Текст книги "Май"
Автор книги: Екатерина Вайсфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
С первым снегом ребята оставили игру. И на время прекратились их встречи. Май снова проводил вечера, бренча на гитаре или за письменным столом, за которым всё время что-то писал, изучал, либо рисовал, либо читал. Ему было интересно копошиться в своём мире, из которого он выныривал неохотно, даже когда ему звонил друг. Саша несколько раз тревожил своего приятеля, они о чём-то коротко говорили, точнее, говорил в основном Саша. Потом Май возвращался в свой сладкий придуманный мир и продолжал оставленную на время работу.
В своей любви к учительнице английского молодой человек продвигался маленькими, аккуратными шажками, боясь выдать свою тайну и слабость. Но цепкие глаза ребят, которые раньше задирали неугодного одноклассника, раскрыли его тайну. Май был слишком откровенен в своих чувствах к молодой учительнице, чтобы это осталось незамеченным. Юлия ещё не раз проводила уроки в девятом «А», и каждый раз ученик не мог скрыть своего волнения. Он запинался, отвечая на вопросы, нервно теребил ручку, проглатывал буквы в английских словах. Бледнел, краснел, делал вид, что его не существует: садился за последнею парту и утыкался в книгу по самый лоб. В эти моменты одноклассники взрывались приступами хохота, как если бы он делился своими фантазиями, как это бывало в младших классах. С урока молодой человек всегда уходил, чувствуя себя раздавленным и униженным.
Но что бы ни творилось в его душе, любовь требовала действий. Ему уже было мало просто наблюдать, жить мечтами и короткими школьными встречами. Хотелось большего, хотелось прикоснуться. И в своей любви он сделал новый шаг. Это произошло, когда Юлия поднималась по лестнице на третий этаж, а Май спускался. Быстрыми шагами, почти летя по ступенькам вниз (он сам не понял, как это произошло), пробегая мимо учительницы, выставил руку и скользнул, будто нечаянно задел, по её бедру. Юлия почувствовала этот специальный выпад, но не обернулась. Май летел вниз, на первый этаж, на крыльях счастья. Он ощущал, как его любовь стала более явственной, более плотской. Он был безмерно счастлив от своей дерзости.
Молодая учительница догадывалась о чувствах этого паренька и старалась их не ранить. Она замечала мучения и томления его сердца, которые отображались на его лице, в его вопрошающем взгляде. В больших тревожных глазах, которыми он смотрел на неё. И часто корила себя за то, что стала причиной этих томлений. Будучи такой же нежной, сложной и романтичной натурой, она воображала себе ситуацию ещё сложнее и глубже, чем она есть. Её притягивала чистота и искренность паренька, покорность, готовность отдать всего себя. Это то, что отличало Мая от других ребят – учеников, писавших Юле любовные записки, которые она находила в тетрадях, на рабочем столе, в классных журналах. Она слышала о тех пошлостях, которыми обменивались старшеклассники, знала, что её осуждают другие учителя, видела взгляды, которыми её провожают в школьных коридорах. И всё это не давало ей покоя. Заставляло ещё сильнее отказываться от своей молодости, красоты. Ещё сильнее прятаться за серым, брючным костюмом, не разрешая себе снимать даже пиджак. Она была к себе очень строга, считая, что тем самым не позволяет греху и соблазну через неё входить в мир.
Дочь священника, Юлия была очень строгого, целомудренного воспитания. И своё призвание она нашла в педагогике. Поэтому её коробило, что она не по своей воле будоражит незрелые, исковерканные и, как итог, пошлые умы. Но также она не желала быть причиной страданий для романтических, душевно неокрепших юнцов. Была ли в её чувствах хоть капля лести в отношении себя? Возможно. Но найти её можно было, только тщательно исследовав потайные уголки её души или ослабив бдительность воспитанного в строгости ума. Может быть, просто не пришло время?
