Текст книги "Вечерняя звезда"

Автор книги: Екатерина Соловьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Позволите задать вопрос об обычаях вашего мира?

– Да, конечно.

– Длинные волосы у мужчин – это традиция?

– Разумеется. Короткие волосы – позор для дворянина. Он может лишиться их только вместе с головой.

Ну прямо самураи!

– Бывало, победители отрезали косы у пленных, чтобы унизить. По закону мужчина с отрезанными волосами имеет право убить обидчика.

Вероятно, Вольфрам носит косу. Как и я. Занятно. И у кого из нас она длиннее? Происхождение моего чудовища не вызывало сомнений.

– А пожилые люди? Тоже носят косы?

– Или хвосты.

Я представила себе старичка с обширной лысиной и остатками растительности по её периметру, собранными в хвостик. Или в косичку.

– У пожилых не маловато волос для хвоста?

– Нет. С возрастом мы лишь седеем, а у вас мужчины почему-то ещё и лысеют.

Да уж. И не одни мужчины. Воображение нарисовало Роланда пожилым, с благородными морщинами, мудрыми уставшими глазами и седым хвостом. Величественно. Какой чудесный мир! Интересно, сколько лет Вольфраму? Вдруг он немолод? Возраст, названный мной Шидлику, – типичная оговорка по Фрейду. Его забота, ворчание, обороты речи не ассоциировались с юностью. Допустим, действительно лет сорок пять.

– Какая в вашем мире продолжительность жизни? В земных годах.

– Я долго размышлял и пришёл к выводу, что сто тридцать – сто сорок лет.

Ладно, можно и семьдесят.

– А вы не встречали упоминания о проклятии, превратившем человека в волка? Ещё он принимает образ чудовища на двух ногах, но с головой, похожей на волчью.

– Так он проклят?! Сочувствую, и ему, и вам. Это страшная сторона моего мира. Бесконечные проклятия. Все устали от них! Люди не говорят друг другу имён, обходясь профессиями или прозвищами. Боясь проклятий, мы прячем имена ото всех, кроме самых близких: родителей, братьев и сестёр, детей, супругов. Если кто-то назовёт вам своё имя, значит, он считает вас членом семьи. Знать даёт детям мнимые имена. Только короли, защищённые родовой магией, да сильные чародеи не скрывают их. Но даже они порой страдают от проклятий. Постоянно принимаются законы, ограничивающие магию проклятий, но по-настоящему ничего не меняется. Стоит перейти дорогу разгневанному магу – и ты проклят! Кому перешёл дорогу ваш… волк?

– Вольфрам, – подсказала я.

– Откуда у него имя? Прóклятые лишаются их.

– Я назвала его в честь Вольфрама фон Эшенбаха – рыцаря и знаменитого поэта Средневековья.

– Ему повезло. Дар любимой – благородное имя! Прóклятые о таком и не мечтают, ведь они – изгои.

– Вы неправильно поняли. Мы не…

– Не нужно стыдиться своих чувств к аристократу.

Я покраснела. В мире, где свадьба расстраивается из-за пары неосторожных поцелуев невесты, обнять волка, наверное, значит быть с ним помолвленной. Кажется, у меня появился жених.

– Вы уверены, что он аристократ? – спросила я.

– А вы – разве нет? Его манеры видны и в обличье зверя.

Роланд был прав, конечно. Но как он сумел определить это за пару минут! Свояк свояка…

– Я слышал историю о близнецах: одного колдун обратил в чудовище, кажется в волка.

Вольфрам не упоминал о брате-близнеце, как, впрочем, и о других родственниках. Вероятно, у него были причины хранить тайну.

– Почему колдун так поступил?

– Его чем-то обидели их родители, когда братья были ещё младенцами. Обречь на страдания невинных детей – страшный грех, его остерегаются даже чёрные маги, поэтому они творят чары, которые действуют не сразу, давая жертвам обманчивую надежду: должно наступить какое-то условие. Годы идут, души копят грехи, облегчая злодейство, но условие не наступает, все постепенно забывают об угрозе проклятия. Коварный план рассчитан на человеческую забывчивость. А потом – одна ошибка, и ловушка захлопывается.

– Из неё можно выбраться?

– Закон магии гласит, что неснимаемых проклятий нет. И он же требует от колдуна честно сообщить жертве второе условие, отменяющее проклятие.

