Текст книги "Тверской король"

Автор книги: Екатерина Вайсфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Часть I

Покорно мне воображенье

В изображенье серых глаз.

В моём тверском уединенье

Я горько вспоминаю Вас.

(Анна Ахматова)

Глава 1

Тверская область начинается в ста с лишним километрах от Москвы. На машине по Новорижскому шоссе или на ночном поезде Москва – Великие Луки с долгой остановкой в городе Волоколамск, где в открытые окна взмыленного поезда врывается ветер, приносящий свежий запах прилегающих лесов и полей. Шумящий мегаполис позади. Впереди свобода деревенской жизни. Путь на машине сравним с полетом в воздушном пространстве. Кажется, дорога по Тверской области проложена по небу, как будто путь к солнцу, даже если лучи его закрыты грозовыми облаками. То и дело на горизонте шоссе устремляется ввысь, к макушкам деревьев, к нагромождённым в небе облакам, оставляя внизу поля с завитушками скатанного в бобины соломы, с пасущимися стадами коров. Изредка дорогу обхватывает в тиски сосновый лес. Словно часто выстроенный забор, редко и скупо пропуская через свои стволы отдельные лучи солнца. Единственное, что омрачает впечатление от пейзажа, это сама трасса. Дорожные ямы в асфальте, вечные починки и на скорую руку латание дыр. Попадаются участки, грозящие покалечить не только автомобиль, но и стать посмертной «славой» водителя. Россия «славится» своими дорогами, горько «славится», памятными венками на столбах и покорёженными машинами в канавах, на обочинах.

Природа Тверской земли преподносит дары от всего сердца, а земля тут щедрая, обширная, богатая. Богата она охотничьими угодьями, рыбой, ягодой, грибами, чистейшим целебным воздухом сосновых боров. Город Тверь – ещё не центр всей области и её даров. Сердце земли находится дальше, в глубинах деревенской жизни, куда чтобы попасть, для начала нужно заблудиться, потерять тропу и нечаянно оказаться на дороге, куда бы ни в жизни специально не свернул.

В четырехстах километрах от Москвы, после пятичасовой езды в автомобиле или восьмичасовой тряски в поезде, обнаруживается место Тверской земли, настолько откровенное в своей простоте и глубине, что привыкшему к городу и центру жителю так сразу и не оценить всей прелести Богом забытых мест. Это сердце природы, которая проложила в данной местности свою артерию, дающую жизнь. Река Западная Двина, протекающая в этих местах, способствовала зарождению небольшого одноимённого поселка, который образовался в давние времена, точно не на нашей памяти. К сороковым годам двадцатого века этот посёлок вырос до масштаба города, и ему был присвоен этот статус со всеми почестями местных и приезжих властей, с надлежащими словами, печатанием в местных газетах, с гулянием и торжеством всех дворов. Но, несмотря на это, к сегодняшнему двадцать первому веку город Западная Двина мало чем изменился. Он так и остался больше похожим на поселок городского типа. Лишь где-то лет двадцать назад начались каменные многоэтажные строения, не считая тех, которые были заложены ещё в советские времена. По сей день количество деревянных домов намного превышает каменные пятиэтажки. И сейчас, как и много лет назад, во многих дворах кричат петухи. Здесь так ярко выражено расслоение на деревенских и уже городских.

На машине город можно проскочить за несколько минут, и если никуда не сворачивать, то за городом продолжается трасса, пролегающая крутым поворотом через саму реку и петляющая узкой лентой через леса. На пути встречаются редкие маленькие посёлки, деревеньки. Ещё около тридцати километров – и крутой поворот направо на просёлочную дорогу через высокий, крепкий сосновый бор. Дорога эта ведет к небольшой деревеньке, в самую глубь Тверской земли, по ощущениям забытую и брошенную на естественное вымирание.