Юлия наблюдала за влюблённым подростком, как мать наблюдает за младенцем, чтобы тот не споткнулся по дороге. Она будто взяла на себя ответственность за него, словно в её силах было указать ему правильный путь.
В своих чувствах к нему она ощущала то родительскую нежность и заботу (не имея ещё своих детей), то достраивала его образ, придумывая свой идеал, взращивала его в своих ещё незрелых фантазиях, поскольку сама была ещё молода и неопытна, и пугалась того, что получалось. Ей, ещё одинокой в любви, нестерпимо хотелось чувствовать и знать, что существует такая чистота сердца, такая глубина души, которой не страшно отдаться. Этот юнец дарил ей то, что никогда не будет облечено в плотскую форму. Он дарил платонические чувства, которые возвышали обоих, но истощали физические силы, не привыкшие пребывать на такой высоте.
Исходя из всего этого невидимого, чувства Мая не были безответны. И не могли быть. Чистая и искренняя любовь всегда связывает сердца невидимой нитью. Даже если любит кто-то один. Май ощущал это, но не мог объяснить.
После затяжного молчания и кажущегося безразличия со стороны драчливых одноклассников Май снова их стал занимать. Они подняли головы и начали исподтишка наблюдать за ним. Им был нужен лишь удобный случай, чтобы выступить. Который вскоре нашёлся.
Незадолго до зимних каникул Саша позвонил приятелю.
– Привет, ты на школьный дискач идёшь? – спросил он.
– На чей? – не сразу понял Май.
– Да блин, на твой. Я думаю прийти к вам в школу. Тайка собралась, я и спрашиваю – идёшь или нет?
– Иду, наверное.
– Отлично. Тогда увидимся там, – поспешно сказал Саша.
С девятого класса ученикам разрешалось ходить на школьные дискотеки, которые устраивались два раза в год: первая – за неделю до новогодних каникул, вторая – весной, в апреле. Май решился пойти, в надежде увидеть Юлию. Многие учителя в день дискотеки оставались в школе до самого вечера, чтобы следить за порядком. Также в этот день намечалось празднование Нового года.
Школьные танцы проходили в актовом зале. В основном там собирались ребята из старших классов. Девятиклассники ещё стеснялись танцевать; их вечно шпыняли ученики постарше, и весь вечер они проводили на стульях в углах зала, сбившись в свои маленькие, тесные компании. В такие дни жизнь школы творилась только на четвёртом этаже, где царил полумрак, разбавляемый бегающим светом от зеркального шара, подвешенного к потолку. На стенах зала висели старые, наполовину сдувшиеся воздушные шары (нет более жалкого зрелища, чем праздник, покрытый пылью забытья). Огромные окна с забранными по бокам шторами глядели на жилой дом, стоявший через дорогу от школы. Его окна, как шахматная доска, перемежались черными и жёлтыми квадратами. Громкая музыка лилась из двух больших колонок, вынесенных на сцену; в общем шуме слышался смех и выкрики молодёжи. Среди школьников всегда находился кто-то более активный и деятельный, кто заведовал музыкой, создавая настроение зала, сегодня это был Максим из десятого «Б».
Придя на дискотеку, Май, как и многие девятиклассники, держался скромно, словно бы просто зашёл посмотреть на чужое веселье. Так оно и было. Его ничего не интересовало, кроме входной двери, из проёма которой вовнутрь рвался свет школьного коридора. Иногда в зал входил какой-нибудь учитель и молча стоял на пороге, как тень, блуждая глазами по школьникам, блюдя порядок.
Молодой человек поджидал Юлию и боялся, что ошибся, что её нет в школе, а значит, он зря пришёл. Иногда он отрывал взгляд от входной двери и смотрел на танцующих. Под некоторые песни старшеклассники, обутые в тяжёлые ботинки на тракторной подошве, устраивали настоящее буйство: прыгали, сбивая друг друга с ног, и кричали, раздирая глотки. В такие моменты девочки с визгом отбегали в сторону и истерически хохотали, глядя на это сумасшествие.
