Текст книги "История Крестовых походов"

Автор книги: Екатерина Моноусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Итак, 13 апреля 1204 года один из величайших городов тогдашнего мира Константинополь без сопротивления капитулировал перед 15-тысячным войском крестоносцев. Жоффруа Виллардуэн, торжествуя, напишет:

«И знайте, что не было такого храбреца, чье сердце не дрогнуло бы, и казалось чудом, что столь великое дело совершено таким числом людей, меньше которого трудно и вообразить». (Кстати, Константин Ласкарь тоже бежал из столицы на Восток. А так как он не был официально коронован, да, собственно, и не успел поцарствовать, то, как правило, историки не вносят его в списки византийских императоров.) Но тут-то и начинается самое интересное, а вернее, самое мерзкое действо, которое только могло произойти при захвате города.

Никита Хониат, крупный чиновник константинопольского двора, великий логофет и начальник царской спальни, ставший свидетелем и хронистом этого трагического для греков события, в своей знаменитой «Истории» напишет:

«Не знаю, с чего начать и чем кончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди… Итак, прекрасный город Константина, предмет всеобщих похвал и повсюдных разговоров, был истреблен огнем, унижен, разграблен и лишен всего имущества, как общественного, так и принадлежавшего частным лицам и посвященного Богу, бродяжническими западными племенами, большею частию мелкими и безвестными, соединившимися между собою для разбойнических морских наездов и двинувшимися против нас под благовидным предлогом небольшого уклонения от предпринятого будто бы пути на помощь Исааку Ангелу и сыну, которого он, к несчастию, родил на погибель отечества и которого они привезли с собою как самого отличного и самого дорогого своего спутника. Сонливость и беспечность управлявших тогда римским государством сделали ничтожных разбойников нашими судьями и карателями!

Обо всех этих событиях с царственным городом не было предуказано никаким знамением, ни небесным, ни земным, какие прежде во множестве являлись, предвещая людям бедствия и смертоносные наваждения зол. Ни кровавый дождь не шел с неба, ни солнце не обагрялось кровию, ни огненные камни не падали из воздуха, ни другого чего-либо необыкновенного в каком-нибудь отношении не было заметно. Многоногая и многорукая правда, не шевельнув пальцем, подкралась к нам совершенно беззвучными шагами и, напавши на город и на нас, как неутомимая карательница, сделала нас злосчастнейшими из людей. В тот день, когда город был взят, грабители, врываясь в обывательские дома, расхищали все, что находили в них, и затем пытали домовладетелей, не скрыто ли у них чего-нибудь еще, иной раз прибегая к побоям, нередко уговаривая ласкою и вообще всегда действуя угрозами. Но, так как жители, разумеется, одно имели, а другое показывали – одно выставляли на глаза и отдавали, как свое имение, а другое сами грабители отыскивали; так как, с другой стороны, латинские солдаты не давали поэтому пощады никому и ничего не оставляли тем, у кого что-нибудь было; так как они не хотели иметь с покоренными общения даже в пище и содержании, но держали себя в отношении к ним высокомерно, несообщительно, – не говоря o других обидах, обращали их в рабство или выгоняли из дому, то вследствие всего этого полководцы их решили предоставить городским обывателям свободу по желанию удалиться из города. Собравшись обществами, жители потянулись таким образом из города – в изорванных рубищах, изможденные невкушением пищи, с изменившимся цветом тела, с мертвенными лицами и глазами, обливавшимися кровью, потому что в то время плакали более кровью, чем слезами. А поводом к плачу для одних была потеря имущества, другие, не принимая в расчет потерю его, как еще не великую беду, оплакивали похищение красивой дочери-невесты и растление ее или сокрушались потерею супруги, и вообще всякий, идя по дороге за город, имел довольно причин к горести…»

