Текст книги "Не расстанусь с Ван Гогом"
Автор книги: Екатерина Островская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
В конце восьмидесятых в Эрмитаже проходила выставка импрессионистов из собраний французских музеев. Работ Ван Гога на ней не было, видимо, организаторы решили не тратиться на страховку – ведь страховая оценка его полотен невероятно высока. Однако я пошла на вернисаж и там познакомилась с неким господином, который очень переживал от того, что импрессионизм на выставке представлен не во всей широте. Тогда я вдруг сообщила ему, что у меня есть Ван Гог в домашней коллекции. Собеседник, разумеется, посмеялся. И даже после того, как я показала фотографию, все равно упорствовал: «Это не может быть Ван Гог!» Домой он все же ко мне поехал – как сказал, из интереса. Мужчина рассматривал полотно через лупу и просто так. Я показала ему ту самую квитанцию, где указано имя Стинн Де Гроот. Пять часов искусствовед находился в моей квартире, а уходя, попросил разрешения приехать снова, причем с директором музея Ван Гога. Я разрешила. Через месяц они действительно прилетели. И директор музея признал, что картина – подлинный Ван Гог. Да еще сказал, что репродукция полотна теперь будет во всех каталогах.
Расставаясь, он спросил меня, представляю ли я истинную стоимость картины. И уточнил:
– Если сейчас реализовать ее через аукцион, то можно выручить от тридцати до пятидесяти миллионов долларов.
Я сказала, что не собираюсь расставаться со своим Ван Гогом. Мужчины ушли, так сказать, несолоно хлебавши. Потом директор музея Ван Гога звонил несколько раз из Амстердама, спрашивал, в каком состоянии полотно и не появилось ли у меня желания его продать. Последний разговор с ним состоялся лет пять назад. Тогда он как бы между прочим сообщил, что у него есть «прямой» покупатель, то есть человек, который не хочет брать Ван Гога через торги, где начальная цена лота будет не менее пятидесяти пяти миллионов, а окончательная наверняка превысит сотню, а поэтому предлагает мне на руки восемьдесят. Вот такая история…
– Елена Юрьевна, – осторожно заговорила Надя, когда больная старушка умолкла, – может, вы все-таки еще раз как следует подумаете и подарите картину внуку?
– Так Павлику и так остается все, что у меня есть. А я хочу, чтобы и ты меня вспоминала почаще. Если можешь, не расставайся с ней. Хотя ты теперь владелица, делай с картиной, что хочешь – дари, продавай…
Домой Надя и Павел возвращались опять же молча. Внук Елены Юрьевны следил за дорогой, а Надя не хотела обсуждать что-то, когда и так все ясно.
В самом конце пути Павел все же обернулся:
– О чем вы думаете?
– О Елене Юрьевне, о вас.
– И что вы обо мне думаете?
– Желаю, чтобы у вас с той медсестрой, Юлечкой, все получилось.
Внук Радецкой пожал плечами:
– И в самом деле хорошая девушка. Бабушка в людях никогда не ошибается, насквозь каждого видит. А вы ее просто очаровали. Спасибо.
– За что? – не поняла Надя.
– За то, что последние годы ее жизни были наполнены дружбой с вами. Она про болезнь буквально забыла. Да и прожила больше того, на что рассчитывала.
– Дай бог ей еще прожить долго.
Надя опять замолчала, потому только сейчас поняла, что зря вспомнила о медсестре. Вдруг Павел подумает, что она испытывает нечто вроде ревности? Нет, конечно, слова вырвались сами, потому что надо было что-то сказать, вот и ляпнула первое пришедшее на ум. Хотя… Неужели она и правда об этом подумала? И думает ли она о нем вообще? Как она о нем может думать, если второй раз в жизни видит? Конечно, слышала о нем от Елены Юрьевны много, знает, что кроме него у Радецкой никого из родственников нет, не считая преуспевающего теперь уже в Штатах второго мужа, и еще что Павел бросил институт на следующий день после того, когда узнал о гибели в авиакатастрофе родителей. Он занимается живописью, приобрел мастерскую, а выставляется или нет, Елена Юрьевна ничего не говорила.
Надя посмотрела на профиль Павла. Тот почувствовал ее взгляд и снова обернулся.
– Что-то хотите узнать?
– Я не хочу возвращаться домой сейчас. А больше мне ехать некуда. Не могли бы вы показать мне свои работы?
