Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Екатерина Вторая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

23

27 декабря – 7 января [1774]

М. г., философ Дидро – здоровье его продолжает еще быть шатким,– останется у нас до февраля месяца и уже затем только вернется к себе на родину; Гримм[17][17]
  Гримм Фридрих-Мельхиор, барон (1723—1807), французский литератор, входивший в круг энциклопедистов, корреспондент Екатерины II.


[Закрыть] также рассчитывает уехать около того же времени. Я вижусь с ними очень часто, и наши разговоры – бесконечны. Они расскажут вам, какое употребление я делаю из Генриха IV, «Генриады». и из множества других сочинений того же автора, ознаменовавшего своими произведениями наш век.

Я не знаю, скучают ли они очень в Петербурге или нет, но по отношению к себе я могу сказать, что с удовольствием бы провела всю жизнь в беседе с ними. В Дидро я нашла воображение неистощимое, и потому я отношу его к числу людей самых необыкновенных, какие когда-либо существовали. Если он и не любит Мустафы, как вы об этом мне сообщаете, то зато он, по крайней мере, как я в этом уверена, и не желает ему никакого зла; не взирая на всю энергию его ума и на расположение, как я замечаю, наклонить весы в мою сторону, сердечная его доброта не позволит ему этого сделать. <...>

24

22 октября—2 ноября [1774]

С удовольствием, м. г., я удовлетворю вашу любознательность по отношению к Пугачеву; это будет мне тем удобнее сделать, что вот уже месяц, как он схвачен или, выражаясь вернее, связан и скручен своими собственными же людьми в необитаемой степи между Волгой и Яиком, куда он был загнан посланными против него со всех сторон войсками. Лишенные припасов и средств для продовольствия, товарищи его, возмущенные сверх того еще жестокостями, им творимыми, и в надежде заслужить прощение, выдали его коменданту Яицкой крепости, который и отправил его оттуда в Симбирск к генералу графу Панину. В настоящее время он в дороге, на пути к Москве. Когда его привели к графу Панину, он совершенно наивно признался, на первом же допросе, что он – донской казак, назвал место своего рождения, сказал, что женат на дочери донского казака, что у него трое детей, что во время этих смут он женился вторично на другой, что братья и племянники его служат в первой армии, что он сам в ней служил, участвовал в двух первых походах против Порты и пр., и пр.

Так как у генерала Панина в войске немало донских казаков и так как войска этой национальности ни разу не клевали на крючок этого разбойника, то все сказанное было тотчас же проверено через земляков Пугачева. Хотя он не знает ни читать, ни писать, но, как человек, он крайне смел и решителен. До сих пор нет ни малейших данных предполагать, чтоб он был орудием какой-либо державы или чтобы он следовал чьему-либо вдохновению. Приходится предполагать, что г. Пугачев сам хозяин-разбойник, а не лакей какой-нибудь живой души.

После Тамерлана, я думаю, едва ли найдется кто-либо другой, кто более истребил рода человеческого. Во-первых, он вешал без пощады и всякого суда всех лиц дворянского рода: мужчин, женщин и детей, всех офицеров, всех солдат, какие ему только попадали в руки; ни единое местечко, по которому он прошел, не избегло расправы его; он грабил и опустошал даже те места, которые, чтобы избегнуть его жестокостей, пытались заслужить его расположение добрым приемом: никто не был у него безопасен от разбоя, насилия и убийства.

Но что покажет вам хорошо, как далеко может обольщаться человек,– это то, что он осмеливается еще питать кое-какие надежды. Он воображает, что ввиду его отваги я могу его помиловать и что свои прошлые преступления он мог бы загладить своими будущими услугами. Рассуждение его могло бы оказаться правильным, и я могла бы простить его, если б содеянное им оскорбляло меня одну; но дело это – дело, затрагивающее государство, у которого свои законы. <...>

25

Петербург, 28 января – 8 февраля [1777]

Милостивый государь, я прочла эту зиму два только что сделанных русских перевода: один – Тасса, другой – Гомера. Говорят, что они очень хороши; но каюсь, что ваше письмо от 24-го января, только что мною полученное, доставило мне больше удовольствия, чем Тасс и Гомер. Его веселость и живость заставляют надеяться, что ваша болезнь не будет иметь никакого последствия, и что вы легко переживете далеко за сто лет.

