Текст книги "Все мы родом из детства"

Автор книги: Екатерина Мурашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Жертва насилия

– Может быть, вы меня вспомните. Хотя я к вам приходила довольно давно…

Несомненно, я ее уже видела. Но когда и по какому поводу она ко мне обращалась? Гладкая прическа с одним тщательно уложенным завитком. Строгий костюм мягко-серого цвета с юбкой до середины колена (которые мало кому идут, но ей – в самый раз), розовая неяркая помада, искорки сережек в ушах, в тон им – неширокое обручальное кольцо с небольшим бриллиантом. Почти извиняющийся тон. Почти…

– У меня двое детей – мальчик и девочка. Мне угрожал мой бывший муж…

Я сама ощутила, как невольно втянула голову в плечи. Вспомнила! Конечно, я ее вспомнила! Один из тех, увы, многочисленных случаев, когда я ничем не смогла помочь человеку, семье, детям, страдающим и явно нуждающимся в помощи. Господи, зачем же она снова пришла? Она же еще в прошлый раз должна была понять, что у меня нет для нее никаких дельных рецептов или советов. Или речь теперь идет о чем-то другом? У кого-то из детей возникла какая-нибудь частная проблема? Но к психологу, который ничем не смог помочь, редко обращаются повторно. Это просто нерационально, а женщина запомнилась мне умной, хотя и очень печальной.

Молча глядя на нее, я невольно вспоминала ее предыдущий визит.

* * *

Ее звали Каролина – никаких нерусских кровей, просто причуда родителей. Ее сыну тогда, кажется, было семь лет, а дочке – пять. Она водила их в кружки. Старшего – на шахматы и какую-то борьбу, а младшую – в подготовительную группу при музыкальной школе. У девочки были хороший слух и музыкальная память, она легко воспроизводила из телевизора эстрадные песенки. Дети были не совсем здоровы – тяжелый диатез и аллергия на множество продуктов у мальчика, астматический синдром у девочки. В детский сад их не отдавали. На следующий год мальчик должен был пойти в школу.

Ее муж и отец детей уже год жил отдельно, снимая квартиру не слишком далеко от их бывшего семейного гнезда. У него была какая-то другая женщина, но он и тем отношениям не придавал особенного значения.

– Вы когда-нибудь видели, как кошка играет с полуживой мышью? – грустно улыбаясь, спросила Каролина.

– Сама не видела, – ответила я, – но много раз читала.

– Я бы тоже хотела об этом… читать… – сказала она со вздохом.

Каролина хорошо и прилежно училась в школе и в институте, но ничем особенно не увлекалась и никогда не мечтала о карьере. Уважала старших, вообще авторитеты. Всегда хотела иметь семью, детей. Считала себя не слишком красивой, старалась ухаживать за собой, искала свой стиль, чтобы «набрать очки». Избегала экзальтации, полагала излишнюю эмоциональность вульгарной. Всегда выглядела спокойной, положительной, немного загадочной (последнее уже было частью образа). Мальчики, юноши, мужчины обращали на нее внимание, ухаживали. Она могла выбирать. Вышла замуж сразу после защиты диплома за молодого перспективного преподавателя, который почти сразу ушел из института в бизнес и преуспел в нем. С самого начала семейной жизни Каролина старалась быть образцовой женой, хозяйкой дома, а потом и матерью. Все прибрано, все продумано. Красивые интерьеры. Любимые блюда мужа к обеденному столу. Бифштекс обязательно с яичком – он так любит. Если муж обращал ее внимание на какие-то недочеты, она старалась их исправить – ведь он старше, опытнее, ему виднее. Когда родились дети – мальчик, а потом девочка, – Каролина оглядела свою жизнь и сказала себе: вот как у меня все хорошо получилось! Именно так, как я хотела: прекрасный дом, красивый успешный муж, замечательные мальчик и девочка… Но, будучи честной сама с собой, дальше она задала себе вопрос: а почему же почти нет радости? Ни о каких карьерных свершениях она по-прежнему не думала, мечта написать книгу или доехать на оленях до Северного полюса ее тоже не посещала. В чем же дело?

