Текст книги "День, в который… (СИ)"

Автор книги: Екатерина Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

XIV

И все же во второй половине дня двери особняка Дэвидсона вновь распахнулись перед командором. Губернатор, после всего происшедшего утром всерьез задумавшийся о превратностях жизни симулянта, на сей раз принял его в библиотеке, сидя в кресле, – с почти жалобной улыбкой.

– Командор, я надеюсь, хотя бы на сей раз у вас хорошие новости?

Норрингтон сцепил за спиной пальцы рук.

– Вы просили меня… вы неоднократно просили меня найти способ отправить с Ямайки мисс Элизабет с мужем…

Губернатор остался печален:

– Джеймс, я понимаю, что вы хотите мне сказать. Я знаю, что ни один корабль ямайской эскадры не может выйти в море. Я хотел просить полковника Фишера, но теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Джеймс, если бы у вас были дети, вы бы меня поняли. Эта угроза эпидемии… И каждый врач на счету, а бедный Уильям…

Норрингтон сделал вдох. Ему хотелось зажмуриться.

– Я имею в виду «Черную жемчужину».

Губернатор подскочил в кресле.

– Что-о?!

– …Джеймс, «Жемчужина» подошла бы нам, как и любое другое судно, – Элизабет прошлась по комнате, шурша юбками. На ней было уже другое платье – яблочно-зеленое тарлатановое.

Губернатор глядел на нее в ужасе.

– Но дитя мое…

– …Я доверяю Джеку. Но, – Элизабет была решительна, – это трусость. Это недостойно – сбежать из родного города, когда в нем беда… – Вскинув голову, она наконец повернулась к отцу. – Мы с Уиллом останемся.

Норрингтон глядел в сторону. В библиотеке царил полумрак, в узких, как лезвия, солнечных лучах – из щелей между закрытыми ставнями, – мельтешили пылинки. Кругом поблескивали золоченые надписи на корешках из телячьей кожи.

– Элизабет, – командор наконец повернулся, осторожно взял ее за локоть, мягко потянул за собой, – позвольте мне сказать вам несколько слов наедине.

Он подвел ее к кожаному диванчику в углу (тускло блестели золоченые гвоздики в складках тисненой кожи, на полсиденья лежала тень книжного шкафа), но она не дала себя усадить – высвободила локоть.

– Джеймс, вы можете меня не уговаривать. Я благодарна вам за заботу, но…

Подсвечник на резном столике был привставшей на цыпочки серебряной наядой, держащей факел. Из оплывшей кучки белого воска криво торчал черный догоревший фитиль.

– Элизабет, вы желаете Джеку смерти?

У нее, осекшейся на полуслове, расширились глаза – в сумраке они казались темными.

– Что?..

– Его необходимо срочно убрать с Ямайки. То есть зная, разумеется, капитана Воробья… – Норрингтон кривовато усмехнулся. – Но если бы на месте капитана Воробья был кто-то другой… менее… шустрый… то, зная полковника Фишера, я сейчас не дал бы за его жизнь ломаного гроша. А вы – прекрасный предлог. И вам с… – он все же заставил себя это выговорить, – с вашим мужем действительно будет лучше на Барбадосе.

Он говорил, уже понимая, что совершает ошибку. Почти любая девушка на месте Элизабет, несомненно, сочла бы, что лишь ради нее, единственной и неповторимой, из заботы и безответной любви бедняга командор настаивает, неумело прикрываясь каким-то, понимаете ли, паршивым пиратом, которого сам же рвался повесить… и не ради этого ли он и отбил пирата у жаждущего крови Фишера?..

Но Элизабет умна. И он торопливо продолжал:

– Вы ни в чем не виноваты. Вы не поможете этим несчастным, оставшимся без крова, если будете мучиться вместе с ними…

И это тоже было ошибкой. Если бы он действительно радел о безопасности Элизабет, ему, зная ее характер, стоило бы упирать на заботу о безопасности Воробья. Он же поступил наоборот, значит…

Элизабет смотрела ему в глаза. Еще утром Норрингтона бросило бы в пот под таким взглядом. В какой-то миг он в ужасе почти поверил, что она уже все поняла – и молчит только из жалости. А может быть, не находя слов от отвращения…

– Хорошо, Джеймс, – сказала она медленно, не отводя взгляда. – Хорошо, я согласна.

XV

«Черную жемчужину» стерегли «Вихрь» и «Юнона». Стоя на якоре не более чем в двух кабельтовых с левого борта и за кормой «Жемчужины», они держали пиратское судно под прицелом, преграждая ему выход на рейд. Пушечные порты англичан были открыты.