Глава 4
Холмогоров вернулся домой и, не разуваясь, не снимая дубленки, прошел на кухню, открыл холодильник. Достал банку австрийского пива, пошарил рукой, отодвигая контейнеры с провизией, – ничего другого не было. С досады швырнул банку обратно в нутро холодильника. Пришлось идти в гостиную и смотреть в буфете. Начатая бутылка «Балантайна» лежала на боку на верхней полке за чайным сервизом. Как она там оказалась и сколько времени пролежала, Саша не помнил, да и не хотел вспоминать. Просто открутил крышку и потянулся за стаканом, но рука застыла в воздухе. Холмогоров прикрыл дверцу буфета и направился обратно на кухню. Оказавшись в прихожей, сделал глоток из бутылки, затем поставил ее на пол, снял дубленку, повесил на крючок вешалки. Когда снимал ботинки, дубленка сорвалась и упала на пол, опрокинув виски.
Он поднял бутылку, глянул на лужицу и раздраженно пнул дубленку, буркнув:
– Ну и валяйся здесь.
Вернулся к кухонному столу, опустился на стул, сделал еще один глоток и поморщился. Мда, ситуация, в которой он оказался, не из приятных. Непонятно, почему он вообще повелся на эту Илону: ведь сразу понял, что та нимфоманка, избалованная деньгами и считающая, будто ей позволено брать от жизни все, что пожелает, платить-то будет муж. А муж…
О банкире Холмогоров не хотел вспоминать, потому что было не по себе. Может быть, даже страшно. А может, не так уж и страшно, но воспоминание о недавнем инциденте уверенности не добавляло. В конце концов, распухшая скула – совсем не высокая плата за то, что его попугали немного. Ведь только попугали, не убили же. Хотя вряд ли его собирались убить, просто унизить. И унизили. Всякий нормальный человек должен понимать – если на корпоративе исчезнет ведущий, популярный актер, связанный контрактами с киностудиями, его будут искать, причем искать не так, как ищут пропавшего перед праздником сантехника. У полиции много способов, Холмогоров читал сценарии детективных фильмов, в которых ему предлагались роли, и кое-что понимал в подобных делах. Не убили бы, точно. Могли вывезти за город, побить. В конце концов, привязать к дереву. Но привязали бы так, чтобы он сумел развязаться, а потом, проваливаясь в глубоком снегу, выбраться на ночную трассу и остановить проезжающий автомобиль. Но банкир и это сделать не приказал, а зачем-то велел вернуться к Наде. Что ж, не самый плохой вариант. И сильно смахивающий на идиотскую шутку. Только двадцать тысяч евро очень жалко.
А вдруг банкир не шутил? Надя, конечно, пройденный этап жизни, но если отказ угрожает последующим наказанием, можно ненадолго вернуться в прошлое. Надо еще раз все хорошенько обдумать, проанализировать…
Надя была хорошей женой, заботливой и нежной. Она красива, умна и сама не понимает, насколько нравится мужчинам. А может, и в самом деле вернуться к ней? Вернее, забрать ее сюда, в московскую квартиру. Квартира хорошая, гораздо лучше той питерской, в которой они жили. За эту, правда, предстоит выплачивать ипотечный кредит, однако к лету Саша рассчитывал погасить его. Не за каждый корпоратив, разумеется, платят по двадцать тысяч евро, но даже если получать меньше, то три десятка мероприятий – и тема будет закрыта. К тому же остаются еще съемки, а ставку ему должны поднять. Он может потребовать две тысячи евро за съемочный день. Имеет полное право требовать – жизнь дорожает и потребности популярного актера тоже, что продюсеры наверняка понимают.