Деревня в пару километров длиной, раскинувшаяся на двух берегах вдоль маленькой, тонкой речушки. В тридцать домов. Ни школы, ни магазина, ничего, что привязывало бы к цивилизации, кроме двух телефонов – общественного, прибитого к фонарному столбу и частного – в доме бригадира. Два раза в неделю в деревню приезжает автолавка, привозящая на продажу продукты питания или что-то на заказ. Автолавка представляет собой грузовик, в кузове которого расположен прилавок. Во время стоянки тент откидывается, оттуда и торгуют. Раньше ещё приезжала повозка, торговавшая хлебом, но по истечении времени автолавка заменила и запряжённую лошадку.

Деревня Излучина была названа в честь слияния двух рек на устье. Река Межа, что впадает в Дисну, несёт с собой коричневатую воду торфяных болот. Поэтому она кажется теплей и спокойней. Вливаясь друг в друга, они образуют в центре вихри, кручины, постоянную кипучую жизнь, журчащую водоворотами.

Деревня имела ферму с молочным стадом, на которой была занята большая часть населения. Молоко с фермы доставлялось в город Великие Луки (Излучина кажется последним пунктом края света, но в ста километрах начинается Псковская область). Через всю деревню проходит широкая дорога, берущая начала от шоссе и уводящая в лес. Это единственный проезжий путь на всю округу, все остальные же тропы проложены ногами местных. Да и машин вы здесь мало увидите. Несколько раз в день молоковоз, изредка уазик местных властей и к концу лета уборочная техника, комбайны, трактора. В лесу дорога расходится на две стороны. Одна ведёт к дальней заброшенной и вымершей после войны деревне Коровино, вторая через многочисленные поля к белой воде. Так когда-то местные прозвали озеро за кристально чистую и прозрачную воду, в которой даже было видно хребты плавающих рыб. На этом дорога заканчивается. Также на ферме был телятник, где держали молодых бычков и как-то в одно лето завезли лошадей. Голов пятнадцать. Но пасти их было некому, поэтому оставили для нужд колхоза кобылу Ждану и коня Орлика.

По левую руку за деревней, протекает река Дисна (ещё до впадения в неё Межы), левый приток Западной Двины. На высоком её берегу стоит, ещё одна брошенная в военные годы, вымершая деревня. Половина жителей её перебралась в Излучину. Сейчас от той деревни остались лишь полуразвалившиеся дома и заросшие плодовые сады, совсем одичавшие, но продолжающие по сей день приносить богатые плоды. Во время урожая деревенские переходят реку в месте, где положены мостки, которые в некоторые годы по весне от сильного паводка сносит вниз по течению. В такие моменты речку приходится переплывать на лодке, а если к лету мостки не налаживали, то местные переходили вброд, где это возможно. И набирали полные корзины яблок, слив, которые удачно шли на варенье, компоты, сухофрукты. Такие одичавшие яблоки имеют свой тонкий, неповторимый вкус и аромат.

По правую руку за деревней тянутся культурные поля, за полями – лес, а далеко в лесу сохранился бывший военный аэродром, спрятанный ещё в советское время. Сейчас он почти зарос и только просеки и чистое небо, до которого ещё по своей молодости не успели дорасти макушки сосен, говорят о рабочем прошлом этого места. В хорошую дождливую осень на аэродроме, всего за час можно набрать несколько вёдер белых грибов. В такие плодородные годы, со всех ближних деревень съезжаются сюда за боровиками. Тогда весь аэродром наполняется шумом шныряющих туда-сюда грибников, недоверчиво провожающих друг друга глазами. Ещё на правой стороне поля, ближе к лесу, на небольшом, аккуратном холме, стоит маленькая часовенка. Вокруг неё громоздятся могилки. И тишина тут такая, как в стенах монастыря.

Большую и интересную историю хранит эта деревня и эта земля. Много чего повидала эта дорога, ледяные реки, бревенчатые дома, культурные поля и сосновый леса. Много, что рассказано местными жителями. Всё было тут жизнью, и всё потихоньку оборачивается в историю.