Алчный смерч в лице крестоносцев сметал все на своем пути. А ведь среди них были далеко не одни простые рыцари и оруженосцы. Знатные графы и бароны, а с ними и венецианские купцы словно соревновались в жадности и изощренности в грабежах. Разоренными оказались даже могилы византийских василевсов, включая саркофаг императора Константина I. Оттуда были похищены все драгоценности. Воины Христа громили церкви, растаскивая любую утварь, где усматривали хотя бы намек на драгоценный металл. Они хладнокровно разбивали раки с мощами святых и хватали, хватали, хватали… серебро, золото, драгоценные камни. Святые же реликвии, по выражению Никиты Хониата, просто выбрасывали «в места всякой мерзости»…

Не избежал чудовищного разграбления и главный константинопольский собор Святой Софии. Оттуда в буквальном смысле были вывезены «священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, притворы и врата». Главный византийский хронист падения столицы напишет, что в пьяном азарте «ревнители христианской веры» заставляли танцевать на главном престоле обнаженных уличных женщин и дополнительно осквернили храм, введя в него лошадей и мулов, чтобы вывезти награбленное добро. «Не пощадили, – восклицает Хониат, – не только частного имущества, но, обнажив мечи, ограбили святыни Господни…»

Одна из латинских хроник, повествующая о варварских действиях крестоносцев при взятии византийской столицы, была так и названа «Константинопольское опустошение». За три дня безудержного разбоя рыцари убили несколько тысяч константинопольцев. Они поджигали дома, насиловали женщин, разрушали великолепные памятники искусства. Три дня пьяной вакханалии превратили прекрасный город в пепелище.

Рыскавшие по несчастному городу отряды военных имели, однако, в своем черном деле и достойных конкурентов. Не менее ретиво шныряли повсюду пронырливые католические попы. В отличие от грабителей в латах, тащивших все подряд, воры в сутанах охотились целенаправленно. Для них главным было добыть бесценные константинопольские реликвии. История, как известно, хранит имена не только героев. Так, монах Гунтер Пэрисский в «Истории завоевания Константинополя» донес до нас имя своего «коллеги по цеху», настоятеля одного из базельских монастырей, аббата Мартина Линцского.

Не знаем ничего о его аббатских достоинствах, а вот грабителем он оказался изощренным. Присоединившись к одной из рыцарских банд, священнослужитель проник с ней в знаменитый константинопольский монастырь Пантократора и, трясясь от нетерпения, приступил к «богоугодному делу». Вот как живописал действия настоятеля Гунтер Пэрисский: Мартин «тоже стал подумывать о добыче; чтобы не остаться ни с чем там, где все обогащались, он вознамерился протянуть свои освященные руки для грабежа… В то время как многие паломники (!) ворвались вместе с ним в церковь и стали жадно хватать… золото, серебро и всевозможные драгоценности, Мартин… обшаривал самое потаенное место, указанное ему запуганным греческим священником, который желал, чтобы святыня попала, по крайней мере, в руки лица духовного. Аббат Мартин поспешно и жадно погрузил туда обе руки; он стал стремительно ощупывать сокровища, наполняя благочестивым краденым свои карманы…»

Не канули в прошлое имена и некоторых других воров, а в мирное время – высокопоставленных слуг Господних. Неизвестный хронист из Пруссии зафиксировал историю о том, что перед гальберштадтским епископом Конрадом, когда он возвращался в 1205 году из похода домой, катили переполненную телегу, едва вмещавшую бесчисленные константинопольские реликвии. Во многих документальных свидетельствах той поры проходит мысль о том, что почти все западноевропейские храмы и монастыри украсились и обогатились похищенными византийскими реликвиями.

Дотошные церковники по окончании войны составляли списки священной утвари и других святых предметов, которые они вывезли из столицы Византии. Каждый, разумеется, вел свой подсчет. Эти разрозненные описания свел воедино в 70-х годах уже XIX века французский ученый Риан, тоже, между прочим, католик. Так родилась то ли книга, то ли каталог с немудреным названием «Священная константинопольская добыча».