А с другой стороны, зачем ему теперь Надя? Ясно же, она не останется женщиной всей его жизни, но оказавшись рядом с ней, придется скрывать свои связи, лгать, изворачиваться. Зачем? Впереди столько лет, счастливых, похожих на бесконечный праздник, в котором, разумеется, найдется место и работе, но работе, доставляющей удовольствие. А главное то, что жизнь будет наполнена поклонением людей, которых он даже и знать не будет. Привычное актерское счастье – ходишь по улицам, скрывая лицо под широкополой шляпой и черными очками, а девочки все равно подскакивают, окружают, замирают от близости кумира, выпрашивают автограф, навязывают номера своих телефонов, умоляют о встрече…
Однако банкир неспроста заговорил о Наде. Что-то ему точно надо, раз он даже обещал сделать дорогой подарок на свадьбу. Взамен попросил, вот ведь странность, отдать ему какую-то вещь, принадлежащую Наде. Только что у нее есть такое, чего нет у богатого, вернее, очень богатого человека, имеющего возможность купить походя «пустячок», на который Надя за целую жизнь не заработает? Все, что есть у Надежды Черкашиной, Холмогорову хорошо знакомо, – ничего ценного, кроме историй о дружбе ее родителей с великим Николаем Журавлевым. Хм, с великим… Если разобраться, игра Журавлева не просто старомодна и архаична. Его манера двигаться, произносить фразы и монологи сейчас кажется смешной и ненужной, потому что убивает динамику действия на сцене или на экране. Конечно, у него был неповторимый голос, с переливами, рокочущий, как прибой, набегающий на берег и перекатывающий плоскую гальку. Но кому ныне нужен такой тембр, когда можно играть молча, без мимики и излишней артикуляции, только действием воплощая на экране образ настоящего героя, сводящего с ума женщин и заставляющего мужчин подражать ему? Надя, Надя…
Холмогоров вдруг представил ее рассыпавшиеся по плечам волосы, тонкое и гибкое тело, то, как она может застонать тихо, словно боится проявить свое наслаждение вслух… Нет, конечно, его бывшая жена исключительная женщина, не такая, как все. Александр понял это с первого взгляда, как только заметил ее в институтском коридоре. Но с годами все Надины прелести потускнеют, станут чем-то привычным и пресным, как один и тот же сорт кофе по утрам, который пьешь наскоро, перед тем, как выскочить из дому, – не будет того аромата свежести, бодрости на весь день, когда ждешь вечера, чтобы вернуться к жене и насладиться ею.
Саша все-таки взял стакан, наполнил его виски. Потом снова открыл холодильник, начал выкладывать на стол все подряд – сыр, нарезку колбасы, оливки, лимон… Только банку с груздями сунул обратно.
«Какая свадьба? – подумал он. – На меня наехали, избили, можно сказать, испугали и потребовали сделать то, чего я совсем не хочу делать. А ведь со мной нельзя так!»
– Нельзя! – повторил Холмогоров вслух и несколько раз сильно и зло ударил ладонью по столешнице. – Вот скоты! Скоты! Скоты!..
Бутылка пошатнулась, Александр поймал ее и отодвинул подальше от себя. Только сейчас ему стало ясно, что надо делать. Он актер, а не марионетка, которой можно управлять, дергая за нитки, у него есть связи – влиятельные друзья, поклонники, наконец. Если какой-то банкиришка решил, что может его запугать, приказать что-то, пусть не надеется!
Достав из кармана мобильник, Саша посмотрел на экран – начало девятого утра. Рановато для звонка, но, с другой стороны, именно в такую рань и следует беспокоить людей, чтобы те поняли всю важность обращения к ним.
Холмогоров набрал номер, поднес аппарат к уху и, услышав ответ, спросил:
– Не разбудил? Прости, но дело не терпит отлагательств: на меня наехали, чуть не убили… Что? Нет, не автомобиль наехал, разумеется, иначе мы бы сейчас не беседовали. Какой-то предприниматель прибандиченный натравил своих уродов, и те основательно повредили мне лицо. Потом он меня отпустил, но обещает убить. Давай встретимся… Хотелось бы пораньше… Ну, ладно, можно и вечером… У меня дома, конечно. Мне теперь лишний раз из дома выходить… Короче, сам понимаешь.
Закончив разговор, Александр резко выдохнул, снимая напряжение. Вопрос, кажется, решен. Но почему «кажется»? Решен наверняка! Вряд ли банкир будет ссориться с прокуратурой. Его предупредят: если с популярным актером что-то случится – кирпич там на голову свалится, хулиганы возле дома нападут или ногу он подвернет, – за все будет отвечать тот, кто ему угрожал. Можно попросить, чтобы прокуратура инициировала проверку финансовой деятельности банка – ведь наверняка в нем не все чисто, обязательно обнаружатся отмывание денег, полученных незаконным путем, и уклонение от налогов, и вывоз капиталов за рубеж… Какой российский банк не грешит всем этим? Да банкир сам не рад будет, что связался с Холмогоровым! Вернет ли он двадцать тысяч евро? Вернет, конечно, куда же ему деться! Плохо только, что недели три придется сидеть дома из-за распухшей скулы: корпоративы отпадают, а значит, деньги, на которые Саша рассчитывал, пролетают мимо.
