Текст книги "Май"
Автор книги: Екатерина Вайсфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Глава 2
Весна была в самом разгаре. Через толстые стёкла больницы не доносились запахи природного буйства. Май наблюдал лишь яркие краски распустившихся тюльпанов, жиденько высаженных на клумбе внутреннего двора. Их гибкие, хрусткие стебли жадно тянулись к солнцу, распуская красные и жёлтые язычки цветов. Наблюдал, как первые грозы треплют молодую, но уже окрасившуюся в тёмно-зелёный цвет листву. И в его душе звучала музыка, такая же трогательная, как хрупкие весенние цветы. В сердце расцветали чувства, которые на короткое мгновение перетянули всё его внимание. Май переживал в себе ещё одно движение души, наполненное новыми открытиями. «Ах как же хорошо!» – думалось ему, и сердечко вторило: «Хорошо! Хорошо!»
Находясь на лечении в больнице, он часто вспоминал Лену. Это были сладкие думы, в которые он любил погружаться перед сном, лёжа в мягком сумрачном свете своего бокса и мечтая с открытыми глазами. В его снах наяву Лена улыбалась ему: белокурая, тоненькая, хрупкая, как мотылёк. Теперь он грезил о настоящей дружбе. О том, как будет здорово вместе гулять, о том, как она будет смеяться над его шутками. А он, гордый собой, будет выдумывать всё новые и новые проделки. Эта девочка была похожа на молодые, только что вылупившиеся липовые листочки. Нежные, наполненные своей первой весной. Они оба были в трогательном волнении первых чувств. «Почему бы не познакомиться с ней?» – рассуждал Май. Но как – пока не знал. Его влекло к ней сердцем и в мечтах. Лена так органично и так романтично вписывалась в его фантазии, привнося в них много света, геройства и маленькую толику тщеславия. Ничто плотское пока не беспокоило его, но через два-три года всё изменится.
После его выздоровления их первая встреча в школе была неожиданной. Всё случилось на переменке, когда Май стоял у кабинета биологии и наблюдал за одноклассниками, устроившими сражение на портфелях.
– Санёк, мочи его! – кричал очкастый кудрявый парнишка, не участвующий в битве, но подзуживающий приятеля, толкая его на противника.
Сорванцы громко хохотали, поддавая друг другу пинки рюкзаками. Другой мальчик подбежал сзади к толстому Саше и со всей силы пнул. Саша быстро отреагировал на неожиданный выпад, кинул на пол свой рюкзак, который тут же попал под обувной обстрел главного противника, и бросился за новым обидчиком. Оба пронеслись мимо Мая к лестнице, чуть не сбив с ног. Мальчик проводил их взглядом, широко улыбаясь, и в этот момент в дверном проёме второго этажа заметил Лену. Девочка на несколько секунд замерла, увидев устремлённые на неё большие внимательные глаза своего воздыхателя, затем смутилась, отвернулась и быстро засеменила вниз по лестнице.
Май бросился за ней, забыв обо всём: о дурачествах одноклассников, о предстоящих занятиях. Он даже не услышал, как прозвенел школьный звонок. Спустившись на первый этаж, стал искать её в толпе шумящих первоклашек, которых учитель собирал на урок, как рассыпавшийся горох. Лена стояла у раздевалки и надевала ветровку. Май притаился за квадратной колонной с большим зеркалом и оттуда украдкой подглядывал за ней. Затем так же незаметно проскользнул следом на улицу. Ему не пришлось напрягать глаза, боясь потерять её в стайке таких же идущих домой школьников, – её синий прямоугольный рюкзак горел как факел, указывая путь.
