Текст книги "Кто последний? – Мы за вами!"

Автор книги: Екатерина Мурашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Екатерина Мурашова
Кто последний? Мы – за вами!

Как, с чего начать

Мою историю? Чтоб вновь не повторять

Слова знакомые? Вновь людям дать понять —

Рассказ мой искренен, мне нечего скрывать…

С чего начать?

(Полулюбительский перевод старого шлягера из кинофильма «История любви»)

Душно. Душно. Душно. Как будто где-то внутри что-то созрело и вот-вот взорвется, вылезет наружу. Нет, вылезет – это неправильно. Явится… Опять не так, надо без сокращений, еще полнее, в архаическом, исконном варианте – ЯВИТ СЕБЯ. Явит себя. Кому? Не мне, не только мне – миру. Странное ощущение, в чем-то – повод для гордыни, в чем-то – унижение. Ты – сосуд, взрастивший нечто, тебя превосходящее, и по опорожнении будешь отброшена в сторону… Этого никогда не понять мужчине или нерожавшей женщине. Но я не жду ребенка. Что же со мной?

Вельда Каннигер, стройная высокорослая блондинка 28 лет отроду, с кротким и оттого глуповатым лицом, сидела за столом в своей комнате, упершись лбом в сжатые кулаки, и тихо, но безутешно плакала.

Впервые в жизни ей нужно было совершенно самостоятельно принять важное решение. Все возможные советы были выслушаны и отвергнуты накануне. Она осталась одна, если не считать большой цветной фотографии Кларка, которая стояла перед ней на столе. На фотографии Кларк смеялся, широко разевая белозубый рот, и бирюзовая морская волна нежно лизала его стройные смуглые ноги. Снимок был сделан за полгода до гибели Кларка.

Когда ей сказали, что Кларка больше нет, она не поверила, и не верила еще целых три дня, пока своими глазами не увидела его в гробу. У него была полностью раздавлена грудная клетка, но лицо осталось совершенно нетронутым. Грудь закрывало пышное, накрахмаленное жабо, и ей все еще казалось, что это такая глупая шутка, и Кларк сейчас откроет глаза, рассмеется, вскочит, обнимет ее и закружит по этому идиотскому залу, где так много белых цветов, липкой музыки и людей с дурацкими постными лицами, которые они как будто взяли где-то напрокат и второпях перепутали размер, и теперь одним из них давит в скулах и не помещается нос, а у других лицо все время норовит сползти, и им приходится то и дело поправлять его пальцем у переносицы. Все удивлялись тому, что она не плачет и вообще ничего не говорит, а она почему-то думала о том, что обидит Кларка, если так легко поверит в его смерть, так легко и привычно, со слезами и причитаниями, отпустит его. Ей казалось, что заплакав о нем, она предаст Кларка. И она молчала.

Дома, после церемонии, она взглянула на их широкую постель с лиловым вышитым покрывалом и внезапно поняла, что никогда уже не ляжет в нее с Кларком, никогда они не будут перетягивать друг у друга одеяло и, укрывшись с головой, играть в пещерных людей. Никогда губы Кларка не коснутся ее волос, и нет больше теплой груди и нежных объятий, в которых можно спрятаться от дурного сна. Все кончилось разом и навсегда.

Не издав ни звука, Вельда провалилась в мягкую темноту и отдыхала в ней до утра, когда подруга пришла проведать ее и, обнаружив молодую вдову на коврике возле кровати , испугалась до полусмерти и вызвала медицинский вертолет.

С тех пор прошло два месяца, и сейчас она в одиночку должна решить судьбу их с Кларком ребенка. Сына, о самом существовании которого Кларк так и не успел узнать.

