Текст книги "И имя ей... (СИ)"
Автор книги: Екатерина Ларина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Виль.
– Научишь?
Так началась их дружба.
4.
Приняли Виля в личную гвардию баронессы. Была и такая. Если просто баронская гвардия занималась вопросами правопорядка в баронстве, то личная гвардия – охраной баронского дома и баронессы как таковой.
Бард очень удивился, когда узнал, насколько всё серьезно поставлено у них с охраной. Круглосуточное дежурство, на каждом этаже по три патруля, во дворе не менее десяти человек. Ворота всегда закрыты. Даже те, которыми пользуется прислуга. Отдельная стража в комнате у покоев баронессы. Из дома с ней выезжает не менее десяти человек, даже если это прогулка по городу.
– Есть повод волноваться? – попытался выяснить Виль.
– Слава богу, нет, – улыбнулся Хенрик, который и был начальником личной гвардии. – Но так спокойнее.
Немного прояснила ситуацию разговорчивая Марта. Семь лет назад на прогулке на Гризельду и её брата, унаследовавшего баронскую корону, напали разбойники (или не разбойники, да кто ж теперь скажет). Положили немногочисленную стражу, убили барона, а баронессу серьезно ранили. Она долго оправлялась от случившегося. С того времени у Гризельды пропал голос. Так что теперь баронессу берегут.
Уже на второй день Виля поставили в караул к покоям баронессы.
– Сидишь? – Гри вышла из своей комнаты. В ее покои можно было попасть только через комнату с караулом. Или через окно. Для умеющих летать. – А второй где?
– А должен быть? – Вилю тоже показалось странным отсутствие напарника. Но может, так принято?
– Еще как. Ну, Хенрик...– Гри сощурилась, будто придумывая пытки седовласому за его оплошность. – Я с ним поговорю. Где виуэла?
Такой резкий переход Виля немного удивил.
– Так вроде караул. Какая музыка...
– Хорошая. Подожди, я сейчас, – и Гри скрылась за дверью спальни.
– Будто бы я уйти могу, – пробурчал бард.
– Ты что-то сказал? – баронесса уже вернулась, держа в одной руке бутылку вина, а в другой виуэлу. Виль отрицательно качнул головой. – Пить будешь?
Он приподнял бровь.
– Золотистое. Из Ангерского виноградника, – искушающе протянула девушка. Он только присвистнул. Виноградник был небольшой, вина производил мало, но о нем ходили легенды. Пока Вилю пробовать такое не приходилось.
– А это нормально, пить со своей охраной?
– Нормально. Когда не получается заснуть, только вино и помогает. А одной пить нехорошо.
– И часто заснуть не получается? – бард был не против вина, но пристрастие молодой девушки к хмельному его смутило.
Баронесса пожала плечами:
– В полнолуние. Не бойся. Если спаивать меня не будешь, да еще и споешь, мне одного бокала хватит.
– Наливайте, – девушка огляделась в поисках стаканов. Они нашлись на столике рядом с графином.
– Держи, – Вилю была вручена виуэла, а баронесса принялась разливать вино. – Ты обещал мне балладу. Сочинил? – Все же ей была свойственна аристократическая бесцеремонность с нижестоящими.
– Сочинил, – бард глотнул вина. Мдаа, о таком стоит слагать легенды. – Спеть?
– Еще спрашиваешь, – она плюхнулась во второе кресло. – Не печку ж топить виуэлу приволокла.
Чуть улыбнулся – и как её манерам в детстве учили? – подстроил виуэлу.
Я пел о богах, и пел о героях, о звоне клинков, и кровавых битвах;
Покуда сокол мой был со мною, мне клекот его заменял молитвы.
Но вот уже год, как он улетел – его унесла колдовская метель,
Милого друга похитила вьюга, пришедшая из далеких земель.
