Текст книги "Четвёртая (СИ)"

Автор книги: Екатерина Нагорная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Сольге сдавленно пискнула что-то согласное, и слуги снова подхватили Хендрика. Ещё трое, тем временем, заносили сундуки с вещами, корзины с фруктами, хлебом и вином.

– Я не хочу, чтобы мой сын в чём-то нуждался, – строго сказала Улла, – и ты, конечно, тоже, архивариус Сольге.

Сольге хотелось ответить чем-то колким и язвительным, но она лишь сдержанно кивнула.

В этот момент откуда-то из глубины коридора, со стороны комнаты Янкеля, раздался восторженный визг. Доопти пронеслась через весь коридор, с размаху повисла на шее у Хендрика и забормотала что-то ласковое. Её оттащили, но девчонка рвалась, выкручивалась и кусалась. Кое-как Янкелю с помощью тех самых крепких слуг удалось затащить Доопти обратно в комнату и запереть. Но и оттуда был слышен её визг и вой.

Сольге с Янкелем переглянулись: до сих пор Доопти Хендриком вообще не интересовалась. Сколько раз она проходила мимо, глядя сквозь него, хотя бы тогда, после разорения голубятни. А сейчас, смотри-ка… Чудные дела стали твориться с людьми после Посвящения.

***

Просыпаясь, Сольге боялась открыть глаза. Боялась, что пробуждение унесёт с собой тот сладкий сон, в котором она жила последние дни. И только тепло Хендрика, его ровное, тихое дыхание вновь убеждало её, что волшебство не рассеялось, что вовсе не было его, волшебства. Но зато была жизнь. Обычная повседневная жизнь. Любая другая на месте Сольге даже не задумалась бы, а то и досадливо сморщилась – опять всё то же самое. А Сольге была счастлива, хоть и была это жизнь не её – случайная, ворованная, незаконная.

Однажды, было ей тогда лет семь или около того, прячась от очередной своей няньки Сольге случайно забежала в тронный зал и наткнулась там на старого короля. Тогда он был уже нездоров, а в тот день ещё и пьян, отчего характер его, и в обычное время нелёгкий, особенно портился. Иначе кто бы дал королю возможность восседать в тёмном зале на троне в полном одиночестве? Таких смельчаков не нашлось.

Сольге замерла в испуге и хотела было тихонечко улизнуть, но не успела.

– Подойди, девочка.

На дрожащих ногах подошла она к ступеням и остановилась, готовая к наказанию или крикам.

– Ближе.

Поднялась к трону.

На лице старого короля не было злости, только бесконечная усталость.

– Ты так похожа на свою мать, – сказал он, разглядывая Сольге, – а глаза мои… Бедное дитя. Мой глупый сын обрёк тебя на страдания, оставив при себе. Здесь ты не будешь счастлива, здесь ты навсегда останешься королевским бастардом. Следовало бы тогда отослать тебя подальше… Но я никогда не мог отказать своим детям, а он даже не просил – требовал…

Он задумался, нахмурился.

– И Байвин… Она тоже потребовала. Поэтому, дитя, рождённое от моего семени, я никогда не признаю тебя. Никогда… Хоть и не найдётся в этом замке никого, кто бы не знал, что ты моя дочь.

Для Сольге это тоже не было секретом – Толфред никогда не скрывал от неё её происхождение. Да и остальные не особенно церемонились. «Шавка, игрушка, девкино отродье» – чего только не слышала за свою маленькую жизнь Сольге. Знал ли об этом старый король? Может быть и знал. Может быть потому она и увидела в его глазах что-то вроде жалости. Может, поэтому в какой-то момент дрогнула его рука, словно хотел король погладить по голове ту, кого он не хотел назвать своей дочерью. Нет, удержался.

– А сейчас ступай, девочка, и постарайся не попадаться мне больше. Ты слишком похожа на свою мать…

Король хлопнул в ладоши. Из-за двери показался слуга, кивнул и снова исчез. Вернулся он уже вместе с нянькой.

Видел король или нет, как вздрогнула и сжалась при её появлении Сольге, ибо эта нянька была немногим лучше Греды, но на следующий же день вместо этой была другая нянька, а замковые слуги стали куда вежливее и добрее с Сольге.