Ваша память столько же для меня лестна, как и приятна; мои чувства к вам остаются неизменными. <...>

26

Петербург, 2 сентября – 1октября [1777]

Милостивый государь, чтобы ответить на ваши письма, надо, прежде всего, сказать вам, что если вы довольны князем Юсуповым, то он совершенно восхищен приемом, которым вы его удостоили, и всем, что вы говорили в то время, какое он имел удовольствие провести у вас.

Во-вторых, я не могу послать вам свода наших законов, потому что его еще нет. В 1775 г. я велела напечатать одни постановления для управления провинциями: они переведены только на немецкий язык. Статья, стоящая вначале, объясняет причину подобного распоряжения; ее ценят благодаря точности описания исторических событий различных эпох. Не думаю, чтобы эти постановления могли послужить Тринадцати Кантонам: посылаю экземпляр только для библиотеки замка Ферне.

Наше законодательное здание возвышается мало-помалу; основанием для него служит Наказ: я его послала вам десять лет тому назад. Вы увидите, что законы не противоречат принципам, но истекают из них; вскоре за ними последуют узаконения финансовые, коммерческие, полицейские и т. д., которыми уже два года как мы занимаемся; после чего свод будет весьма легко редактировать.

Вот что я думаю относительно уголовных законов. Преступления не могут быть очень многочисленны; но мне кажется, что соразмерить наказание с преступлениями требует особого труда и многих размышлений. Я думаю, что род и сила улик могли бы быть доведены до особой формы вопросов, очень методической, очень простой, из которой бы выяснялся самый факт. Я убеждена и так установила, что самая лучшая уголовная процедура и самая простая – та, которая заставляет проходить этого рода дела через три инстанции, в определенное время, без чего личная безопасность обвиняемых может подвергаться произволу страстей, невежества, невольной глупости и увлечения.

Вот предосторожности, которые, пожалуй, не понравятся святому судилищу; но разум имеет свои права, против которых глупость и предрассудки рано или поздно должны разбиться.

Льщу себя надеждой, что Бернское общество[18][18]
  Бернское экономическое общество предложило премию за наиболее обоснованное решение проблемы соизмеримости преступления и наказания.


[Закрыть] одобрит мой образ мыслей. Будьте уверены, что мое мнение о вас не подвержено никаким изменениям.

Екатерина

Забыла вам сказать, что двухгодовой опыт убеждает, что суды, устроенные по моим правилам, делаются могилою крючкотворства.

СВЕТЛЕЙШЕМУ КНЯЗЮ Г. А. ПОТЕМКИНУ-ТАВРИЧЕСКОМУ[****][****]
  Потемкин Григорий Александрович, светлейший князь Таврический (1739—1791), выдающийся государственный и военный деятель, генерал-фельдмаршал, фаворит и ближайший помощник Екатерины II. Создатель Черноморского флота, основатель Херсона, Екатеринослава и Николаева, главнокомандующий русской армией в русско-турецкой войне 1787—1791 гг. Тексты писем печ. по изд.: Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка 1769—1791. М., 1997. (Сер. «Лит. памятники»).


[Закрыть]

1

Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию[1][1]
  Турецкая крепость на Дунае, с 1878 г. болгарский порт и город Силистра.


[Закрыть], что Вам некогда письма читать. Я хотя и по сю пору не знаю, преуспела ли Ваша бомбардирада, но, тем не менее, я уверена, что все то, чего Вы сами пред приемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите.

Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попусту не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна.