В конце восьмидесятых, в начале девяностых годов продавали много частных домов в деревнях. Старики умирали, дети уезжали обустраиваться в города, а дома оставались пустовать, разрушаться и нуждаться в новых хозяевах. Одним летом восемьдесят девятого года, пешком с остановки на повороте в деревню, с автобуса, идущего из Западной Двины, пришли двое охотников. Сами были москвичи, объезжали деревни в поисках хороших изб рядом с охотничьими угодьями. Местные жители были не против пришлых. Евгений Николаевич, один из охотников, на вид был лет сорока с небольшим, купил дом на въезде в деревню, а Юрий Степанович, того же возраста, купил дом ближе к концу деревни, совсем близко к лесу, за триста рублей по тем временам. Потом они уехали и в следующий раз уже прибыли в деревню в конце августа на неделю, затем в октябре, в самый разгар охотничьего сезона, и оставшись совсем довольными, обещались приехать весной, в апреле, когда пойдёт глухариный ток. На следующее лето москвичи приехали с семьями. Евгений Николаевич с женой и двумя детьми. Двое мальчишек. Старший пятнадцати лет Олег, младший пяти лет Пашка. Юрий Степанович приехал с дочерью. Тихое молчаливое создание с яркими зелёными глазами, уходящими в черноту волосами и вечно обкусанными губами. Родители хотели детей к лесу приучить, чтобы знали, как ягоды собирать, как рыбу удить, какие грибы можно есть, какие под запретом. Да и для здоровья польза. Спустя два дня пребывания на свежем воздухе, дети разрумянились, приобрели хороший аппетит и крепкий сон.

Девочка в первую неделю редко выходила на улицу, а если любопытство и перевешивало страх, то только когда рядом папа, буквально на расстоянии вытянутой руки. На вторую неделю страх попятился, уступив место любознательности. Всё ей было интересно, всё впервые, только и успевала крутить головой. Пугалась коров, даже курей, но больше всего местных жителей, их говора и жёсткого, деревенского взгляда.

– Ай, Юрка, девка-то у тебя трусиха, ей-богу. Да можно ж так? – удивлялась всё Балабанова Варвара Михайловна, проходя по несколько раз в день мимо дома Юрия Степановича по узкой тропинке к ферме доить и выгонять в поле коров. – Так же и не познакомлюсь все с малой твоей, приводи хоть за молочком, творожком, блинов напеку.

Чтобы подружиться с местными жителями, москвичи в каждый свой приезд привозили гостинцев: конфеты, мармелад, сгущёнку, в конце лета – арбузы, поначалу так сильно удивившие деревенских. Принимали сердечное участие во всех делах Излучины, помогали, чем могли и таким образом заслужили доверие, дружбу. Местный народ почти весь был охоч на словцо, бабы то и дело цеплялись языками у забора, на выгоне коров в поле, просто пробегая мимо по делам. Мужики как полагается молчаливее. Но никто не был так крепок на словцо, как Балабанова Варя. На вид лет пятидесяти, низкая, широкая, натруженная и громогласная. Никто из местных не ругался с бабой Варей, все знают, эта женщина может и кулаком стукнуть, и словом ранить. Балабанову Варю нельзя было ни с кем перепутать. Походка у неё всегда стремительная, руки в кулаках, лоб низкий, взгляд исподлобья, суровый, часто хмурится бровями и громко смеётся. Муж Варвары Михайловны, на удивление, не был молчаливым и забитым женой. Василий Иванович работал бригадиром на ферме. С каждым мог колко пошутить, но не обидеть, а жену свою легко на место ставил, если баба разойдётся. За то и любила его, уважала. Василия вообще любили за чувство юмора, за весёлый нрав и за то, что мужик он был справедливый и честный. Часто даже к нему ходили, чтобы бригадир рассудил, если спор возник или конфликт между соседями, а бывало и даже между супругами. Жили Балабановы на два дома дальше от Юрия Степановича. Жили вдвоем. У них был единственный скотный двор, где держали двух коров. Дети Балабановых, два сына, в своё время, переехали в Западную Двину. Старший лет шесть назад женился, и в тот же год у Балабановых появился первый внук Серёжа. В это же лето, когда охотники с семьёй пожаловали в деревню, шестилетнего Серёжу привезли погостить к бабушке с дедом. Это был круглолицый мальчик, белокурый, с пухленькими ножками и ручками, до надоедливости улыбчивый и добрый.