Лена шествовала гордо и смело, держа осанку и размахивая тоненькими ручками, тихонько дирижируя себе. А он шагал за ней мягкой поступью, задерживая дыхание, жадно рассматривая её издалека. Тут она резко обернулась; Май нырнул за дерево. Сердце выпрыгивало от волнения, колотилось и дребезжало внутри. Раскрыт? Нет, какое облегчение!.. Лена пошла тем же шагом, и весеннее солнце блестело золотом на её светлых волосах. С этого момента у него возникла потребность видеть её каждый день… несколько раз в день; выслеживать в классах, в коридорах, находить, затем терять. Это была игра, продиктованная желанием познать новое чувство. Всё это было ему всласть – воображать себя хищником, идущим по следу, по зову сердца, а самому при этом оставаться в тени. Это волновало кровь, захватывало дыхание. Основной целью было не выдать своё присутствие. А хищник ли он? Иногда Май чувствовал себя рабом, неспособным справиться со своими желаниями, хотя ему казалось, что причина не в нём. Причина – в светлом облике его платонической подруги, которого он не видел целиком. В его глазах она горела лишь отдельными фрагментами. Но и этого было достаточно для первого, пробного, чувства любви.
Этот мальчишка жил со страстью ко всему, что увлекало его. Он становился этой страстью, дышал ею, пропускал через себя, испытывая то разочарование и опустошение, то великое наслаждение. И то и другое становилось гранями его души, рисуя чёрно-белый мир будущего юношества.
Лене нравился её странный поклонник. Она рассказывала о нём школьной подружке, тыча острым локотком в её бочок, когда мальчик показывался на горизонте. Тут же школьницы хитро улыбались, хихикали, и Лена краснела мягким, трогательным румянцем. Май стеснялся их и опускал голову, чувствуя скованность во всём теле. Не смея поднять глаз, он старался прошмыгнуть мимо девочек как можно скорее, а затем отдышаться где-нибудь за углом, оставшись в одиночестве.
Вся эта возня длилась несколько недель, в течение которых Май продолжал заниматься музыкой. В хоровой студии его считали слабым учеником. Он пел с зажатым горлом, довольно тихо, стесняясь своей детской хрипоты. Казалось, что пение – совсем не его ремесло. Но кому до этого было дело? Таких хористов, не блещущих вокальными данными, насчитывалось больше половины. Детей отправляли учиться пению на всякий случай. Жизнь долгая, никогда не знаешь, чем придётся зарабатывать на хлеб. Поэтому Май был ещё одним учеником, которого нужно было научить двигать ртом. А ещё лучше, если он будет это делать с богатой палитрой эмоций на лице.
На уроках вокала педагог энергично дирижировала, при этом двигаясь всем телом. Она вытягивала губы, изображая «о», показывая своим примером, как надо открывать рот, чтобы звук лился свободно и легко. Создавалось впечатление, что её губы двигались сами собой, как будто это была отдельная субстанция, живущая по своим законам. Они пробуждалась при первых звуках рояля и начинали энергично дёргаться, вытягиваться, сплющиваться. Мальчик не испытывал большого рвения к пению. Но он был готов терпеть эти уроки, ради того чтобы служить тому неведомому богу, каким для него стала музыка. На вокале его занимала ещё одна вещь: стоя на сцене, он всё время гипнотизировал взглядом старый рояль. Для него в этом большом, потёртом, помутневшем, но до сих пор величественном инструменте таилась притягательная сила. Ему хотелось коснуться клавиш, скользнуть по ним, ударить, чтобы вырвать звук, как это делали виртуозы на концертах. Но ученик был вынужден довольствоваться лишь гитарой, не успев по достоинству её оценить. Гитарой, которая в будущем станет его лучшим другом.
Дома произошли небольшие перемены. После инсульта мама плохо двигала правой рукой и была вынуждена оставить работу в прачечной, подать документы на инвалидность и засесть в четырёх стенах. Света осталась единственной кормилицей в семье, и это её жутко злило. В некоторые дни она выливала своё раздражение словами: «Когда же вы все уже сдохнете?!» На её высказывание мать удовлетворённо улыбалась, ощущая в его энергии мировую справедливость за всю свою неудавшуюся жизнь. «Что, тяжело? – ехидно отвечала она дочери. – Привыкай. Я так всю жизнь живу. Пришло время мне отдохнуть, а вам – напрячься». В гневе дочь хлопала дверью в комнату, и оттуда слышались неприятные бранные слова.