– И они соблюдают законы? – удивилась я.

– Разумеется. Ведь их законы, в отличие от наших, написаны не на бумаге. Упадёшь в воду – намокнешь, сунешь руку в огонь – обожжёшься. Получишь нож в сердце – умрёшь. У них – такие же.

– Вы, случайно, не знаете второе условие колдуна для близнецов?

– Увы, нет. И, похоже, кроме прóклятого, больше никто не знает.

– А другой брат? Родители?

– Родители не перенесли мучений детей, а брата колдун убил.

Ужас…

Я надеялась, что моё чудовище не имеет отношения к злополучным близнецам.

– Но всё может быть ещё хуже, – продолжил Роланд-Сергей. – Иногда, очень редко, колдуны придумывают практически неисполнимые условия. Говорят, после смерти они платят за них втройне.

– Это не нарушает их собственный закон?

– Не нарушает. Обходит. В учебники истории вошёл классический случай, когда проклятие, усыпившее ребёнка, снималось в день его совершеннолетия отваром корня золотой фиалки. Но хитрость заключалась в том, что через двадцать лет после рождения несчастного младенца золотые фиалки вымерли. Росли они в единственном месте, и культивировать их не удалось никому.

Вот теперь был настоящий ужас.

Вероятно, он отразился на моём лице, потому что Роланд поспешил добавить:

– Лиза, я не знаю деталей трагедии вашего друга, и мои слова основаны на слухах. Не стоит так огорчаться.

Я могла только молиться, что Вольфрам не имеет отношения к истории странного, необъяснимо сложного проклятия, работающего как компьютерная программа: если А – то В, а если С – то D, на отрезке времени от нуля до ста сорока лет. Но иногда бывают предчувствия, которые ощущаются однозначной, стопроцентной вероятностью. Вы просыпаетесь утром, смотрите за чашкой кофе на дворников, скребущих лопатами снег, молодых отцов, штурмующих скользкое крыльцо молочной кухни, и соседского кота, высунувшего в окно подозрительную физиономию в попытке заглянуть в вашу квартиру, и понимаете: конца света сегодня не будет. До обеда – точно. А бывает и наоборот. И я почему-то верила: неслучайно на моём пути встретился благородный официант Роланд-Сергей, а моё чудовище – и есть один из близнецов. И теперь мне были нужны подробности.

– Я из королевства Ордэс, – продолжал Роланд. – Магия у нас строго контролируется, поэтому и проклинают гораздо реже.

Уже что-то: Вольфрам не из Ордэса.

– Вам повезло, Роланд!

– Прошу, не делайте поспешных выводов. У нас другая беда.

– Какая же?

– Король. Он – самый жестокий человек на свете. Безжалостный, не имеющий в сердце сострадания. Говорят, в груди у него и сердца нет. Он карает за малейшую провинность. Нашими законами в других странах пугают детей. При отсутствии преступности тюрьмы и плахи никогда не пустеют. Король гордится тем, что ордэсцы не знают голода и живут в достатке по сравнению с соседями. Но умалчивает главное: выживают далеко не все. Однажды в столице приговорили к двадцати палочным ударам старую женщину. Она не вымыла улицу перед своим домом. Я был свидетелем её разговора со стражей. Старушка умоляла о прощении: два дня назад она схоронила единственного сына и едва поднялась с постели. Ей напомнили, что освобождение от обязательных общественных работ действует сутки со дня похорон близкого родственника. Бедная мать не перенесла наказания.

– Боже! Ну и жуть! Зачем вы живёте в такой стране? Разве нельзя уехать?

– Можно, но придётся оставить всю собственность короне. Не все на это готовы. Даже выезжая по делам, каждый подданный Ордэса пишет бумагу с отказом от имущества в случае невозвращения. Таков закон.

Господи! Да у них военный коммунизм!

– А исключения в законе есть?

– Да. Смерть.

– Предусмотрительный ваш монарх. Свергнуть его вы не пытались?

– Раньше случались бунты, но жестокость их подавления отбила у народа всякую охоту искать себе нового короля.

– Но, убивая направо и налево, он не боится остаться вообще без подданных?

– Не боится. На место погибших приходят другие. Очереди в посольства Ордэса никогда не иссякают. Новые подданные получают дома и хозяйство казнённых. И они проходят тщательный отбор: желающих много.

– Кто же это?