Несколько раз Май выходил в коридор, по левую руку которого располагался класс по химии. Его двери были настежь открыты. На первых партах валялись наваленные куртки, сумки, портфели. Из класса тянулся поток холодного воздуха – где-то было открыто окно. В этот кабинет часто бегали школьники, незаметно опустошая на последних партах принесённый алкоголь: коктейли в жестяных банках или пиво. В остальном школьные коридоры и классы были пусты. Лишь на третьем этаже в учительской горел свет, и за закрытыми дверями шло своё веселье, выдававшее себя громкими разговорами присутствующих учителей, иногда смехом.
Молодой человек вышел из зала и увидел поднимающегося по лестнице Сашу. Тот, просияв широкой улыбкой, прокричал:
– Здоров!
Затем подошёл и приветственно подал руку. Май был рад его видеть как никогда.
– Тайку ищу, куда-то с девчонками умотала. Ты давно здесь? Я думал, ты не пришёл. Что-то тебя не видел.
– Минут двадцать уже торчу, – ответил друг.
– Пойдём бухнём тогда, задолбался я её искать. Главное, пришли вместе, а потом усвистала, колбаса!
Они направились обратно к выходу и на первом этаже повстречали Таю. Девушка только что вернулась с мороза. На её длинных тёмно-каштановых волосах таяли ажурные снежинки. На круглом личике красовался лёгкий румянец и блестели частички пудры. От её куртки, которую она отряхивала от снега, струился холодный дух зимы, а от неё самой исходило тепло. Девушка взглянула на подошедших ребят слегка озорным взглядом. На тонких губах блеснула улыбка. Тая была очень хорошенькая, и помимо воли Май с удовольствием разглядывал её. Эмоциональную и капризную, о чём говорил весь её облик. Он видел её раньше, но так близко – никогда.
– Тая! – громогласно встретил подругу Саша. – Где ты всё шляешься?
Девушка лишь мельком взглянула на своего друга.
– В курилку бегала. Там наши девчата коктейли попивают, – быстро ответила она и остановила взгляд на Сашином спутнике.
– Ты же из параллельного класса? – спросила она, улыбнувшись.
Май заметил, что над правым уголком её верхней губы выпирает маленькая светло-коричневая родинка. Он кивнул.
– Ты всё время один ходишь. Классно, что вы подружились. Сашка как сказал твоё имя, я сразу поняла, о ком он. Ты один такой на всю школу.
– Наверное, – пожал плечами Май, с интересом глядя на Таю.
Они прошли в зал и встали возле окна. Тая была очень суетлива. Она часто отходила, возвращалась, шепталась с Сашей, постоянно запускала руку в волосы, поправляя и распутывая их кончики, над чем-то смеялась, глядя на танцующих, зачем-то лазила в сумочку, болтавшуюся на её плече. Один раз достала из неё маленькую баночку, в которую окунула пальчик, а потом приложила его к губам, смазывая их чем-то, что издавало едкий клубничный запах. В другой раз обновила духи, аромат которых повис прохладным цветочно-фруктовым облачком. Стоявший рядом Май рассеянно отвлекался на её суету, изредка косясь в её сторону. Она же часто поглядывала на него и беспричинно улыбалась.
– Я всё же предлагаю бухнуть! – прогорланил Саша над самым ухом своего друга. – Тухло так, не стоять же тут у окна весь вечер! Пойдём лучше купим выпить и прогуляемся?
Май неохотно отреагировал на предложение. Он всё ещё надеялся увидеть Юлию. Но как объяснить приятелю, что он хочет остаться один на этом празднике жизни? Остаться в одиночестве, чтобы никто не мешал. Но друг оправдывал его появление на дискотеке. Без него Май чувствовал себя глупо. И потому согласился пойти.
– Хорошо, только я на минуту, – предупредил он, натягивая куртку.
