было то в старые, старые годы!

– Может ли быть, чтобы в десять лет роза моя не завяла, и хлеб не засох, и вода не иссякла, что оставили здесь для меня? – спросила Мария.

– Да, Господь совершил для тебя это чудо! – отвечали ей люди. И с душой просветленной снова вступила в храм Господень Мария. С умилением приняла она причащенье, а все бывшие в храме поклонились ей низко.

Так смиренно Мария свершила свой подвиг.

Было то в старые, старые годы!

Не прошло и двух лет, как в замок Ло-Крист уж входила Мария, все с тою же розой в руках, неувядшею розой столь долгие годы!

Но никто не узнал там Марии: рыцаря не было дома, дети не помнили матери, все старые слуги давно разбежались при новой сварливой хозяйке, старый привратник ослеп, а Цербер давно уже издох.

У подножия Ангела села Мария, не зная, что делать.

Было то в старые, старые годы!

Прошла мимо вторая жена внука Геноле и грубо сказала:

– Уходи, чего ждешь? При глупой Марии бродяги, бывало, принимались здесь, словно принцессы, – нынче ж не то, – всех велю гнать я отсюда подальше.

С удивлением на нее посмотрела Мария и не двинулась с места. Но послала злая хозяйка своих слуг гнать Марию со двора замка Ло-Крист, запереть и ворота тяжелым засовом.

Было то в старые, старые годы!

– Скажите мне, ради Бога, куда же девался доблестный рыцарь, внук Геноле, прежде живший в замке Ло-Крист? – спросила Мария у слуг, которым велела прогнать ее злая хозяйка.

– Все здесь он живет, да редко бывает он дома, – все тоскует о кроткой Марии, своей первой жене.

– А где же Мария?

– Как где? умерла в Палестине; пошла она замаливать тяжкий свой грех, что раз в жизни не накормила голодного ночью, а он к утру и помер. Ну, а нынче не так, – по сто голодных, с утра лишь до полдня, да с полдня до вечера больше двухсот гоняем мы смело, и никто об этом не тужит.

Было то в старые, старые годы!

– Уйди же и ты, а то будет нам плохо!

– Хорошо, но скажите мне, где же дети внука Геноле и кроткой Марии?

– Госпожа наша Анна живот вон в той башне и молится Богу, убогих и сирых тайно от мачехи там принимает и кормит; сын их отрекся от мира и ушел в монастырскую келью. Но сегодня он в замке. Мы скажем им, что пришла пилигримка; может быть, ты и мать их знавала?

Было то в старые, старые годы!

– Хорошо, скажите им, что пришла пилигримка, знававшая мать их. Я же пойду на кладбище, подожду там детей внука Геноле и кроткой Марии!

Встала она и пошла на кладбище, села там на могилу ребенка, что двадцать два года назад схоронила тут у самой ограды. Цветы разрослись на могиле и покрыли весь холмик, и стал он похож на цветник!

Было то в старые, старые годы!

Обо всем рассказали слуги детям Марии. Побежали они на кладбище, как будто на крыльях летели, – так разгорелось в них сердце! Увидали они бледную женщину, словно принцессу в лохмотьях, всю в слезах на могиле их брата.

Взяли ее за руки и с честью повели к себе в замок, – не только в башню Анны, а в зал, к очагу, где уступили ей главное место. Очень злилась их мачеха, но не смела перечить старшему сыну владетеля замка.

Было то в старые, старые годы!

Анна омыла ей ноги, и долго за полночь вела с ней беседу: рассказала Мария, чего натерпелась их мать, совершая свои подвиг, но сама не открылась.

Наутро Мария просила свести ее в церковь. Не могла она идти без поддержки, уж очень ослабела в пути. И сын ее сам повел ее в замковый храм.

Было то в старые, старые годы!