– Разорившиеся дворяне и ремесленники. Крестьяне, пострадавшие от жадности властей или неурожая. Как правило, законопослушные граждане, попавшие в беду, которым нечем кормить детей.

– Они не догадываются, что их ждёт?

– Когда человек голодает, он видит лишь протянутую ему руку с хлебом. И никого не слушает.

– Вы поэтому сбежали из Ордэса?

– Нет. Потому что влюбился.

– И хотели бы вернуться туда с Дианой?

– Никогда. Я – младший сын в небогатой семье, у меня есть только славное имя моего отца. Не вернувшись в Ордэс, я ничего не потеряю.

– А если вы найдёте Диану, не лучше ли вам остаться здесь?

– Пока мне тяжело это представить. Я несчастен в вашем мире, но, возможно, всё изменится, когда я найду её.

Мы долго говорили с ним. Совсем стемнело. Прежде чем я села в такси, мы обменялись телефонами.

– Роланд, – почему-то язык не поворачивался называть его Сергеем, – прошу вас, звоните, если что-то понадобится. И если не понадобится, а просто захочется поговорить, не стесняйтесь. Я понимаю, как тяжело жить на чужбине. Вернее, не понимаю, но догадываюсь. И я постараюсь помочь в поисках Дианы.

– Спасибо вам, Симона. – Он снова поклонился в своей непревзойдённо-изящной манере.

* * *

Ночью, во сне, я рассказала волку о новом знакомом. Он пригорюнился.

– Ну, не расстраивайтесь, Вольфрам. Надеюсь, он найдёт её. И они вдвоём вернутся домой.

Волк вздохнул ещё горше.

– Что с вами? Почему вы сегодня так безрадостны?

– Я тоже лишён дома. И человеческого облика. Мне остаётся только грустить, ведь я – чудовище.

– Нет, вы – замечательный… человек.

Я встала на колени и обняла его.

– Вы не знаете, какой я человек.

– Знаю.

– Спасибо.

Он закрыл золотые глаза и приник ко мне огромной головой.

Эти ощущения нельзя спутать ни с какими другими, ваше сердце так бьётся в одном-единственном случае: когда вы рядом с любимым человеком. Или с любимым чудовищем.

В тот день мы отправились на прогулку в лес. Пахло свежестью, мы брели по росной траве.

– Садитесь верхом, – сказал волк, – а то ноги промочите.

– Уже промочила, – призналась я, забираясь на его мягкую от шерсти спину.

– Держитесь крепче! – крикнул он и припустил через поле, едва касаясь лапами земли.

Я прижалась к нему, чувствуя его мощные прыжки и набегающий на нас ветер.

Вольфрам принёс меня на высокий обрыв. Внизу петляла по окрестным полям неспешная река, и восходящее солнце дробилось на её зыби блестящей чешуёй, превращая реку в гигантского золотого дракона.

– Как красиво!

– Мои родные края, – Вольфрам кивнул на другой берег.

– Вы хотите посетить их? – спросила я и осеклась. А вдруг ему этого нельзя?

Он перехватил мой взгляд.

– Такого запрета нет. Я бываю там иногда. Но… мне всё же лучше здесь.

Мое сердце разрывалось от жалости. Наверное, его мучили тягостные воспоминания.

– Когда-нибудь мы вдвоём с вами побываем на вашей родине, Вольфрам.

– Буду очень рад, сударыня.

* * *

– Не смогу увидеть вас четыре дня, – вздохнул он, прощаясь. – Надеюсь, вы отдохнёте от меня и повеселитесь как следует.

– О чём вы? Я буду скучать.

Он зажмурился и потёрся головой о мою руку.

* * *

Веселиться я не собиралась, но позвонила Шидлику и напомнила о дне рождения Оли – нашей общей подруги, три года назад поменявшей место и образ жизни в связи с богатым замужеством, теперь мы встречались с ней пару раз в году. Немолодой муж был ревнив, не отпускал жену на наши посиделки, и заботы о доме требовали много времени.

Состоятельным знакомым я предпочитаю дарить вино, еду и цветы. Денег, недостаточных для нормального подарка, хватит на бутылку приличного вина и коробку дорогих конфет. А цветы любой женщине приятны.