Каролина была последовательна и наблюдательна. Поставив себе аналитическую задачу, она довольно быстро поняла, что замечания мужа вовсе не преследуют цель улучшить что-то в почти идеальном семейном быту. Ему просто нравилась роль. Она играла в хозяйку, а он – в хозяина. Только правила игры они понимали по-разному.

Она почитала книги о психологии семейной жизни и попробовала поговорить с ним о своих чувствах.

Он сказал: «Да о чем ты вообще говоришь? Ты и дети – вы живете полностью на моем обеспечении, и при этом я должен все время играть по твоим „японским“ правилам! В своем собственном доме я чувствую себя какой-то куклой! Еще и не моги сказать, если мне что-то не нравится?! Ты лучше меня не доводи, честное слово!»

Книжные советы как-то решительно не пошли впрок. Все становилось только хуже. Дети болели, Каролина изо всех сил старалась всё успевать и при этом не запускать дом и хорошо выглядеть. Муж шел в гору в своем бизнесе и одновременно становился все более придирчив дома. Разладилась сексуальная жизнь – он требовал экспериментов, Каролина же была достаточно пуритански воспитана и к тому же после двух родов подряд не совсем здорова по женской части. К обычному уже набору попреков добавилось: ну и что со всего этого толку, если ты своего мужика удовлетворить не можешь?

От природы сдержанная, Каролина никому (ни друзьям, ни родным) не могла рассказать о том, что происходит в ее «идеальном» доме, в который муж так любил приглашать гостей-коллег, зная, что все всегда будет «на высшем уровне». После ухода гостей муж любил подробно рассказать жене о только что ушедших коллегах-женщинах – какие они веселые, раскованные, любопытные к миру, творчески реализовавшие себя в работе (при этом и дети у них есть, и всё у детей со здоровьем в порядке).

Всему когда-то приходит конец. Однажды вечером, хорошо подготовившись и собравшись с духом, Каролина сказала мужу: «Я больше так жить не могу. Мало того, это все отражается на детях. Давай разведемся и будем жить отдельно».

– Ты меня что, из моего же собственного дома, на мои собственные деньги обустроенного, хочешь выгнать?! – картинно удивился муж. – Не дождешься! Можешь обращаться в суд. Я работаю, не пью, не курю, а ты никто и звать тебя никак. Я заплачу кому надо денег и докажу, что ты тайная алкоголичка и никогда не хотела работать. Детей оставят со мной, а ты тогда убирайся на все четыре стороны.

Однако предложение Каролины выглядело рациональным. Хорошенько обдумав слова жены, мужчина пришел к выводу, что не так уж она и неправа, и немедленно обустроил всё на своих условиях. Развода не было. Он живет отдельно, нанял себе «экономку», которая готовит и убирает, иногда у него несколько дней живет любовница, потом он ее отсылает. Приходит в бывшую семью, когда захочет, без предупреждения. Дает деньги на содержание жене и детям во вполне достаточном количестве (никто не сможет упрекнуть его в жадности), но каждый раз привозит их лично и не отказывает себе в возможности покуражиться: «Ну чего, ребята, вот папа вам опять денежки привез, теперь ваша мама сможет вас в кино сводить, купить чего-нибудь. А вот случись чего с папкой, пойдете ведь на паперть милостыню просить…»

– Что мне делать? – Каролина совсем чуть-чуть (избегая вульгарности) заломила тонкие пальцы. – Наверное, было бы проще, если бы он меня просто бил… Я подумала, может, психотерапия какая-то нужна?.. И вот пришла…

«Какая тут к черту психотерапия?! – подумала я. – Это же форменное насилие. Только вот его, в отличие от побоев, ни один суд не признает. И в милицию с ним не сунешься…»

Дальше мы говорили о чем-то таком, чуть ли не профориентационном. Я понимала, что это всё не то, не то! Но «того» нащупать так и не сумела. Каролина поблагодарила меня, стоически улыбаясь, и ушла в свой ежедневный кошмар, к детям, которые, конечно, «считывают» всё с матери и болеют, болеют…

Но зачем же она все-таки пришла теперь?