Есть и безымянный русский свидетель константинопольского погрома, написавший «Повесть о взятии Царьграда фрягами». (Фрягами в Древней Руси называли итальянцев.) Эта повесть, в свою очередь, вошла в Новгородскую первую летопись старшего извода (XIII–XIV века). Ее автор, по-видимому новгородец, явно был в Константинополе либо во время изображаемых событий, либо вскоре после них. И если византиец Никита Хониат, по понятным причинам, яростно негодовал по поводу сотворенного захватчиками, то русич был относительно беспристрастен и объективен. Но и он напишет: «Церкви в граде и вне града пограбиша все, им же не можем числа, ни красоты их сказати».

Что уж тут говорить, если сам Жоффруа Виллардуэн, который в своем хвалебном труде «Завоевание Константинополя» старался всячески смягчить бесчинства соратников, не мог скрыть восторга от невиданной константинопольской добычи. Уронив для приличия крокодиловы слезы об участи «этих прекрасных церквей и богатых дворцов, пожираемых огнем и разваливающихся, и этих больших торговых улиц, охваченных жарким пламенем», маршал Шампанский становится более деловит. Мы «не могли сосчитать» захваченное «золото, серебро, драгоценные камни, золотые и серебряные сосуды, шелковые одежды, меха и все, что есть прекрасного в этом мире». А дальше его все же переполняет гордость за то, что такому грабежу не было ничего равного со дня сотворения мира.

Бонифацию Монферратскому достался целый императорский дворец Буколеон. Его название пошло от барельефа, изображавшего бой льва с быком. Французы трансформировали греческое наименование в «Львиную пасть». Вот хроника от Виллардуэна: «Маркиз Бонифаций Монферратский проскакал вдоль всего берега, прямо к дворцу «Львиная пасть». И когда он прибыл туда, дворец был ему сдан с тем, что всем, кто в нем был, сохранят жизнь. Там увидели многих самых знатных дам на свете, которые укрылись во дворце; увидели там сестру короля Франции, которая некогда была императрицей, и сестру короля Венгрии, которая тоже некогда была императрицей, и множество других знатных дам. О сокровищах, которые были в этом дворце, и не рассказать, ибо их там имелось столько, что не было им ни числа, ни меры». Предводитель крестоносцев не только присвоил все дворцовые богатства, но и сделал своей женой принцессу Маргариту, дочь венгерского короля Беллы III и вдову бывшего византийского императора Исаака Ангела.

Упоминавшийся уже рыцарь Робер де Клари будет в своих «захватнических» описаниях более лаконичен, сообщив, что ими были собраны «две трети земных богатств».

Что ж, ему и полагается быть скромнее – все-таки не маршал, пусть даже Шампани. Да что там маршал, сам папа римский Иннокентий III, вдохновитель и инициатор Четвертого крестового похода, разразился лицемерным пастырским письмом. Его якобы возмутили разбойные действия христовых воинов. Они предпочли, – негодует папа, – земные блага небесным, не освобождение Иерусалима, а завоевание Константинополя. «Вы обобрали малых и великих… протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии…»

А Палестина, принадлежащая в то время египетской династии Айюбидов, переживала свои распри и раздоры, которые вспыхнули после смерти основателя этой династии, знаменитого Саладина, султана Египта и Сирии, полководца и мусульманского лидера XII века. Казалось, для крестоносцев наступил самый удобный момент, чтобы вновь поднять свое знамя на Святой земле. Но в этот раз она освободителей так и не дождалась…

«На берег дурацкий ведет ум ребятский…»
Крестовый поход детей
1212

Верить или не верить в библейскую историю о расступившемся перед Моисеем море – личное дело каждого. Но тысячи детей, которые, распевая гимны, шли по улицам Марселя прямо к морю, несомненно, в нее верили. Они были уверены, что море расступится перед ними, – ведь путь их лежал в Святую землю, которая томилась под игом неверных, и позади осталось столько опасностей и лишений… Жители города, потрясенные видом этого «потешного» войска, тоже ждали чуда. Но море молчало. Огромное и синее, оно терялось за горизонтом, и в этой бескрайней дали таяла, как дымка, мечта о далекой земле и подвигах во имя Всевышнего, которые им так и не суждено будет совершить…