И решил напоследок пройтись мимо учительской, надеясь, что удача всё-таки улыбнётся. За ним как тень последовало двое ребят. Это были всё те же забияки его прошлых лет. Время затишья ушло, случай представился. Они знали, что Май влюблён в учительницу, и это знание подогревало им кровь, раззадоривало. Как он мог полюбить? Как это вообще возможно? И влюбился – в кого? В красавицу Юлию, которая нравилась почти всем ещё не оперившимся юнцам. Эта учительница стала предметом ночных фантазий многих извращённых умов. А Май смотрел на неё не так, как смотрели другие. Он растворялся в своей чистой, платонической любви, наслаждался всеми её гранями. Это-то и злило, раздражало. Как он посмел летать так высоко? Поэтому они хотели его опозорить, стянуть с душевной высоты, растоптать это чувство, унизить. И, захмелевшие, подзуживая друг друга, парни побежали вслед за ним.
Май спустился на третий этаж, когда его догнал высокий темноволосый Игорь. Следом подлетел светленький, намного меньше ростом, Антон.
В коридоре третьего этажа горели всего две лампы, освещавшие вход и выход на лестницу. С четвёртого гулко доносилась музыка.
– Эй, Маячок, постой!
Май обернулся, и в ту же минуту рука Игоря легла ему на плечо.
– Ты курить?
– Нет, поссать, – с дерзостью в голосе ответил Май, скидывая руку с плеча.
– Пойдём покурим? – предложил Антон, жадно улыбаясь, кивнув на открытую дверь женского туалета, откуда тянуло сигаретным дымом.
– Зачем? Не курю.
– А придётся, – ответил Игорь. – Побазарить надо.
Губы Мая сложились в горькую ухмылку. Он посмотрел на Игоря тяжёлым, упрямым взглядом, в котором читался вызов.
– Слышь, придурок, ты тупой, что ли? Говорю же, побазарить надо, чё ты как баба на меня уставился?
Май стоял, прожигая обидчиков глазами. Казалось, он был непробиваем.
– Сука, раздражает он меня! – в нетерпении дёрнулся Антон, щёлкая пальцами.
– Ты думаешь, папашу-чурку своего притащил тогда – и всё, зелёный свет? – продолжил Игорь, наступая на свою жертву. – Да мы таких знаешь сколько били? Тоже мне, спасатель! – Ребята нервно захихикали.
В тусклом свете коридора, одетый во всё чёрное, Май сливался с окружающим полумраком, его глаза блестели ненавистью, в душе возгорался огонь мщения. Но он не выплёскивал чувства, а аккумулировал их внутри. Они горели и бушевали, ожидая подходящего момента. Ему нужно было больше поводов, чтобы ответить, больше силы, которая налила бы его кулаки. Пока он стоял и смотрел на безобразные в тупости и злобе лица ребят, его гнев выдавали лишь губы, бегающие от ухмылки сарказма в плотно сжатый рот. Разгорячённые своей смелостью, одноклассники продолжили нападки:
– Ну ладно ты, фрик хренов, а кто тебе позволил на Юльку смотреть?
В первые секунды Май даже не понял, о ком речь. Он никогда даже в самых смелых мечтах не называл Юлию – Юлькой.
– Наяриваешь на неё, наверное, перед «Спокойной ночи, малыши»? – И оба засмеялись в полный голос, закатывая глотки и показывая острые кадыки.
Это была та капля, которая развязала драку. Май резко дёрнулся, чтобы ударить обидчика. Ребята, молниеносно отреагировав, затолкали одноклассника в женский туалет. В приоткрытое окно залетал морозный воздух, принося с собой снежинки, тут же таявшие на холодном, влажном полу. Завязалась драка. Как шкодливые псы, Игорь и Антон наносили удары и отскакивали на шаг-два, чтобы не получить сдачи, смеясь прерывистым гиканьем трусливых гиен.
– Так что, Маячок, да или нет? – задыхаясь в угаре потасовки, выкрикивал Антон.