Декабря 4 числа 1773

Екатерина

Скажите и бригадиру Павлу Потемкину спасибо за то, что он хорошо турок принял, когда они пришли за тем, чтоб у Вас батарею испортить на острову[2][2]
  Потемкин Павел Сергеевич, граф (1743—1796), военный деятель, генерал-аншеф; литератор. Родственник князя Г. А. Потемкина-Таврического.


[Закрыть].

2

[Середина апреля 1774]

Голубчик, при сем посылаю к Вам письмо к графу Алек[сею Григорьевичу] Орлову. Если в орфографии есть ошибка, то прошу, поправя, где надобно, ко мне возвратить. Тем, коим не нравится пожалованье господ Демидовых в советники Берг-коллегии[3][3]
  Коллегия «для рудных дел», учрежденная Петром I в 1719 г. Чин советника соответствовал армейскому чину полковника.


[Закрыть], в которой части они, однако, сознания имеют довольные и с пользою могут быть употреблены, в ответ можно сказать, что Сенат часто откупщиков жалует по произволению своему в чины. Итак, чаю, и мне можно, по власти моей, жаловать разоренных людей, от коих (порядочным управлением заводов) торговле и казенным доходам принесена немалая и долголетняя прибыль, и оне, чаю, не хуже будут дурака генеральского господина Бильштейна, за которого весь город старался. Но у нас любят все брать с лихой стороны, а я на сие привыкла плевать и давно знаю, что те ошибаются, кои думают, что на весь свет угодить можно, потому что намерения их суть беспорочны. Юла моя дорогая, не прогневайся, что заочно написала того, чего Вы мне не дали договорить или б не выслушали, если б были со мною. Всякому человеку свойственно искать свое оправданье, окроме паче меня, которая подвержена ежечасно бесчисленным от людей умных и глупых попрекам и критикам. И так, когда уши мои сим набиты, тогда и мой ум около того же вертится, и мысли мои не столь веселы, как были бы с природою, если б на всех угодить могла. <...>

3

[Конец апреля 1774]

Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твое займет. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце? Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает. А тут бы одна амбиция, а не любовь действовала. Но вычерни сии строки и истреби о том и мысли, ибо все это пустошь. Похоже на сказку, что у мужика жена плакала, когда муж на стену повесил топор, что сорвется и убьет дитятю, которого на свете не было и быть не могло, ибо им по сто лет было. Не печалься. Скорее, ты мною скучишь, нежели я. Как бы то ни было, я привещлива и постоянного сложения, и привычка и дружба более и более любовь во мне подкрепляют. bus ne bus rendres pas justice, quoique Vous soyes un bonbon de profession. bus etes excessivement aimable [фр.: Вы не отдаете должное себе, ибо Вы сами – совершенное удовольствие. Вы чрезвычайно любезны].

Признаться надобно, что и в самом твоем опасении есть нежность. Но опасаться тебе причины никакой нету. Равного тебе нету. Я с дураком пальцы обожгла[4][4]
  Имеется в виду А. С. Васильчиков.


[Закрыть]. И к тому я жестоко опасалась, чтобы привычка к нему не сделала мне из двух одно: или навек бессчастна, или же не укротила мой век. А если б еще год остался и ты б не приехал, или б при приезде я б тебя не нашла, как желалось, я б, статься могло, чтоб привыкла, и привычка взяла бы место, тебе по склонности изготовленное. Теперь читай в душе и сердце моем. Я всячески тебе чистосердечно их открываю, и если ты сие не чувствуешь и не видишь, то не достоин будешь той великой страсти, которую произвел во мне за пожданье. Право, крупно тебя люблю. Сам смотри. Да просим покорно нам платить такой же монетою, а то весьма много слез и грусти внутренней и наружной будет. Мы же, когда ото всей души любим, жестоко нежны бываем. Изволь нежность нашу удовольствовать нежностью же, а ничем иным. Вот Вам письмецо не короткое. Будет ли Вам так приятно читать, как мне писать было, не ведаю.