Позавчера были закончены все обследования. Врач, проводивший заключительное собеседование, знал о постигшем ее горе и был предельно корректен. По окончании обсуждения он предложил ей консультацию психолога, но Вельда отказалась. Возможно, психолог еще понадобится ей, потом, если она решит…

Внешность Вельды часто обманывала окружающих. Она вовсе не была глупа и с самого начала понимала, что все витиеватые сочувственные слова медика и его понимающие взоры являются всего лишь красивой оберткой для горькой пилюли. Индекс жизнеспособности будущего малыша насчитывал всего лишь 47 единиц. Зоной риска эскулапы назвали мочеполовую и кроветворную системы. Что такое кроветворная система? Вот уже второй день Вельда не могла этого вспомнить. Конечно, можно было спросить у врача, но там Вельда притворялась, что понимает абсолютно все, суеверно полагая, что чем меньше окончательных слов будет произнесено, тем больше шансов останется у ее нерожденного ребенка. Кто хоть раз не обманывал себя таким образом?

Если бы Кларк был жив, он мучал бы и утешал ее всю ночь, а наутро проводил в больницу, и еще через два дня они забыли бы об огорчительном эпизоде. Оба они были еще молоды, здоровы и красивы, их собственные индексы были 78 у Кларка и 80 у Вельды, а максимальный индекс жизнеспособности, который напророчила умная обследовательская машина их будущим детям, и вовсе равнялся 87, на целых 13 единиц больше среднепопуляционного показателя… Стоит ли придавать значение неудачной попытке? Если бы Кларк был жив…

Но Кларка нет, и Вельде никогда не родить от него великолепного ребенка с восмьюдесятью семью единицами жизнеспособности. Единственный шанс – это тот малыш, который сейчас живет в ней и обладает жизнеспособностью почти вполовину меньшей… Как же ей поступить?

– Кларк! Что мне делать?! Помоги мне! Это же и твой сын! – Кларк на фотографии продолжал беззаботно смеяться, но Вельда уже знала ответ. Она знала Кларка. Она словно слышала его мелодичный, звенящий голос, который всегда казался ей похожим на голос бегущей по камням горной речушки:

– Брось, дорогая, не мучай себя! Зачем тебе это надо? Чертовски обидно, что все так получилось, но зачем ломать себе жизнь! Если тебе так уж нужны дети, так родишь от кого-нибудь потом, когда придешь в себя. Можешь назвать его Кларком. Ха-ха-ха! Здорово я придумал?…

Некрасиво оскалившись, Вельда снова уронила голову на сложенные руки. Нет, даже Кларк ничем не может помочь ей. Она должна решить сама.

– Я вполне понимаю ваши чувства, – вспомнился вкрадчивый обволакивающий голос врача. – Сейчас скорбь по столь безвременно ушедшему мужу может помешать вам принять всесторонне взвешенное решение. Но я, со своей стороны, обязан оказать вам всемерную поддержку в рассмотрении всех аспектов создавшегося положения… – Вельде казалось, что она запутывается в словах, вязнет в них, как муха в паутине. – Вы должны отдавать себе отчет в том, что решившись ввести в мир ребенка со столь низким индексом Мишина-Берга, вы не только существенно усложните свою жизнь, но и обречете своего сына на совершенно незаслуженные страдания. Вполне вероятно, что он будет умным, во всех отношениях достойным человеком. Каково ему будет жить с мыслью, что его физические возможности куда ниже сверстников, продолжительность жизни заведомо меньше, а женщина, которую он полюбит, скорее всего, не захочет иметь от него детей…

– Скажите… А эта машина не может…ну… ошибаться? – с трудом выдавила из себя Вельда.

– Увы! – медик грустно улыбнулся и развел в стороны руки с аккуратно подстриженными овальными ногтями. – Медицина обладает абсолютной статистикой за все 360 лет применения индекса Мишина-Берга. Конечно, за исключением тех случаев, когда индивид, в силу несчастливых обстоятельств, просто не доживал до своей биологической старости и смерти… Простите, – врач склонил голову, извиняясь за вынужденную бестактность. – Должен вас разочаровать, за всю историю было всего 3 или четыре случая ошибочных прогнозов, но во всех них присутствуют усложняющие моменты, которых в вашем случае нет.

– Хорошо. Я поняла вас. Я буду думать.