Солнце уже клонилось к западу, когда от берега отчалила восьмивесельная барка. Губернатор, окончательно переставший что-либо понимать и покорившийся судьбе, махал вслед ей вслед – лицо его выражало отчаяние. (Предложи столь безумную идею кто-нибудь другой, мистер Суонн и разговаривать бы с ним не стал, а приказал бы вывести вон, – но поведение командора и внезапный энтузиазм дочери, возомнившей себя спасительницей пирата, окончательно выбили у него почву из-под ног. Кляня себя за мягкотелость, он согласился.)

Несомненно, губернатору пришлось бы еще хуже, если б он мог предположить, что в те дни, что барка мирно покачивалась на якоре у наспех сколоченной временной пристани, в ней нашла приют злосчастная мартышка. Впрочем, этого предположить не мог никто – напуганная суматохой, причина всех несчастий Порт-Ройала забилась под лавку, где и осталась незамеченной.

Море рябило. Воробей смирно сидел на корме, рядом с Уиллом Тернером, вытянувшим негнущуюся ногу в лубке. («Рад тебя видеть, Джек», – бледный Уилл, вымученно улыбаясь, заворочался, пытаясь приподняться в подушках. Пират подсел на край постели, сжал плечи губернаторского зятя: «Уильям, дружище…» Ревность, которую в этот момент испытал Норрингтон, оказалась полнейшей неожиданностью для него самого. Он отвернулся – и тут же мысленно выругал себя. Он был уверен, что Воробей ухмыльнулся ему в спину – и, надо думать, не ошибся, ибо, обернувшись, встретил недоуменный взгляд Уилла. Воробей ухмылялся, опустив глаза.)

И вот теперь они все оказались в барке – он сам, Гроувз, Элизабет, ее служанка-мулатка, Тернер, Воробей, рябой парень, представленный командору как «камердинер мистера Тернера» (Норрингтон подавил усмешку), куча саквояжей и сундуков, и – на всякий случай – пятеро солдат с мушкетами, не считая гребцов.

За спиной, не умолкая, журчал голос Воробья – командор, будто бы невзначай, обернулся. Воробей, жестикулируя, излагал Тернеру планы по поимке прОклятой мартышки: вот нахмурился, сделал комически угрожающее лицо, – и тут же засмеялся, блестя зубами.

Воспрянувший духом смердящий мерзавец являл собой феерию. Грязные смуглые руки находились в непрестанном движении, и даже жесты были манерны. Пират то склонял голову к плечу – почти игриво, то гордо вскидывал, стрелял глазами из-под накрашенных ресниц, хмурился, морщился, улыбался, сверкая золотыми зубами, – и все это чуть ли не одновременно; он то клал руку Тернеру на плечо, то взмахивал сразу двумя указательными пальцами перед самым его носом… Командор выругался про себя.

Присутствие этого человека он чувствовал спиной. Хуже всего было то, что он очень живо представлял, как отныне будет чувствовать его ОТСУТСТВИЕ.

Он так ничего и не сказал Воробью. И теперь уже не скажет – они больше не останутся наедине…

Черный борт вырастал из моря. Над фальшбортом «Жемчужины» торчали разномастные головы, иные – в цветных повязках. Норрингтон узнавал: Гиббса – как всегда, опухшего и взъерошенного, будто только что проснувшегося с тяжкого похмелья; негритянку с торчащими в разные стороны несколькими косичками – их шевелил ветер… С английских фрегатов смотрели в подзорные трубы.

За Уиллом, который не мог лезть по веревочной лестнице, с борта в конце концов спустили кресло на веревках. Воробей пожелал приятелю счастливого пути с таким выражением лица, что усевшийся было Тернер предпочел проверить узлы.

Никто не заметил, как из-под лавки высунулась мартышка – повертела головой, вспрыгнула на борт и соскочила в воду. Судно, возвышавшееся над баркой, было для мартышки родным домом большую часть ее жизни, и она вознамерилась на него вернуться.

Закинув головы, все смотрели, как кресло на веревках ползет вверх, раскачиваясь и то и дело стукаясь о борт. Тернер, замерший в неестественно напряженной позе, с вытянутой ногой и вцепившись в ручки, должно быть, чувствовал себя полным дураком, – во всяком случае, сам Норрингтон на его месте чувствовал бы себя именно так.

Перешептывались солдаты, исполненные доброжелательности и оптимизма:

– Ставлю гинею, оборвется.

– А я говорю – уронят!

– Чего это…

– Ста-авлю три-и гинеи, – Воробей остался беззаботен. – На то, что мои ребята его поднимут!