И сам не свой я с этих пор, и плачут, плачут в небе чайки;
В тумане различит мой взор лишь очи цвета горечавки;
Ах, видеть бы мне глазами сокола, и в воздух бы мне на крыльях сокола,
В той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около:
Стань моей душою, птица, дай на время ветер в крылья,
Каждую ночь полет мне снится – холодные фьорды, миля за милей;
Шелком – твои рукава, королевна, белым вереском – вышиты горы,
Знаю, что там никогда я не был, а если и был, то себе на горе;
Если б вспомнить, что случилось не с тобой и не со мною,
Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя;
Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой;
В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны и пьянее лета:
Просыпайся, королевна, надевай-ка оперенье,
Полетим с тобой в ненастье – тонок лед твоих запястий;
Шелком – твои рукава, королевна, златом-серебром – вышиты перья;
Я смеюсь и взмываю в небо, я и сам в себя не верю:
Подойди ко мне поближе, дай коснуться оперенья,
Каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье;
Шелком – твои рукава, королевна, ясным месяцем – вышито небо,
Унеси и меня, ветер северный, в те края, где боль и небыль;
Как больно знать, что все случилось не с тобой и не со мною,
Время не остановилось, чтоб в окно взглянуть резное;
О тебе, моя радость, я мечтал ночами, но ты печали плащом одета,
Я, конечно, еще спою на прощанье, но покину твой дом – с лучом рассвета.
Где-то бродят твои сны, королевна;
Далеко ли до весны в травах древних...
Только повторять осталось – пара слов, какая малость -
Просыпайся, королевна, надевай-ка оперенье...
Мне ль не знать, что все случилось не с тобой и не со мною,
Сердце ранит твоя милость, как стрела над тетивою;
Ты платишь – за песню луною, как иные платят монетой,
Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя и на свете нету...
Ты платишь – за песню луною, как иные – монетой,
Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя и на свете нету...
– Это не то, что ты обещал, – она не поднимала глаз от стакана.
– Извини, – пожал плечами, потянулся за бутылкой. – Вина?
– Да.
****
– Покажииии, ну покажиии, – Виль крепко удерживал полы куртки одной рукой, а второй пытался прекратить поползновения женских рук, кои с удивительным упорством пытались эту куртку с него снять или хотя бы под нее забраться.
– Нет!
Но руки не сдавались, проворно пробежав пальчиками по спине мужчины:
– Это здесь? Или здесь?
– Ай! – восклицание не достойное воина, но сдержать его не получилось. – Ты что делаешь?!
Виль вскочил со стула и прижался спиной к стене, плотно запахнув куртку и обхватив себя руками. Ну чисто девушка, которую домогается пьяный матрос, – пронеслось в голове. Хуже всего, что Гри совершенно не понимает, как действуют на него её прикосновения. Да и вообще вся она – немного пьяная, раскрасневшаяся, с растрепавшимися волосами.
– Тебе что, жалко? Обещал же научить, – она обиженно надула губки.
– Но не тогда, когда ты пьяная. И не на себе. Болевые точки – это не игрушки. Нажмешь не туда, а я калекой на всю жизнь останусь. Будешь потом за мной ухаживать?
Гри как-то очень серьезно на него посмотрела. Так, что у Виля закрались сомнения – так ли уж она пьяна, как хочет показать.
– Нет, не буду. Если с тобой что-то такое случится по моей вине, я спрыгну с башни, – мужчина аж подавился. Но не успел среагировать на эту в высшей степени странную реплику, как баронесса расплылась в совершенно пьяной улыбке и с маниакальным блеском в глазах заявила: – А пойдем-ка на башню!
– ...
– Ну, мне тебя тащить? – оглянулась уже у дверей на Виля, которому прыгать как-то пока не хотелось.
– А зачем? – спросил осторожно.
– А за тем, – и скрылась в коридоре. Пришлось следовать за ней – не оставлять же без присмотра.
Вход в угловую башню располагался недалеко, за поворотом. Винтовая узкая лестница совсем скоро привела наверх.
– Марк, мы здесь немного побудем. Можешь спуститься пока, если надо, – мужчина на посту прекрасно понял, что это приказ. Ловко нырнул в люк и был таков.
– Смотри, – Гри запрокинула голову и развела руки в стороны, будто стремясь обхватить весь небосвод.