Он подпрыгивал на месте, выжидая удобный момент, чтобы атаковать. Как только Май переключился на второго обидчика, Антон сделал выпад и ударил ногой. Отскочил и снова задёргался на месте. Уже разъярённый, Май кинулся на Антона, схватил за шею и попытался уронить. Антон отбивался, колотя противника в живот. Игорь, всё ещё держась на небольшом расстоянии, через длинные паузы бил ногой, но Май не чувствовал боли: вся его энергия прорвалась наружу, и он был готов даже убить. Но, не удержав равновесие под натиском Игоря, поскользнулся и упал на ледяной пол. Из носа брызнула кровь.
– А-ха-ха, на обоссанный пол! – радостно завопил задыхающийся Антон.
В этот момент в туалет вбежала Юлия.
– Мальчики, вы что?! – вскрикнула она.
Май поднял на неё огромные глаза, в которых колыхался ужас. На губы и вниз по подбородку стекала кровь. Учительница схватилась за голову и метнулась помочь пострадавшему. Но школьник вскочил на ноги и не помня себя бросился вон из туалета, задев Юлию. Игорь с Антоном в панике также побежали прочь.
Молодой человек мчался по заснеженной улице. «Опозорен, унижен», – крутилось в его голове. Он плакал, и слёзы текли по холодным щекам, маскируясь в хлопьях снега, летящего в лицо. Он бежал к набережной, одной мыслью было – умереть. Броситься в реку, манившую, как сладкозвучные сирены, в тихую, спокойную гладь. И, сверкая бликами фонарей, желанная река показалась вдали. Май притормозил, чтобы отдышаться. Морозный воздух, который он жадно заглатывал, обжигал горло; влажное от слёз лицо горело румянцем (нет, этот парень даже в страданиях был полон жизни! Не ему в этот раз принимать на себя участь юного Вертера…). Огни набережной спокойным, тёплым светом уходили в ледяную воду и зигзагами искажались среди дрейфующего льда. Тихо падал снег. И тишина и зимнее спокойствие сильно контрастировали с тем пожаром страстей, который творился в груди юноши. Там была рана, в которой томилась душа мечтателя.
Он побрёл к мосту. Мысли прыгали от чувства перенесённого унижения, от картины холодной, грязной плитки пола, на красивое, но искажённое страхом лицо Юлии. Затем перескакивали на ненавистные, противные лица ребят из школы, затем набирались силы мщения и тонули в слабости его души: «Трус, ты опять не смог выдержать удар!» Май вспомнил, что они говорили про Аслана, и тут же заныла прошлая рана, вскрылась старая боль, хранящая пустоту и печаль. Всё светлое ушло. Ушло его спокойствие и свобода, которую он имел рядом с этим человеком. «Я никогда не смогу быть таким, как ты…» – Май вытер рукавом куртки заплаканные глаза.
– Сука! – Он пнул бетонное ограждение набережной. – Ненавижу! Ненавижу! – прокричал следом.
Затем решительно взбежал по припорошенной вечерним снегопадом лестнице на мост. Перед ним открылось тёмное пространство неба, завешенного мглой с редкими, крупными летящими хлопьями снега. На другом берегу вереницей вдоль реки горели огни заснеженного сада. Вода смотрела на него чёрной, оголённой пустотой. Он перегнулся через перила и внимал безразличию реки, похожей на выглядывающую руку в распоротом рукаве. Представил, как прыгает в воду. Так далеко и страшно лететь! А потом – удар! Его тело обожжёт ледяным холодом, и он захлебнётся там, побеждённый и отчаявшийся. Лёгкий страх вместе с морозом пробежали по груди. Очень страшно.