Наверное, только сейчас в полной мере Сольге осознала, что тогда имел ввиду старый король. Не следить за длиной волос, встать между Альез и своим возлюбленным, наряжаться для него, просыпаться рядом, быть дочерью и сестрой – вот, что отнял у неё Толфред. Впрочем, сестрой она была. Пусть наедине, пусть редко, но была.

Далеко не сразу Сольге простила Хендрику его злые слова. Да и, наверное, до конца так и не простила. Только то чувство, что она испытала, выйдя из лавки травника, оказалось сильнее обиды.

Снова были распечатаны сундуки с красивыми платьями, оставшимися со времён неудавшегося замужества Сольге. Здесь, за закрытыми дверями, только для одного Хендрика она наряжалась, плела косы, пела ему песни. Да и «кошачья спинка» пригодилась. Хендрик потом бодрился, веселел. Вставал с постели, пытался выйти из комнаты, хотя Сольге его не пускала – сил хватало не надолго, а крепких слуг, как у Уллы, у неё под рукой не было.

Здесь, в этих стенах, Сольге была счастлива. И даже вой и скулёж пытающейся пробраться к Хендрику Доопти не особенно ей мешал.

***

Каждые три-четыре дня Улла приходила навестить сына. Сначала заходили слуги с припасами, аккуратно расставляли принесённое вдоль стены, оглядывались и застывали у входа в комнату Хендрика. Сольге подозревала, что вовсе не просто это были слуги, а охрана. Чего только было бояться в Детском-то крыле? Янкеля? Саму Сольге? Или, может, безумную девчонку? Как бы то ни было, но порядок раз от раза не менялся. Следом шла сама Улла. Сухо здоровалась и сразу проходила в комнату к Хендрику. Каждый раз её сопровождала молоденькая девушка, очень красивая: коса тёмной, почти чёрной, змеёй сползающая чуть ли не до колен, ещё свободная от причёсок замужних женщин, едва заметный румянец на нежных щёчках, кроткая улыбка на алеющих диким маком губах и неожиданно по-кошачьи жёлтые, злые глаза. Сольге даже вздрогнула первый раз, когда Аниса, так звали девушку, при встрече полоснула её взглядом. И понять её, конечно, можно было: жених-то вот он – в постели соперницы, шавки архивной, да ещё при полном согласии его собственной матери. Будешь тут милой и доброй…

Сольге отступала. Но полупустой кувшин с «кошачьей спинкой» неизменно оставляла в изголовье кровати.

Потом Улла выходила, давая возможность Хендрику побыть наедине с невестой. А через короткое время появлялась и Аниса, смущённая, зарумянившаяся и очень довольная. Она тайком бросала торжествующий взгляд на Сольге, казалось, так, чтобы Улла не заметила. Обе они, пропуская вперёд одного из слуг, скрывались за дверью. И уже после уходил второй слуга.

Сольге возвращалась в растревоженное своё гнездо и выстраивала его заново. Платьями, песнями, поцелуями… До следующего раза.

Вскоре всё это, в том числе и «кошачья спинка», стали не нужны. Сёстры всегда забирают своё, как ни старайся. Хендрик больше не вставал, почти не говорил и большую часть времени просто спал или лежал, глядя в потолок. Сольге ложилась рядом, обнимала, не давая слабости окончательно его утопить, и мир за стенами снова отступал.

Визиты Анисы после этого продлились недолго.

Разговоры между Уллой и Сольге никак не клеились. Одной не нравилось быть в должниках у той, кого она до сих пор презирала. Другая слишком хорошо помнила сказанное и сделанное. Поэтому, когда Улла оставляла сына наедине с невестой, ожидание Анисы проходило в молчании. Сама Сольге от двери своей комнаты далеко не отходила. И вовсе не потому, что хотела подслушать или подсмотреть. Доопти. Хитрая девчонка всеми правдами и неправдами сбегала от и без того занятого Янкеля и рвалась к Хендрику.

«Да что ж её туда так тянет?» – размышляла Сольге, в очередной раз заталкивая Доопти обратно в её комнату – девчонке выделили собственную каморочку после того, как она едва не изодрала в клочья все книги Янкеля.