На секунду на корме воцарилось молчание. Впрочем, подогретые тремя гинеями, страсти тут же вспыхнули с новой силой, но неожиданно были перебиты отчаянным воплем.

– А-а-а-а!..

Орал толстый Маллроу, тыча пальцем в воду за бортом. Из лазурных глубин глядела морда мартышки – с шевелящейся шерстью, вытаращенными глазами и зажатой в зубах про́клятой монетой.

На барке закричали хором. Элизабет с визгом вскочила с ногами на скамью.

Тут-то пираты и уронили Уилла Тернера.

Была суматоха. Чудом не захлебнувшийся Тернер, который со своей ногой и плыть-то не мог, не придумал ничего лучше, чем вцепиться в мартышку – которая, хоть и стала причиной гибели целого города, все же, будучи неразумным животным, плохо осознавала свое бессмертие, а посему вцепилась в борт шлюпки всеми четырьмя лапами. Вытащили обоих – хотя Воробей, замахав руками, категорически отказался брать мартышку на борт «Жемчужины». Уилла Тернера еле уговорили снова сесть в кресло, которое на сей раз удалось-таки поднять на палубу; затем по веревочной лестнице влезли все остальные, затем подняли багаж; потом Тернера тащили в каюту на растянутом одеяле и переодевали в сухое, а Воробей крутился рядом – с наигранным изумлением похлопал полуголого по плечу:

– Да ты у нас красавец парень, Уилл!

Тернер вспыхнул. Пират из-под ресниц стрельнул глазами на Норрингтона – тот по наивности среагировал непосредственно: отвернулся, закусив губу, чем изрядно развлек капитана Воробья.

Словом, к тому моменту, когда Воробей вдруг испарился, командор был уже весьма зол и потому лишь вздохнул с облегчением. Что было несомненной неосторожностью – он забыл, с кем имеет дело.

Эта мелкая неосторожность стала самой судьбоносной в его биографии. Удача, столь коварно изменявшая ему, на сей раз, по всей видимости, решила его облагодетельствовать, – но позабыла спросить согласия.

XVI

– …Кэп, что вы задумали?

Джек Воробей скорчил гримаску – и тут же нахмуренное лицо его вновь выразило самую что ни на есть напряженную работу мысли.

– Скажи, приятель, – кольцо на смуглом пальце мелькнуло под самым носом у Гиббса, – Пират должен быть одинок, так? Пират не должен интересоваться ничем, кроме золота?

– Вы мне не нравитесь, кэп.

Воробей отвернулся; грустно вздохнул.

– Я и сам себе не нравлюсь.

– Кэп, – Гиббс глядел жалостливо. – Ну кабы еще кто-нибудь другой… Но Норрингтон…

– Вот и я то же самое говорю! – расширенные темные глаза и растопыренные для пущей убедительности пятерни вдруг оказались совсем близко; впрочем, Воробей тут же отшатнулся, развернулся и быстро пошел прочь по коридорчику.

– Кэп!..

Капитан обернулся – приложил палец к губам; повернулся и исчез за поворотом.

Гиббс глядел ему вслед. Тяжело вздохнув, поскреб в затылке; многозначительно постучал себя пальцем по лбу; громко сплюнул и ожесточенно растер ногой.

…К двери каюты Джек Воробей подобрался на носках, придерживаясь за стены; прижался ухом. За дверью гудели голоса – Норрингтона, Элизабет и реже – Уилла, но слов он разобрать не мог. Пират вытащил из кармана камзола ключ – несколько секунд внимательно разглядывал; лицо его выражало самую искреннюю грусть. В глубине души Джек Воробей всегда верил, что недолюбливает бесчестные поступки. Подцепив ключ на палец, молитвенно сложил ладони и посмотрел вверх – точно прося у небес помощи в задуманном неблагородном деле. По пыльному потолку задумчиво пробирался таракан.

Воробей вздохнул, – и, не дыша, бесшумно вложил ключ в замочную скважину. Повернул раз и другой, прислушался; за дверью, кажется, ничего не заметили. Пират поднялся – и так же на носках, оглядываясь, удалился за угол.

…Солнце заметно склонилось к западу; тень от корабля накрыла шлюпку под кормой.