– Прошу вас, будьте мудры, – в голосе врача появились почти молитвенные нотки. – Взвесьте каждую мелочь, прежде чем примете окончательное решение. И помните: печальные обстоятельства сложились так, что вам приходится решать за троих…

За троих… Из которых один мертв, а другой еще жив, но мир всеми своими законами и уложениями уже фактически приговорил его к смерти. И третий, она – Вельда. Тот, кто принимает решение.

Никто из подруг не понимает ее. Считают, что она слегка повредилась в уме от горя. Мать связалась с отцом, с которым до этого не виделась лет десять, и после «семейного совета» родители порекомендовали дочери обратиться к аналитику или хотя бы пройти групповую психотерапию. Может быть, все они правы, и с ней правда не все в порядке?

В их городке есть много женщин, которые, узнав о том, что им никогда не родить ребенка с индексом больше 60 единиц, вздыхали с облегчением.

– Вот и славно! – говорила Вельде одна из них. – Можно хоть пожить в свое удовольствие. Правильно по визору говорят – у каждого есть выбор, зачем плодить уродов? И ничего над тобой не висит, никаких долгов перед обществом…

– Но твой муж… – кротко возражала Вельда (они с Кларком еще перед свадьбой договорились о том, что у них будет двое детей – мальчик и девочка. Кларк ничуть не возражал и любил на досуге придумывать им диковинные имена).

– А что муж? Пока что ему это тоже только помеха, но если потом захочет, так всегда же можно найти какую-нибудь дуру с высоким индексом, озабоченную своей репродуктивной функцией. Мой Рэд – мужчина красноречивый и сексуальный. Да и я не прочь воспитать на старости лет заведомо здорового ребенка. Чтобы никаких проблем…

Никаких проблем… Синди Веймахер родила ребенка, когда ей было уже 50. Врачи предупреждали ее, но она твердила, что это ее последний шанс. Сейчас Тому пять лет, он только что научился говорить, и до сих пор писает в кровать. Два раза в неделю у него бывают припадки, и Синди сама делает ему уколы, потому что вертолет не может так часто летать к ней одной. Вельда вместе с подругами осуждала Синди и жалела ее. Ну зачем было рожать этого ребенка, если известно, что…

Когда Вельда была маленькой, в их городке жило больше народу. Или ей только кажется? Она давно хотела узнать наверняка, но все не могла сообразить, у кого и как. Но если это правда, то куда же они делись? Может быть, уехали? Тогда где-то в другом месте народу стало больше… А где это другое место? Когда-то в школе им рассказывали о том, что раньше на земле было так много людей, что они попросту не могли поместиться на ней и оттого вели непрерывные войны, убивая друг друга… Страшно даже подумать о том, какие те люди были глупые и жестокие. Ведь чтобы людей стало меньше, надо не убивать их, а просто рожать меньше детей. Хорошо, что люди додумались до этого раньше, чем перебили друг друга и окончательно отравили землю. Теперь-то все хорошо… Но все-таки, сколько народу жило в городке, когда Вельда была маленькой? Больше или столько же?

– Я готова думать о чем угодно, лишь бы не думать о том решении, которое мне надо принять, – сказала Вельда сама себе и кулаком вытерла глаза. – Нужно быть честной перед самой собой. Кларк всегда говорил так. А он был гораздо умнее меня, – предательская слеза снова поползла к кончику опущенного носа. – Теперь я должна быть честной и умной. Ради него.

Послышалась мелодичная трель дверного звонка.

– Входите! – Вельда нажала кнопку рядом со столом, за которым сидела. – Кто еще там? – заранее раздражаясь, она прислушивалась к легким шагам в коридоре.

На пороге стоял незнакомый Вельде мужчина.

– Прошу прощения за беспокойство…

Синие, опухшие от слез глаза Вельды вновь расширились от изумления. Человек, с которым она незнакома, пришел в ее дом, не предупредив об этом заранее! Грабитель? Сумасшедший? Заезжий рекламный агент?