«…Случилось то сразу после Пасхи. Еще не дождались мы Троицы, как тысячи отроков тронулись в путь, покидая кров свой. Иные из них едва на свет появились, и минул им только шестой год. Другим же впору было выбирать себе невесту, они же выбрали подвиг и славу во Христе. Заботы, им порученные, они позабыли. Те оставляли плуг, коим недавно взрывали землю; те выпускали из рук тачку, их тяготившую; те покидали овец, рядом с которыми сражались против волков, и думали о других супостатах, магометанской ересью сильных… Родители, братья и сестры, друзья упорно уговаривали их, но твердость подвижников была неколебима. Возложив на себя крест и сплотившись под свои знамена, они двинулись на Иерусалим… Весь мир называл их безумцами, но они шли вперед…»

Крестовый поход детей

Так писал современник этого похода – пожалуй, самого необычного в истории крестоносного движения. Как ни странно, хронисты прошлого, подробно протоколировавшие многие события тех лет, почти обошли его вниманием. Пара строчек, иногда полстраницы – и это притом, что, как минимум, пара десятков средневековых авторов видела происходящее собственными глазами!

Позже, обрастя кучей домыслов, он подарит сюжет многим фантастическим книгам. В самой гуще давних событий окажется юный «Крестоносец в джинсах», придуманный нидерландской писательницей Теа Бекман. А Билли Пилигрим, герой автобиографического романа Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», сделает своего создателя знаменитым. Трусоватого «дурочка» Билли ожидают самые невероятные события – и похищение инопланетянами, и путешествие во времени, и ужасы психлечебницы… По сравнению с этим, участие в богоугодном походе и впрямь кажется детским лепетом.

Впрочем, молодые «пилигримы», бредущие знойным летом 1212 года по дорогам Франции и Греции, почитали свою миссию вполне серьезной. Слова хрониста о том, что «…в означенную эпоху была предпринята смехотворная вылазка: дети и несмышленые люди поспешно и необдуманно выступили в крестовый поход, движимые скорее любопытством, нежели заботой о спасении души», – показались бы им смертельным оскорблением. Участники босоногой процессии были облачены в простые холщовые рубахи поверх коротких штанов (так предпочли одеться и многие девочки). Спереди каждому нашили матерчатый крест – как у взрослых – красный, черный или зеленый. Головы были, как правило, ничем не покрыты, а солнце палило нещадно. Лишь изредка налетал, неведомо откуда, легкий ветерок, вздымая пестрые знамена с изображением Иисуса Христа и Богородицы. Тогда дети прибавляли шагу, и звонкоголосые звуки гимнов, славивших Бога, разносились далеко по округе…

Вандомский «гитлерюгенд»

…Все началось в 1200 году в крошечной деревушке Клуа. На свет появился крестьянский мальчик, которого крестили Этьеном. Счастливая мать, принимая малыша из рук священника, и не подозревала, что за чудо-ребенка даровал ей Господь. Впрочем, окрестности Орлеана, где расположена деревня, богаты на чудеса. Десятилетия спустя здесь явится миру Орлеанская дева, чтобы подарить своим соотечественникам великую победу над ненавистными англичанами. Но у маленького Этьена были совсем другие враги – магометане. Разумеется, он никогда их не видел, но вместе со всеми исправно возносил молитвы за тех, кто полег в Святой земле, и за тех, кто томился в застенках мусульман… Как и Жанна д’Арк, набожный пастушок чуть чаще своих сверстников бывал в церкви и всегда плакал во время литургий. А когда в апреле в День святого Марка торжественным ходом по улицам проносили обвитые черной холстиной кресты, его нежную душу переполнял настоящий экстаз. Переносясь мысленно в Святую землю, он яростно клял неверных и жаждал праведной мести.