Продолжая работать на рынке, Света натаскала домой разного тряпья, которое валялось по всем комнатам, как ненужное барахло. Одежда вываливалась из шкафов, висела на стульях, лежала на креслах. Мать ворчала на беспорядок, но ценность любой вещи превозносилась выше здравого рассудка, поэтому не выбрасывалось даже ненужное. Иногда к девушке приходили подружки и по большим скидкам набирали шмотьё. Они с упоением копались в тряпках, находя это занятие увлекательным. Громко и возбуждённо разговаривая, молодки создавали суету, напоминавшую птичий базар.
– Вон там мини-юбка торчит, ну, красная которая… Примерь, – предложила Света подруге, отхлёбывая из кружки чай.
– Ты смеёшься? С моей жирной задницей?
– Именно с твоей. Мужики штабелями будут падать.
– А ты чего? – спросила Свету вторая подруга.
– А мне на кой? Кого ещё цеплять? После Аслана я на других даже смотреть не могу. Молокососы. Да и куда мне? Попробуй я выйди в такой юбке на рынок… Скажет: «Ты куда шалавиться пришла?»
– И как ты, Светка, не боишься встречаться с нерусскими? – рассуждала вслух вторая подруга, Наташа. Высокая, худая крашеная блондинка с бледным, словно бы совсем без природной краски, лицом, на котором она рисовала сильно изогнутые брови, подводила тёмным карандашом глаза и кистью придавала искусственный румянец.
Наташа имела глупую женскую привычку кадрить любого мужчину, попадавшегося ей на пути. Когда цель была достигнута и невинный объект ловился на её чары, она тут же теряла к нему интерес. Оставленные без внимания, чувствуя охлаждение со стороны девушки, молодые люди ещё усерднее предпринимали попытки ухаживать за капризной особой, чем сильно её избаловали. Наташа не привыкла получать отказы и страдать от безответного чувства, поэтому, разговаривая с подругой об Аслане, всем своим видом показывала пренебрежительное отношение к азербайджанцу.
Аслан был единственным мужчиной, который смотрел на Светину подругу равнодушным взглядом. Он просто не любил худых и высоких. Приезжих мужчин, подобных Аслану, в то время было много. Они торговали на рынках, держали свои палатки, открывали кафетерии, магазинчики, но всё же он от них отличался. Спокойный, молчаливый, умный, властный хозяин, имевший собственный бизнес и деньги, Аслан жил в столице вместе с братом, его семьёй и двумя дочерями. Его жена трагически погибла во цвете лет, не успев родить сына, который был бы главным достоянием своего отца. Организовав бизнес, Аслан несколько лет назад осел в России, и теперь его главной задачей было выдать замуж своих дочерей. Он совершал намаз, праздновал священные праздники ислама, но спал с русскими женщинами.
– Девки, вы себе просто не представляете: он как ко мне подходит – я всё! Вся теку, теряю голову.
Наташа скривила губы, нахмурила тонкие брови.
– Нам точно не понять, – фыркнула она. – Все эти приезжие – такие наглые, шумные, волосатые… По-моему, им только одного и надо. Просто похотливые самцы.
– Он мужик, понимаешь? Настоящий мужик! – со страстностью в голосе заверила Света. – И ничего не «одного». Уж поверь, мне есть с кем сравнить.
– Ой, бывалая наша, – протянула Наташа.
– Ну а чего, у меня уже парней пять было. Погоди, не считала… – Закатив глаза к потолку, Света беззвучно зашевелила губами.
– Вообще ни о чём, – деловито ответила Наташа, не глядя на подругу.
Первая девушка, Таня, сильно склонная к полноте, но милая, симпатичная лицом, выдававшим её простодушие, всё это время помалкивала. Она с улыбкой выслушивала подруг, стесняясь сказать какую-нибудь глупость. Таня совсем недавно вступила в свои первые отношения с молодым человеком по имени Коля, которого подружки за её спиной называли додиком.
– Шесть! Ещё одного забыла, с дискотеки, – соврала Света. – Но представь, никто из них не имел надо мной такой власти, как Аслан. Я теперь на наших мужиков вообще смотреть не могу. Это какие-то мамкины сосунки, полные нули в постели. А мой вон и балует меня… чё ни захочу – пожалуйста, – махнула она рукой на гору шмоток.
– Добрый он у тебя, – заключила Таня.
Света хмыкнула. Наташа промолчала, набрав щепотку зависти на уязвлённое самолюбие.