Этот же вопрос задала ей Улла, до сих пор молча наблюдавшая за этим действом.

– Не знаю, – устало вздохнула Сольге. – Но волноваться тебе не о чем, госпожа Улла. Я не пущу её к Хендрику.

Улла хотела было сказать, что в Сольге она не сомневается, но её слова перебил грохот и последовавший за ним слабый крик. И раздавался он вовсе не из каморки Доопти. Кричал Хендрик.

Сольге рывком распахнула дверь в комнату и замерла: в нос ей ударил запах «кошачьей спинки». Пол был усеян осколками кувшина, залит остатками отвара, а возле кровати с расшнурованным корсажем, растрёпанная, похожая на рассвирепевшую кошку, стояла Аниса.

– Он мой! Почему ты?! Почему не я?.. – прорычала она, явно намереваясь вцепиться в волосы, а то и в лицо Сольге. Остановил её только взгляд Уллы. Он без труда мог бы заморозить весь Октльхейн разом и прихватить ещё пару-тройку соседних стран. Мать Хендрика взяла незадачливую невесту за руку и вывела прочь из комнаты. Молча.

Постель была пуста. Почти потерявшего последние силы возлюбленного Сольге нашла в углу комнаты. Аниса расцарапала ему лицо, разорвала рубаху…

– Бедный мальчик, – прошептала Сольге, садясь рядом и обнимая его, – бедный глупый мальчик…

– Мне никто не нужен кроме тебя, мой весенний цветок, – прошептал он в ответ и обмяк.

Улла вскоре вернулась. Не одна, со слугами. Пока Сольге собирала осколки кувшина, они подняли Хендрика обратно на кровать. Мать сама переодела его. Не из недоверия, скорее, чтобы убедиться, что с её мальчиком всё в порядке.

– Нога Анисы больше не ступит на твой порог, архивариус Сольге. Похоже, я поторопилась с выбором невесты для моего сына, – сказала Улла на прощание.

– Не суди её строго, госпожа Улла. Аниса ещё молода и… – начала было Сольге, хотя, по правде, ей самой очень хотелось расцарапать Анисе лицо и оттаскать за косу.

Мать Хендрика фыркнула, но промолчала.

С тех пор Улла приходила проведать сына только в сопровождении слуг. Да и они, оставив припасы, выходили за двери и ждали свою госпожу на улице.

***

Когда совершенно некуда спешить, не из-за чего спорить, когда страсти не застилают глаза, не отвлекают от важного, видится, наконец, то, ради чего стоило остановить время и присмотреться.

Оказалось, что у Хендрика пушистые светлые ресницы, а глаза голубые, как смешливое небо ранней весной, когда только-только сходит снег. А веснушки? Много-много золотистых крапинок резво разбегались от кончика носа по щекам, прятались в мягкой рыжей щетине, и не было им покоя даже сейчас. И губы, не те жаркие и жадные, не поджатые от злости – нежные, розовые, совсем мальчишеские. Почему Сольге раньше никогда этого всего не замечала? На сердце становилось сладко и больно. Так больно, что Сольге не выдерживала и сбегала. Сбегала туда, где всё было привычным и понятным. К зарывшемуся в книги в поисках разгадки страницы Янкелю, к хмурому и язвительному Шо-Рэю, даже к ноющей и скулящей под её дверями Доопти… Куда угодно, лишь бы не эта боль. А потом возвращалась и не только потому, что была должна, а потому, что без этой боли жить было уже невозможно.

– Что со мной, Шо-Рэй?

– Ты влюбляешься, принцесса, – сказал маг, и Сольге уловила печаль в его голосе, а во взгляде… Неужто сочувствие? С чего бы?

– Я не всегда был тёмным и не всегда посвящённым, – ответил Шо-Рэй на незаданный вопрос.

– А если я не хочу этого? Влюбляться? Мне не нужно это, Шо-Рэй, я не хочу…

– Ты сама хозяйка своему сердцу, тебе и выбирать, – маг, казалось, совсем сник и, да, ему сейчас было бесконечно жаль Сольге. – Прости, принцесса, но итог всё равно будет один. Боль.

Она не хотела верить. Может быть потому, что сладости и нежности в этой боли было пока ещё больше, чем самой боли? И Сольге снова возвращалась к себе.