4

[Апрель 1774]

Великие дела может исправлять человек, дух которого никакое дело потревожить не может. Меньше говори, будучи пьян. Нимало не сердись, когда кушаешь. Спечи дело, кое спеет. Принимай великодушно, что дурак сделал.

5

[29 июля 1774]

Увидишь, голубчик, из приложенных при сем штук, что господин граф Панин из братца своего[5][5]
  Братья Панины: Никита Иванович, граф (1718—1783), выдающийся государственный деятель, дипломат; Петр Иванович, граф (1721—1789), военачальник, генерал-аншеф. В период подавления Пугачевского восстания командовал правительственными войсками. В письме речь идет о предложении графа П. И. Панина предоставить ему – до окончания борьбы с пугачевцами – диктаторскую власть над четырьмя губерниями.


[Закрыть] изволит делать властителя с беспредельною властию в лучшей части Империи, то есть Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губернии, a sous entendu [фр.: в уме] есть и прочия; что если сие я подпишу, то не только князь Волконский будет и огорчен, и смешон, но я сама ни малейше не сбережена, но пред всем светом первого враля и мне персонального оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в Империи хвалю и возвышаю. Вот Вам книга в руки: изволь читать и признавай, что гордость сих людей всех прочих выше. При сем прилагаю и Бибикова инструкцию для confrontatie [фр... сравнения]. И тот пункт не худ, где сказано, что всех людей, где б ни было, он может как, где и когда хочет [казнить и миловать].

6

[18 августа 1774]

Позволь доложить, друг милый и любезный, что я весьма помню о тебе. А сей час, окончив тричасовое слушанье дел, хотела послать спросить. А понеже не более десяти часов, то пред тем опасалась, что разбудят тебя. И так не за что гневаться, но в свете есть люди, кои любят находить другим людям вины тогда, когда надлежало им сказать спасибо за нежную атенцию всякого рода.

Сударка, я тебя люблю, как душу.

7

[Конец августа 1774]

Заготовила я теперь к графу Петру Панину письмо в ответ на его от 19 числа и посылаю к нему реестр тех, кои отличились при Казанском деле и коих награждаю деревнями, как Вы то здесь усмотрите из приложенного письма. А впредь, как офицеров наградить, кои противу бунтовщиков? Крестьян не достанет, хотя достойны.

Пришла мне на ум следующая идея: в банк Дворянский орденская немалая сумма в проценты идет[6][6]
  Взносы кавалеров имперских орденов.


[Закрыть]. Я из процентов велю противу орденских классов производить им пенсии. Как Вам кажется? <...>

8

[Конец августа 1774]

Я думаю, что прямой злодейский тракт [Пугачева] на Царицын, где, забрав Артиллерию, как слух уже о его намерении был, пойдет на Кубань. А по сим известиям или сказкам десяти саратовских казаков, он намерен на Дон идти, который от Царицына в 60 верстах, и, следовательно, уже сие бы было обратный ему путь. И если сие сбудется, то он столкнется с Пушкиным[7][7]
  Мусин-Пушкин Валентин Платонович, граф (1735—1804), военачальник; при Екатерине II генерал-аншеф, при Павле I фельдмаршал.


[Закрыть], и тут его свяжут, нежели ингде. Защищенье Керенска показывает, как сие легко противу толпищи черни. <...>

9

[Середина сентября 1774]

Вы, сколько я Вас знаю, желаете, чтоб не одна часть только была в хорошем состоянии, но все. Когда пришло до того, чтоб выбрать в магистратские члены порядочных людей, а не банкрутных купцов, тогда роптанье ото всех тех, кои, пользуясь купеческими выгодами, не хотят обществу служить. Когда же банкрутных и бездельников выбирали в члены, тогда не менее роптанья было, что ни суда, ни расправы нету в магистрате. Освободя всех лучших людей из сей должности, само собою, останутся плохие.