Веселье получилось условным – праздник был скучноват, как все Олины праздники, но, к счастью, не затянулся надолго. Олин муж вообще с трудом выносил посторонних людей. Зато мы с Шидликом наелись до отвала. Тёплый салат с осьминогом и спагетти с хвостом лангуста. Я чуть язык не проглотила! С Рублёвки доехали на такси сначала до Женьки, так дешевле. Я и выходить из машины не собиралась, но подруга уговорила зайти к ней на чай. Именинница вручила нам коробки с кусками торта, на который в ресторане уже не было сил.

– Вот я думаю, – Шидлик поставила на стол кондитерский шедевр, покрытый клубникой и взбитыми сливками, – смогла бы я жить как Оля? С противным мужем, но с кучей денег.

– А что, есть предложения? И, может, он тебе противный, а ей – ничего.

– Нет, он всем противный.

Олин муж, Дмитрий, действительно, кажется, не нравился никому, даже гостям, которых приглашал сам. Вечно недовольный, с застывшей на лице брезгливой гримасой и сквозящим в каждом жесте и каждом слове желании кого-нибудь унизить.

– А, например, Алексей, муж Марины, хотя он старше Дмитрия и внешне – ничего особенного, совершенно очаровательный мужчина! – констатировала Женька.

– Да, – согласилась я.

– А ты бы смогла жить с таким человеком, как Дмит-рий?

– Нет. – Я подцепила ложечкой воздушный крем. – Я – точно нет.

Я не смогла бы жить с таким человеком. И ни с каким другим. Сейчас в моей душе не было места для человека.

Покинула я гостеприимную Женьку поздно вечером. Даже в выходной дороги не пустовали, да ещё таксист нервировал беспрерывными разговорами по телефону.

– Пожалуйста, будьте внимательнее! – попросила я, когда он едва не врезался в помеху справа. Водитель помехи покрутил пальцем у виска, но таксист его не заметил.

Мы остановились перед перекрёстком. Замигал жёлтый. Такси высунулось за зебру до задней двери. И снова зазвонил телефон. Все уехали вперёд, а мы остались в гордом одиночестве.

– Я тебе русским языком говорю! – гаркнул таксист в трубку. Дальше было непонятно на каком языке.

– Эй, уважаемый! – попыталась я докричаться до него. – Нам уже красный! Сдайте назад! Пока переход пустой.

Но он не слышал.

В следующее мгновение с основной дороги из-за припаркованного у обочины грузовика на нас вылетел джип, поздновато увидевший жёлтое с шашечками препятствие. Водитель джипа среагировал в последнюю секунду и, спасаясь от столкновения, ушёл влево. Одновременно с ничего не подозревающим седаном, который ушёл вправо. Раздался характерный звук, нас задело, такси встало перпендикулярно прежнему курсу. Я с ужасом наблюдала, как седан и джип крутит и разворачивает, а повернув голову, обнаружила последнее, о чём мечтала в своей жизни: из переулка, откуда мы выехали на этот проклятый перекрёсток, под горочку катил сорвавшийся здоровенный прицеп. Прямо в меня. Как в кино.

Я дёрнула ручку левой двери, но ударом её заблокировало. Таксист тоже уставился на прицеп. Деться нам было абсолютно некуда: вокруг, как чернильное пятно на мокрой бумаге, расползлась авария. И… что-то мелькнуло за окном между мной и прицепом. Дверь распахнулась, и меня выдернуло из машины. Я лежала на спине волка, прижавшись к нему крупно дрожавшим телом, обняв его за шею, а он прыгал через дорожки, парковки, детские площадки. Остановился в сквере, недалеко от моего дома, лёг, чтобы я могла спуститься. Выплюнул на скамейку мою сумку и пакет с тортом, которые держал в зубах. И превратился в двуногое чудовище.

Мы присели.

– Сударыня, почему вы постоянно попадаете в неприятности?

– Понятия не имею… – зубы буквально стучали.

– Успокойтесь. – Он обнял меня лохматой рукой-лапой. – Всё уже позади.

– Если бы вы знали, как я испугалась!

– Я знаю. Вы так испугались, что даже я в своем мире испугался.

– Ужасно стыдно, я отвлекла вас от дел! Вы же не собирались сюда до послезавтра. Вы почувствовали грозящую мне опасность?

– Я всегда чувствую грозящую вам опасность. Вот вчера, например, вы переходили дорогу в неположенном месте. А третьего дня разбили стеклянную полку и чуть не отрезали себе палец. Почему вы так неосторожны?