Во храме поведала она всенародно, кто была, какой грех совершила, как в отпущенье греха отказал ей епископ в Руане и в Риме сам папа, и как святой отец послал ее в Палестину, и все, что случилось потом, и как Господь Бог привел ей вернуться домой. Но дома ее не узнали, – другая была там хозяйка! Всю надежду свою возлагала она лишь на Бога. Недаром сказал ведь Христос:

«Придите ко Мне все обремененные, и Я успокою вас!»

Было то в старые, старые годы!

Когда умиленный священник подал Марии Св. Дары – свершилося чудо: Христос на Распятье, что над алтарем возвышалось, главу наклонил… пали ниц все, но встать не могла уж Мария, – глаза ее блестели, как звезды, от лица ее веяло миром…

Но когда подошел сын Марии, то увидел, что душа ее вознеслась уж туда, где нет больше страданий, а роза, что, не увядая, цвела в руках ее все эти долгие годы, – рассыпалась в прах, как старый засохший цветок.

Было то в старые, старые годы!

Поспешил брат к сестре в замок и застал там отца своего, внука Геноле; рассказал им все, что видел он в храме, и свершилось второе тут чудо: Мадонна, стоявшая в нише, воздев руку, указала на небо… и громко запели они Ave Maria и со звуком последним все трое навеки заснули!

Хотели положить их всех вместе в одной общей могиле, рядом с могилой ребенка, – их сына и брата. Опустили сначала гроб рыцаря, внука Геноле[16]16
  Лет девять тому назад на этом кладбище вырыли каменный саркофаг, относимый археологами ко II веку нашей эры. Но народная молва считает его гробом внука Генолé.


[Закрыть], потом его дочери, за ними и сына. После всех собрались нести гроб кроткой Марии, но стал так тяжел он, что не было силы поднять его с места.

Было то в старые, старые годы!

Приказал тогда руанский епископ похоронить ее тут же в замковой церкви у алтаря, и как перо стал легок гроб, когда опускали его в эту могилу. На нее положили плиту со словами Христа:

«Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас!»

После смерти последнего из потомков Геноле в этом замке поселилось аббатство Св. Матфея. Долго находилось оно там, пока наконец замок не стал заметно разрушаться, и вскоре почти совсем разрушился. Уцелела от него только одна башня «Анна». Храм же, где была погребена Мария, обрушился давно, и там, где по преданию находилась ее могила, бьет светлый ключ – «Ключ скорбящих», как называют его старые люди. Говорят, что сначала он бил высокой и обильной струей, и что какой-то священник в белой одежде, каждый день в полдень, являлся сюда петь молебны, и много стекалось в развалины людей, истомленных, скорбящих, униженных и смущенных духом, и все получали здесь исцеление; недаром сохранилась на надгробной плите надпись:

«Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас!»

Но время шло. Вместо разрушенного храма, где свободной бил волною ключ и извивался среди развалин, возвышается часовня. Но священник в белых ризах не приходит сюда служить молебны, и меньше и меньше стекается народа искать облегчения. Надгробная плита со словами Христа исчезла, да и ключ стал не тот: тихо и вяло струится он в своем новом, выложенном мрамором ложе.

Но не смерть здесь царить, а кипит новая жизнь.

Над могилой Марии и «Ключом скорбящих» цветут розы; вся часовня утопает в сирени, акации и яблонях; весной здесь поет соловей, зимой ветер рассказывает свои старые сказки.

Память о прошлом встает из могил – здесь ее царство, – тихое царство.

СРОСШИЕСЯ ДЕРЕВЬЯ

В серых пустынных ландах за Брестом, в старые годы возвышался замок. Стоял он среди гладкой пустыни, лишенной почти всякой растительности и открытой всем ветрам.

И всегда-то невеселы эти серые лайды, но особенно грустное чувство возбуждают они, когда летнее сверкающее солнце неумолимо жжет их бурые кочки и сохранившиеся до настоящего времени развалины замка с зияющими черными отверстиями вместо окон, заливает ярким светом своим и запыленный словно выжженный, замковый двор, и даже глубокий ров, заросший крапивой, бурьяном и полынью.