Прошу сыскать средства, как быть? <...>

10

[Сентябрь 1777]

Батя, ты иногда замысловато докладываешься. Мне куды девать 100 человек колодников, коих острог вода разнесла. Я говорю: в Карантинный дом, но не ведаю, крепок ли он. Канальи живы, а пятнадцать человек верных солдат в том месте у них потонули.

11

[Ноябрь 1777]

Указ я прочла и вижу, что полки командированы, куда приказала. О больных ничего не ведаю, а впредь, что до меня дойдет, Вам сообщу. Намерения теперь иного нет, как только смотреть, что турки предпримут, ибо о трактовании с ними теперь полномочия у Стахиева. В случае же войны иного делать нечего, как оборонительно бить турков в Крыму или где покажутся. Буде же продлится до другой кампании, то уже на Очаков, чаю, приготовить действие должно будет. Хорошо бы и Бендеры, но Очаков по реке нужнее. <...>

12

[Январь 1781]

Сравнивать прилично не ради трусости, но ради честности, что, имея обязательства, нарушить оные бесчестно. Трактат же равной дружбы[8][8]
  Русско-австрийский союзный договор, заключенный 18 мая 1781 г.


[Закрыть] не есть безвестное дело по тому правилу, что всякая держава старается со всякой державой жить дружно, когда не в войне. Войну же не вчинять без причин и без нужды. Я ни от кого из держав зависима быть не желаю. Венский двор весьма может хвалиться, что я сравниваю с двадцатилетним союзником тогда, когда десять лет назад оный двор отказался ото всякой связи с нами в нужное для нас время и всякую пакость чинил во время оное.

Что слабеешь, о том от сердца жалею и не знаю, чему приписать. Ужо сама посмотрю тебя. Прощай, мой любезный друг. Проект трактата, который ты читал, представлен Кобенцелем. Наш контр-трактат заготовляется.

13

[1781]

Прочтя сей проект[9][9]
  Неизвестно, о каком именно проекте идет речь в этом письме, но здесь отразилось неизменно отрицательное отношение Екатерины к компаниям-монополистам.


[Закрыть], я нашла, что оный составлен по правилам всех монополистов, то есть – захватить все в свои руки, несмотря на разорение вещей и людей, из того доследуемое. В начале моего царствования я нашла, что вся Россия по частям роздана подобным кампаниям. И хотя я девятнадцать лет стараюсь сей корень истребить, но вижу, что еще не успеваю, ибо отрыжки (авось-либо удастся) сим проектом оказываются. Буде сам его не издерешь, то возврати его сочинителям с тем, чтоб и вперед о том и подобном не заикались.

14

25 сентября 1782

Письма твои, батенька, из Херсона от 16 сентября я имела удовольствие получить сего утра. И хотя подробностей не пишешь, но, как тебе самому кажется удивительно, сколько сии места после заключения мира переменились, то из того заключить уже можно, что сделано много. По известиям Веселицкого, Хан спешит своим переездом. И так думаю, что вы с ним уже виделись. Об уходе крымцев в Анатолию и цареградские вести гласят. Удивительнее всего, что посреди сумятицы тамошней после пожара, спешили уплачивать деньги, кои нам должны[10][10]
  Контрибуция, предусмотренная одной из статей Кучук-Кайнард-жийского мирного договора 1774 г.


[Закрыть], и сие приписую трусости. Благодарствую за добрые вести, что провиант и сено заготовляются с успехом и что урожай был добрый.