– В общем, эту красную юбку я себе возьму, и вот этот топ. Дай померю.
Наташа без стеснения стянула с себя майку, оголив маленькую белую грудь, на правой стороне которой голубоватой узкой прожилкой пролегла венка.
– Э-э… Ты полегче! У меня тут братец всё-таки живёт, – встрепенулась Света, кинув взгляд на голую грудь подруги, затем на дверь.
– Сколько ему уже, Свет? – спросила Таня.
– Двенадцать.
– Самое время просвещаться, а то незнамо что вырастит, – заявила Наташа, расправляя на теле узкий топ.
– Хороший мальчишка, – отозвалась Таня. – Симпатяга.
– Говнюк, – поморщилась Света. – Только Аслан его почему-то полюбил. Подарки дарит. Прям отечески расцвёл, я аж ревную. Ладно бы мой сын был, а так… Он даже толком его не знает. Пару раз всего видел. Не пойму, чем уж он его зацепил. Но развращать не позволю! – уже повысив голос, сказала Света, кидая взгляд на Наташу. – С ужасом представляю время, когда он баб начнёт водить. Надеюсь, я к тому моменту уже свалю отсюда.
– Ладно тебе, Свет, – участливо произнесла Таня. – Что ни говори, а брат у тебя хороший. Думаю, когда он вырастет, у вас и отношения с ним наладятся. Всё-таки десять лет – большая разница в возрасте. Я, кстати, всегда мечтала о младшем брате.
– Дарю! Щас пойду скажу ему, обрадую, – пообещала Света, вытаращив глаза.
Подруга улыбнулась в ответ.
– Был бы постарше, я бы его закадрила, – игриво добавила Наташа.
– Ещё не хватало, чтобы он тебя притащил в роли своей девушки!
– Лучше меня, чем какую-нибудь стерву, которая из него подкаблучника сделает.
Света снова хмыкнула и принялась ворошить одежду, вытаскивая скомканные, помятые вещи.
Близилось лето и школьные каникулы. Май продумывал шаги для знакомства с Леной. Ему не хватало смелости, и он даже не очень понимал, на что ему сдалась эта дружба, но была ещё одна причина, по которой мальчик оттягивал это событие. Он так привык к своему платоническому геройству, что не осмеливался впустить в него реальную жизнь. К тому же, не имея опыта, не знал как. Но всё однажды решилось само.
На длинной обеденной переменке Май стоял у окна и, расположившись на широком подоконнике, дописывал в тетрадке домашнее задание по математике. Он не успел его сделать вчера, потому что читал. Читал до ночи, а после лежал с открытыми глазами, о чём-то долго и привычно размышляя. Затем уснул. Мальчик прочитал повесть Гайдара «Тимур и его команда». Это произведение было созвучно его настроению, его ощущениям, его окрыляющим думам. Маленький невинный фрагмент: девочка уснула в чужом доме, и чья-то заботливая рука укрыла её, не потревожив сладкого сна. В этом моменте он нашёл первые чувства, которые наполняли его самого. Он бы поступил точно так же!
Пока ученик скорой рукой выводил конечные цифры уравнений, в памяти на секунду всплыл этот будоражащий фрагмент. Он замер на мгновение, и в это же время чья-то чужая тетрадь легла рядом на тот же подоконник. Май мельком взглянул на соседа – это была она: девочка с розовыми губками и золотыми локонами. Лена посмотрела на него и улыбнулась.
– Домашку пишешь? – раздался её тоненький голосок.
– Да, – кивнул ошарашенный мальчик.
– Я тоже, – ещё раз улыбнулась Лена.
Он не знал, что ещё сказать. Шли секунды, и надо было на что-то решаться. Что делать: говорить или бежать? У него не было друзей, он не знал, как и что говорить, а бежать было стыдно. Секунды неслись, взгляд блуждал по её лицу, он искал в голове хоть одну спасительную мысль, вопрос, но всё зря. «Тимур бы нашёл», – подумалось ему.
– Я вчера читал Гайдара, поэтому не успел сделать, – неожиданно для себя произнёс он.