Но из самого сердца этих развалин поднимаются два необыкновенно стройных, высоких дерева – платан и липа; плотно срослись они корнями, а ветви их так сплелись между собою, что трудно развить даже сорванную ветку. На далеком расстоянии видны эти деревья, – единственная жизнь среди мертвой, словно Богом выжженной пустыни.

Вот что рассказывает о них предание.

Когда-то очень давно жила в замке угрюмая и гордая вдова графа де Гралона со своим единственным сыном, Даниэлем. Мальчик был тихий, болезненный, и детство его проходило очень одиноко и печально. Целые дни просиживал Даниэль у узкого окна своей башни и смотрел на зеленые верхушки деревьев сада, единственного во всем околотке. Сад этот принадлежал вдове одного из жителей бурга и был очень красив и велик, заканчиваясь с одной стороны большим, заросшим лозняком прудом, по обеим сторонам которого шли густые аллеи из каштанов, тисов, сирени, яблонь, поросшие снизу вереском и плющом. Кое-где между аллеями выдавались полянки с изумрудной зеленью, шелковистой, тонкой травой, среди которой пестрели и кивали своими розовыми, желтыми, лиловыми головками всевозможные луговые цветы. По саду бегала и резвилась пятилетняя дочь хозяйки – Синт, как звали ее все окружающие, уменьшая имя Гиацинты.

Надоела графине меланхолия ее маленького сына, и она всячески старалась развеселить его. Раз позвала она его в большой замковый зал и, показывая ему на портреты его гордых предков, закованных в латы, и их жен, в узких белых платьях, с огромными шляпами на головах, спросила его:

– Неужели не гордишься ты тем, что принадлежишь к такому знатному роду, и не хочешь продолжать их дела?

– А что же это за дело?

– Они бились с неверными и славились, как гордые и знатные властители Бретани!

– Что же это за дело, – быть властителем Бретани?

Рассердилась угрюмая графиня де Гралон, – не умела она объяснить сыну, чем, собственно, он должен был гордиться, хотя и чувствовала необходимость внушить ему родовую гордость.

– Ты вечно сидишь каким-то сиднем у окна своей башни и Бог знает, о чем думаешь! – сказала она недовольным голосом. – Лучше бы перечитывал историю Бретани, что прислал тебе в подарок святой отец!

– Мне трудно читать: я еще плохо разбираю, и мне хочется погулять вон в том саду, оттого-то я и сижу у окна и смотрю на деревья.

Послала графиня за вдовой бюргера и сказала ей:

– Мой сын, граф де Гралон, желает гулять в вашем саду.

– Я живу вдвоем со своей пятилетней дочерью и буду очень рада принять в нашем саду молодого графа! Мы беспокоить его не станем, – пускай гуляет себе на здоровье!

Поморщилась графиня от этих простых слов необразованной женщины, но делать нечего, – пустила к ней Даниэля: не было другого сада на милю кругом.

Сначала Даниэль приходил в сопровождении целой свиты и часами угрюмо сидел под деревом, но затем свиту перестали отпускать с ним, а слуга, что должен был находиться при нем неотлучно, предпочитал гостиницу бурга прекрасному саду, и Даниэль мало-помалу был предоставлен самому себе или, лучше сказать, хозяйкам сада. Очень дичился он сначала, но маленькая Синт вскоре так подружилась с ним, что дети стали почти неразлучны, и даже в глухую зиму Даниэль и Синт целые часы проводили вместе в саду. Графиня совсем не стесняла мальчика, находя, что на воздухе он становится и крепче, и здоровее.

Прошло несколько лет, и вот маленькая Синт не только выросла, но и стала настоящей красавицей; Даниэль, ее верный товарищ детства, не уступал ей ни в красоте, ни в ловкости, и детская дружба их незаметно росла вместе с ними и превратилась в неизменную всепоглощающую любовь.