15

30 сентября 1782

С сегодняшними твоими именинами поздравляю тебя от всего сердца. Сожалею, что не праздную их обще с тобою. Желаю тебе, тем не меньше, всякого добра, наипаче же – здоровья. Об моей к тебе дружбе всегдашней прошу нимало не сомневаться, равномерно и я на твою ко мне привязанность считаю более, нежели на каменных стен. Письмо твое от 19 сентября из Херсона до моих рук доставлено. Неблистающее описание состояния» Очакова, которое ты из Кинбурна усмотрел, совершенно соответствует попечению той Империи об общем и частном добре, к которой по сю пору принадлежит. Как сему городишке нос подымать противу молодого Херсонского Колосса! С удовольствием планы нового укрепления Кинбурна приму и выполнение оного готова подкрепить всякими способами. Петр Первый, принуждая натуру, в Балтических своих заведениях и строениях имел более препятствий, нежели мы в Херсоне. Но буде бы он оньгх не завел, то мы б многих лишились способностей, кои употребили для самого Херсона. Для тамошнего строения флота, как охтинских плотников, так и олончан, я приказала приискать, и по партиям отправим. А сколько сыщутся, тебе сообщу. По письмам Веселицкого из Петровской крепости, я почитаю, что скоро после отправления твоего письма ты с ханом имел свидание. Батыр-Гирей и Арслан-Гирей исчезнут, яко воск от лица огня, так и они, и их партизаны, и покровители – от добрых твоих распоряжений. Что татары подгоняют свой скот под наши крепости, смею сказать, что я первая была, которая сие видела с удовольствием и к тому еще до войны поощряла всегда предписанием ласкового обхождения, и, не препятствуя, как в старину делывали. <...>

16

[Конец ноября 1782]

Чаю, не оспоришь, буде генерал-кригскомиссара Дурнова вмещу в число Александровских кавалеров. Что же касается до мужа твоей племянницы, то прошу тебя отложить сие прошение до другого дня, а наипаче к праздникам всякие просьбы за неделю, а еще лучше – за две, доставить к моему сведению, дабы мысли время имели бродить, аки брага. Я, увидясь с тобою, объясню тебе мои мысли дружественно и дружески, саа, m'amour, je n'en ai point d'autres pour toi [фр.: потому что, моя любовь, для тебя я совсем не имею других].

17

Из Царского Села. Мая 4 числа, 1783

По получении последнего твоего письма от 22 апреля из Дубровны я так крепко занемогла болью в щеке и жаром, что принуждена была, лежа на постели, кровь пустить. Но как круто занемогла, так поспешно паки оправилась, и вся сила болезни миновалась коликою в третьи сутки. И выздоровела Царица и без лекарства, похоже, как в сказке «О Февее»[11][11]
  «Сказка о царевиче Февее», сочиненная Екатериной II.


[Закрыть] написано.

Я уже писала к тебе, что от Цесаря ко мне два письма были, кои уже опять иным тоном. Я на него никак не надеюсь, а вредить не станет. На внутренних и внешних бурбонцев я нимало не смотрю, а думаю, что война неизбежна. Время у нас отменно хорошо и тепло, и, по тому судя, думаю, что и подножный корм у вас поспевает. В Малороссии сделано теперь распоряжение о платеже податей по душам. Таковые не худо делать и в местах Полтавского и Миргородского полков, кои приписаны к Новороссийской губернии, не касаясь новых поселений, которым даются льготные годы. <...>

18

Мая 5 числа, 1783

Голубчик мой князь, сейчас получила твое письмо из Кричева и из оного и прочих депеш усмотрела, что Хан отказался от ханства. И о том жалеть нечего, только прикажи с ним обходиться ласково и со почтением, приличным владетелю, и отдать то, что ему назначено, ибо прочее о нем расположение не переменяю. <...>

19

[Июнь 1785]

По полученному сегодня репорту от Якобия[12][12]
  Иркутский губернатор.


[Закрыть], китайцы закрыли торг на Кяхте с пушечною пальбою, что приписывать надлежит за некоторый род объявления войны. Сие подтверждает и сказание китайского купца. Я думаю, что не излишне будет: 1. Собрать Братских казаков и оных распределить, где Вам пособнее окажется по ту сторону Байкала. Как их подкрепить, о сем помышлять. Подумать об обороне Нерчинских заводов. Каменогорскую крепость приводить на первый случай в лучшее оборонительное состояние, равномерно и Колыванские пограничные места. А как все сие распорядить и снабдить войсками на первый случай, о сем, подумавши, прошу мне представить скорее.