Ничего не отвечая, Вельда внимательно разглядывала незнакомца. Он был также строен и красив, как и все мужчины городка. Черные волосы, глаза, брови. Пожалуй, рост несколько меньше, чем следовало бы, и какая-то хрупкость в сложении… А лицо наоборот – суровое, жесткое, хотя и смягченное сейчас извиняющейся улыбкой. Лицо умного человека… Вельда поежилась:

– Что вам нужно?

– Я хотел бы поговорить с вами…

– Давайте перенесем наш разговор на другое время. Сейчас я должна решить одну важную проблему, касающуюся только меня…

– Я буду говорить с вами именно об этой проблеме.

– Что?!!

– Речь идет о судьбе вашего нерожденного ребенка – не так ли?

Вельда подскочила на стуле. Незнакомец сделал успокаивающий жест, решив, что она испугалась, но, как и многие другие, неправильно истолковал ее реакцию. Вельда разозлилась. И наконец-то получила объект, на который могла выплеснуть свою злобу и накопившееся раздражение:

– Какое ваше дело?!! – закричала она, вскакивая и отшвыривая в сторону стул. – Какое вам всем дело до меня и моего ребенка! Какое право вы вообще имели прийти сюда?! Убирайтесь отсюда! Убирайтесь немедленно, и передайте тем, кто вас сюда подослал, что если я решу оставить ребенка, то никто не сможет мне помешать. Вы слышали?! Убирайтесь!

– Помилуйте! – незнакомец шутливо поднял руку, словно заслоняясь от вельдиного гнева, и мимоходом стер со своего лица капельки слюней – следы этого самого гнева. – Вы несправедливы ко мне – ведь я-то как раз собирался уговаривать вас ОСТАВИТЬ ребенка.

– Что?! – Вельда остыла разом, как кипящий суп в жидком азоте. Лицо ее снова приобрело обычное глуповато-добродушное выражение. – Оставить? А почему? И вообще – кто вы такой?

– Меня зовут Анри. Анри Левин, к вашим услугам.

– А почему я вас раньше никогда здесь не видела?

– Наверное, потому, – Анри пожал плечами. – Что я раньше здесь никогда не был. Годится?

– И зачем же вы теперь здесь появились?

– Ради вас, мадам, только ради вас… – Анри отступил на шаг и церемонно поклонился.

Вельда почувствовала, что у нее кружится голова. Наверное, это от беременности, – решила она, и еще оттого, что я много плакала. В странной манере речи Анри тоже было что-то вязкое, но сравнение с мухой и паутиной в голову Вельды не возвращалось. Усилием воли Вельда вернула себя к действительности.

– Вы сказали, что хотите просить меня оставить ребенка, – тоном школьника, повторяющего урок, произнесла Вельда. Анри молча кивнул. – Зачем вам это нужно? И откуда вы вообще меня знаете?

– Если вы соблаговолите дать согласие на мое предложение, я отвечу на все ваши вопросы.

– Соблаговолю – чего? – спросила вконец отупевшая от переживаний и удивления Вельда, подтянула к себе стул и с особенной, ни с чем не сравнимой грацией беременной женщины, отвечающей за благополучие сразу двух существ, опустилась на него. Анри остался стоять. – Чего вы от меня хотите?

– Я хочу видеть вас своей единомышленницей, я хочу слышать ваш голос, я хочу угостить бананом вашего сына… – в черных глазах Анри плавала насмешка, но само лицо оставалось устрашающе серьезным. Перед глазами у Вельды все поплыло, она широко растопырила пальцы и оперлась обеими ладонями о стол, чтобы не завалиться набок. Анри упруго шагнул к ней. – Простите меня. Я веду себя недопустимо легкомысленно. Вопрос слишком серьезен и я хотел смягчить его долей иронии. Мою затею следует признать бестактной. Чем я могу помочь вам? Может быть, массаж? Не бойтесь, я владею этим навыком на уровне профессионала…

Анри аккуратно, но сильно разминал мышцы шеи, плеч, а Вельда мимоходом удивилась тому, какие горячие у него руки. Может быть, у него жар, и он все-таки – сумасшедший? – вяло и почти бессвязно подумала она. Массаж явно приносил облегчение, и минут через десять молодая женщина снова смотрела на Анри ясными синими глазами.