Молодой человек поднял голову на жилые дома, тянувшиеся по правой стороне набережной. Окна светились жёлтым светом чужих судеб. Каждое окно – дверь в чей-то мир. Там шла жизнь – какая она? Май устремился за новыми мыслями и стал фантазировать. Кто живёт в том арочном окне? Художник или астроном? А в тех двух окнах пониже? Кто они и что делают прямо сейчас? Едят, читают, разговаривают по телефону, смотрят телевизор, ругаются? А вон в тех тёмных окнах? Там ведь кто-то уже спит? Или никого нет дома. А вот в этом, где горят новогодние гирлянды? Скоро Новый год!
Май улыбнулся. В их семье ёлку всегда наряжали они с сестрой. С тех пор как он обрёл и потерял Аслана (при этой мысли он нахмурился), сестра стала ему ближе. Он где-то даже полюбил её. Бывали дни, когда он получал от неё больше теплоты, чем от матери. Но мать он любил по-своему. Вечно ворчливую, недовольную, обиженную. Она ненавидит его, это несомненно, но за что? И молодой человек отвернулся от окон – семья была ему не близка. Он один на этом свете, и ему нужно вырваться, убежать, освободиться. Теперь он смотрел вдаль, и мысли медленно перетекли к любви.
И тут в сердце внезапно поднялась волна приятных чувств. Он медленно оживал под её напором. Он любит! Всей своей душой любит! И радость захлестнула его. Ну и что, что этой любви никогда не быть, – но то, что он чувствует, дарит свободу, волшебство. Хочется дышать глубоко и всей грудью. Он любит! И это всё, что он хотел бы ощущать и знать о себе. И вдруг окружающее пространство расширилось. Небо поднялось высоко. Дышать стало удивительно легко. Уже не больно. Всё ушло. Он заглянул внутрь себя – такое же непомерное пространство раскрылось в душе. Всё было необъятным, чистым, высоким, небесным! Май смотрел, как зачарованный, вокруг себя. По-другому сверкали окна жилых домов; мягким, дивным светом отображались в воде фонари; река, уже не угрожающая, но спокойная и властная, искрилась огнями так близко под его ногами. Молодой человек сбежал вниз по лестнице, его захватил полёт души. И, глупо улыбаясь, направился к дому, мечтательно глядя по сторонам. Он был счастлив.
Бесшумно проскользнул в свою комнату, чтобы избежать лишних расспросов. Залез под одеяло, дрожа всем телом, и попытался уснуть. Но карусель мыслей и чувств продолжала волновать его. Он снова поднялся. И тут вспомнил про друга. «Ладно, завтра ему всё объясню», – с улыбкой подумал Май. Взгляд упал на гитару, стоявшую в углу комнаты. Осторожно взял её и едва слышно заскользил пальцами по грифу, перебирая аккорды. Просто для успокоения. Так он обретает себя, вспоминает, кто он, куда идёт, и самое главное – для чего. Он становится собой, когда играет музыку. И пишет…
Май отвлёкся от гитары, задумался: почему он не пытается писать свои собственные песни? Нет, он писал до этого, но всё это были обрывки его мыслей, фраз, отдельные вырванные чувства. Таких заметок на полях тетрадей, на выдранных листках у него накопился целый ящик. Он лилейно относился к каждой поэтической мысли, записанной им. Не смел выбросить ни одного листка. Ведь они хранили его переживания.
Молодой человек бросился к ящику. Вытащил его из стола и вытряхнул на кровать содержимое. Клочки бумаги – тайники его сердца, хранящие дивный мир. Миллионы чувств и фантазий: «Мы так истощены, забудь мои черты, я вор любви, нам с тобой не по пути…» «Слишком страшны мои прошлые сны…» «Пусть себе идут, покрытые пылью строки…» «История души человеческой не чиста на здешней земле, мы с тобой вечные, окрылённые извне…» «Мои удушливые глаза вновь терзают тебя…» «Я один в этом городе, я один в этом сне, моя бессонница взывает к тебе…» «Люди… злые, потерянные, как бесы бездомные, дышат мне в спину, бросают холод на моё лицо…» «Дожить бы до света, рассвета, чтобы тонкой струйкой света рука Бога коснулась меня…» Май перебирал эти записи, они его увлекли, за некоторые строчки он цеплялся взглядом, и вскоре, утомлённый прошедшим днём, бессильно уронив голову на подушку, уснул.