И вот ему исполнилось 12. Уже не мальчик, но еще и не муж – самое время для того, чтобы «из искры возгорелось пламя». Такой «искрой» оказалась весьма необычная встреча. Как-то майским полднем к Этьену подошел монах-пилигрим, идущий из Палестины, и попросил подаяния. Впрочем, кое-кто из хронистов утверждает, что мальчик просто-напросто уснул, разморенный жарой. Скорее всего, именно так оно и было, ибо то, что произошло дальше, вряд ли могло случиться наяву.

А случилось вот что. Разумеется, благочестивый пастушок поделился со странником последним куском хлеба.

И, чтобы хоть как-то отблагодарить доброго отрока, тот начал рассказывать ему о заморских чудесах и подвигах. Но в самом неожиданном месте монах прервал свой рассказ. Ибо, сказал он, дальнейшие великие деяния в Святой земле суждено свершить ему, Этьену, во главе невиданного доселе крестового похода. Его участниками должны были стать лишь невинные дети – ведь «от уст младенцев исходит сила на врага». Не нужно ни оружия, ни доспехов – только слово Божье в их устах…

«Кто ты?» – спросил путника Этьен. «Иисус Христос», – был ответ. Затем монах передал мальчику свиток – письмо к королю Франции с призывом созвать детский крестовый поход. И то ли ушел прочь, то ли растворился в воздухе – а может, Этьен просто-напросто проснулся от громкого блеяния своих овец. Впрочем, овцы более его не интересовали. Всевышний повелел стать героем – и он станет им, чего бы это ему ни стоило! В конце концов, разве не пастух Давид победил великана Голиафа? Да и «сон в летнюю ночь» был вовсе не сном – иначе как оказался в его руке этот таинственный свиток? Что на нем начертано, Этьен, по причине неграмотности, прочесть не сумел. Не помогли ему в этом ни родители, ни соседи. Стало быть, надо идти к королю! И, связав в узелок кое-какие вещи, Этьен отправился в путь.

Он спешил в Сен-Дени – в аббатство святого покровителя Франции. Туда стекаются толпы паломников, там он найдет верных солдат для святого дела. Но оказалось, что в Сен-Дени он пришел с уже немалым войском. Во всех городках и деревнях, где он останавливался, к нему присоединялись десятки ребят – от мала до велика. К слову сказать, большинство современных исследователей считают, что в эту крестоносную армию вступали далеко не только маленькие дети – ведь латинским словом «pueri» (мальчики) в те времена часто называли простолюдинов. Подтверждает это и хронист: «В эту экспедицию отправились дети обоего пола, отроки и отроковицы, да не только малые дети, но и взрослые, замужние женщины и девицы – все они шли толпами с пустыми кошельками, наводнив не только всю Германию, но и страну галлов и Бургундию…»

Но пока Этьен в Сен-Дени. Он больше не заикается, робея перед толпой, не путается в словах. Тот тут, то там он произносит пылкие речи: взрослые рыцари погрязли в разврате, и милость Божью могут заслужить только безгрешные дети. Пройдя по воде, «аки посуху», они отберут у неверных «Святой Гроб», навсегда избавив Иерусалим от тяжкого ига. В доказательство своего чудесного избрания мальчик поднимал над головой свиток, врученный Спасителем. Вспоминал о множестве чудесных знамений, поданных ему свыше. Рассказывал, как накануне явления Христа его стадо забрело в пшеницу. Он хотел выгнать овец хворостиной – но те вдруг рухнули перед ним на колени! «Так и неверные падут пред нами ниц!» Хронисты утверждают, Этьен и сам совершал чудеса: от прикосновения его рук слепые прозревали, а калеки начинали ходить…

Пройдет совсем немного времени, и он станет разъезжать по стране, окруженный телохранителями, в повозке, устланной коврами, – что, видимо, и позволит одному из современников назвать его «рано возмужавшим негодяем и гнездилищем всех пороков». Впрочем, столь шикарная экипировка только добавит ему авторитета в глазах сверстников. Отринув заповедь «не сотвори себе кумира», они станут внимать Этьену с горячей и искренней верой. Он говорил им о том, о чем они сами давно мечтали, – словно небесный елей лился на неокрепшие души, теша честолюбие и щекоча нервы. Из уст в уста передавались рассказы о мальчике-чудотворце, и готовность послужить святому делу скрепляли самые «страшные» клятвы.