* * *

– Моя дочь хочет бросить музыкальную школу, в которой ее считают звездой, и заняться верховой ездой. И вот я пришла к вам посоветоваться. Но это только повод, и я отдаю себе в этом отчет, – Каролина улыбнулась знакомой сдержанной улыбкой. – На самом деле я пришла поблагодарить вас за ваш совет, данный мне тогда. Он мне очень помог.

– Но я ведь тогда не давала вам никаких советов. Тем более хороших! – искренне удивилась я.

– Это вам так кажется. Конечно, вы же не можете всё помнить. Вы сказали мне: «Надо найти ресурс, зацепиться за него, как за веревку, и попытаться вылезти из ямы, в которую попали, в жизнь. Ресурс – это то, что умеешь лучше, чем большинство других». Так вы сказали, и я запомнила…

«Ну да, я действительно могла сказать именно так, – подумала я. – Люди часто довольно диковинным образом оборачивают в своих мозгах то, что услышали от психолога. Но Каролина, похоже, запомнила все верно. И что же с того?»

– И что же с того? – спросила я вслух.

– Я проанализировала ваши слова и поняла: есть только одно, что я умею лучше других. Я отлично научилась быть тем, кем уже являлась. И достигла в этом практически виртуозности.

Я ничего не поняла, но постеснялась признаться. Ждала, что она расскажет дальше.

– Я перестала прятаться от людей и вышла в жизнь, как вы мне и велели. Немножко подрабатывала (я могу быть очень ответственным организатором и администратором любого проекта). Занялась благотворительностью. Я очень положительная – вы ведь, конечно, заметили? – я кивнула. – Вот и другие это заметили тоже. – Каролина улыбнулась с еле заметным (упаси боже от вульгарности!) торжеством. – Снова вышла замуж. Мой муж, он… я не хочу хвастаться, но мой бывший муж ему и в подметки не годится. Бывший супруг, конечно, сразу дал мне развод, и теперь, чтобы иметь возможность видеться с детьми, ему приходится вести себя очень корректно.

– Я рада, что у вас все так хорошо образовалось.

– Да. У нас очень хороший гостеприимный дом в центре Санкт-Петербурга. Дети почти не болеют. Я всегда рада видеть у нас детей моего нового мужа от первого брака и даже его бывшую жену – у нас с ней вполне цивилизованные отношения… Правда, я не знаю, может быть, это с ее голоса, но… – Каролина задумалась. – Недавно мой теперешний муж сказал: «Знаешь, когда я тебя полюбил, ты была такая несчастно-загадочная, тонкая и закрытая, как фарфоровая куколка, тебя хотелось спасти, защитить. А сейчас я сам некоторым (бывшей жене?) напоминаю куклу на веревочках…» Знаете, мой бывший муж тоже говорил про куклу… Может быть, вы дадите мне какой-нибудь совет?

«Боже мой! – подумала я. – Как странна все-таки бывает жизнь. И кто же на самом деле жертва в этой истории?»

– И вот насчет музыкальной школы, – деловито сменила тему Каролина. – Мне самой кажется нерациональным ее сейчас бросать…

Жизнь по вектору

Редкий случай, когда я не уверена не только в решении (это бывает часто), но и в самом существовании проблемы, в правильности ее формулировки. Но люди с этим идут ко мне, и с каждым годом всё чаще. Хотелось бы осмыслить: что, собственно, происходит?