– А… Прикольно, – ответила девочка, явно не понимая, о чём идёт речь. – Ладно, я пошла! – И, забрав тетрадку, побежала по коридору, сверкая короткой юбкой и плотными белыми колготками.
Мальчик смотрел ей вслед, ничего не соображая. Внутри жгло тупое чувство. Май сокрушался. Он повёл себя глупо, не сказал, что надо было сказать, даже не улыбнулся. Но тут же по сердцу разливалось разочарование. Он только что потерял волшебство, которым дышал все эти недели в школе. Всё стало слишком живым, реальным, обыденным. В душе посасывала пустота. Со звонком на урок ученик прошёл в класс, мутным взглядом блуждая по своему внутреннему миру, в котором только что образовалась дыра.
С этого дня они стали здороваться. Май – без энтузиазма, а Лена – с радостью, в ожидании дружбы. Но за приветствием ничего не следовало.
И наступило лето. Образ девочки словно бы поблёк, затем вовсе растворился. Мальчик больше не думал о ней. Следом прервались музыкальные уроки, и пришла скука. Чтобы её избежать, Май начал ходить к сестре на работу. Теперь его влекло общение, в котором он раньше не нуждался. Внутренние интересы медленно замещались на внешние. Май жадно впитывал всё, что попадало в его поле зрения, подмечая мелкие детали окружающего мира. Придя на рынок, он садился на огромную сумку, стоявшую в углу палатки, доверху набитую товаром, и принимался наблюдать за людьми. Ему было жутко интересно, как выглядят покупатели, с какими эмоциями они выбирают товар, о чём говорят и какими уловками их завлекают продавцы. Мальчик всё это поглощал, как художник, которому предстоит рисовать картину обыденности человеческой жизни, или как будущий продавец, на чьё место он точно не метил.
Света часто бранила брата, особенно когда он начинал невпопад хохотать, забавляясь чем-то, что было подмечено только им. Что за мысли и образы веселили его, никто не знал. Май никогда ничем не делился. Шикая и ругаясь на брата, Света не выгоняла его, зная, что он здесь под покровительством Аслана, а перечить ему она не смела. Острая на язык, дерзкая дома и с друзьям, девушка менялась, как только появлялся Аслан. Он был старше её лет на двадцать и бессознательно воспитывал свою молодую любовницу примерно так же, как воспитывал дочерей.
Поначалу Света была для него не больше чем любая другая доступная женщина. Он спал с ней, потому что молодая, глупая, потому что видел её жадные, ненасытные глаза. Таких глаз – голодных, алчущих, на вещевом рынке всегда хватало. Но потом, видя плоды своего труда (Света становилась тише, скромнее, покладистее), Аслан изменил своё отношение на более сознательное и внимательное. Теперь он подмечал её настроение, привычки, видел непростые взаимоотношения с братом.
Первое время, когда Света только начала кадрить своего работодателя: ласково заглядывая ему в лицо, улыбаясь скользкой, игривой улыбкой, опуская взгляд при его появлении, Аслан, видя охоту молодой самочки, ухмылялся и внимательно разглядывал её через оценивающий прищур. И как же странно было видеть эту ухмылку на мрачном, суровом лице.
– Женщина, ты себе что, молодого русского найти не можешь? – как-то спросил он.
Света засмущалась, покраснела, пристыженно отвернулась. Она не предполагала, что её кокетство найдёт такой прямолинейный отклик.
– Как у вас таких называют? Шлюхами? Кому нужен такой жена, который ложится под каждого? Все русский женщин такой? Если бы я узнал, что моя дочь спит с тем, кто не муж ей, я бы убил обоих. Такой женщин уже испорчен. В ней сидит порок и грязь. Такой никому не нужна, одна останешься, – без стеснения выговаривал ей Аслан.
Он был честен и это качество берёг, считая, что оно заключает в себе силу. Такая прямота отрезвляла Свету на день-два, но потом она снова меняла тон, взгляд, поведение. Это шло изнутри: испорченность, отсутствие идеалов, нравственного воспитания и целомудрия.
– Истинная красота женщины – чистота её тела и души, вот чему я учу своих дочерей.