А утром проснулся с мыслью, что ему не обойтись без пианино. Надо было срочно учиться. Может быть, этим летом он сможет устроиться на подработку, и денег хватит на обучение и покупку инструмента. А ещё он мечтал об электрогитаре. «Надо что-то думать», – твердил он, озадаченный этой проблемой.
В квартире зазвонил телефон.
– Возьми трубку, – буркнула с кухни мать.
Сын с неохотой подошёл к телефону.
– Привет! – радостно поприветствовал его Саша. – Ты куда вчера свалил-то?
Саша отличался редкой душевной простотой. У него был удивительный характер: парень не терпел никаких недомолвок, не мог долго обижаться и любил всё прояснять. За этим он и позвонил – чтобы поскорее решить вчерашнюю непонятную ситуацию. Если бы не Сашин прямой, открытый и дружелюбный характер, он бы никогда не стал Маю лучшим другом. Потому что, в отличие от него, Май никогда никому не искал оправданий, никогда не интересовался причинами разлада, никогда не обижался – он просто переставал думать о том человеке, который его задел, и вообще мало думал о других, потому что всегда был поглощён только собой. Оба юноши были людьми широкой натуры, только один смотрел в глубь себя, другой – вовне.
Услышав голос друга, Май искренне обрадовался, но про свой уход с дискотеки ответил туманно:
– Да я вчера сопротивление встретил…
– Ну, говори, говори! – поторопил приятель.
– В общем-то и всё, – буркнул Май.
Он не хотел говорить про драку. Тем более приплетать позорный побег из женского туалета. Он не привык с кем-либо делиться и не думал, что его молчание может обидеть.
– Так, погоди, старик, так дело не пойдёт. Я тебя вчера ждал, искал тебя, как последний дебил. Не хочешь общаться, так и скажи…
– Да нет, Сань, я просто вчера встретил двух отморозков, Антона и Игоря, может знаешь их. У меня с ними старые контры.
– Чё, рожу друг другу били?
– Ну, типа того, – усмехнулся Май.
– А-а-а… – раздавленным голосом просипел Саша. – А чего сразу не сказал? Знаю я этих ссыкунов! Этот Антон одно время к Тайке клеился, я ему морду бил. Они ссыкуны, поодиночке вообще не дерутся.
Саша рассказывал всё с таким воодушевлением, что нарисованная им картина выглядела преувеличенно комичной.
– Так что, если чё, ты мне сразу говори, забьём им стрелу, погорланимся с ними.
Саша так жаждал быть нужным и интересным в глазах друзей, что часто приукрашивал свои возможности и достижения. Он вырос в большой семье среди троих братьев и одной сестры. На младшего сына уже не хватало времени, и Саша рос без должного внимания родителей. Он постоянно слышал об успехах старших братьев, и ему жутко хотелось, чтобы его тоже заметили. Он малевал детские рисунки и приносил родителям для похвалы. Но взрослые только отмахивались. «Санька, посмотри на себя, ты весь выпачкался в гуаши, пойди к Владику, пусть он тебя умоет», – говорила мама, поручая старшему сыну заботы о младшем. Сама же она всегда была занята домашними делами. Её больше волновало, чтобы дети были сыты, чисто одеты и вовремя уложены спать. На остальное просто не оставалось сил. Тем более пятым ребёнком в семье была дочь, требовавшая дополнительного внимания как единственная девочка в семье. Старший же сын ненавидел порученные ему обязанности и при случае всегда ругал младшего брата. Ругал за краски, за разрисованные книжки, за поломанные игрушки: «Бестолковщина, рисовать не умеешь, только краски мне переводишь! С чем я в школу пойду? У нас в пятницу изо!»