Я молчала, пристыженная. И вдруг поняла: ближе него человека у меня нет. То есть чудовища.

– Извините. Я буду стараться. Но почему это происходит? Со мной, с вами?

– Ну… Кто-то должен беспокоиться о вас. И где-то там, – он пространно махнул лапой, – эту миссию доверили мне.

– Спасибо, Вольфрам, а то кругом неприятности.

– Именно поэтому и прислали вашего покорного слугу. Но я рад. Не вашим неприятностям, конечно, а своему участию в их устранении. Всё по-настоящему важное лучше делать самому.

Он растянул чёрные губы в улыбке и спрятал глаза в узких щёлках.

Как же с ним было хорошо! Он действовал на меня умиротворяюще. Через десять минут я уже не помнила про аварию.

Мимо прошла парочка, не обратив на нас никакого внимания. Но мопсы у них на поводках возбуждённо водили носами и лаяли в сторону Вольфрама.

– Собаки вас видят?

– Нет, но чуют. В отличие от людей.

– А почему Евгений увидел?

– Потому что должен был увидеть.

Мы посидели ещё немного.

– Наверное, мне пора, – сказал он, похоже, что из вежливости. Как учтивое чудовище, он боялся надоесть.

– Не уходите, пожалуйста. Давайте посидим ещё капельку.

Мы просидели часа два. Не разговаривая и почти не двигаясь, а только прислонившись друг к другу и глядя сквозь листву на чёрное небо. Потом он превратился в волка и одним прыжком доставил меня на мой балкон.

– Спасибо вам! – Я обняла его на прощание. Хотела спросить, когда мы снова встретимся, наяву или во сне. Но не отважилась, тоже боясь показаться навязчивой.

* * *

Следующим утром я отправилась на загородный объект за рулём моей старушки. Обычно она стоит под окнами. Я езжу на ней редко, обходясь общественным транспортом.

Москву наконец-то посетило настоящее лето. И, как всё слишком долгожданное, не оправдало ничьих ожиданий: после слабеньких плюс пятнадцати в городе воцарились тропики.

Стройка убила три часа времени и километр нервов: сантехнику на шесть санузлов рабочие несколько раз перетаскивали с места на место, она рассеялась по двум огромным этажам радиоактивным облаком и вся перепуталась. Мы с прорабом, изнемогая от духоты и демонстрируя упорство наследников, потерявших завещание, облазили все мыслимые и немыслимые закоулки. И практически всё нашли.

На обратном пути я проезжала Олин посёлок и набрала её номер – поблагодарить за вчерашний обед. Голос у Оли был странным.

– Ты плачешь? Что случилось?

Раздались всхлипы, завершившиеся настоящим рыданием.

– Он меня избил…

Мы встретились возле заправки. Олю привёз водитель, она пересела в мою машину. На опухшей губе у неё темнела запёкшаяся кровь.

– Оль, давай чаю выпьем? Зайдём в кафе, у них булочки свежие, с корицей, как ты любишь.

Она сняла тёмные очки.

– Мамочки…

Заплывший глаз окружала замазанная косметикой чернота. Но, вероятно, нет такой косметики…

– Господи! Он с ума сошёл, что ли?

– Приревновал.

– К кому?! И когда?

– Вчера в ресторане.

– Да там из мужчин были трое мужей при жёнах и твой брат.

– К вам.

– К нам?..

– Обиделся, что вы мне дороже его.

– В каком смысле?

– Я постоянно спрашивала, хорошо ли вам, советовала блюда. Смеялась.

– Смеялась? Да ты сидела истуканом, улыбнулась пару раз. Это все заметили. Я сама слышала, как Алексей спросил у Марины, не заболела ли именинница. Оль, он ненормальный. Чокнутый.

– И что мне делать?

– Бежать.

– Куда бежать?

– У тебя есть семья. Брат. Кстати, почему твоих родителей не было?

– Папа Диму терпеть не может. Если бы он знал… Забрал бы от него без разговоров.

– И правильно бы сделал. Чего ты ждёшь? Когда он тебя убьёт или изуродует?

Оля закрыла избитое лицо дрожащими ладонями и снова расплакалась.

– Олечка, ну хочешь, переезжай ко мне? У меня двухкомнатная квартира, и я одна.