Но его слова были пусты для Светы. Над её разумом главенствовал инстинкт. Аслан её будоражил, она испытывала к нему влечение. К его мужественности, силе, финансовому положению, и в данном круге общения, чувствуя себя как рыба в воде, она знала, что победа близка. Совсем скоро Света оказалась в его постели.
Вращаясь в жёстких конкурентных рамках рынка, будучи здесь уже своей, она, полагала, что, став любовницей Аслана, укрепит свои позиции. Получит преимущества, привилегии, повышение зарплаты, поблажки. Какой её жизнь будет дальше, Света не задумывалась. Для неё всегда было главным жить здесь и сейчас, удобно пригревшись под тёплым солнышком нынешнего дня. Но не всё было так безоблачно. Аслан теперь требовал от неё полного подчинения. Он ещё сильнее обозначил границы её свободы, это касалось и внешнего вида, и поведения. Особенно её раздражало, когда он влезал в её отношения с Маем.
– Ты брата кормила? – спросил он, зайдя в палатку. Света устало закатила глаза. – Пойди купи ему покушать.
– Нашёлся тут папочка, – сдерзила она по старой привычке.
– Иди! – грозно нахмурил широкие брови Аслан.
И Света повела брата в местное кафе, где продавали сосиски с хлебом, шаурму, куры-гриль, шашлык из баранины, растворимый кофе, пакетированный чай в пластиковых стаканчиках, сладкую газировку и шоколадные батончики.
Иногда Аслан приносил мальчику мороженое.
– Приходи ко мне в гости, я тебя угощу вкусной долмой или люля-кебаб. Кушал такое? – В ответ Май рассмеялся, смакуя на языке слово «люля». – Или, лучше, настоящий плов покушаешь.
Мальчуган смотрел на азербайджанца, сияя от счастья. Он наивно верил, что когда-нибудь придёт в гости к этому большому и суровому человеку. Когда у Аслана выдавались свободные минуты, он общался с юным гостем, расспрашивал о школе, о будущих планах, порой посмеивался над ним, но мягко, без злобы. Этот хмурый здоровяк умел рассмешить паренька так сильно, что тот хохотал до упаду, пока от смеха не начинали деревенеть мышцы лица. Мальчик раскрепощался в этих торговых рядах, учился искреннему, открытому общению. Всё здесь ему жутко нравилось, а особенно возможность вдоволь повеселиться.
Аслану на рынке помогал младший брат Рамин: шумный, суетливый азербайджанец, худой, будто высосанный изнутри, с болезненно-серым цветом лица. Он таскал тюки, собирал и разбирал палатки, распределял товар. Рамин плохо говорил по-русски, но это не мешало ему свободно беседовать с покупателями и другими продавцами. Он был очень простодушным, весёлым и так же хорошо относился к мальчугану. Часто трепал его густую шевелюру и смеялся над ним, что-то лопоча на азербайджанском.
«Сигарет, скотч… скотч, сигарет», – периодически раздавались противные, громкие, режущие слух выкрики торговцев, ходивших между рядами с колясками, набитыми предлагаемым товаром. Иногда женский голос выкрикивал: «Холодный чай, кофе, напитки!» Весь рынок рябил в глазах полосатыми палатками, развешанной одеждой, разложенной обувью, вьючными торговцами и бесконечным мусором. Всякого, кто приходил сюда впервые, поначалу это отпугивало и утомляло, но потом воспринималось обыденным и уже не замечалось.
Так протекали каникулы мальчика. Пока не произошло одно событие, изменившее привычное течение летних дней.
Май лежал на полу своей комнаты и срисовывал героев любимого комикса. Все были дома. Мать гремела на кухне посудой и что-то тихо напевала, редкое явление – мама была в хорошем, мирном настроении. Сестра мылась. Уже целый час у неё из крана лилась вода. Света любила подолгу отмокать в горячей ванне. Мальчик делал последний штрих, надавив на шариковую ручку чуть сильнее, она хрустнула, и прозрачный кусок пластика упал на рисунок. В этот момент из ванны завопила Света. Её крик был тревожным и продолжительным. Мать тут же забарабанила в дверь. В ответ послышались рыдания.
– Да что случилось-то? Света, открой! – встревожилась родительница, дёргая за ручку.