Случай первый

– Мы были у вас, когда дочке исполнилось 13 лет. У нее тогда как-то резко начались все эти подростковые дела, она стала курить, прогуливать школу, я просто по потолку бегала. Нас уже почти из школы попросили, а школа-то была математическая, всего пять девочек в классе, а у нее способности, она на городской олимпиаде дипломы получала. Вы тогда нам очень помогли – меня успокоили, с ней два или три раза поговорили, я перестала все время орать, она по вашей наводке пошла в клуб юных журналистов, стала не то чтобы мягче, но конструктивней, мы смогли как-то общаться. Наверное, вы помните?.. Теперь моя дочь уже выросла, но вот я опять не понимаю… Не знаю, могу ли я теперь к вам обратиться…

– Слушаю вас, – сказала я. Разумеется, я ничего такого не помнила. – Сколько лет сейчас вашей дочери?

– Двадцать два. Она учится на четвертом курсе педагогического института, правда, в школе работать вроде бы не собирается, там у них с языками можно устроиться, где больше денег платят. Еще она занимается в студенческом театре (больших ролей у нее там никогда не было, но это ради тусовки), крутит такие мисочки с огнем, знаете, они файерболы называются, шьет и вышивает крестиком средневековые платья, ходит на яхте, играет в какую-то длинную ролевую игру…

– Я поняла. Девушка живет наполненной всякими сложными событиями и увлечениями жизнью. А что же вас-то в этом не устраивает? То, что она мало бывает дома, с вами?

– Да она дома практически вообще не бывает! А если и бывает, то разговаривает по телефону – договаривается с кем-то о следующем мероприятии. Или сидит в компьютере и пишет о том же.

– И что же с того? – по-прежнему недоумевала я. – Она молода, активна, широкий круг общения в таком возрасте – это абсолютно естественно…

– Мне все время кажется, что в этом что-то не так, – пожаловалась женщина. – У нее круги под глазами, и люди вокруг все время меняются. Я спрашиваю ее: «Ты куда сейчас?» Она отвечает: «Туда-то, мама, мне некогда, скорее, скорее!..» И глаза блестят, как в лихорадке. Я спрашиваю: «А зачем тебе туда? Может, отдохнешь немного?» Она обычно-то огрызается, а тут вот как-то присела на минутку в кухне и говорит: «Не знаю, мама. Правда не знаю. Но надо же что-то делать!» – и взгляд такой, прямо опустошенный, я бы сказала… Вот я хочу вас спросить: может, я могу ей чем-то помочь?

Я задумалась. Ну что я могу сказать, не видя саму девушку и не помня ее? Но ведь не отпускать же так просто маму, которая так тревожится за свою дочь…

– Если у вашей девочки математический склад ума, скажите ей вот что: в геометрическом смысле жизнь – не совокупность отрезков. Жизнь состоит из векторов (отрезок со стрелочкой, помните?). Пусть попробует определить направление, хотя бы на какой-то кусок, и оставить только то, что туда укладывается. Со временем можно нарисовать другой вектор.

– Я не уверена, что поняла вас, – с сомнением сказала моя посетительница, – но дочка вас помнит, и я ей обязательно передам.

Случай второй

Девушка была невысокой и очень симпатичной, с ярким и теплым румянцем. Звали ее Мариной.

– Вы решили не брать с собой ребенка?

– У меня, знаете, пока нет детей. Но я все равно к вам пришла. Вдруг вы мне объясните… Понимаете, я закончила институт два года назад. Работаю в довольно крупной компании, неплохо зарабатываю.

– По специальности?

– Можно сказать, что да. Наш отдел продвигает на рынок жевательную резинку.

Я промолчала, но девушка, кажется, всё прочла на моем лице и мысленно со мной согласилась.

– И вот моя семья, мои школьные друзья считают, что у меня все хорошо, что я добилась, и у меня есть перспективы. Но я так не чувствую! Я не знаю, что мне делать дальше.

– А из чего выбираем? И что вы уже пробовали?