– Он обещал, если уйду, назад не пустит.

– А брат в курсе?

– Нет. Сева такой же, как папа. Если узнает… Я даже боюсь предположить…

– Неужели никто не догадывается?

– Вика, Севкина жена. Её первый муж бил. Она догадалась, увидев синяки, случайно. Поэтому никогда к нам не ездит и на день рождения не пришла. Но я взяла с неё обещание никому не говорить.

– Оля, я понимаю, деньги – это прекрасно. Когда не нужно думать о том, что ты будешь есть, чем платить за квартиру. Поедешь отдыхать на любой курорт, купишь всё, что понравится, прислуга, личный тренер, но… Жить в постоянном страхе и стрессе! Ты потеряешь здоровье, которое никакими миллионами не вернёшь. А дети? Вы планируете детей?

– Он не всегда такой, – помолчав, сказала она. – Завтра отойдёт, и всё станет нормально.

– Нормально?! Что может быть нормально после этого? И надолго его хватит?

– На месяц…

– Ты ещё в больницу не попадала?

– В травмпункт один раз обращалась. Он швырнул меня ночью через кровать и уехал. Спина болела ужасно, я встать не могла. Испугалась. Спасибо, водитель помог. В травме поставили ушиб позвоночника. Они сразу всё поняли, было так стыдно… К мануальщику ходила, уколы, физиотерапия…

– Оль, он инвалидом тебя сделает.

– Как же мне быть?.. Ни денег, ни работы.

– И кресла-каталки пока тоже нет. Ты же на истфаке училась?

– Да. Я – медиевист. Офигеть, как всем нужна.

– В крайнем случае в школу пойдёшь, учителем.

– И много я заработаю?

– Ладно, ты девочка взрослая, сама решишь. Но если что, звони в любое время. А лучше приезжай, ты помнишь, где я живу. И, пожалуйста, напиши сегодня вечером, хочу быть уверенной, что он тебя не убил.

* * *

– Лиза, что-то случилось? – вскочил воспитанный Тихонов, увидев меня на офисной кухне.

– Как сказать…

– Как есть.

– Понимаешь, я вчера на день рождения к подруге ходила, её дом недалеко от Рязанцевых. А сегодня она вся в синяках. Муж избил. – Я закусила губу. – Оля такая смешливая раньше была! Заводная! Пела, танцевала, глаза блестели, без улыбки её не помню, а теперь у неё блестят одни бриллианты.

– Выпей. – Он налил мне холодной воды из кулера. В помещении было ненамного прохладнее, чем на улице. Кондиционер не справлялся с внезапно нагрянувшей жарой. – Я конфеты купил. «Столичные», твои любимые, свежие.

Развернула фантик.

– Почему она не уйдёт от него? – спросил Саша, когда я успокоилась. – Он не отпускает?

– Отпускает. Говорит, хочешь – уходи, но тогда не возвращайся.

– Не понимаю.

– Он очень богатый, Оля привыкла к хорошей жизни.

– К хорошей?! Она – сирота?

– У неё есть родители и брат.

– Получается, она живёт с ним из жадности?

– Не знаю… Он не каждый день её бьёт. От битья до битья она верит, что всё изменится.

– Твою подругу даже не жалко, – неожиданно жёстко отрезал Тихонов. – Если она готова унижаться из-за денег, флаг ей в руки.

Вечером (мы задержались на работе допоздна) он подошёл ко мне.

– Извини, Лиза, я был слишком резок и расстроил тебя, она же твоя подруга. Извини. Я ненавижу мужчин, которые могут ударить женщину. Но и женщин таких не понимаю.

– Я тоже не понимаю. Просто переживаю за неё.

– Давай я тебя до дома подброшу, мне сегодня в твою сторону.

По пути он предложил перекусить в грузинском кафе. Обедать я не ходила – после встречи с Олей аппетит отшибло начисто, – зато теперь отшибленный пришёл в себя и требовал половину меню.

Мы взяли огромный хачапури на двоих, разноцветные шарики пхали и по супу с расплавленным копчёным сыром, а ещё – тарелку маленьких помидорчиков и огурчиков с зеленью, и ели их, макая в ароматное подсолнечное масло и крупную соль. А потом пили чай с вишнёвым пирогом.

Звякнул телефон – пришло сообщение от Оли. Я не удержалась от нервного смешка. На вопросительный Сашин взгляд ответила:

– Оля пишет, что всё в порядке. Муж принёс ей щенка шпица. Она давно хотела собаку.