– На что смотреть? – Виль деловито оглянулся. Башенка была невысокой, скорее дань прошлому, чем действительно оборонительное сооружение. Но всё же была выше всех зданий в городе. И вид залитых светом лун домов и небольшого видимого участка залива завораживал. Но не на красоты природы же она позвала его любоваться?
Оказалось, всё же на красоты.
– Как на что? На Мирь, на Эль, на небо, на город. Ведь это же красиво? – в желтом свете Мирь было хорошо видно, как девушка, склонив голову к плечу, с самым серьезным выражением ждет ответа. Будто только его мнение здесь было решающим. Красиво – значит, красиво. Ужасно – значит, ужасно.
– Прекрасно, – тихо, почти неслышно и не отрывая от нее взгляд.
Грустная улыбка искривила её губы:
– Да, прекрасно...А мне хоть волком вой. Пойдем, – и она быстро и легко скрылась в люке.
И что это было? Виль уже совсем ничего не понимал.
– Виль, иди, помоги мне, – пришлось ему зайти к ней в спальню. Комната была большой, чего еще ожидать от баронских покоев. Но полупустой. Большая кровать, небольшой книжный шкаф, бюро с письменными принадлежностями, почти пустой туалетный столик с зеркалом и небольшой диванчик. Рядом с последним и стояла Гри, окидывая его оценивающим взглядом. Виль быстро прогнал пошлые мысли. Ясно же, что девушка ни о чем таком не думает (а жаль!) и, кажется, вообще не подозревает, как её вид действует на мужчину.
– Давай ты с этой стороны, а я с той, – и наклонилась.
О чем она?! Непослушные мысли вновь принялись галопировать в голове, подкидывая такиииие картинки...
– Что делать надо? – пришлось откашливаться, чтобы выдавить из себя хотя бы эту фразу.
Гри выпрямилась и заправила выбившиеся из косы пряди за ухо. А Виль в очередной раз задался вопросом – что она носит под рубашкой? Явно не жесткий корсет, она слишком пластично двигается. Но что-то там есть. Вот бы познакомиться с чудом портновского искусства.
– Тащить его, конечно.
– Куда? – на более развернутые ответы и вообще мыслительную деятельность он был сейчас не способен.
– В ту комнату, – и она ткнула пальчиком Вилю за спину, чуть удивленная его недогадливостью.
– А зачем? – на рубашке Гри расстегнулась еще одна пуговка. Видно было полушария груди, поддерживаемые чем-то белым.
– Мне на стуле сидеть неудобно, – она тяжело вздохнула. Мужчина старался на грудь не смотреть, но взгляд все равно соскальзывал. – Это страже надо на посту не спать, а я хочу с удобствами тебя послушать. Ты же мне споешь?
– А...Ну да, – Виль тряхнул головой. – Но я его и сам утащу.
Диванчик был небольшой и легкий. Или показался таким из-за разбушевавшейся крови мужчины.
Остаток вечера и часть ночи они так и провели в караулке. Виль пел. Баронесса слушала и, время от времени, отпивала вино из бутылки. Рубашку она так и не застегнула. Бард все гадал – специально или действительно, захмелев, не заметила? Но на какие-то действия не решился. В итоге, Гри на диванчике заснула. Пришлось снимать с нее сапоги и укладывать в кровать. Не сдержался и все же рассмотрел ее белье – что-то типа корсета из плотной белой ткани со шнуровкой спереди.
Когда он выходил из спальни, девушка лежала, обнимая подушку, и чему-то улыбалась.
***
Побежали дни. Понеслись как бешеные волки, загоняя добычу. Этот взгляд, эти плечи. Движенья стана, движенья губ, взмах ресниц, смех. Прикосновения.
Виль трижды проклял себя, а потом еще с десяток проклятий добавил, за то, что согласился обучить Гризельду. Как это просто казалось вначале и как невыносимо стало после пяти минут наедине.
Манекены, выпрошенные у портнихи под честное слово. Что может быть проще? Нарисовал точки, показал, выучила. Во что превратились их уроки? В игру? Но девушка казалась столь открытой и наивной. Или действительно, только казалась?