– Я понимаю, что у человека должно быть хобби.

Я училась валять из шерсти. Еще съездила в Турцию, в Норвегию, в тур по европейским странам. Еще принимала участие в международном молодежном движении…

– А что оно, это движение, делает?

– Они делают проекты.

– Как это?

– Ну вот собирается группа членов и вместе делают проект.

– А в чем он состоит?

– Там могут быть разные направления – экологическое, про толерантность, еще что-то… Но в целом надо собрать людей и чтобы они что-нибудь сделали вместе…

– Вы ушли из этого движения?

– В общем-то да, хотя сначала очень увлеклась. Но потом я как-то перестала понимать, зачем я все это делаю.

– А что же в планах?

– Можно попробовать стать дизайнером, закончить курсы, мне всегда это нравилось на самом деле. Или попытаться поехать за границу еще поучиться – есть реальный шанс, только надо правильно документы оформить. А еще я думала: может, мне поучиться верховой езде? Я в детстве очень лошадей любила, но как-то не склеилось. А еще на гитаре играть люблю и петь и даже стихи немного сочиняю…

– Все это возможно, и каждое по-своему интересно…

– Именно! – воскликнула моя посетительница. – И еще сто разных возможностей, и все они какие-то… равноположенные. Я не знаю, что мне выбрать, на что ориентироваться. И потому сижу и ничего не делаю. И очень не люблю себя за это.

– А ваши друзья, подруги…

– Они говорят, что я просто дурью маюсь, но я на самом деле вижу, что у многих из них та же проблема. Просто я не люблю по пять часов в кафе сидеть и по ночам в инете. А еще меня не очень-то радует делать карьеру и все эффективнее продвигать эту жвачку или что-то ей подобное.

Ухоженное, «офисное» личико моей посетительницы вдруг преобразилось, и на меня смотрел уже яростный, ни с чем не согласный подросток. От этого она стала мне еще симпатичнее.

– Не могу сказать со всей определенностью, но тут, мне кажется, получился разрыв шаблона, – начала я. – Понимаете, еще сто лет назад дворянские девушки с удовольствием (или без оного) тоже учились рисовать акварельки, вышивать гладью, танцевать, ездить на лошади, петь, играть на фортепиано, принимать гостей… А девушки крестьянские – шить, печь хлеб, вышивать крестиком, водить хороводы, доить коров, прясть, петь, плести кружева… Но все они очень неплохо знали, зачем они всему этому учатся.

– Чтобы повыгодней выйти замуж и потом вести свое хозяйство, – моментально подхватила моя собеседница.

– Именно. А теперь обучение осталось, возможности и разнообразие умножились многократно, а смысл как-то оторвался и воспарил…

– Плюнуть на все и искать мужа? – усмехнулась Марина. – Я уже думала об этом.

– Поможет?

– Не знаю. У них ведь тоже, как вы говорите, все шаблоны разорвались. А что же делать?

– Попробуйте поставить нужную вам, желанную точку за пределами нынешнего этапа, как это делала девушка сто лет назад. И провести туда стрелочку от сегодня. Что на нее попадает?

Марина перестала усмехаться, задумалась.

– Жвачка не попадает точно. Ребенок, лучше два или три, – попадает. И еще… как странно… Но я буду думать об этом. И я, пожалуй, пойду. Спасибо!..

Заселить московский дворик

Большую зеленую папку с веревочными завязками они поставили между стульями. Я сразу догадалась, что там рисунки юноши (что же еще?), и душою потянулась к ней. Я в общем-то не очень люблю детские рисунки, хотя за много лет практики научилась их неплохо «читать». Обычно их восприятию мешает то, что родители ждут моего умиления, а сами дети – непременных похвал. Но рисунки подростков почти всегда интересны сами по себе, как разговор с миром просыпающейся и оглядывающейся по сторонам души.