– Теперь вы будете разговаривать со мной? – улыбнулся Анри. – Или снова попытаетесь вышвырнуть меня отсюда?

– Я буду разговаривать, – согласилась Вельда. – Только, знаете, я не очень умна, и не могли бы вы…ну…говорить попроще? Так, чтобы я смогла понять.

– Обещаю, вы все поймете, – серьезно сказал Анри.

– Может быть, вы сядете? – Вельда устало покосилась на опрокинутый стул.

– Спасибо, вы очень любезны, – Анри перевернул стул и устроился прямо напротив Вельды. Ее внимание снова привлекли его руки – смуглые, тонкие, непрестанно шевелящиеся, с длинными пальцами и отчетливо просматривающимися синими венами. – Прежде, чем я начну отвечать на ваши вопросы, я сам хотел бы получить ответ. Правда, всего на один вопрос. Решили ли вы судьбу вашего ребенка?

– Я не знаю, – Вельда крепилась изо всех сил, но слезы снова потекли по ее щекам. – Все говорят – не надо, а мне так хотелось бы… это все, что осталось от Кларка… А теперь еще вы… Я ничего не знаю! – она снова уронила голову на стол.

– Бедная девочка! – прошептал Анри, сжимая и разжимая кулаки. – Не плачьте, Вельда! – сказал он вслух. – Сейчас я расскажу вам сказку. Слушайте меня. Это грустная и местами даже страшная сказка. Но может быть, благодаря нам с вами у нее будет счастливый конец. Слушайте, Вельда! – его последние слова прозвучали как приказ, и слезы на щеках молодой женщины высохли почти мгновенно.

– Давным-давно жили на земле многие миллиарды людей. Всем им чего-нибудь не хватало. Кому еды, кому питья, кому одежды, кому здоровья. Тем, у кого все это было, часто не хватало любви, или славы, или денег, или просто счастья. Люди все время переделывали свой мир, рассчитывая на то, что после переделки он станет лучше. Они изобретали новые машины, дома, пищу, одежду, политические системы, зубные щетки, оружие, но почему-то счастья в мире не прибавлялось, и люди всегда были недовольны.

Тогда сразу в нескольких странах тогдашнего мира решили, что причина вечного человеческого недовольства лежит в самой биологической природе человека. И взялись за природу. Выделили на исследования огромные деньги, создали все условия ученым. В закрытых от всех лабораториях проводились просто-таки невероятные эксперименты. Но природа не сдавалась и каждая попытка изменить человека приводила не к лучшему, а к худшему результату. Спустя некоторое время всем стало ясно, что исправить человека, оставив его человеком, практически невозможно.

Приблизительно в это время по разные стороны океана, в двух засекреченных лабораториях работали Михаил Мишин и Иоганн Берг…

– А я думала, они работали вместе, – не выдержала Вельда. – По-моему, нам так в школе говорили…

– Нет, Вельда, они даже не подозревали о существовании друг друга. Но мысли их текли сходными путями. Они думали о том, что если нельзя усовершенствовать человека, то можно по крайней мере приблизить его к наиболее ценным образцам, созданным самой природой. Обоими ими владела мысль, что здоровый, красивый и сильный человек все же в среднем счастливее слабого, уродливого и больного. При этом я хотел бы отметить для вас (наверняка вы не проходили этого в школе), что Михаил Мишин с детства был почти глухим, а Иоганн Берг в молодости перенес операцию по поводу рака кишечника и имел выведенную наружу кишку…

В то время те образцы, на которые ориентировались Мишин и Берг, можно было увидеть повсюду. Они смотрели на людей с рекламных стендов на стенах домов, они рекламировали зубные щетки и новые машины в телевизионных программах, их лица улыбались вам с упаковки любого товара, они любили и ненавидели друг друга в видеофильмах. Это были красивые, здоровые люди, с ровными зубами и гладкой кожей. У них были яркие глаза, полные губы и движения, полные сексуальной привлекательности. Они были очень похожи на сегодняшних людей, которых мы видим вокруг себя.