Её прохладные или горячие пальцы на теле, нащупывающие указанные точки. Кто сказал, что это будет приятно? Никто. Просто захотелось. Хоть так.
Это было приятно? Нет. Это было мучительно. Потому что кроме этого – ничего.
Легкие прикосновения, жесткие.
Ищет.
Исследует.
Пальцы.
Ладонь.
Горячая ладонь.
Стиснуть зубы и попытаться улыбнуться. Потому что в ответ спокойный взгляд. Он ли, манекен ли...
Да, здесь... Нет, левее...
Мало? Показать на тебе?
Можно отказать. Можно. Но...
Шелк рубашки под пальцами.
Шелк кожи.
Не смущается, не краснеет. Взгляд не туманится. Пытка...
Но какая сладкая пытка.
Сначала занятия были раз в неделю. Но Виль сам не заметил, как они стали встречаться каждый день. Болевыми точками не ограничились. Стал передавать все знания таинственного боевого искусства И-лынь, полученные в свое время от учителя Зы. Бард три года провел под крышей его дома. Убирал, готовил, учился. И до сих пор считает, что ему невероятно повезло.
Повезло, что в Восточной империи был переворот. Повезло, что Эрхуалад Загроын, третий ассые из Серебряного клана, смог скрыться. Повезло, что простой восточник Эрх Зы выбрал местом жительства маленький городок на Великой реке королевства. И вдвойне повезло матросу торгового барка "Синяя Роза", помогшему восточнику покинуть родные, но такие негостеприимные берега.
Хотя Эрхуалад везением всё случившееся не считал.
А ночи? Эти бессонные ночи под ее дверьми? И это после вечеров, когда она обязательно выходила и просила его что-нибудь спеть.
И он пел. Озорные, печальные, мрачные, даже пошлые. Только не о любви. Потому что ему казалось, что она сразу все поймет. И тогда не будет даже той малости, что у него есть.
На другой исход Виль и не надеялся. Гризельда была слишком отрешена от взаимоотношений мужчина-женщина. Иногда складывалось впечатление, что об этой стороне жизни она вообще понятия не имеет. И если сначала он думал, что у нее просто есть где-то в неведомых далях возлюбленный, которому она хранит верность и именно поэтому поддерживает со всеми мужчинами дома такие ровные дружеские отношения, то потом понял – нет у нее никого.
Вся личная гвардия состояла из мужчин за тридцать и женатых. И отношение у всех к ней было не просто как к любимой госпоже, но как к младшей сестре или дочери. Один Виль выбивался из этого ряда. Когда он намекнул на это Хенрику, тот только усмехнулся и, потрепав барда по плечу, посоветовал не забивать голову.
То, что его сватают баронессе, Виль понял почти сразу. Как и то, что Гризельда про это не подозревает, да и вовсе не склонна относиться к нему как к мужчине. Как к другу – да, но как к любовнику... И бард не мог через это перешагнуть и даже не предпринимал попытки ее соблазнить. Никогда до этого не относился так к женщинам. До дрожи в пальцах хотел ее и боялся обидеть любым действием.
***
– Полнолуние... – мягкие серые домашние штаны, белая рубашка, бутылка вина в руках, кудрявое облако распущенных волос.
Три месяца как один день пролетели. Так мало, а будто полжизни прошло. Уже и Марта его сватать к баронессе прекратила, горестно махнув рукой. И сам Виль смирился.
Хорошо – почти смирился. Попытался было решить проблему чисто мужским способом – напиться и снять кого-нибудь. И если с первым проблем не возникло, то при мысли о другой женщине начинало тошнить куда как больше, чем от самогона. Бард сам над собой смеялся – вот верный рыцарь выискался. Песенки сочинял веселые да пошлые, где рыцари такие в дураках остаются. Да только все не помогало.
Выпросил у Хенрика комнатку себе в замке. Думал, оправдываться придется, а тот и не спросил даже. Возвращаться на снятую квартиру не хотелось. Слишком далеко. Целых пять минут пешком.