Защёлка отодвинулась, и в дверях появилась Света. Она в испуге смотрела на мать, по её румяным припухшим щекам текли слёзы. По воде в ванной расползалась густая красная жижа.
– Что ты сделала?! – заорала мать. – Что случилось?! – Она с ужасом смотрела на красные пятна в воде.
Испуганный Май подбежал к ванне, Света, захлёбываясь в рыданиях, завизжала, замахав на брата рукой. Её тяжёлое, распаренное тело лишь слегка прикрывало полотенце, приложенное к груди. Мальчик остолбенел, ничего не понимая.
– Иди отсюда! – крикнула на него мать, догадавшись о смущении полуобнажённой дочери.
Май отошёл на несколько шагов, продолжая испуганно глядеть на сестру.
– Господи, сейчас… сейчас… – засуетилась женщина, по узкому коридору подбегая к телефону. – Сейчас, Светочка, да где же это… Да что же это такое!
– Дура! – ревела дочь. – Мама, прости меня, я потеряла ребёнка!
– Какого ещё ребёнка? Света! Погоди, я сейчас… сейчас… – как заклинание, быстро твердила взволнованная мать, нажимая кнопки телефона.
– Я была беременна! – надрываясь в плаче, рассказывала дочь. – Аборт боялась делать, и вот само всё вышло. Сумки тяжёлые таскала, в ванне специально лежала, а сейчас… Сейчас не могу… Зачем я это сделала?! – заревела Света ещё горше. – Мне плохо!
– Дура, что ты натворила! – оторвавшись от телефона, произнесла мать, злобно глянув в сторону дочери.
Когда Свету увезли в больницу, в доме повисла тишина. Мама сидела на кухне, с обречённым видом глядя в окно. Сын – у себя в комнате. Его трясло и знобило от пережитого ужаса. Он до сих пор ничего не понимал, кроме того, что Света была беременна. А что случилось потом? И что теперь будет?
Света скрывала беременность от матери, от подруг, от Аслана. Забеременеть для неё было самым большим кошмаром. И когда это вдруг случилось, она без сомнений решила избавиться от ребёнка, но на аборт не отважилась – струсила. И пустила в ход все старые, невесть где вычитанные и слышанные методы: носить тяжести, париться в бане (в данном случае в ванной), пить алкоголь, загорать на солнце – и всю другую сомнительную, страшную, безбожную чушь. И когда малюсенький сгусток живой плоти вышел из её чрева, что-то неподвластное, глубинное поднялось в её душе. Страх, жалость, осознание безвозвратно допущенной ошибки. Эта ошибка на время изменила её внутреннее устройство. Она ощутила себя слабой и испуганной. «Что это со мной?» – спрашивала Света. Ей было плохо, но не физически. Её терзала совесть и страх перед будущим.
Вернувшись из больницы, девушка два дня пролежала в кровати, переживая противоречивые чувства, не свойственные её натуре. Жизнь встряхнула её, опрокинула и оставила так лежать – навзничь. Нужно было найти в себе силы, чтобы подняться и нырнуть обратно в жизненный поток. Для этого существовало два пути: ждать, когда энергия молодости подберёт и унесёт к новым горизонтам, к новому опыту, зарубцевав печальное прошлое (но тогда не будет сделано правильных выводов), или пережевать всё самой, как застрявший кусок во рту, разобрав его на составляющие, на молекулярную суть, и проглотить, почувствовав прилив энергии (тогда прошлый опыт усвоится, как пройденный урок, из которого черпают знания для будущего).
Света была не из тех, кто любит копаться в себе. Ей было не по нутру дотошное выковыривание частичек грязи и пылинок из своей души. Всегда легче отдаться инстинктам молодости, брызжущей энергии, не терпящий застоя. И вскоре переживания ушли, она вновь стала собой. Но Свете было трудно вернуться на работу и признаться Аслану в допущенной ошибке. И он так ничего и не узнал. Когда она объявила, что хочет уйти, он не уговаривал. Дал день на раздумья, а после отпустил. Их любовная история разлетелась, как стеклярус, потому что слишком хлипкой была их разнородная, в чём-то порочная, связь.