Имя Варвара было самым распространённым. Всего было пять Варей. Две из них жили на том берегу, где поселились охотники. Варя Балабанова и Иванова Варвара Семёновна, которая была самой близкой соседкой к Юрию Степановичу. У неё-то он и купил дом, в котором раньше жила её мать, скончавшаяся ещё в середине восьмидесятых. Двор Варвары Семёновны был через дорогу от избы охотника. Жила она с мужем Петром Иннокентьевичем. Обоим на тот момент было по пятьдесят два года. Дети их также жили в Западной. Две дочки – Тамара и Ирка. У обоих сложились семьи, детей родили. Ира двоих девочек – старшая Вера десяти лет и младшая Оля пяти лет. У Тамарки был один ребёночек и тяжело он ей дался. Зато на радость всем мальчишка. Назвали Стасом. Ровесник Оле.

Юрию Степановичу достался двор восемь соток, без бани, но с ветхим сараем, грозившимся покоситься в один из дней, и отличная бревенчатая изба с печью. И печь эта была такая огромная, что занимала чуть ли не всю правую часть избы. В новых домах, построенных колхозом для работников труда, таких печей уже не выкладывали. Убранство внутри дома – никакого. Как входишь сначала сени с одним окном, совершенно пустые и тёмные. Дальше сама изба, пространство которой ничем не было перегорожено. По левую сторону стояла огромная, старинная кровать с кованым изголовьем. В доме этом давно никто не жил. Перед продажей Варвара Семёновна прибрала в избе, но после зимы, охотника встретил бардак. Где-то на полу, по углам был разбросан мышиный помёт, в некоторых местах жук короед сточил в пыль дерево, которое мельчайшими опилками было насыпано где попало. На подоконниках валялись засохшие насекомые, тонкие нити паутины блестели в пространстве. А запах в помещении был влажный и затхлый. Но всё поменялось, когда растопилась печь. Жар и треск дров принесли уют и духоту. Убранный и помытый дом наполнился запахом нагретого дерева и влажными полами. В течения лета охотник немного разграничил пространство. Справа от печки прибил полки для кухонной утвари, слева установил спальное место для себя, в другой стороне избы поставил дочкину кровать и обеденный стол у окна, которое выходило на дорогу. Постепенно в избе стала появляться другая мебель. Она была старая и привезена из разных мест. Кресла, с потёртой и поблёкшей от времени обивкой, коричневый комод для белья с поцарапанным лаковым покрытием, деревянная лавка орехового цвета, старинный шкаф для посуды с резным декором по углам, журнальный столик. Полина навезла много разных игрушек, которые потом выцвели, поломались и были выброшены гнить где-то в почве, в канаве.

Основная жизнь деревни шла на втором берегу, как раз там, где поселился Юрий Степанович. Тут и ферма на пригорке стояла и местный деревянный клуб. Тут делала стоянку автолавка, и дворы были шумнее, веселее.

Лето тысяча девятьсот девяностого года дополнилось новой историей деревни, и кто знает, что ждёт её впереди.

Глава 2

Раннее утро в деревне по ощущениям всегда чистое, прозрачное. Воздух прохладный до мурашек. Ничего кроме оголённого неба, с которого после ночи не успела стереться луна, не предвещает июльского зноя. Лениво поднималось солнце, облокачиваясь о горизонт поля. Совсем скоро оно высоко зависнет в небе, потеряет свои чёткие контуры, когда раскочегарит в полную силу, и иссушит всю росу, что собрала трава за ночь. По этой росе, несмотря на раннюю зябкость, на коленках в садовой траве ползала Полина. По привычке отца она вставала рано и из скучной избы бежала в сад играть, воображая себя тем или иным животным, что запомнились ей в деревне. В корову, пасущуюся на лугу, в кур, расхаживающих по двору и скребущих лапой землю. Играет, пока отец завтракать не позовёт.