Умерла мать Синт, и пришлось им расстаться: молодая девушка уехала в Париж к единственному своему родственнику, старому дяде, а ее дом и сад купила графиня де Гралон для своего Даниэля. Но юноша ни разу не заглянул туда: его родные ланды, замок и даже дом и сад Синт казались ему такой страшной пустыней, что не мог он оставаться тут и стал просить свою мать отпустить его ко двору французского короля: где же, как не там, следует находиться потомку такого знатного рода?

Уехал Даниэль, и осталась его мать в полном одиночестве; целыми днями ходила она по своим пустынным залам, и эхо разносило по всему замку гул ее звонких шагов.

Прошло еще несколько лет. Известия тогда доходили медленно и лишь случайно, но все же знала графиня, что из сына ее вышел доблестный воин: бился он бок о бок с рыцарем-королем[17]17
  Франциск I.


[Закрыть] и в Италии, и в Пиренеях, и наконец делил плен своего сюзерена в Испании. Целыми днями ходила графиня по своим пустынным залам и не переставала думать о своем Даниэле.

Но вот достигла радостная весть до замка в серых ландах: вернулись и король, и Даниэль из Испании. А затем вскоре пришла и другая весть, – женился граф; сам король был сватом, и пышно отпраздновали свадьбу при дворе.

Какую герцогиню, из какого королевского рода выбрал он себе в супруги? Кто невестка гордой графини де Гралон? Бедная маленькая Синт, дочь хозяйки соседнего сада! Затаила свою злобу графиня и стала готовить замок к приезду молодых.

Весело звонили замковые колокола в один теплый сентябрьский день, извещая соседей о приезде Даниэля с красавицей-женой. Сама гордая мать его вышла навстречу молодым и на пороге замка, согласно обычаю, подала им по золотому кубку с вином, – только в кубке Синт заключался сильнейший на свете яд.

Не захотел Даниэль пить из своего кубка и, отдавая его матери, сказал:

– Вы наша мать и повелительница, вам принадлежит первое место в этом замке, и первый кубок на пороге его надлежит выпить вам; мы же с Синт разделим второй: муж и жена должны делить все пополам!

И с этими словами, смеясь, выпил он половину, а другую выпила Синт.

Побледнела графиня, но промолчала.

К вечеру стояли в парадном зале замка два гроба, а вдоль стен гордые рыцари и гордые дамы с ужасом смотрели из своих рам на это страшное дело.

Звонко раздавались шаги преступной матери: ходила она по опустевшему на веки замку, и люди в страхе отворачивались от нее.

Торжественно похоронили молодого графа в замковой часовне, а бедную Синт, как не принадлежавшую к знатному роду, в ландах, у окна часовни. Положила кормилица Даниэля ветку платана в его гроб, а священник – ветку липы в гроб Синт, и выросли из гробов их платан и липа. Тянулся из часовни платан, тянулся, пока ветви его не разбили окна и не сплелись с ветвями липы, а затем срослись и стволы обоих деревьев.

Преступная мать недолго пережила свое злое дело, и давно лежит она далеко от замка в серых ландах, где похоронили ее согласно ее желанию.

Никто никогда уже не жил в замке со дня ее смерти; шаги ее неумолчно и звонко раздавались по залам и пугали даже самых смелых из наследников. Мир с того времени постарел на несколько сот лет; замок превратился в груду развалин, но окрестные жители даже до сих пор слышат еще звонкие шаги по каменным плитам обрушившихся зал, и до сих пор еще оба сросшиеся дерева растут и покачиваются над этой пустынею, и до сих пор еще существует в народе поверье, будто сорванный с них листок оставляет на сорвавшей его руке неизгладимое пятно.

Сад Синт уничтожен, – его вырубили, и теперь на его месте, на берегу пруда, стоит мельница. Годы быстро и незаметно, как летние тучки, проносятся над этими серыми ландами и темными развалинами. Сгладят они понемногу и следы старинного сказанья, повергнут в прах и оба сросшиеся дерева, – но новая жизнь разовьется в этом царстве смерти и разрушенья, хотя нам и не суждено ее видеть.