– Командор просил передать, что решил сопровождать наших гостей до места назначения! – Воробей кричал, перегнувшись через гакаборт. Внизу гулко плескалась, стучалась в обшивку вода; из пляшущей на ряби шлюпки глядели, закинув головы. – Он заботится о безопасности миссис Тернер… они как раз сейчас беседуют, – ухмыльнулся, подмигнул. – Старая любовь, сами понимаете…

Матросы переглядывались, пряча понимающие ухмылки; глуповатый Маллроу, не утерпев, громко фыркнул в рукав. Даже Гроувзу, вконец оглушенному всеми событиями этого дня, не пришло в голову усомниться в словах пирата. Командор, спасающий Воробья от Фишера, дочь и зять губернатора на борту «Черной жемчужины»… нет, больше лейтенанта Гроувза ничто не могло удивить. Он приказал гребцам отваливать, и вскоре мокрые лопасти весел заблестели на солнце.

– Поднять якорь! – грянул наверху голос Воробья.

– …Заперто! – командор дергал дверь. – Проклятье! Мерзавец!

Уилл Тернер, пытаясь сесть в койке, вдруг засмеялся. Норрингтон обернулся – гневно и ошарашенно:

– Чему вы радуетесь?!

Элизабет, сидевшая на табуретке у постели мужа, смотрела испуганно. Тернер – растрепанный, с мокрыми волосами, – продолжал улыбаться.

– Я не знаю, чего хочет Джек… Иногда он выглядит настоящим сумасшедшим. Но он никогда ничего не делает просто так.

Норрингтон отвернулся; с трудом сдерживаясь, чтобы в присутствии женщины не разразиться ругательствами, с разбегу ударил в дверь плечом. В глазах потемнело. Дубовая дверь дрогнула, но не поддалась. Зато стихшая было головная боль теперь очнулась и толчками запульсировала в висках. Норрингтон тяжело дышал; привалившись к двери, взялся за голову.

– Вы не высадите эту дверь, – сказал Уилл.

Норрингтон не удостоил его вниманием – выпрямился, отступил, ударил снова… Дверь содрогалась, с потолка сыпался сор.

Двое, переглядываясь, наблюдали за ним. Он и сам понимал, какое представляет зрелище – командор, с безумным видом бьющийся в дверь, оказавшись пленником на пиратском судне…

Все скрипело, над головой топали бегущие ноги. За окном в кренящейся стене с тяжелым плеском заваливалась океанская равнина. «Жемчужина» ушла в плавание.

– Командор, – и куда девалась всегдашняя застенчивость Тернера! – Попробуйте открыть замок. (Норрингтон обернулся – бывший кузнец смотрел искренне и, кажется, не издевался.) Попробуйте ножом…

Элизабет сунула Норрингтону шпильку. Через долгие минуты безнадежной возни и сдавленных проклятий (шепотом, сквозь зубы), раздался ее мелодичный смех.

– Вы бесталанный взломщик, Джеймс. (Поднялась; хватаясь за стену, добралась до Норрингтона, легко положила душистую руку ему на плечо.) Дайте мне.

Пораженный Норрингтон смотрел, как дочь губернатора, присев на корточки, деловито ковыряется шпилькой в замочной скважине. Что-то провернулось – замок щелкнул. Пол со скрипом кренился под ногами; дверь распахнулась.

– Когда я была маленькой, – опершись на поспешно подставленную руку командора, Элизабет выпрямилась, отряхивая юбку, – от меня запирали конфеты в буфет. (Лукаво улыбнулась.) Мне это никогда не нравилось.

Командор не дослушал – отстранив ее, выскочил в коридор.

…В небе, над парусами, плыли облака и бесстыдно развевался черный флаг. «Жемчужина» уже вышла на внешний рейд, и берег Ямайки стал туманной полосой на горизонте.

Стуча сапогами и расталкивая встречных пиратов, разъяренный Норрингтон взбежал на капитанский мостик. Воробей был тут – и встретил его самой широкой улыбкой.

– Командо-ор…

Норрингтон лишился дара речи.

– Видишь ли, Джимми… я тут пораскинул мозгами… и решил… – Воробей пробирался к нему, держась за ванты – этой шаткой своей, странно грациозной походочкой. Лицо… губы… И – на выдохе, заговорщицким полушепотом: – Что со мной тебе будет лучше.

Только увидев, как у Гиббса приоткрывается рот, Норрингтон осознал смысл фразы.

– Вы…

– Жизнь коротка, Джимми, – всего несколько шагов, и – пират рядом; морской ветер уносил запах пряностей. – Погляди туда, – смуглый палец в перстне ткнул в удаляющуюся Ямайку. – Они все хотели жить. Кое-кто из них даже почитал закон. И где они теперь? – Округлившиеся губы – близко-близко; бисеринки пота под усами… Шепот: – Смекаешь, о чем я?

Ошалевший Норрингтон только сделал странное движение головой – не то «да», не то «нет»; он и сам не понимал, что хотел бы ответить.