***

Хмурая Улла пришла раньше обычного, слуг с ней было вдвое больше, и каждый был вооружён короткой увесистой палкой. Скверные новости принесла Улла.

Сложно сказать, что за час был – свет Сестёр не давал более различить, какой из Глаз Рийин был в это время в небе, – но в этот час распахнулись Врата Альез, и в замок хлынул народ – те самые бродячие южане, что встретила Сольге, когда ходила к травнику. Священные ритуальные Врата, стоявшие запертыми во время Посвящения, открылись для чужаков.

Улицы наполнились людским многоголосьем: криками, хохотом, перебранками. Октльхейн, привыкший за последнее время к тишине, тревожно замер. Кто посмел открыть Врата, по чьему приказу?

И почему принцесса Байвин лично вышла навстречу предводителям чужаков? Почему приветствовала их, как равных?

Улла ненадолго заглянула к сыну и торопливо ушла – лучше бы было сейчас не оставлять дом без присмотра надолго. А Сольге задумалась. Похоже, пришла пора выбирать: Хендрик или Октльхейн, сладкие мечты или долг.

Первым делом Сольге отправилась к Вратам Альез.

Стражники, как ни в чём не бывало, бросали кости в караульном помещении Врат.

– Кто приказал открыть Врата?

Один, тот, что покрепче, невнятно дёрнул плечом. Второй, тот, что пониже, только покосился и даже на такое не расщедрился. Расслабились.

Сольге глубоко вдохнула, чтобы успокоиться – ярость накатила мгновенно и очень некстати: поговорить бы, прежде, чем рвать в клочья.

– Кто. Приказал. Открыть. Ворота?

Второй потряс кружку с костями. Первый лениво почесал свой не помещавшийся на стуле крепкий задок. В него-то и пришёлся первый удар Сольге. Стражник взвыл, отскочил в сторону, ошалело вращая глазами. Пока второй пытался понять, что произошло, Сольге вырвала кружку из его рук и со всего маху швырнула её об пол. Осколки, кости – всё разлетелось по комнате.

– Я задала вопрос!

– Архивариус Сольге, ох, госпожа Сольге… – забормотали несчастные. – А мы-то чего? Мы ничего. Это вон они всё…

Сольге повернулась туда, куда показывали стражники. Недалеко от Врат беспечно расхаживали трое южан. Как будто гуляли. Но если присмотреться, то можно было заметить, что эти трое ходили не просто так. Тут шуточку на своём языке отпустят, явно грубую, так что молоденькая служанка не по тени пойдёт через двор, а выберет самую короткую дорогу по жаре – лишь бы подальше от этих троих. Там загогочут так, что конюх шарахнется почище пугливой лошади. Или начнут корчить страшные рожи – теперь и мальчишки дворовые не рискнут любопытничать.

– Вы зачем здесь поставлены? – зашипела Сольге на стражников. – В караулке отсиживаться? Быстро по местам!

Она уже почти ушла, как за спиной раздался робкий голос:

– Так это… Жарко же. И эти… А?

Сольге остановилась и медленно повернулась. Стражники уже стояли по обе стороны Врат, испуганно косясь на южан. Её они пока что боялись больше.

Отойдя подальше Сольге снова посмотрела на Врата. Нет, похоже, уже не её: одному из южан стоило сделать лишь пару шагов в сторону Врат, как оба стражника снова скрылись в караульном помещении. Да что же такое творится, а?

Глава 10

Прятаться от мира в постели с Хендриком Сольге больше не могла. Нужно было разобраться, что происходит.

– Ты что-нибудь знаешь об этом народе? – спросила она мага.

Шо-Рэй задумался:

– Только то, что они кочуют от Раймини до Гарсарота. Избегают моря, не любят леса и горы. Их земли – степи и пустыни. Пожалуй, что больше ничего.