Теперь выработалась традиция – вечерами свободные от обязанностей солдаты и слуги собирались в трапезной для прислуги, слушали песни Виля, особенно понравившиеся хором подпевали. С Декстером бард спелся. Глубокий бас великана замечательно дополнял баритон Виля. Через некоторое время слушать их дуэт стала приходить и Гризельда
Он даже ее сначала и не заметил. Пел то, что ей спеть не осмеливался. И даже то, что все вокруг знают, про кого эти песни, не смущало. Просто не мог не петь. И знал, что насмешек не будет. Закончил и, подняв голову, встретил долгий карий взгляд. Несколько секунд, и она ушла. Сердце забилось и пальцы задрожали. Неужели?... Но нет, ничего не изменилось. Только в следующий раз она сидела в первом ряду, а не стояла у двери. Лишила его и этой маленькой радости. Теперь признания в любви слышали лишь стены его комнаты. (Взаимностью отвечать не торопились.)
И вот опять полнолуние. Опять вино. Опять горечь и страх в ее глазах. Теперь, узнав Гри лучше, он это видел. Только не понимал, откуда взялась эта боль на дне ее зрачков. И ее кошмары, заглушаемые вином.
Бутылка. Вторая. Третья. Кажется, уже четвертая. Сегодня много.
Веселые песни. Только веселые. Пусть краснеет от смеха. Ей нельзя грустить.
– Почему ты ее больше не поешь?
– Что? – пальцы лениво перебирают струны. Вина в нем было меньше чем в баронессе.
– Тогда...В трапезной...Ты ее больше не поешь..., – подперла щеку рукой. В другой руке почти пустая бутыль. Взгляд рассредоточенный. Губы слишком красные.
Что ж... Разве можно отказать женщине?
Любовь – нежданная награда,
Она приходит ниоткуда,
И не успеть сказать: не надо!
И не спасти себя от чуда.
Ее пронзительно касанье,
Ее атака безрассудна,
Она врывается в дыханье,
Да так, что выдох сделать трудно.
А сердце – раненая птица,
К взыванью разума глухое,
Ведь одному нет смысла биться,
Ведь есть еще одно такое!
И мир меняется мгновенно,
Где все вокруг необъяснимо,
И лишь она одна – бесценна,
И лишь она одна – любима...
Здесь разговаривают взглядом,
Здесь, в пальцах, музыка влеченья,
И смысл в одном – быть с нею рядом,
И все в ней – свет, без исключенья.
Щитом от чувства не прикрыться,
Любовь срывает все забрала,
А слабость – повод ли стыдиться,
Когда любовь – всему начало?
Она – вселенское прощенье,
Ведь в жизни нет страшнее муки,
Чем от любимой отлученье,
И горький плен немой разлуки...
Тишина.
Молчит.
Не смотрит.
– Пойдем на крышу, – походка неловкая. Поймал в последний момент. Обнял. Уткнулась носом в грудь, прижалась. Сердце забилось радостно. Здравый смысл осаживает – это все вино. Но кто ж его слушать будет.
– Пойдем... – потянула за руку. Смотрит серьезно, без улыбки. Сердце выделывает в груди акробатические трюки, как фигляры на площади. Это всё вино.
Стражник ушел даже без приказа. В доме ничего ни от кого не утаишь.
Первый день из трех дней видимого полнолуния Мирь. Желто-оранжевый шар над крышами. Полнолуние голубой красавицы Эль баронессу никак не тревожило. Три дня. И все три дня Виль дежурит у покоев Гри. Приказ. Просьба. Мог бы – не уходил никогда.
Обняла уже сама. Засунула озябшие руки ему под куртку, а он прикрыл ее полами. Всё же осень.
– Виль...Я хочу тебе рассказать...Ты только не перебивай. Иначе я не смогу. Выпила сегодня побольше. У меня язык так развязывается. И страшно уже не так. Ты только послушай...
***
– Ев, догоняй! – фигурка в коричневом платье на лошади соловой масти вырвалась вперед и скрылась за деревьями. Светло-рыжая лошадь, коричневое платье, каштановые волосы, непокрытые положенной по этикету шляпкой, золотые и красные листья деревьев. Осень. Тогда была осень. Перевень – первый месяц осени.