– Это будет самая большая глупость в моей жизни, – Джек сощурился, – но… – Положил руку командору на плечо – шептал прямо в лицо, Норрингтон чувствовал его дыхание, и даже запах перегара уже не имел значения. – Это очень, очень смешно, Джимми. Ты будешь долго смеяться… – Палец лег командору на губы, провел, чуть нажимая. Ветер бросил всю Воробьеву гриву командору в лицо – нитка бус хлестнула по щеке, но он не почуял боли. Он завороженно смотрел, как шевелятся эти губы… и – совсем тихое: – Я не хочу тебя лишиться, Джимми.

Норрингтон судорожно сглотнул. Он ничего не мог с собой поделать – в присутствии этого человека здравый смысл отказывал ему.

И все же то, что сделал Воробей, командору в голову прийти не могло. Теплое дыхание, всего пара дюймов между лицами… и все же, даже когда эти губы прикоснулись к его губам – щекотали усы и бородка, и чужой язык провел между его губами – и влез вдруг в его рот, – он все еще не мог поверить.

…«Черная жемчужина» удалялась. Команды обоих английских фрегатов столпились у бортов – пиратский корабль, который все уже считали законной добычей, вопреки всякой логике и здравому смыслу уходил целым и невредимым… На капитанском мостике «Жемчужины» предстало зрелище.

Матросы протирали глаза; полковник Фишер, остолбеневший на верхней ступеньке трапа, уронил подзорную трубу на голову поднимавшемуся следом офицеру – тот охнул, схватился за треуголку. Полковник бросился к борту, за ним бросились все остальные.

…Пираты столпились на трапе. Кто-то неуверенно захихикал. Кто-то выругался. Кто-то зааплодировал. На их глазах их капитан целовал командора – а у того было совершенно ошалелое лицо, и руки явно не знали – то ли отталкивать, то ли ударить… и в конце концов легли Воробью на плечи – рывком притянули ближе.

Элизабет проталкивалась между пиратскими спинами – мокрые от пота рубахи, прилипшие к лопаткам, не спина – вонючая гора мускулов, в такую бить слабым девичьим локтем – все равно, что в стену. И все же, закусив губу, она озлобленно пихалась, протискивалась боком, – пираты даже не оборачивались, всецело поглощенные чем-то, чего она за ними увидеть не могла. Но Элизабет была упряма, и таки пробилась в первые ряды – и, взглянув туда же, куда глядели все, застыла.

Норрингтон не видел ее. Его рука ползла вниз по спине пирата – камзол, ремень, фалды камзола… рука будто обрела собственную волю – там, под грубой тканью, она чуяла жаждущее тело, и ей не было никакого дела до панических воплей рассудка. Плохо понимая, что делает, Норрингтон грубо стиснул ягодицу пирата, прижал его бедрами к себе, – Воробей, кажется, ухитрился скорчить гримаску, орудуя языком в его рту. Нога пирата прижалась к его бедру. Палуба качалась, левой рукой Норрингтон цеплялся за ванты, – отстраненно скользили чудовищные по сути мысли: что, того и гляди, они оба рухнут прямо на палубу; что такого неслыханного позора английский военно-морской флот не знал со дня основания…

Элизабет медленно повернулась – вокруг одинаково обалделые лица глядели сквозь нее. Встретилась глазами с Анамарией – та моргнула и вдруг с совершенно детской растерянностью развела руками. Элизабет торопливо оглянулась еще раз, но кошмарное видение на мостике не исчезло. Нога в широкой грязной штанине и нечищеном ботфорте терлась о ногу в форменных панталонах, а рука Норрингтона… НОРРИНГТОНА!.. Который даже мороженое даме на балу подавал, будто аршин проглотив…

Придерживая руками растрепавшиеся на ветру локоны, бывшая невеста командора открыла рот – и поперхнулась; откашлявшись, спросила у Анамарии:

– Я это вижу? Или у меня бред?

Негритянка ответила не сразу – огляделась; сказала совершенно серьезно:

– Только если тут эпидемия.

Руки Норрингтона гладили спину пирата. Губы… Он ничего не мог с собой поделать. И вдруг совсем не важным показалось то, что на них все смотрят – и с английских кораблей смотрят тоже. И совсем несущественной – мысль о том, каково ему теперь будет возвращаться в Порт-Ройал.

…Корабль уходил в море. За высокой резной кормой, в кильватерной струе, тянулась шлюпка с привязанной к сиденью клеткой, – а в клетке насквозь промокшая мартышка, жмурясь от брызг, грызла прОклятую монету.