Мало и ни о чём. Янкелю было велено спрятать загадочную страницу подальше и отправляться в архив – его талант ищейки был сейчас как нельзя кстати. Увы, но всё, что нашёл Янкель, вполне укладывалось в слова Шо-Рэя. Только в одном месте – в черновике письма некоего В. Баголе тому самому Бендо Дамуту – упоминался народ, именующий себя «пти-хаш». Этот странный народ жил в пустыне, носил белые одежды и поклонялся Зелёной искре. Вот, собственно, и всё. Были южане тем самый народом или нет, сказать было сложно. Да если и были, толку от этого знания было ни на грош. И уж точно оно не объясняло, что понадобилось чужакам в Октльхейне, и кто позволил их сюда пустить.

Байвин. Её имя первым приходило в голову. Но Сольге никак не могла понять, как сестра короля могла так быстро измениться. Прежняя Байвин, та, которая заставила отца выдать замуж и отослать подальше любимую наложницу после того, как та родила ребёнка, и взяла с него слово, что он никогда не признает незаконнорождённую дочь, потому что так не было принято ни в одном из королевских родов Октльхейна, та, что следила за соблюдением традиций даже в мелочах, которая велела сжечь всю выкрашенную в красный цвет шерсть, потому что ей показалось, что цвет отдаёт рыжиной и недостаточно глубокий, а там хватило бы на всех юнлейнов с запасом, так вот та Байвин не позволила бы ничего из того, что произошло в последнее время. Нет, что-то здесь было не так, и Сольге очень хотела в этом разобраться. А Сёстрами пусть пока занимается Янкель.

***

Альез и Викейру уже вовсе не собирались уходить. Хотя казалось, что ближе подойти уже некуда, они упрямо спускались ниже и ниже. Глаза Рийин теперь не то что отличить Дневной от Ночного – даже просто разглядеть было сложно. Свет всех оттенков фиолетового, сиреневого, пурпурного бил в глаза, проникал в каждую щёлочку, неся с собой обжигающий жар. Окна занавешивались всем, что попало под руку – только бы получить хотя бы маленький клочок тени, а ещё лучше темноты.

Впрочем, и к такому люди смогли приспособиться. Постепенно в замке установился похожий на привычный распорядок дня. Поднимались все примерно в одно и то же время, так же, почти одновременно, разбредались по своим комнатам, каморкам и кроватям. Даже чужаки, хоть и пытались сначала жить по-своему, приспособились и подстроились под местных. Так было проще и спокойнее.

По «утрам» Сольге, понежничав с Хендриком и получив от него хотя бы слабую улыбку, уходила в королевскую канцелярию. Делать там было нечего, но посмотреть, чтобы всё было в порядке – надо. Заглядывала к королю, проведать и переброситься парой слов с Ийрим. Потом шла куда-нибудь ещё, куда, как ей казалось, нужно было обязательно заглянуть именно сегодня. Одно только место упрямо обходила Сольге. Голубятню. Конечно же, там уже было убрано, но…

Да, вычистили всё на славу. Ни пёрышка, ни капли крови… Сольге разглядывала ещё недавно шумную и пыльную комнату и никак не могла понять, зачем она сюда пришла. Разве что проверить голубей Горто? За мешками с кормом послышался шорох. «Мыши, наверное», – подумала Сольге, но, на всякий случай, заглянула туда.

В самом углу, забившись в почти единственную тёмную щель во всей голубятне, сидели два изрядно измученных голубя: пушистый, словно в мехах, голубь из северных княжеств и какой-то маленький, серый, совершенно неказистый голубок, похожий на тех, что облюбовали крыши почти каждого города или деревни. Охнув, Сольге бросилась за водой – в зерне недостатка не было, а поилки давно были пусты.

Оба голубя были с вестями. Два крошечных письмеца. Одно было от Хаккива – секретаря посланника Севера. Он писал, что в княжествах неспокойно – готовится большой поход на юг, не сегодня – завтра князья выступят со всем своим войском. «Что за чушь? – подумала Сольге. – Какой поход? Или Альез лишила Север своего благословения? Ещё большая чушь». Имя второго отправителя она вспомнила не сразу. Амув, бродячий торговец всякой всячиной. Сольге когда-то давно купила у него безделушку, единственная за целый день торговли, а потом заставила стражу выпустить его из города без пошлины, потому что платить ему было нечем. Амув писал, что встретил по пути войско Светлейшего наместника Аглифанани, направляющееся на север, и он не уверен, но люди говорят, что в Раймини тоже трубил боевой рог. «Ничего не понимаю…»

Была весть и от посланника Горто. «Нашёл. Приеду, как смогу». И всё. Сольге подумала, что, наверное, их изыскания по поводу странностей Небесных Сестёр – самое неважное из того, что сейчас происходит. Но раз уж начали…

Поразмыслив, перед уходом она заперла двух новых голубей в тайной голубятне – мало ли что. Целее будут.