– Полька! Иди уже, давно сырники пожарил. Давай, давай, моя дорогая. Позавтракаем и в лес пойдём, мы ещё с тобой за цыганские поля не ходили землянику смотреть.

Цыганские поля носили такое название неспроста. Местные жители рассказывали, что ещё до войны к ним в деревню забрёл цыганский табор. Пришли мирно, спокойно, не воровали, денег не просили, словно бы просто решили пожить. Но в самой деревне не остановились, а разместились за лесом на ближнем поле, как его называли раньше. Жили около месяца там тихо-тихо. Потом ушли и больше их не видели. А поля так и стали называть – «цыганские».

После завтрака Юрий Степанович вышел на крыльцо, держа в руках сапоги и портянки. Присел на край, поднял штанину и стал закручивать вокруг стопы жёлто-серую извалявшуюся материю. В сени вышла Полина, брякнув здоровенным дверным крючком. Дёргаясь от нетерпения, пытаясь застегнуть последнею пуговицу на камуфляжной куртке, которая была на несколько размеров больше неё.

– Камуфляжку надела? – не поворачиваясь к девочке, спросил отец, засовывая ногу в длинный, запыленный сапог.

– Ага.

– Шапку?

– Мигом, – справившись с пуговицей, шмыгнула обратно в дверь избы.

Наконец собрались в лес. Юрий Степанович вышел за калитку, грузно шагая по сухой дороге кирзовыми сапогами, за спиной неся брезентовый рюкзак и ружьё. Девочка вышла следом, немного задержалась, закрывая калитку на крючок. В этот момент на дороге вдалеке показался КамАЗ, столбом поднимая дорожную пыль. Тяжело затормозил у соседского дома напротив, где жила семья Ивановых – Варвара Семёновна со своим мужем Петром Иннокентьевичем. Из машины вышел, громко хлопнув дверью, высокий светловолосый мужчина лет тридцати с небольшим. К нему навстречу из калитки показалась Варвара Семёновна, подбирая выбившиеся из-под платка, русые, местами уже с широкой сединой, волосы. Босая, сонная. Мужчина приветственно махнул рукой, обогнул машину и открыл противоположную дверь. Оттуда поддерживая за под мышки, помог спуститься на землю мальчику лет пяти, такому же светловолосому, как и его отец. Следом спрыгнула мать, красивая, стройная женщина, с высоко заколотыми волосами и улыбающимся лицом. Варвара Семёновна радостно расцеловала внука, обменялась поцелуями с дочкой, обняла зятя.

Юрий Степанович крикнул гостям.

– Приветствую!

И поднял руку, растопырив все пять коротких пальцев, задержал её в воздухе над головой чуть дольше обычного, покрутив кистью туда-сюда, затем повернулся к дочке, чтобы поторопить. Полина долго не отворачивала головы от гостей Бабы Вари, пока мальчик не взглянул на неё быстрым любопытным взглядом. Тогда она резко отвернулась и засеменила к отцу. Догнав, некоторое время шла рядышком, потом быстро обернулась на машину, чтобы ещё раз глянуть краешком глаза. Гости уже заходили внутрь двора, и из-за забора виднелась лишь светлая голова высокого мужчины.

– Внука погостить привезли к Варе, – прокомментировал Юрий Степанович. – Симпатичный мальчишка. Варя рассказывала про него, у неё ещё внучки есть. Одну вроде Оля зовут, вторую не помню, то ли Ира, то ли Вера… главное, будет тебе с кем пообщаться.

С этого дня Полина очень аккуратно выходила на улицу. Прежде чем показаться из дома, не говоря уже о том, чтобы осмелиться высунуться за калитку, она сначала внимательно и с опаской оглядывала деревенскую дорогу через окна избы, затем какое-то время сторожила соседский дом на предмет движения и после уже выходила во двор. А чтобы зайти обратно в избу, девочка, не глядя, быстрым шагом старалась прошмыгнуть туда как можно скорее. Пару раз, когда Полина таким способом залетала в дом, мальчик замечал её своими быстрыми, ловкими глазками. Это случалось, когда он от безделья сопровождал бабушку за водой к колодцу. Или же видел её в щель между забором, когда сидел на лавочке, жуя содранную, ещё не спелую вишню, морщась и с силой выплёвывая косточки, чтобы они отлетали как можно дальше.