– Анри, вы говорите об этом так, словно кого-то осуждаете, – заметила Вельда, с интересом прислушивающаяся к рассказу. – Но что плохого можно найти в красоте и здоровье?

– Красота и здоровье сами по себе прекрасны. Но слышали ли вы когда-нибудь поговорку о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке? Нет? Тогда слушайте дальше.

И Мишин, и Берг были выдающимися учеными своего времени. Каждый из них сумел осмыслить и привести в систему огромное количество сведений и методов, полученных и разработанных их предшественниками и коллегами. На основании проделанного ими анализа и была разработана система пренатальной диагностики, известная сейчас как индекс Мишина-Берга.

– И что же, они так никогда и не встретились? – спросила Вельда, проникнувшись вдруг сентиментальной жалостью к давно ушедшим ученым.

– Рак сгубил Берга, когда ему едва исполнилось 50. Михаил Мишин, наоборот, прожил очень долго, и в конце жизни узнал о работах Иоганна. Объединенный тест в своей основе принадлежит Мишину, поэтому его имя стоит на первом месте. В дальнейшем в процедуру, разработанную Мишиным и Бергом, были внесены лишь незначительные, непринципиальные изменения.

– И что же – все сразу стали рожать только здоровых детей?

– Нет, что вы, Вельда! Это было бы слишком просто, – Анри рассмеялся странным, невеселым смехом. Вельде снова стало не по себе – никто из ее знакомых никогда ТАК не смеялся. – Поначалу на разработку ученых никто не обратил внимания. Она была «на ура» принята ученым миром и вполне могла заплесневеть в лабораторных архивах, как и многие другие, но… Вы же наверняка помните то, чему вас учили в школе. На земле того времени свирепствовало сразу несколько кризисов: демографический, экологический, генетический, политический – можно устать от одного перечисления…

– Простите, Анри, – робко вмешалась Вельда. – Но я многое забыла. Экологический и демографический – это я помню, это связано с природой и с тем, что было слишком много людей…

– Медицина того времени достигла больших успехов. Она не столько делала людей здоровыми, сколько сохраняла жизнь и относительную дееспособность больным. Больные люди жили и рожали больных детей. Эти дети должны были бы погибнуть, но медицина помогала им выжить. Постепенно болезненные мутации, которые не уничтожались больше естественным отбором, накапливались в генофонде человечества. В мире оставалось очень мало практически здоровых людей… Это и был генетический кризис.

– А политический?

– Демократия была признана самой совершенной формой правления, но в условиях жуткой перенаселенности она не могла справиться со стремлением людей к «справедливому», как им казалось, перераспределению благ. Это происходило ежедневно на улицах больших городов, и то и дело в масштабах стран, народов, наций, республик. Возникающие режимы часто восстанавливали бытовую законность и обеспечивали личную безопасность своих граждан, но постепенно, в силу закономерностей собственного развития, становились все более агрессивными и стремились разрешить внутренние противоречия путем внешней войны… Это и был кризис политический.

– Ужасно! – Вельда прижала ладони к щекам. – Как хорошо, что все это уже в прошлом и никогда не вернется…

– Да, ЭТО в прошлом… – подтвердил Анри, голосом подчеркнув слово «это».

Вельда не среагировала на его посыл и закивала головой.

– Да, да, хорошо. Рассказывайте дальше, Анри. Я слушаю вас.

– Хорошо, я продолжаю… Сами понимаете, что в этих условиях годилось любое средство, сулящее хоть какой-нибудь выход. Так вот, правительство одной из стран как утопающий за соломинку ухватилось за программу пренатальной диагностики. Главной сложностью на пути ее реализации были обстоятельства сугубо психологические. За много тысяч лет люди привыкли рожать сколько хотели и кого хотели, и поначалу просто не обращали никакого внимания на телевизионные и прочие призывы. Но специалисты по рекламе не унывали и не давали унывать руководителям программы (сами понимаете – им платили за это большие деньги и они вовсе не хотели лишиться этого источника доходов). – «Еще 150 лет назад никто не думал о зубных щетках, – писали эти специалисты в своих докладах. – А сегодня миллиарды людей каждый день чистят зубы, и озабочены выбором зубной пасты. Наша рекламная компания непременно сработает. Надо только набраться терпения и немного подождать.» Им верили, потому что надо же во что-то верить, и реализация программы продолжалась.