– Что это? – Шо-Рэй вертел письма Хаккива и Амува, словно хотел найти в них ещё что-нибудь помимо написанного.

– Я хотела спросить тебя. Что ты думаешь?

– Такого не может быть. Разве что… – маг посмурнел и внимательно посмотрел на Сольге. – Не кажется ли тебе, принцесса, что мир сошёл с ума? Не держись мы так крепко за Перемирие, я бы решил, что некоторые правители всё-таки собрали свои армии из непосвящённых. Правда, не ясно, почему они идут куда-то, а не захватывают, к примеру, земли соседей.

Сольге показалось, что в комнате наступила зима. Или это был её собственный страх?

– Нет. Это невозможно… Кто посмеет? Перемирие…

– Что Перемирие? – зло перебил её Шо-Рэй. – Пока посвящённые Альез играют в благородство, мы прячемся в Чьифе. Думаешь, это спасает? Я уже говорил тебе, архивариус Сольге: Викейру возвращает ровно столько, сколько забирает, а, к примеру, Щиты каждый раз становятся сильнее. Как ты думаешь, почему? В Чьифе нет крестьян с дубьём или горожан с факелами. Но отдают силу пятеро, а получают обратно – только трое. Ну? Скажи мне, почему? Не потому ли, что кто-то из тех, кто прячется вместе с тобой в цитадели, уже задумался над тем, как бы поделить твою силу? Так чем лучше те, кого благословила Красная Сестра? Твоя сестрица уже пошла против старых традиций. Что мешает сделать то же другим?

– Это невозможно… – прошептала Сольге и выбежала прочь. Она не видела, как Шо-Рэй, укутавшись в свой тёмно-синий, почти чёрный, плащ, бессильно опустился в кресло, как побледнел зашедший на крики и поднявший разлетевшиеся листочки Янкель.

К Хендрику в таком настроении она не пошла. Как доложить о новостях королю, тоже не знала. Нужно было спрятаться, успокоиться и немного подумать. Найти бы тихое место…

***

Небольшой кусочек крыши с самого детства служил Сольге убежищем от проблем. Здесь она пряталась от нянек, от учителей, от сверстников, которые могли бы стать ей друзьями, если бы, по примеру своих родителей, не считали её чудовищем и недоразумением, стоящим не дружбы и внимания, а хорошеньких тумаков.

Скат крыши Детского крыла, стена и край крыши главной части замка надёжно скрывали от любопытных глаз из любых окон, давали тень и, если хорошенько поджать ноги, прятали от дождя.

Сольге опёрлась спиной на стену, обняла колени и закрыла глаза. Как жаль, что нельзя просто зажмуриться, чтобы проблемы пропали вместе со светом. Впрочем, сейчас свет Сестёр был так ярок, что даже опущенные веки от него не очень-то спасали.

От мага, похоже, тоже было не укрыться. Как он нашёл это место, Сольге не знала, да и не особенно хотела знать. Может и по следам – пыли в нехоженых коридорах накопилось столько, что, казалось, будто они припорошены серым снегом. А может… Нет, не интересно. Нашёл и нашёл.

– Я думала, ты уже совсем не можешь встать.

Она не смотрела, но почти услышала, или почувствовала, как Шо-Рэй ухмыльнулся:

– Не хочу – не значит не могу. Берегу силы.

– Думаешь, придётся спасаться бегством?

– Не исключено. В вашем милом королевстве, кажется, принято сжигать таких, как я? Вот только я – тёмный, не дело Тьме – светить и греть.

– Шутишь…

– Только отчасти, принцесса, только отчасти.

Молчание затянулось.

– Я не знаю, что мне сейчас делать, Шо-Рэй, – призналась, наконец, Сольге.

– Как ты поступала обычно?

– Шла к королю… Да, я понимаю, что сейчас его лучше не тревожить, но надо что-то делать…

Она вздрогнула, почувствовав руку мага на своём плече.