«Теперь все служило добрым предзнаменованием для детского похода: плодовитость лягушек, столкновения собачьих стай, даже начинающаяся засуха, – пишет исследователь Константин Купченко. – То там, то здесь появлялись „пророки“ 12, 10 и даже 8 лет от роду. Все они твердили, что посланы Этьеном, хотя многие из них в глаза его не видели. Все эти пророки тоже излечивали бесноватых и творили другие чудеса…

Детвора формировала отряды и маршировала по окрестностям, повсюду вербуя новых сторонников. Во главе каждого шествия, поющего гимны и псалмы, находился свой пророк, за ним несли орифламму – копию стяга святого Дионисия. Дети держали в руках кресты и зажженные свечи, размахивали курящимися кадильницами.

А какое это было заманчивое зрелище для детей знати, которые наблюдали торжественный ход сверстников из своих замков и домов! А ведь почти у каждого из них в Палестине сражались дед, отец или старший брат. Кто-то из них погиб. И вот – возможность отомстить неверным, стяжать славу, продолжить дело старшего поколения. И дети из знатных семей с энтузиазмом включались в новую игру, стекались под знамена с изображениями Христа и Девы. Иногда они становились вожаками, иногда вынуждены были подчиняться худородному сверстнику-пророку…»

До сих пор историки не сошлись во мнении, был ли Этьен, как сказали бы мы, «PR-проектом» Святого престола, или просто папа железной хваткой уцепился за идею нового крестового похода. Так или иначе, Иннокентий III ничего не сделал, дабы остановить безумную затею детворы. Напротив, заявив: «Эти дети служат укором нам, взрослым: пока мы спим, они с радостью выступают за Святую Землю», – он благословил средневековый гитлерюгенд на богоугодное дело.

Местом сбора был объявлен Вандом, в аббатстве которого, среди прочих сокровищ, хранилась слеза, якобы обронённая Христом у могилы Лазаря. Со всех концов страны собрались здесь тысячи детей и подростков. С ними вместе под знамена вставали монахи и священники, и конечно – преступный сброд всех возможных мастей, от воров до падших женщин. Блеск богатств мифического Востока не застил им глаза – с них вполне достаточно было и хорошо экипированных отпрысков знатных семей…

И вот «разношерстная» армия уже готова выступать. Тем более что его величество Филипп-Август, которому был адресован загадочный свиток, поначалу одобрил предприятие. Не то чтобы он слишком поверил в возможность чуда – скорее надеялся, что детский энтузиазм сумеет вновь поднять их отцов на борьбу с неверными. Но на всякий случай король все же решил обратиться к богословам Парижского университета. Те, в отличие от папы, вынесли такой вердикт: во что бы то ни стало вернуть детей по домам, ибо их поход вдохновлен Сатаной. И Филипп-Август издал эдикт, повелевающий детям немедленно разойтись по домам.

Не тут-то было! Домой вернулись лишь трусы. Более того – к армии Этьена примыкали все новые и новые бойцы. По всей стране «стоял стон несчастных родителей. Забавные торжественные детские шествия по округе, столь умилявшие взрослых, превратились в повальное бегство подростков из семей. Редкие семьи в своем фанатизме сами благословляли детей на гибельный поход. Большинство отцов пороли своих отпрысков, запирали в чуланах, но дети перегрызали веревки, подкапывали стены, ломали замки и – убегали. А те, кто не смог вырваться, бились в истериках, отказывались от пищи, чахли, заболевали. Волей-неволей родители сдавались… Когда отряды с пением, знаменами, крестами бодро и торжественно проходили через города и деревни, направляясь в Вандом, только замки и крепкие дубовые двери могли удержать сына или дочь дома. Словно чума прошлась по стране, унося десятки тысяч детей…»