Скучно было внуку одному в деревне. Баба Варя за делами и суетой не замечала его показных вздохов. Когда Стас, придя на кухню приставал с вопросами, и на каждый бабушкин ответ вздыхал в задумчивости, сидя за столом, подложив кулак под щёку. Только дед как-то раз, в отдельную от дел минуту присев на лавочку подымить папиросой, решил сподвигнуть внука на знакомство с соседями.

– Ты бы Стас с соседской девчушкой городской познакомился, что ли, – тянул он слова. – Не чай она тоже скучает без подруг-то, – запнулся в грудном кашле дед Петя, после чего отхаркнул белый сгусток, положил ногу на ногу и молча задымил дальше.

По направлению к калитке мимо проходила Варвара Семёновна, неся в руках увесистый свёрток.

– Варь! – проскрипел Пётр Иннокентьевич.

– Ну чего ты? – остановилась она у выхода со двора.

– К Юрке-бороде идишь?

– Ну.

– Стаса возьми с собой. Пущай с дочкой его познакомются, – не поворачивая головы к жене, продолжал скрипеть Пётр Иннокентьевич.

– Ну… Стас, пойдёшь ли ты молока относить со мной к москвичам? -

Мальчик молча поднялся с травы и пошёл вслед за бабушкой.

– О, Варь, ты? Заходи! – всегда радостно приветствовал всех Юрий Степанович.

– Ну…, – серьёзно протягивала Варвара Семёновна. – Мы с внуком. Знакомиться привела, скушно же мальцу одному, Тамарка привезла гостить, мне весело, а он скучает, – с этими словами она достала трёхлитровую банку молока, замотанную в пёстрый платок, и поставила её на стол.

– Это хорошее дело, Поля у меня хоть и диковата, но подружатся, Варь, сам прослежу, – крикнул охотник из сеней, куда он пошёл за чистой банкой, чтобы поменять на ту, что с молоком.

– Ну, как вы тут поживаете? Всё по лесам да по полям, ужо с утра смотрю, а вы уж в сапогах, да ты Юрка всё ружьё таскаешь и девку за собой, нябось уже притомилась? Полина, да утомил тебя батька? – улыбалась Баба Варя.

Стас сидел в кресле, молчал, как прибитая к стенке картина. Боялся лишний раз глазом моргнуть, головой повернуть. Полина смущённая сидела на лавочке у печки. Там в углу и не видно было, что румянец ей щёки залил. Она краем глаза изучала своего нового друга, насупившегося светловолосого мальчика с тёплыми серыми глазами. Минут через пятнадцать гости ушли.

– Ну, ты чего как воды наглоталась? хороший парнишка у Вари, надеюсь, подружитесь. Его на всё лето привезли, так что тебе скучать не придётся.

– А я и не скучаю, – буркнула Полина. Вскочила с лавочки и убежала на улицу.