– Прости меня, Сольге, я уже расстроил тебя и сейчас расстрою опять. Мне кажется, наступило такое время, когда никто и ничего не может сделать. Нам остаётся только ждать, чем всё это закончится. И надеяться, что закончится побыстрее.

Но Сольге сидеть и ждать не хотела. Оставив Шо-Рэя на крыше, она отправилась к единственному человеку, который имел сейчас хоть какую-то власть. К Байвин.

Принцесса с прекрасным и благостным лицом расхаживала среди палаток южан. По правую руку от неё шёл Питс, мальчишка с конюшни, по левую – Мийви, внучка кухарки. Не сказать, что они оба были довольны происходящим – дети южан щедро, как идущие следом служанки хлеб и сладости, раздавали этим двоим щипки и пинки исподтишка. Но бежать было некуда – Байвин крепко держала обоих за руки. К тому же, за слишком громкий писк или чересчур кислую мину каждый удостаивался быстрого злого взгляда всеобщей благодетельницы.

Сольге собрала всё своё самообладание и окликнула Байвин. Та, если даже и услышала, вида не подала. На второй оклик Бавин улыбнулась ещё шире подошедшей старухе с младенцем на руках и повернулась к Сольге спиной.

– Знай своё место, шавка. Не докучай госпоже, – прошипела ей на ухо долговязая девица из свиты принцессы и тут же состроила такую же как Байвин благостную мину – под ноги ей бросились дети, вырывая из рук блюдо с угощением, дёргая за рукава и подол платья. Благостность быстро слетела, сменившись оскалом, но девица старательно держала лицо – оскал достался Сольге:

– Убирайся! Ты здесь лишняя.

Можно, конечно, было попытаться снова. Добиться, чтобы Байвин выслушала. Хотя бы выслушала… Но для чего? И без того не особенно уверенная в правильности своего решения, Сольге осознала: принцессу ныне не интересовала ни судьба Октльхейна в целом, ни даже хотя бы замка со всеми его обитателями.

– Наш дом – ваш дом! – раздался на площади сладкий и приветливый голос Байвин. – Войдите же, укройтесь от беспощадного света, разделите с нами кров!

«Что она такое несёт?» – подумала Сольге, замешкавшись на пороге детского крыла на долю секунды. Обернулась, охнула и едва успела захлопнуть двери перед рвущимися внутрь чужаками. Да что ж за напасть!

***

Не первой была эта напасть, но далеко не последней.

Впервые это случилось вскоре после Посвящения. Сольге разбудило истошное птичье пение. Неведомая пичуга голосила так, словно из неё по одному выдёргивали все перья. Откуда взялась эта шальная птица, если все другие, каких всегда и повсюду было великое множество, попропадали – то ли попрятались, то ли жару не пережили? И с чего бы ей так вопить в то время, которое измученные светом люди считали ночью?

Птица голосила недолго. И исчезла так же внезапно, как появилась. А то, что октльхейнцы проснулись не так чтоб отдохнувшими и в скверном настроении, так это никого не удивило и не насторожило – почти каждый день одно и то же. Про пичугу никто и не вспомнил.

А она появилась снова. Хендрик, а он в то время уже поселился в Детском крыле, даже не поморщился во сне, а Сольге от этих воплей пряталась под подушкой. Всё повторилось: птица вскоре исчезла, почти каждый проснулся утомлённым и злым. Почти. С Хендриком же было все иначе – бодрее, чем тем утром, он давно себя не чувствовал. Только какая-то смутная тревога мешала ему радоваться вернувшимся силам, все ему хотелось куда-то идти, только куда именно – неизвестно.

К исходу дня всё вернулось, как было. И опять о птице никто не вспоминал. Пока не открылись Врата Альез.

Небольшая зелёная птичка, поменьше дрозда, но покрупнее воробья, сидела на окне и пела. Это были не истошные вопли, а нежная трель, зовущая, щемящая. От звуков её пурпурный свет Сестёр словно распадался на отдельные лучи: алые – Альез – острыми стрелами пронзали клубящиеся ярко-синие – Викейру – не смешиваясь, а словно наоборот, отталкиваясь друг от друга. Не мирил их даже спокойный серебристый взгляд Ночного глаза Рийин, как будто сам радовался освобождению.