Он снова схватил телефон и нажал кнопку последнего вызова.
– Прости, это снова я. Забыл сообщить, как банк того гада называется – «Российский траст». Проверьте его, пожалуйста. Там гарантированно, на сто процентов, грязными делами занимаются.
– Проверим, – ответил прокурор Разоренов. – К семи подскочу, и поговорим подробно. А к восьми пригласи кого-нибудь разбавить нашу компанию. Но чтобы только девочки без комплексов, не такие, как в прошлый раз. Терпеть не могу слезы, они мне на службе надоели.
Теперь Холмогоров успокоился окончательно: человек, которому он только что позвонил, способен решить и решал многие вопросы. До сих пор Саша обращался к нему только по мелочам: однажды дорожная полиция водительское удостоверение отобрала за управление автомобилем в не очень трезвом виде, в другой раз полусумасшедшая юная поклонница написала заявление, что артист Холмогоров вступил с ней в близость помимо ее воли. В первом случае права доставили на дом, а во втором малолетняя дурочка написала признание, что никакого секса не было и вообще она с популярным артистом не знакома, заявление подала, рассчитывая прославиться, чтобы все девочки в классе ей завидовали.
С Разореновым Александр познакомился в ночном клубе. Тот подошел поговорить и оказался интересным, остроумным человеком. Полночи они просидели в клубе, а потом поехали с небольшой компанией в загородный дом прокурора. Пили виски в просторной в бане, откуда выбегали время от времени, чтобы нырнуть в бассейн, подсвеченный снизу разноцветными огоньками. Над бассейном низко свисали лапы столетних елей, густо усыпанные малиновыми шишками, а переливающаяся радугой вода пахла хвоей…
Вечером Саша проснулся, и то, что произошло накануне, показалось тяжелым сном, оставившим неприятный осадок. Но тяжесть эта продолжала давить на сознание, думать о чем-то другом не получалось. Принимая душ, Саша пытался работать над образом белогвардейского офицера, роль которого ему предложили в новом проекте. Вспомнил даже стихи Набокова, которые читал на вступительных экзаменах. Захлебываясь струями воды, декламировал:
Бывают ночи, только лягу,
В Россию поплывет кровать.
И вот меня ведут к оврагу,
Ведут к оврагу умирать…
Но сердце, как бы ты хотело,
Чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
И весь в черемухе овраг.
После этих строк стало совсем тошно: ведь его тоже обещали убить. Разоренов, конечно, поможет выкрутиться. А вдруг нет?
Прокурор прибыл ровно в семь. Уселся у сервированного на четверых стола, взял стакан, наполненный виски со льдом, пригубил, поставил обратно, подцепил вилкой белый груздь и, хрустя им, начал говорить:
– Банк проверили. Ты прав, там не все чисто. Владельцы – частные лица. Основной акционер – Багров, он же является председателем правления. На него много чего есть, и дважды заводилось дело, но каждый раз закрывалось. В криминальном мире личность известная, просто так угрожать не будет.
– Ну, и что теперь? – спросил Холмогоров, чувствуя, как быстро тает уверенность.
– Да ничего, – равнодушно пожал плечами Разоренов. – Назначу ему встречу, поговорю, скажу, что проблем у него скоро появится выше крыши – прокуратура займется им самим и, соответственно, его банком. А перед этим к нему придет налоговая, начнет проверку, заморозит счета… Там есть что копать. Поднимем закрытые дела и отправим на доследование. На встречу придется и тебя прихватить, чтобы он не смог отговориться, будто незнаком с тобой. Пусть пообещает не иметь к тебе претензий, а мы закроем глаза на другие его делишки…
– Может, как-нибудь без меня обойдетесь?
Прокурор покачал головой.
– А как мы докажем, что Багров на тебя наехал? Да ты не бойся, дел-то на пять минут. К тому же я возьму с собой группу поддержки.
Холмогоров больше не стал ничего спрашивать.
Разоренов снова взял стакан с виски.
– Хочешь, сказку расскажу?
Зачем-то посмотрел на свои часы и начал:
– Жил-был один человек. Жил хорошо. И вот один раз его вызвали в прокуратуру. Вечером, как ни странно, он вернулся домой живым и невредимым. Но только очень бедным.