Ежедневно по многу раз по телевизору показывали счастливые пары, которые родили своих прекрасных, абсолютно здоровых детей, сообразуясь с индексом Мишина-Берга. Адреса открытых повсюду консультаций печатали на пакетах из-под молока и забрасывали в почтовые ящики. Обратившимся в консультацию дарили памятные подарки. Также часто, как семейное счастье «проиндексированных» пар, показывали ужасную судьбу семей, которые, вовремя не проконсультировавшись со специалистами, ввели в мир больного или умственно неполноценного ребенка. В своей отчаянной борьбе правительство этой страны (кажется, это была родная страна Михаила Мишина) не гнушалось ничем. Для телевизионщиков были открыты закрытые для всех психоневрологические интернаты, где влачили свое существование генетические отбросы человеческого рода. Ужасающие картины выплеснулись на экраны, и все это в правильной последовательности чередовалось с льющимся через край счастьем здоровых и прекрасных теледив и телеменов, со второй или с третьей попытки родивших абсолютно здорового ребенка. Огромный, сулящий неземное блаженство индекс был написан на сверкающей медали, висящей на шее малыша, и дразнил прильнувших к экранам телезрителей своей доступностью. – «Вам нужно только прийти и выбрать!» – этот лозунг средний человек того времени видел и слышал приблизительно 100 раз в день.

Только один индекс никогда и нигде не был обнародован. Массовое обследование и статистическая экстраполяция позволили установить, что средний индекс жизнеспособности населения той страны (и эти показатели несущественно отличались от показателей других стран) равнялся всего лишь 29 единицам из 100 возможных. Так сколько же людей могли родить действительно здорового ребенка?

– Бедные! Бедные! – со слезами на глазах воскликнула Вельда. Собственное несчастье уже казалось ей мелким и несущественным по сравнению с ужасными картинами, которые рисовал перед ней низкий, негромкий голос Анри. – И что же они сделали?

– Страну захлестнула массовая истерия. Врачи и психологи работали так, как наверное не работали никогда со времен эпидемий оспы, чумы и холеры. Люди осаждали генетические консультации и требовали безусловно благоприятных прогнозов. Низкие показатели собственной жизнеспособности скрывали от родных и знакомых. Многие женщины, узнав о том, что им никогда не родить здорового ребенка, кончали жизнь самоубийством. Распадались браки. Скачком усовершенствовалась техника абортов. Теперь они превратились в действительно безболезненную, практически безопасную процедуру. Многие люди, обследовав своих малолетних детей, и узнав об их устрашающе низкой жизнеспособности, впадали в тяжелейшую депрессию. Участились случаи отказов от детей. Медики крупнейших городов вышли на беспрецедентную в истории земли демонстрацию протеста. Они шли в белых халатах и белых шапках с нашитыми на них красными крестами. В руках они несли транспаранты с лозунгами: «За Жизнь и Гуманизм!», «За счастье ЖИВУЩИХ!», «Остановить рекламную истерию!»