Старшим было неинтересно играть с Сашей, потому что в силу своего возраста он играл не по правилам. Когда дети оставались дома одни, они затевали войнушку. Устраивали на полу большой комнаты поле боевых действий, уставляя пёстрый ковёр пластмассовыми солдатиками, у которых уже были оторваны руки или пожёваны головы; машинками, выглядевшими так, будто их разорвало ещё при первом сражении; самолётиками с подбитыми винтами. Саша только всем мешал, потому что ходил по полю, хватал то одного, то другого бойца, наступал туда, куда не следовало. Старшие дети кричали на глупого, как им казалось, брата, выпихивали с поля, прогоняли из комнаты. А он жаждал быть с ними, жаждал быть нужным им – и не мог добиться взаимности. И чем старше становились братья, тем больше разрасталась пропасть между детьми. Только лишь раз, когда мальчику исполнилось семь лет, он на некоторое время перетянул на себя внимание остальных.
В то лето вся дворовая земля была изрыта. Ребятня научилась играть в ножички. Саша, несмотря на возраст, кидал перочинный нож в числе лучших игроков. Каждый день после занятий дети бежали во двор. Они рисовали на земле круги, в зависимости от количества играющих, обозначающие города. Вокруг каждого города выстраивалась защита от захвата. Один удар ножиком в землю – одно попадание – «солдатик». Это была фигура в виде круга. Два удара – «минка». Фигура в виде треугольника. Пять попаданий – «танчик», квадрат с кружком внутри. Все они крепились к городу чёрточкой-ножкой. И так каждый хозяин на выбор обносил свой град.
И только редкие умельцы, вроде Саши, ограждались «тиграми» или «пантерами». Для «пантеры» – десять попаданий подряд либо одно – с высоты своего роста, из положения, когда лезвие зажато между большим и указательным пальцем. И самое крутое – «тигр». Двадцать попаданий либо один удар с высоты роста, зажав лезвие между указательным и средним пальцем. Высший пилотаж, если укрепление состоит из «тигров». Мало кто пойдёт войной на такое вооружение. Чтобы отобрать такой город, в каждого защитника нужно бить ровно столько раз, сколько требовалось по правилам. Игра могла длиться целый день, ведь задача игрока – завоевать как можно больше городов, не потеряв свой. Выигрывал тот, кто побеждал всех, либо захвативший наибольшее количество чужаков. Чем больше игроков, тем дольше длилась игра. Порой она вообще не заканчивалась.
Саша чаще всех оказывался в числе победителей, и в то лето старшие дети восхищались умением и ловкостью младшего. Затем общее помешательство на ножичках сошло на нет, и Саша снова получил роль всем докучающего брата. Но длилось это недолго, так как старшие дети повзрослели, у них сменились интересы, а у Саши появились друзья в школе, где благодаря своей общительности он быстро вошёл в коллектив.
В школьных стенах мальчик всегда старался быть весельчаком. Ему нравилось, когда одноклассники смеялись над его шутками, в такие моменты он чувствовал себя на высоте. Любая игра или шалость с Сашиным участием становились веселей и колоритнее. Он был бесхитростным, добрым, смышлёным и любознательным пареньком, с которым было приятно дружить и в искренних чувствах которого никто не сомневался.
Их отношения с Маем выстраивались поэтапно. Саша больше говорил, его друг – слушал. (Свой редкий дар – умение слушать – он объяснял тем, что ему нравились голоса. Разные: высокие, низкие, мягкие, грубые, шершавые и плавные. В любом голосе он находил свой интерес, особую манеру передавать информацию, которая раскрывала характер говорящего.) В свою очередь Май стал вовлекать Сашу в свой творческий мир, приотворяя его створки пока лишь на время. Получая ответный живой отклик и интерес, он распахивал двери своей души всё шире и шире. В конце концов Саша стал его поверенным. Самым близким другом, с которым они понимали и дополняли один другого. Эта дружба базировалась на противоположностях, благодаря чему была неиссякаемой.