Прокурор сделал глоток.
– А дальше-то что? – поинтересовался Холмогоров.
– А все, – широко улыбнулся гость, – это сказочка со счастливым концом.
– Я знаю другую сказку, тоже со счастливым концом, – попытался изобразить веселье Саша. – Один мужик попал под трамвай, и ему отрезало две руки и две ноги. А все остальное у него осталось.
– Типа того, – кивнул Разоренов и расхохотался.
Глава 5
Мастерская Павла располагалась под самой крышей нового дома, который стоял на берегу Финского залива. Когда поднялись на лифте и вошли внутрь, Надя поразилась размерам помещения и стеклянной стене, за которой светило солнце. Она даже не посмотрела на работы, висевшие на других стенах, сразу подошла и посмотрела в заоконное пространство. Увидела похожий на террасу огромный балкон, за которым расстилалась снежная равнина с разбросанными на ней темными точками любителей зимней рыбалки. Вдоль горизонта неслись маленькие треугольники парусов: на льду залива, судя по всему, шли соревнования буеристов.
– Живут же люди… – восхитилась она и только после этого обернулась, чтобы посмотреть на работы хозяина мастерской.
И замерла. То, что открылось взору, поразило. Надя молчала какое-то время, потому что боялась произнести слова неточные, несоответствующие и принижающие ее ощущения, внимательно рассматривала полотна. Но сказать что-то было надо, и она тихо произнесла:
– Мне нравится.
Обернулась к Павлу, увидела его лицо и добавила еще тише:
– Очень.
Уже находясь дома, Надя вспомнила его взгляд и поняла: Павел ждал от нее именно этих слов. Но ведь она могла сказать что-то иное, например, что является специалистом по театру, а не искусствоведом, поэтому не очень хорошо разбирается в живописи. Однако же ей понравилось, зачем тогда скрывать свои чувства? Хотя нет, не чувства – ощущения. Чувство – это нечто большее.
Павел очень талантлив, это стало ей понятно сразу, как только взглянула на его картины. Они все буквально светились авторским отношением к окружающему миру, а тот на работах Павла солнечный и добрый. Оттого и картины хотелось назвать добрыми. Может, доброта картин – проявление основной черты характера самого автора?
Что она вообще знает о нем? Елена Юрьевна не слишком много рассказывала о внуке, а Надя и не расспрашивала. Знает только, что Павел с самого детства тянулся к краскам, очень много рисовал. Талант в нем признали сразу. Он учился, потом бросил, когда родители погибли в авиакатастрофе, и сам поэтому не любит летать, предпочитает поезд. Как-то Радецкая проговорилась, что теперь Павел живописью не занимается постоянно, однако у него огромная квартира-мастерская в дорогом доме, под самой крышей.
И это все, что Наде известно о нем? Вроде да. Кроме того, что Павел очень часто улыбается, глядя на нее, и улыбка у него очень обаятельная. А был ли он женат? Ведь ему явно за тридцать. А может, он и сейчас в браке состоит? От этой мысли почему-то стало не по себе. Нет, этого не может быть. А вдруг… Нет, нет. И вообще, не надо думать о нем. Надо думать о Елене Юрьевне и желать ей полного выздоровления. Почему, собственно, мысли так часто обращаются к нему, человеку, еще совсем недавно незнакомому ей?
Зазвонил телефон. Оказалось, что Бровкина решила поинтересоваться, как себя чувствует ее подруга. Сама она говорила в трубку бодро и весело.
– Ты одна дома? – уточнила Надя.
– Нет. Иван Семенович у себя в комнате говорит по телефону.
– У себя? – удивилась Надя. – То есть вы живете в новой квартире, о которой ты мне рассказывала как о мечте? Значит…
– Просто я очень боялась сглазить, мне и самой пока не верится. И потом, сейчас столько завистников вокруг.
Татьяна продолжала говорить, что-то рассказывала и хихикала, довольная своими шутками и тем, как складывается ее жизнь. Только Надю это мало интересовало, она держала трубку возле уха и смотрела на стену, где висел небольшой квадратик чужого пространства, чужой жизни и чужой боли – картина Ван Гога. Но даже это полотно сейчас не очень волновало. Она вспоминала Павла и то, как он смотрит на нее, как улыбается.
Уже после разговора Надя задумалась о словах Бровкиной про завистников. Не причисляет ли Татьяна к таковым и ее?