Хрустальный смех, детская песенка "Я от дедушки ушел". И он, радостно улыбаясь, мчится за ней. И пять человек сопровождающих (всего пять!) тоже. И тоже улыбаются. Рядом с Гри невозможно не улыбаться.
Макс вырывается вперед, подмигивает. Что ж, пусть первый догонит беглянку. Кажется, эту гонку устроили ради него, а не ради родного брата. А Ев и не против. Махнул рукой, и Макс пришпорил коня, оставшиеся же замедлили ход.
Если бы знать всё заранее. Не отпустил бы их одних. Не отпустил бы Гризельду в лес. Вообще бы не было этой прогулки. Но прошлое – это прошлое. И не дано его никому менять. Да и менять некому.
Женский крик. Бешеная скачка. Раскинувший руки на траве молодой темноволосый человек со стрелами в шее и груди. Придавленная мертвой лошадью Гризельда. Кровь. И ее стало лишь больше.
Их было слишком много для пятерых. Наемников. Слишком профессионально действовали, слишком хорошо одеты и вооружены. Слишком. И они знали, на кого напали.
"Слишком" – была последняя мысль барона Навьева Сарноен. Он не смог пробиться к Гри.
***
– Это я виновата. Эти прогулки были моей идеей. Два раза в неделю. Их убили из-за меня, – Виль чувствовал, как намокла его рубашка. – А я... Меня даже не ранили. Только ногу повредила при падении.
– Как?... – историю ему рассказывали несколько по-другому и бард удивился. Только девушка не дала ему ничего сказать. Накрыла губы теплыми пальцами.
– Не ранили. Только это не всё, – наполненные слезами глаза широко открыты. Отошла. Недалеко. Пресекла попытку её обнять. – Наемники забрали меня с собой. Все же они не слишком отличались от разбойников. Граф Нергле заплатил им за устранение всех, но они решили, что им этого мало.
Бард вспомнил о смерти графа лет шесть назад. Кажется, яд. Убийцу не нашли. Значит, ему отомстили.
– Они взяли меня с собой, но отъехали не очень далеко. Самонадеянны были. Нашим потребовались всего сутки, чтобы найти их. Спасибо Хенрику, – Гри говорила отрывисто, сквозь сжатые зубы, повернувшись к нему спиной, а у Виля всё внутри похолодело от страшной догадки. – И все эти сутки...
– Не надо, – он шагнул к ней, но она упрямо мотнула головой.
– Все эти сутки они ... насиловали меня, – с трудом выдавила девушки. – Все. Их было больше десятка. Я кричала, но их это только забавляло. А потом уже кричать не могла. И хорошо, что большую часть не помню. Только луну. Мне было шестнадцать. И никогда до этого...
– Не надо, – и, несмотря на сопротивление, обнял ее. Как будто мог защитить её от прошлого. А она плакала. Захлебывалась рыданиями. И цеплялась за него, как будто он был самым родным в этом мире.
В покои к баронессе он нес ее на руках. Как не расшибся на лестнице. Но для нее он бы и крылья отрастил, лишь бы ей было хорошо. Хотя какое "хорошо" может быть после того, что с ней сделали.
– Не уходи, – и он остался. Снял сапоги с себя и с нее, снял куртку и лег рядом, укутав Гри одеялом.
Перебирал ее волосы.
Дышал ею.
Не спал.
И ушел, когда солнце уже было высоко, а девушка, утомленная вином и слезами, еще спала.
***
В общем-то и не надолго ушел. Найти Марту, чтоб присмотрела за Гри сегодня, привести себя в порядок и хоть немного поспать. Рядом с баронессой заснуть не получалось. Но это он потом понял, что сделал серьезную ошибку, когда ушел. Думал, что Гри надо будет побыть одной, не смущаясь его присутствия с утра. Прожил больше тридцати годов, а ума так и не нажил.
Вернулся ближе к вечеру. Баронесса была у себя. Стражи перед дверьми не было. Что ж, вечерняя смена по умолчанию его, но дневная стража где? Диван из караулки исчез. Виль мимоходом удивился этому факту и постучал в дверь.
– Войдите.