Вот уже несколько недель мальчик не ходил на рынок. Он не был уверен, имеет ли право появляться там без сестры, а главное – ждал ли его Аслан? За это лето Май так сильно привязался к нему. Невидимые нити, невзирая на различия культур, языка, возраста, протянулись и скрепили их. И эти нити плелись, как чудный узор, из сердца паренька. Выдрать их означало нанести рану. А он боялся душевной боли. В отличие от сестры, Май любил погружаться в свои чувства и преувеличивать их масштаб. За прошедшие пустые недели он страдал без привычного общения, былого веселья и лёгкости, которые наполняли его маленький мир. Ведь его мир всегда отличался внутренней тяжестью, зацикленностью на себе. И как же хорошо ему становилось, когда он всё это сбрасывал. Когда мог вдоволь смеяться. Это было так естественно, так жизненно необходимо! Если бы Аслан сказал: «Хочешь быть моим сыном? Будешь ли со мною жить?» Май не задумываясь ответил бы: «Да». Бросил бы маму, сестру, ушёл бы в новый дом, наполненный счастьем. Так вот, оказывается, что есть любовь, дарящая всё это! Мальчик скучал по своему другу и, не справившись с тоской, через две недели отправился на рынок.
– Salam aleykum, – радостно поприветствовал Аслан, протягивая нежданному гостю руку.
Май широко улыбался, озарённый восторгом встречи. Он так и не привык произносить азербайджанские слова.
– Эй! Xaiş edirəm, Allahın Salamını söylə? Разве я не учил тебя здороваться? – с притворным возмущением спросил Аслан, похлопывая паренька по плечу.
– Здравствуйте! – быстро поправился мальчик, глядя на грузного, но давно уже милого его сердцу азербайджанца.
Довольный Аслан повернулся к брату и на родном языке сказал ему несколько фраз, после которых Рамин, глядя на мальчишку, добродушно засмеялся.
– Когда будем азербайджанский учить? – всё тем же непринуждённым тоном спросил торговец.
У него было хорошее настроение, он шутил больше обычного, с лица не сходила непривычная для его мрачности улыбка. Всегда грустные глаза сегодня поблёскивали, как начищенный клинок, в блестящей черноте которого отражалось счастливое лицо мальчика. Несколько часов паренёк провёл рядом со своим взрослым другом. За это время Аслан ни разу не упомянул про Свету, и Май был ему за это благодарен. Он не хотел думать, что только сестра была связующим звеном в их дружбе, а ещё он не хотел соврать, если бы Аслан спросил об истинной причине Светиного ухода. В данную секунду существовал только он и этот мудрый, как ему казалось, добрый восточный человек с таким пугающим взглядом чёрных глаз. Сейчас эти глаза были мягкие и ласковые, но только для него – это Май знал точно. С другими же, не входившими в тесный семейный или дружественный круг, азербайджанец вёл себя настороженно и недоверчиво. И в этом была его сила, мужественность, которая так восхищала паренька. Аслан подарил ему образ отца: заботливого, храброго, справедливого и, наверное, любящего. Теперь Май был уверен: сестра здесь совсем ни при чём. Эта дорога для него всегда будет открыта.
Какое же это ненадёжное слово – «всегда», будто бы бросающее вызов. Сколько раз оно обманывало, сначала поманив, одарив уверенностью, а потом влепив пощёчину или нанеся удар под дых.
Наступила осень. Май пошёл в седьмой класс. Он беспокоился, что у него теперь не будет времени ходить на рынок к обожаемому другу. Но тут же испытывал воодушевление от возобновившихся занятий по музыке, по которым успел соскучиться. Он был рад видеть своего учителя по игре на гитаре. Олег, молодой рокер лет двадцати с небольшим, носил длинные, до плеч, светло-русые волосы, зрительно вытягивающие его и без того продолговатое лицо. Когда он заправлял их за уши, то всё в нём тут же мерещилось длинным: волосы, лицо, ноги, руки, особенно пальцы, и даже ногти. В беседе Олег делал продолжительные паузы между словами и в принципе был неразговорчив. Мальчик догадывался, что его учитель – не просто учитель. Что, скорее всего, он играет в музыкальной группе, и однажды осмелился об этом спросить.