С того дня Полина перестала стесняться выходить во двор, она стала делать это нарочно, не глядя в сторону соседского дома. Выйдет на улицу, встанет на огороде, где её видно лучше всего и начнёт там ковыряться в земле, вроде по делам каким. Иногда только глаз скосит в сторону двора, и если заметит светлую макушку за забором, улыбнётся себе под нос и гордо так, задрав голову, уйдёт с огорода. Стас же следил за ней. Притаившись где-нибудь в углу за кустами или в палисаднике, где у бабы Вари всё цветами заросло. Ляжет на траву и наблюдает за тем, что творится во дворе у Юрия Степановича. Продолжалась вся эта возня до тех пор, пока к бабе Варе не привезли внучку Олю. Со Стасом они были двоюродные брат и сестра, одногодки. И были даже внешне похожи, словно бы совсем родные. Девочка была такая же светленькая, такие же серые глазки, только в тон светлее. Так же при улыбке проступали ямочки на щечках, только носик немножко острее, а щёки круглее. Длинные абсолютно прямые белокурые волосы ей закалывали в высокий хвост, лоб прикрывала чёлка. Когда девочки впервые увидели друг друга, обе сильно засмущались, да так, что румянец надолго оставил свой след на детских личиках. Полина внешне была абсолютной противоположностью второй девочки. С коротко подстриженными тёмными волосами, высоким лбом, на который так и просилась аккуратная чёлка. Крупные черты лица придавали её образу массивность и медлительность. Казалось, что Полина скупа на эмоции, так как живость детства передавалась только в её глазах, которые либо начинали светиться, либо как будто затухали. В момент знакомства она крепко держала за руку отца, опускала взгляд и босой ногой что-то чертила на сухом песке деревенской дороги. Знакомство их проходило медленно, с редких слов приветствия, нечаянных порывов веселья, с плохо прикрываемым любопытством. Таким образом, через пару недель девочки стали друг дружку как сёстры.

Теперь у Полины кроме леса появились новые интересы. Каждое утро после завтрака она бегала к Оле. Они ходили вместе с бабой Варей на ферму, помогали ей за коровами убирать. Но чаще вместо дела девочки гуляли между рядов, гладили бурёнок. Любимчиков себе выбирали: Звездоху, Марту, Ранетку. Когда коров отцепляли в поле погнать, дети бежали прятаться в «красный уголок», пока не пройдёт стадо, особенно быки. На ферме их было двое, но в поле выгоняли по очереди. Мишка был старый, с белой, словно бы выцветшей шкурой, но со спокойным нравом, Валет же молодой, бело-рыжего окраса, агрессивный, отчего ему в нос в своё время вдели кольцо. «Красным уголком» называлась комната для собраний. Именовали её так исключительно по висевшему красному лозунгу с портретом Ленина на ткани.

Нигде, кроме как на ферме, не встретишь такого количества крылатых тварей. Мух столько, что маленькие окошки шевелились гудящей серой массой. Если какое-нибудь ведро с молоком для телёнка ставилось на пол, за пару минут туда слетались мухи, ползая по краю ведра, а потом плавали в молоке, дёргая крылышками. Возвращалась Полина с фермы всегда крепко пахнущая навозом, коровьим потом и молоком. Такой дух стоял в избе. От тех баб, что всю жизнь на ферме проработали, запах вообще не сходил, несмотря на баню и свежайший воздух. Надо признаться, вся деревня была слегка пропитана этим душком, он прямо в воздухе стоял, а уходил только на время, после дождя. Тогда уж запах мокрой травы и земли перекрывал всё на свете.

Дружба девочек завязалась очень крепкой, с мальчиком же Полина общалась с натягом. Он редко с ними играл. Чаще ходил по пятам за бабушкой либо дразнил Бима, чёрно-белого пса, похожего на лайку. Иногда только с любопытством заглядывал к ним в комнату. Хитрыми, жадными глазами, проводил он по шумной компании и довольный собой убегал во двор.

Ещё часто Полина гостила в доме у друга её отца Евгения Николаевича, с которым они впервые пришли в деревню покупать дома. Его младший сын Паша, одногодка Полине, был говорливым, весёлым малым. Ему так же, как и девочке было интересно проводить много времени в лесу, ходить с отцом на охоту, натравливать любимца семьи рыжую суку сеттера на домашнюю птицу, за что больно и нещадно получал подзатыльник от отца. Паша принципиально не хотел знакомиться с Олей и Стасом, но быстро подружился с внуком Балабановой Вари, Серёжей.

– Мальца моего не обижайте, – наказывала баба Варя, оставляя на время своего внука в доме у охотника, пока сама она уходила на огород или же пасти коров. Ребята сдружились быстро. Серёжа во всём соглашался со своим городским другом, слушал его внимательно, старался ни в чём не отставать, и во многом угождать. Он рос очень добрым и покладистым мальчиком. Баба Варя по возможности угощала любимого внука конфетами, всячески баловала и Серёжа, конечно, делился угощениями с Пашей. А тот трескал сладости со знанием дела, сворачивая фантики обратно так, будто в них до сих пор находились конфеты.