Стоило понять, что все далеко от нормального, когда Гри не распахнула дверь собственноручно, как делала всегда. И когда увидел ее в наглухо застегнутой куртке.
– Здравствуй.
– Если Вы пришли, можете заступать на пост.
– Гри, что случилось?
– А разве что-то должно было случиться? – взгляд колючий, руки судорожно стиснуты.
Подошел и обнял её. В то сумбурное время это было единственное правильное, что он сделал. Девушка чуть напряглась, но потом доверчиво прильнула к нему.
– Я думала...Боги, что я только не думала! Я думала, что ты не вернешься. Что ты меня осудишь. Что я тебе противна. Что...
– Стой, – крепче сжал её в объятьях. – Почему ты мне должна быть противна? Ты не виновата. Ты ни в чем не виновата. Если бы я мог, я бы убил их всех во второй раз. Только ты не виновата. И не забивай свою голову этой чушью.
– Но...ведь я испорчена, – сказала и прижалась сильнее, будто надеялась спрятаться в нем от прозвучавших слов.
– Кто сказал тебе такую глупость? Ты ангел. Ты сама не понимаешь, какой ты ангел.
Вздохнула. И перестала стискивать его ребра с такой силой.
– Я песенку сочинил. Будешь слушать? – прошептал ей в макушку. Согласно качнула головой. Волосы пощекотали нос. Такой уже родной запах.
Виль с неохотой выпустил ее из объятий, взял виуэлу и пристроился на диванчике. Вот и ясно, куда делась пропажа из караулки. Видно, надумав себе глупостей, Гри решила его перетащить на место. И, наверняка, сделала это собственноручно.
Нужно было что-то веселое и незатейливое, и бард спел то, что вертелось у него в голове последние дни.
Король – его Величество,
Просил её Величество,
Чтобы её Величество
Спросили у молочницы:
"Нельзя ль доставить масла
На завтрак королю?"
Придворная молочница
Сказала: "Разумеется.
Схожу, скажу корове,
Покуда я не сплю!"
Придворная молочница
Пошла к своей корове
И говорит корове,
Лежащей на полу:
"Велели их Величество
Известное количество
Отборнейшего масла
Доставить к их столу!"
Придворная корова
Ответила спросонья :"Му-у!
Скажите их Величествам,
Что нынче очень многие
Двуногие безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!
Король его Величество,
Наверно, будет рад!
Му-у!"
Тотчас же королева
Пошла к его Величеству
И как бы между прочим
Сказала невпопад:
"Ах, да, мой друг, по поводу
Обещанного масла...
Хотите ли попробовать
На завтрак мармелад?.."
Король воскликнул: «Глупости!»
Король сказал: "О, Боже мой!"
Король вздохнул: "О, Господи!"
И снова лег в кровать.
"Ещё никто, – сказал он, -
Никто меня на свете
Не называл капризным...
Просил я только масла
На завтрак мне подать!"
На это королева
Сказала: "Ну, конечно!"
И тут же приказала
Молочницу позвать.
Придворная молочница
Сказала: "Ну, конечно!"
И тут же побежала
В коровий хлев опять.
Придворная корова
Сказала: "В чём же дело?
Я ничего дурного
Сказать вам не хотела.
Возьмите простокваши
И молока для каши,
И сливочного масла
Могу вам тоже дать!"
Придворная молочница
Сказала: "Благодарствуйте!"
И масло на подносе
Послала королю.
Король воскликнул: "Масло!
Отличнейшее масло!
Прекраснейшее масло!
Я так его люблю!
"Никто, никто, – сказал он
И вылез из кровати, -
Никто, никто, – сказал он,
Спускаясь вниз в халате, -
Никто, никто, – сказал он,
Намылив руки мылом, -
Никто, никто, – сказал он,
Съезжая по перилам, -
Никто не скажет мне, что я
Тиран и сумасброд
За то, что к чаю я люблю
Хороший бутерброд!"
Она сидела рядом и смеялась над этими незатейливыми словами. Он предложил ей вина.
– Нет, сегодня не хочу.
А ему и подавно не нужно. Он уже был хмельной. От неё.