Вот только откуда свет? Сольге помнила, что наглухо занавешивала окно. Она швырнула в птицу подушкой – спугнула. Кое-как вернула завесу на место и попыталась уснуть.

Тщетно. Стоило раздаться трели, как свет опять хлынул в комнату. И как бы Сольге ни старалась, избавиться от назойливой пичуги не выходило. Что ж, нельзя прогнать – можно попробовать поймать и, если не свернуть шею сразу, то посадить в клетку и спрятать подальше, в подвал, к примеру – пусть в темноте поголосит.

Сольге затаилась. Птица ждать себя не заставила. Стоило отойти от окна, как она уже прыгала по подоконнику. Красивая. Зелёные перья, яркие, как молодая трава в поле после дождя, а лапки и пёстрый узор на крыльях – голубые, как небо в самый ясный из осенних дней. И такой же, только тоньше и нежнее, узор на шейке, а клюв… Сольге опешила и выронила тряпку, которой собиралась ловить птицу. Клюва не было. На его месте было женское лицо, крохотное – разглядеть его было сложно, – но голова ночной певуньи точно была не совсем птичьей. В этом Сольге была готова поклясться.

Песня оборвалась, не начавшись: птица-нептица её заметила, злобно оскалилась и упорхнула. А Сольге без сил упала на кровать.

Проснулась она позже обычного. Хендрик сидел в изножье кровати и пытался одеться. Выходило у него плохо. Пальцы не слушались, упрямые шнурки не желали завязываться, ремень так и норовил выпасть из рук.

– Куда ты собрался?

– Мне надо идти, – на голос Сольге он даже не повернулся.

– Куда?

Хендрик нахмурился:

– Не знаю. Но надо идти… Ждут…

В этот миг силы его оставили.

Сольге никак не могла придумать, как отогнать птицу. Её не останавливали ни тяжёлые шторы, ни прибитый со всех сторон гобелен, ни придвинутый шкаф, ни даже попытка забить окно досками или заложить камнями. Стоило этой твари запеть, как все преграды между ней и комнатой исчезали. Сольге не высыпалась, ходила мрачная, с тенями под глазами. А птица не унималась. На все попытки отогнать – скалилась и пела громче и противнее. Иногда Сольге уставала бороться и просто разглядывала её, может быть, в поисках слабых мест, может быть, пыталась понять, кого ей напоминает это лицо. Разглядеть было почти невозможно, но Сольге готова была поклясться, что где-то её видела. Где?

Хендрик под эти ночные трели мирно спал. А утром все порывался куда-то идти.

– Меня ждёт моя Госпожа, – сказал он однажды.

– Разве не я твоя госпожа, Хендрик? Разве не я твой весенний цветок? – спросила Сольге.

Хендрик растерянно молчал. Потом просветлел лицом:

– Сольге! Мой весенний цветок! Конечно же! Это ты моя госпожа, куда же тогда я должен идти?

Он вернулся в постель, к ласкам и поцелуям Сольге, и до следующего утра не вспоминал ни о ком, кроме неё. К этому времени, если не считать утренних вспышек, силы совсем его оставили. Что же нужно было этой птице?

***

Оказалось, что Сольге не единственная, кто страдал по ночам. Человеколицая птица не посещала Янкеля, не пыталась пробить стену в комнате Шо-Рэя. Не обсуждали птиц на кухне, за исключением кур и уток, которых становилось всё меньше. Мирным сном спали конюхи и стражники, особенно последние. Сольге не знала, что думать: показаться ей не могло, но почему птицу слышала только она одна?

А потом пришла Улла. После изгнания Анисы отношения с матерью Хендрика у Сольге потеплели, но бесед они по-прежнему не вели. До сегодняшнего дня.

Улла вошла, прихрамывая, а на скуле у неё красовался огромный, налитый синяк.

– Уже которую ночь гоняю какую-то проклятую птицу. Ничего её не берёт, – то ли пожаловалась, то сообщила она. И замолчала, увидев, как изменилось лицо Сольге.

– Не смей говорить мне, архивариус Сольге, что эта тварь мешает спать моему сыну.