– За фингал – шпица, – кивнул Тихонов, – а за перелом конечности подарит целого волка.

Нет, волка у неё никогда не будет. Знаю точно.

Он проводил до подъезда.

– Лиза, если кто-нибудь попытается тебя обидеть, скажи мне. Пожалуйста.

– Сашечка, меня совершенно некому обижать. Но, если что, скажу. Спасибо.

– Обещаешь?

– Обещаю.

* * *

А во сне ко мне пришёл волк.

– Сегодня, сударыня, вас ждёт сюрприз. – Его глаза светились загадкой. – Залезайте на спину.

И мы оказались в волшебной стране.

Мы неслись по ночному небу, как в сказке, перемахивая одним прыжком леса и горы. Вольфрам отталкивался сильными лапами от земли, и мы взмывали в небо. Под нами проплывали чёрные зеркала озёр и рек с золотыми россыпями звёзд, а мы парили над ними, ловя ветер. В моей голове искрилась «Зима» Вивальди. «Декабрь». Мне было весело и привольно! Я чувствовала под тёплой сумрачной шкурой биение его сердца, слышала его размеренное дыхание.

– Э-э-эй! Нас кто-нибудь видит?

Птицы шарахались от нас, словно от чумы, и боязливо оборачивались.

– Ха! Только гляньте, как мы летим! – вопила я.

Серые волки под Иванами-царевичами грустно клацнули нам вслед, оставшись далеко позади. Хотелось крикнуть: «Форсажную камеру проверьте!»

Вдруг Вольфрам начал снижаться. Он мягко приземлился в парке с ажурными фонарями. Сквозь деревья просвечивал сияющий огнями дворец, слышалась музыка. Стоило мне спрыгнуть, волк встал на две ноги и обрёл очертания чудовища.

– Я приглашаю вас на бал. – Он элегантно поклонился, протягивая когтистую ладонь.

– Как здорово! Никогда не бывала на балах! – обрадовалась я и тут же спохватилась: – Но у меня нет подходящей одежды, а у вас её вообще нет. И я не умею танцевать бальные танцы.

– Не волнуйтесь, сударыня, это поправимо.

Под моей рукой обнаружилась пышная юбка. А талия туго затянулась корсетом. С непривычки я ойкнула, но тут же заулыбалась, чтобы не расстроить его. И попыталась привыкнуть дышать в состоянии спелёнатой египетской мумии.

– Вам нравится? – спросил он, подводя меня к зеркалу в тяжёлой резной раме – оно появилось из задрожавшего воздуха.

– Очень красиво! Почему вы выбрали белое?

– Это же ваш первый бал. Дебютантки всегда в белом.

– Но, как вы, наверное, заметили, я… старше обычных дебютанток.

– Простите, не заметил. Но если вам неудобно в белом…

Он плавно повёл лапой – платье стало того восхитительного голубого оттенка, которым грезят все декораторы, а великий Гейнсборо наградил миссис Эндрюс[10]10
  Имеется в виду портрет «Мистер и миссис Эндрюс» Томаса Гейнсборо, 1750 г.


[Закрыть]. И белые шёлковые розы (они были как живые!), затаившиеся возле декольте, сменились на кремовые.

– У вас потрясающее чувство цвета, Вольфрам!

– Я ни при чём. Это волшебство подчиняется вашему вкусу.

– Да?.. Спасибо.

Я замерла, любуясь нарядом. Туфли были атласные, расшитые бисером, на позолоченных каблуках. А вот причёска подкачала. Но под вторым взмахом его лапы мои волосы поднялись, закрутились и уложились во что-то, похожее на зефир.

– А как же вы?

– Я обрету одежду и человеческий облик, – при этих словах у меня застучало сердце, – войдя во дворец.

Неужели я увижу его настоящего?..

– Сегодня – единственный день в году, когда я могу стать человеком.

Я счастливо улыбалась, глядя в его жёлтые глаза, пока не вспомнила:

– А танцевать-то я всё равно не умею.

Он протянул мне маленькую брошь в форме изящной туфельки.