Подари мне одному своё дыхание,
Сонно-тёплое, бормочущее нежности,
Чтобы в нём ответное желание
Пряталось в улыбке безмятежности.
Чтоб оно взрывалось сладким шёпотом
В каждой клетке пленного сознания,
И в висках стучало жарким молотом
Заклинанье вечного признания.
Подари мне одному свою доверчивость,
Робость пальцев встречного касания,
И мечты... и частую изменчивость
В хрупкой поминутности свидания.
Спрячь лицо в ладонях от смущения,
Разругавшись с сердцем за отчаянность...
Упрекни меня за нетерпение,
Пожалей меня за неприкаянность.
Подари мне одному свою обидчивость,
Как ребенок, требуя внимания,
И дразни за глупую улыбчивость,
И вздыхай: моё ты наказание!
Лишь бы жизнь, такая в общем, странная,
Пощадила наше мироздание...
Милая... любимая... желанная,
Подари мне одному своё дыхание.
Виуэла в стороне. Её губы так близко. Не отстраняется, тянется навстречу. Шум сердца в ушах оглушает. В какой момент она оказалась на его коленях? Пойди сейчас разбери. И забыл. Всё забыл, кроме неё.
Да лучше бы он в тот момент голову себе об стену расшиб, но остановился. Потому что вмиг напрягшееся тело, когда его руки стали расстегивать пуговицы её рубашки, его не остановило и не отрезвило. И легкий треск тонкой ткани, сдавшейся под напором, – тоже.
Только девушка в его руках забилась раненой птицей. Она не кричала. Только хрипло шептала "Нет". Он попытался обнять, поцеловать, но она как обезумела. Виль знал, что баронесса далеко не так слаба, как остальные девушки, но хороший удар в челюсть застал его врасплох. Разжал руки, и она отскочила за кровать. Забилась в угол, стягивая разорванную рубашку на груди.
– Гри...
– Уйди! Не приближайся ко мне! – и он сделал шаг назад. Она не кричала, но её хриплый шёпот бил по нему сильнее, чем любые крики.
И он ушел.
Это была еще одна ошибка.
А за его спиной щелкнул замок. Впервые за много месяцев.
Стучал потом. Просил открыть. Но ответом ему была тишина.
Прождал до утра.
Пришла Марта. Окинула измученного мужчину недоумевающим взглядом, когда обнаружила, что дверь к баронессе заперта. Её Гри впустила. Но сделала это очень быстро, приоткрыв дверь лишь настолько, чтоб Марта могла пройти. Тут же вновь щелкнул замок.
И Виль ушел.
Сначала к себе в комнату.
А потом и из города. После того, как к нему пришел Хенрик и, явно чувствуя себя неловко, сказал, что Гризельда просила не ставить пока Виля в караул. Спрашивал, что случилось. Но бард промолчал. Седовласый только на прощание попросил чуть потерпеть. Всё образуется.
Только Виль ждать не стал. Эта глупая гордость и обида.
Все свои ошибки он осознал позже. Длинными ночами на постоялых дворах, когда сопровождал торговые обозы.
Но тогда он ушел. И не узнал, что в тот же вечер именно Гри, осознав напрасность своих страхов, захотев извиниться, нашла в его комнате оставленное прошение об отставке.
И вот через год он вернулся. Понял, слишком хорошо понял, что без нее не может. Четкого плана, как вернуть её расположение, не имел, но нужно было что-то делать. Пока узнавал, какова обстановка в баронском доме, его про графа-то и просветили.
Мужской подход к решению проблемы – пятьдесят бутылок вина.
***
Он пьян.
Это пьяный бред.
Этого не может быть.
Её тело. Её губы.
Аккуратно расстегнутая рубашка. Её неловкие пальцы, стягивающие рубашку с него.
– Ты уверена?
Горячий шёпот: "Да".
А вот он – нет. Боится, что она опять испугается. Осторожно. Малейшее напряжение её тела гасит долгими поцелуями. Нельзя торопиться. Только не сегодня.
Только руки. Только губы. А он подождет. Сегодня. Завтра. Пока она не будет ему доверять полностью и без остатка.