Папку мне не дали. Сам юноша, с оригинальным для наших северных краев именем Тарас, угрюмо смотрел в пол, а его мать, представившаяся Натальей, протянула мне пухлую стопку каких-то медицинских документов со словами:

– Наверное, нет такого диагноза, который нам когда-нибудь кто-нибудь не поставил бы…

– И вода в колене? – с любопытством спросила я, вспомнив любимого Джерома К. Джерома. – Но ведь не родильная горячка?!

Женщина улыбнулась грустно и понимающе (читала Джерома):

– Неврологический куст с заходом в психиатрию.

– Что ж, рассказывайте по порядку, – вздохнула я, убрав с лица улыбку.

Тарасу семнадцать. Соматически он здоров и редко болеет даже насморком. Более того, он вполне благополучно учится в десятом классе обычной районной школы. Учится на тройки, четверки и пятерки – всего приблизительно поровну. Довольно прилежно выполняет домашние задания, не хамит учителям и родителям, не зависает в компьютере, не курит и, кажется, еще ни разу не напился. Учился в детской художественной школе. Сейчас посещает частную художественную студию для взрослых, в которой не пропускает ни одного занятия.

Но при всем при этом в семнадцатилетней жизни Тараса не было такого периода, про который родители и/или специалисты могли бы сказать: с мальчиком все в порядке.

Первый год жизни он почти непрерывно кричал. Даже самые тщательные обследования не выявляли никакой патологии. В конце концов невролог сказал, что, наверное, у младенца болит голова, потому что на короткое время его успокаивал банальный цитрамон, который пила от головной боли (и как-то от отчаяния дала внуку) бабушка. Уже тогда выявилась странность: большинство орущих младенцев успокаиваются на руках у близких, но вопящий Тарас часто просто отталкивал протянутые к нему руки взрослых.

В дальнейшем ребенок категорически отказывался общаться с любыми детьми, а с окружающими его взрослыми (в семье, а потом и в детском саду) до четырех лет общался с помощью жестов. Причем все это развивалось как-то волнообразно, и семья никак не могла приспособиться к происходящему или уж смириться с ним. Одно время Тарас с испуганным криком убегал в никуда от подходящих к нему на площадке детей, и его приходилось вылавливать по всему кварталу. Потом вдруг сделался агрессивным: начал кидаться с кулаками чуть ли не на каждого ребенка, который заговорил с ним или протянул руку к его игрушке. Потом так же внезапно агрессия прошла, и дети просто перестали его интересовать. Он уже не пугался и не агрессировал, а просто игнорировал их. К трем годам он не обнаруживал никаких признаков речи, даже «мама», «папа» и «дай». Но однажды на кухне, в присутствии трех членов семьи, в ответ на обращенный к нему вопрос (специалисты велели, несмотря ни на что, много разговаривать с ребенком и задавать ему вопросы), он вполне отчетливо сказал: «Я, пожалуй, буду гречневую кашу».

Никакие попытки ошеломленных родственников продлить словесный контакт к успеху не привели. Тарас продолжил объясняться жестами. Невролог сказал: «Вам показалось». Но Наталья и сейчас уверена: не могло показаться одно и то же трем людям одновременно!

После четырех лет внезапно, в течение приблизительно двух месяцев, появилась фразовая речь. Все выдохнули с облегчением. Но не тут-то было! Оказавшись в детском саду, Тарас опять замолчал. Коммуницировал (теперь уже и с детьми, и с воспитателями) привычными скупыми жестами. Но иногда в одиночестве, словно в качестве издевательства над близкими, с хорошим произношением напевал себе под нос эстрадные песенки, услышанные по радио или на детских садиковских утренниках.

Специалисты на каждое ухудшение говорили: «Вот видите, это такой-то процесс!» (Названия процессов каждый раз менялись.) А на каждое улучшение – «Вот видите, лекарства (массаж, электрофорез, гомеопатия, остеопатия и т. п.) помогли!»