– Моя матушка с детства отличалась своенравием и пренебрегала обязанностями юной особы своего круга: рыбалку и лазание по деревьям она предпочитала танцам и искусству светской беседы. Она сбегала из танцевального класса, чтобы скакать верхом по окрестным полям и стрелять из лука с деревенскими мальчишками. И редко посещала детские балы. Но однажды – ей было десять – она увидела моего батюшку, приехавшего на праздник по приглашению её отца. Ему исполнилось семнадцать лет, он был необычайно красивым и обходительным кавалером. И она заплакала от обиды, что не сможет танцевать с ним. Тогда он дал ей это. Позволите?

Вольфрам приколол брошь.

– Теперь вы умеете танцевать всё, что умею я.

– Так великодушно с вашей стороны…

– А если вы пойдёте на бал с кем-то другим, пусть её приколет он.

– Я больше ни с кем не пойду на бал!

* * *

Мы направились к подъезду, заставленному каретами, но, вероятно, пришли последними – вокруг, кроме слуг, никого не было. А пробежавшая мимо парочка не обратила на моего кавалера никакого внимания.

– Они традиционно проявляют вежливость, – шепнул он. В шёпоте его баритон был подобен бархату.

Мы пересекли залитый светом вестибюль, под ногами замелькали ступени мраморной лестницы. Рядом со мной по-прежнему шло чудовище. Вот уже перед нами распахнутые двери бального зала, в котором скользят по блестящему паркету неисчислимые танцоры. Гости, не занятые танцами, стояли и сидели у стен, они оживлённо беседовали, смеялись. Я не понимала их языка.

– Прошу, не отходите далеко. Здесь людно, и я боюсь вас потерять, – сказал Вольфрам.

Я повернула голову.

Моя рука лежала на руке высокого господина в роскошном белом кафтане аби. Кружево шейного платка ласкало узкое, смугловатое лицо аристократа с упрямым подбородком и надменным изгибом рта. Тёмные, цвета пепла, глаза. Чёрные волосы, недостаточно длинные, чтобы повязать их шёлковой лентой в завитой хвост, как у большинства кавалеров. Он был немолод, но, безусловно, красив. И начисто лишён волчьей мягкости, к которой я уже привыкла. Хотя скорбь всё ещё таилась на дне взгляда. Но кто его в том упрекнёт? Представить не могу, что он чувствовал, оставаясь чудовищем триста шестьдесят четыре дня в году.

– Вы… весьма привлекательны, – я попыталась его ободрить. Впрочем, не погрешила против истины.

– Я не знаю своего нынешнего облика, сударыня. В прошлый раз я был голубоглазым блондином, а в позапрошлый… Кажется, шатеном. Но я не вижу своего отражения – оно всегда размыто. Меня нельзя нарисовать: краски стекают с холста, мелок осыпается. Проклятие не исчезает совсем, оно лишь отступает на время.

Мы танцевали странные танцы – как в историческом кино. И удивительно, но при ярком свете, касаясь его пальцев, а чаще двигаясь порознь и незаметно следя за ним в толпе, я волновалась сильнее, чем от того, что называют танцами теперь – от покачиваний с партнёром в темноте и прижиманий на грани интима.

– Почему вы превращаетесь в человека только здесь?

– Видите вон того господина?

На площадке лестницы стоял крупный мужчина, держа под локоток щуплую вертлявую даму в светлых кудряшках.

– Он хозяин этого дворца и сегодняшнего бала чудовищ. Он сам когда-то был чудовищем. Разгневал одну честолюбивую волшебницу своим презрением, а до неё отверг множество подобранных его родителями невест. Волшебница обратила принца в монстра, пообещав разрушение чар от поцелуя искренней любви. Но он выглядел так ужасно, что ни до какой любви – искренней, прагматичной или откровенно продажной – дело не доходило, а от его смрадного дыхания девушки падали в обморок, едва приблизившись к нему.

История хозяина бала меня потрясла. И не потому, что отличалась от канонической версии деталями, а потому, что произошла в реальности. Жизнь порой убедительнее любой сказки.

Отец отдал трон младшему сыну, а старшего, ставшего монстром, поселил в охотничьем замке, где тот прожил тридцать лет, пока однажды не наткнулся недалеко за оградой на юную девушку, которая спала в тени деревьев. У неё было разорвано платье, исцарапаны руки, босые ноги, лицо. Проснувшись, она двигалась неуверенно, на ощупь, ища поддержки в древесных стволах, ветвях кустарников и даже в длинных травинках.