Старший сын Олег с братом возиться не любил. И деревенская жизнь вместе с охотой его не привлекали. Он любил чтение, занятия спортом (Олег с детства ходил на гимнастику) и часто проводил время рядом с матерью, слушая, о чём она сплетничает с местными женщинами, как мужа поучает и нещадно гоняет Пашку по разным, мелким делам. Олег даже внешне пошел в Надежду Петровну. Рос стройным, бледнолицым, с тёмно-карими глазами, нервными тонкими чертами лица. Паша же наоборот, от отца взял русый волос, веснушки. Был он слегка упитаннее, чем следовало бы мальчику в его возрасте. Немного с ленцой, никогда не страдающий отсутствием аппетита и со здоровым румянцем на щеках.

Также в деревню приезжали погостить и другие соседские дети, но они не входили в основной круг общения Полины. Они были старше и бывали в Излучине короткими наездами. Отчего дружба как таковая не ладилась. Только в какой-то определённый период времени детям удавалось поиграть со старшими. К Степушиным из Западной Двины приезжал мальчишка Коля десяти лет, Олина сестра и дети из других домов. Всех имён и не вспомнить.

Колхозное стадо в те времена пас цыган. Жил он в деревне давно, в маленьком дощатом домике. Сам щупленький, словно бы под кожей одна лишь кость. Глаза чернющие, беглые. Был он молчалив и нелюдим, вид имел грустный. Ходил понурив голову и бессменно его сопровождал огромный, белый пёс. Жил цыган вместе с женой. По ней сразу и не разберёшь, баба ли. Скорее на мальчишку-подростка похожа. Маленькая, худенькая, прямо-таки кукольная. Глаза тоже чёрные, как спелая волчья ягода. Во всех, как будто закостеневших и острых чертах её лица, лишь глаза то и были живыми, молодыми, бойкими. И по всем движениям её тела угадывалась натура нервная и также как муж, была скупа на слова. Цыгане эти вообще с местными общались мало, только по делу. По деревне никогда праздно не гуляли, как коров выпасут то сразу домой и до следующего раза. Так о них в течение дня и забывали. Только пёс их часто по деревни слонялся, пробегая рысцой по дороге куда-то вдаль, никогда не останавливаясь у чужих дворов.

Было в деревне и домашнее стадо. Пасли его сами местные по заведённому графику. Когда скотину гнали домой, некоторые коровы, почуяв хлев, вытягивали свои покатые шеи и толстые губы, от чего их глаза становились круглыми, показывая по орбите красные прожилки. Надрывным мычанием оповещали они своих хозяев о скором возвращении. Другие же коровы молча и степенно несли свои тяжёлые, раскормленные животы и налитые молоком вымена.

С приездом городских, деревенская жизнь мало чем изменилась. Только любопытствующих глаз на местной дороге стало больше. Люди жили, не покидая родных домов. Никто не видел москвичей до их приезда в эти края, поэтому подстёгиваемые любопытством, народ стал чаще гулял по деревне. Кто смелей, тот в гости напрашивался гостинцев принести. «Нябось городские и молока-то парного в жизни не видывали», – говорила баба Галя, закутывая своими маленькими, жилистыми ручками небольшую баночку парного молока. Она была так стара, что местные бабоньки дивились, как она с хозяйством управляется. Скрюченная фигурка её вся высохла от прожитых годов и тяжёлого труда. Она прошла войну, родила пятерых детей, пережила мужа. Жила одна, в хозяйстве имела корову, птицу и, охая по утрам, со скрипом вставала с кровати. Баба Галя потихоньку теряла память. Часто жаловалась на свою забывчивость и говорила: «Это всё от моей болтлявости. Слов говорю много, мозг не поспеваемши всё запомитать», – этим себя и успокаивала. Старалась чаще молчать, но через несколько минут забывала о данном себе обещании и продолжала разговаривать, если слушателей нет, то сама с собой.