Кроме рядовых энцефалопатий и минимальных мозговых дисфункций, звучали грозные или непонятные диагнозы: ранняя детская шизофрения, аутизм, синдром того и этого, нарушения процессов миелинизации нервных волокон… Семья металась между надеждой и отчаянием.

– Я хотела несколько детей, – говорит Наталья. – Но мы так и не решились. Ждали, пока с Тарасом хоть что-нибудь прояснится. Ведь некоторые врачи намекали: может быть, что-то генетическое, наследственное… Но оно так и не прояснилось, а наше время ушло.

К семи годам Тарас хотя и неохотно, но вполне внятно говорил. Научился читать. Охотно лепил и рисовал. Режимные требования со скрипом, но выполнял. С детьми по-прежнему по своей воле не общался. Со взрослыми – в случае жесткой необходимости. «Наверное, надо его в какую-нибудь специальную школу?..» – робко предположила Наталья. «А зачем это? – пожала плечами воспитательница. – Ему разве лучше будет, если вокруг будут всякие дефективные ходить? Он от этого нормальнее станет? Идите для начала в обычную. Выгонят – тогда и думать будете».

В обычную дворовую школу Тарас вписался на удивление удачно. Легко высиживал уроки. Выполнял задания. Не общался с одноклассниками и отказывался отвечать у доски, но это никого особо не волновало – учительница и дети быстро привыкли и не настаивали: мало ли у кого какие странности, он ведь другим не мешает…

К окончанию начальной школы учительница сказала Наталье:

– Смотрите, у него все тетрадки, все листки изрисованы. Странновато, конечно, но ведь есть и вполне интересное. Отдали бы вы его в какой-нибудь рисовальный кружок, что ли.

Эта незамысловатая фраза определила многое, ибо именно в художественной школе Тарас впервые в жизни начал задавать вопросы – преподавателю – и едва ли не впервые – улыбаться. Рассказывать, как обрадовалась семья, я не буду. Только через два года преподаватель уволился и уехал. Тарас снова перестал разговаривать, а потом и вовсе лег на кровать лицом к стене и отказался вставать.

– Что ж, это она, шизофрения, – хором вздохнули специалисты.

Из психиатрической больницы, зеленый и колеблемый ветром, Тарас вернулся в школу. Учился, разговаривал – сквозь стиснутые зубы. Таблетки прятал за щекой и выплевывал в унитаз. Родители подсмотрели, но не сопротивлялись – почему-то им показалось, что так и надо. Через два месяца мальчик начал рисовать.

– Дайте уже папку! – взвыла я.

Все рисунки Тараса были так или иначе похожи на картину Ван Гога «Звездное небо» и прочие из этой же серии. Я отложила один – у меня не было времени вглядеться и понять, почему я выбрала именно его.

– Что сейчас? – спросила я.

– Конец школы. Надо как-то выбирать профессию, выходить в жизнь. Но он же ни с кем по-прежнему не общается. Никуда, кроме школы и студии, не ходит. На наши вопросы не отвечает. Выйдет из школы и сядет дома? Мы не знаем уже, к кому и что…

– Вам страшно? Вы устали за эти годы?

– Бесконечно…

– В следующий раз я буду говорить с самим Тарасом.

* * *

Это было самонадеянно. Ибо говорить с Тарасом не получалось категорически. Говорила я, Тарас молчал. Рисунок, который я в прошлый раз выпросила у Натальи (Тарас никак на это не отреагировал), лежал передо мной на столе.

Молчание его не было равнодушным. В нем было напряжение, и это давало хоть какую-то надежду.

– В твоем мире нет людей. Я не знаю, почему так. Я не медик и не разбираюсь в диагнозах. Но это следует изменить. Заселить людьми, как другую планету, которую нужно колонизировать. Ты читаешь фантастику?