Правительство вняло предупреждениям и слегка повернуло колесо компании. С домашних экранов исчезли несчастные семьи и психоневрологические интернаты. В рекламных текстах ненавязчиво возникла и прочно поселилась мысль о том, что тот, кто не может родить подлинно здорового ребенка, вовсе не обязан его рожать, а вполне может пожить в свое удовольствие, возложив почетную, но весьма тяжелую обязанность продолжения рода на тех, кто действительно может справиться с ней наилучшим образом. – «Кто-то должен украшать нашу жизнь, – говорила одна из таких реклам, и зрителю показывали художника, стоящего у мольберта, и миловидную девушку, рисующую вензелечки на упаковке для мыла. – Но это должен быть тот, кто действительно умеет это делать. А мы можем просто порадоваться,» – Далее на экране возникал светлый зал, где люди, прогуливаясь, любуются картинами художника, и ужасно сексуальная молодая женщина под душем, вскрывающая мыльную упаковку…

Все это действовало. Разумеется, несмотря на все, оставались люди, которые рожали детей тогда, когда им вздумается, и ни разу в жизни близко не подходили к генетической консультации. Но в целом ситуация продвигалась в запланированном направлении. Проще всего было бы обозначить это так: стало не обязательно, но МОДНО иметь ребенка, рожденного с учетом максимального значения индекса Мишина-Берга. – «Знаешь, – говорила одна молодая мамаша другой. – Индекс Павла всего 54, но это максимум, на что могли рассчитывать мы с Борисом. Я считаю, что нам и так крупно повезло. Ведь мне уже 35… Вот Ирина…мне так жаль ее… У нее самой вполне приличный индекс – 51, а у мужа всего 27, а она так хочет детей…совершенно не знаю, как я поступила бы в такой ситуации…Хорошо, что у нас с Борисом индексы почти равны и у Павлуши все в порядке…»

Другие страны не остались глухи к происходящему. Учтя все ошибки и сложности, которые пришлось преодолеть стране-пионеру, они построили свои компании умнее и осторожнее, и обошлись меньшими потерями.

– Значит, в других странах люди меньше страдали при переходе к нормальному образу жизни?

– Вы замечательно ставите вопрос, Вельда, – усмехнулся Анри. – Я отвечу на него, но чуть позже. Наверное, в школе вы были прилежной ученицей…

– Да! – с некоторым вызовом подтвердила Вельда. Скрытая в голосе Анри насмешка тревожила ее. – А что, по-вашему быть прилежной ученицей – плохо?

– Что вы! Помилуйте! Это прекрасно! – Анри шутливо поднял руки в жесте полной и окончательной капитуляции. – На прилежных ученицах и учениках держится наш мир… Вы позволите продолжать?

– Продолжайте! – вздохнула Вельда. – Хотя, знаете, у меня такое впечатление, что, что бы я ни сказала, вы все равно отсюда никуда не уйдете… – На этот раз Анри засмеялся вполне искренне:

– Простите меня, милая Вельда! И поверьте: я вовсе не попусту злоупотребляю вашим драгоценным временем. Мне искренне жаль, что я вынужден был нарушить ваше уединение и вмешаться в вашу частную жизнь, койее вмешательство…

– Да говорите же толком! – воскликнула Вельда. Несмотря на ее интерес к рассказу, Анри снова начинал действовать ей на нервы.

– Спешу, спешу…Несмотря на все страдания, идея пренатальной диагностики продолжала свое триумфальное шествие по планете. В ней оказалось множество выгод, не сразу отмеченных даже самими создателями. Во-первых, каждая женщина рожала максимально здоровых детей из числа тех беременностей, которые были отпущены ей природой. Здоровье человечества впервые за многие годы начало улучшаться. Практически перестали рождаться дети с грубыми генетическими, соматическими или обменными нарушениями. Это сделало ненужными многие социальные программы, а освободившиеся деньги были пущены в основном на развитие досуга. Во-вторых или в-третьих, из-за того, что женщины перестали рожать «немодных» детей с низким индексом жизнеспособности, детей стало попросту меньше, что, в свою очередь, буквально за два поколения позволило снизить до приемлемых размеров остроту демографической ситуации.

Жизнь постепенно становилась похожей на осуществленные сны Мишина и Берга: по улицам бывших мегаполисов ходили красивые, здоровые, длинногие люди с прекрасным цветом лица и хорошим аппетитом. Даже их агрессивность, хотя и не исчезла совсем, но в значительной степени снизилась, поскольку еще из зоопсихологии известно, что возрастание и убывание агрессивности напрямую связано с удельной плотностью популяции на данной территории…