Отрицательное покачивание головой. Не читает? Или не любит? Но хоть какой-то контакт…

Рассказываю про свои отношения с фантастикой в отрочестве. Про жизнь писателя Ефремова («По стилю – ты мог бы иллюстрировать его романы»), про «Еврокон» – тусовку фанатов фантастики, про свою встречу с Гарри Гаррисоном. Как будто слушает. И вдруг:

– А если там уже кто-то живет? На той планете, которую колонизировать.

Бросил мяч. Словила! Отказывается. Но не от контакта – от фантастики. Причудливости хватает в его собственном, деформированном каким-то изначальным биохимическим нарушением мире.

– Конечно, живет. Другие. Не будем колонизировать, оставим исследовательскую группу, без задачи завоевания.

Нужно что-то посюстороннее. Но что? Единственная его реальная зацепка в этом мире – живопись… О! Есть!

– Ты знаешь художника Поленова?

Если бы он был собакой, то вопросительно поднял бы ухо.

– Сейчас объясню, – заторопилась я. – Он, этот Поленов, нарисовал две картины под названием «Московский дворик» – они обе есть в музее, их можно увидеть. И вот на одной картине все такое уютненькое: церковка, травка, колоколенка, домики, – но нет людей. Вообще нет живых существ. А потом он подумал (или ему подсказали?): «А что, если оживить?» И появились мальчик, женщина с коромыслом, лошадка, гуси, собачка, может, еще кто-то, я не помню. И это стал совсем другой мир! Он живет, звучит и пахнет. Ты увидишь. Найди эти две картины, посмотри и приходи снова.

Он пришел, посмотрел прямо на меня (сторонников диагноза «аутизм» это всегда смущало – Тарас легко и охотно устанавливал визуальный контакт) и спросил:

– Как?

– Будем брать по одному персонажу, изучать подробно и вписывать. У тебя есть двор?

– Да, колодец, мы живем в центре.

– Отлично, очень колоритно. С кого начнем?

– С вороны. Я ее давно знаю.

– Ну, с вороны так с вороны, – согласилась я. – Но потом все равно перейдем к людям. Это же у нас не зоопарк!

* * *

Хотите душераздирающей романтики? Конечно, хотите, кто ж ее не хочет…

Я бы и сама не узнала, но мне рассказала Наталья.

Тарас, как мы и договорились, изучал людей. И рисовал, конечно.

У окна, прямо напротив их окон (напоминаю, это петербургский двор-колодец), часто сидела девушка с печальным лицом. Он, естественно, нарисовал ее портрет: окно, она, банка соленых огурцов и чахлый цветок алоэ. Наталья расплакалась и сказала: «Это потрясающе. Ты должен подарить этот портрет ей». Тарас, как всегда, промолчал.

А потом однажды Наталья увидела его во дворе. Он вез инвалидную коляску, а в коляске сидела девушка из окна и прижимала к себе деревянный складной мольберт.

– Я умру, если ты не скажешь, – сказала ему вечером мать.

– Ее зовут Вера, она живет в 47 квартире, ей двадцать лет, – тоном работника отдела кадров отчитался Тарас. – Она не может ходить. Она тоже любит рисовать. Я отвез ее в лавру. Она там сделала эскизы… Да. Вере очень понравился ее портрет. Она передает тебе спасибо за то, что ты меня надоумила подарить его ей.

Я вытащила из-под бумажек давний рисунок Тараса и ткнула пальцем в ван-гоговские завитки небесно-космических вихрей.

– Я эмбриолог в прошлом, – сказала я Наталье. – А иначе бы нипочем не догадалась. Смотрите сюда: вот здесь, внутри завитков, кто это?

– Младенчики в утробе! – ахнула, приглядевшись, Наталья и прижала ладони к щекам. – Что ж это?..

– Не знаю. Может быть, братья и сестры, о которых он всегда мечтал, как и вы, Наталья?

– Я подумаю, – помолчав, сказала женщина. – С Тарасом в последнее время стало легче. И, в конце концов, по нынешним временам не так уж и поздно…