Текст книги "Длинная Серебряная Ложка"

Masquerade! Hide your face,

so the world will never find you!

«Phantom of the Opera»

ГЛАВА 8

Вы еще помните бедного клерка? Того самого, на которого ни за что ни про что свалилось целое состояние? Вот он стоит у двери в свою квартиру, робко стучится и на пороге появляется молодая жена, с лицом опухшим от слез. Прежде чем она успеет разразиться упреками, он закрывает ей рот поцелуем и гладит по выступающему животу. А тот второй, оставшийся позади, еще долго будет глядеть в камин, пока пламя не истончится, а дрова не превратятся в головешки, подернутые белой золой. Он вспоминает, как именно начиналась наша история. Точнее, наша сказка.

А как, кстати?

Как вообще начинаются сказки? Быть может, их основой служит классовая борьба, раз уж так часто мы встречаем в них и жадных дворян, которые остаются в дураках, и простолюдинов, хитрых и удачливых?

Или сказки возникают из культурных запретов, как то: не разговаривай с незнакомцами, не хватайся за чужое веретено, а то подхватишь какую-нибудь заразу, и не вертись, ради бога, а то прямо сейчас из-под кровати вылезет чудо-юдо и утащит тебя с глаз долой!

Или же они развились из древних ритуалов, посвященных богам от которых в нашей общей памяти остались лишь безымянные формы? Быть может, сказки уже заложены в нас при рождении, и год за годом они прорастают, изменяя нас, превращая перипетии наших жизней в узнаваемые мотивы? Быть может, это они нас рассказывают?

Или всему виной воображение, та сила, что заставляет разглядеть в грозовом облаке силуэт летящего дракона?

На эти вопросы трудно дать однозначный ответ.

Но наша сказка – жестокая, как и подобает настоящей сказке – действительно возникла из реальности.

Реальности, которая выглядела вот так:

В тот погожий ноябрьский день 1793го года чета де Морьев наконец решила отправиться в Руан. Виконтесса Женевьева де Морьев подготовилась к путешествию со всей тщательностью, присущей ее деятельной натуре. Поскольку слуг она разогнала еще загодя, чтобы не дай бог не донесли, делать все приходилось самой. Но это ее нисколько не смущало. Вчера вечером она приготовила дорожные платья, а сейчас собирала корзину – фляжка молока, несколько печеных картофелин да булка хлеба. Удивительно, как ей вообще удавалось раздобыть хлеб. Хотя булочные открывались только в 6 утра, очереди к ним выстраивались еще с полуночи. Поговаривали, что скоро очереди будут разгонять, а хлеб так вообще выдавать по талонам. Но виконтесса де Морьев и тогда нашла бы как выкрутиться. Какие все таки живучие создания эти женщины!

Виконт подавил волну тошноты, когда супруга схватилась за хлеб грязными, заcкорузлыми руками. Она специально не мылась две недели, чтобы получше слиться с чернью (правда, парижане в те годы отнюдь не брезговали гигиеническими процедурами, но виконтесса во всем была перфекционисткой – сказала чернь, значит будет чернь.) Конспиратор доморощенный! Ей бы в дворцовых переворотах участвовать, да жаль королей на ее век не хватит – всех и без нее перебьют. Де Морьев чувствовал, как в нем растет обида на жену. В то время как все умные люди давным-давно сделали ноги из Парижа, они застряли в этом треклятом городе, потому что на шее у них жерновным камнем повисла сестра Женевьевы, монахиня-урсулинка. Когда распустили монастыри, ей пришлось вернуться в Париж, где она долго умирала от подхваченной в дороге простуды, но все больше от нервного потрясения. О том, чтобы бежать вместе с тяжелобольной, не было и речи. Виконтесса же наотрез отказалась ее бросать. Но вот уже неделю монахиня играла на арфе в райских кущах, а у четы де Морьев оставался последний шанс. Женевьева узнала, что о них уже начали наводить справки. Положение усугублялось и тем, что кузен виконта сейчас обретался при английском дворе и при каждом удобном случае бахвалился, что он-де собственноручно вздернет Робеспьера[18] на столбе. Иметь родственников-эмигрантов само по себе было преступлением, а уж таких говорливых – и подавно.

Женщина накрыла корзину льняным платком и любовно по нему похлопала, затем посмотрела на мужа, сузив глаза.

– Как тебя зовут?

– Мадам, разве мы не представлены друг другу? – виконт картинно вздернул бровь.

– Виктор, не валяй дурака!

– Как прикажешь, – ухмыльнулся он и заученно отчеканил. – Прозываюсь я Жан-Батист Бувье, по роду занятий водонос, родом из города Парижа.

– Как зовут меня?

– Мари Бувье. Самая очаровательная прачка во всей Франции, – Виктор де Морьев отвесил ей изысканнейший поклон.

– Хватит, а? Так. Куда мы направляемся?

– В Руан, навестить твою кузину, которая при смерти от родильной горячки.

Женевьева поощрительно кивнула и приготовилась задать самый каверзный вопрос.

– Какое сегодня число?

– Двадцать четвертое ноября…эээ… но это по старому стилю! А на самом деле третий день фримера второго года Республики[19]

Виконт вытер пот со лба. Так тщательно его не экзаменовали даже для Первого Причастия. Улыбнувшись, виконтесса прошлась вокруг мужа, оглядывая его придирчиво, как капрал рекрута.

– Не забывай сутулиться. У водоносов не бывает прямой осанки. На них не надевают корсет во младенчестве. Так, что еще? Называй встречных на «ты» а не на «вы.»

– Ну это у меня легко получится. Я и раньше-то не миндальничал с подобным сбродом.

– Но тогда не кривись, если кто-то обратится к тебе не «господин виконт» а «эй ты, топай сюда.»

– В прежние времена я мог бы высечь любого из этих хамов.

– Зато сейчас нам даже хлыст купить не на что.

– О Господи!

– Не поминай имя Божье всуе, – строго сказала виконтесса. – Хотя если подумать, так и вообще его не поминай.

– О Верховное Существо!

– Не шути, пожалуйста. Хотя я рада, что ты в добром расположении духа. С чего бы нам грустить? Мы все учли. У нас обязательно получится.

– Ты захватил наши бумаги? – уже на улице спохватилась она.

– В десятый раз спрашиваешь, – огрызнулся Виктор, но на всякий случай похлопал себя по карману.

Нельзя сказать, что бумаги были на вес золота. Ведь золото, которым расплатилась за них виконтесса де Морьев, превышало вес этих жалких белых листочков в тысячи раз. Без взяток достать их было невозможно, со взятками – всего лишь невообразимо сложно. Аристократам предлагался лишь один пропуск – на свидание к праотцам.

– Не волнуйся, патрули их только по вечерам проверяют.

– Но на заставе так точно прикажут показать.

Виктор взял жену под локоть, то ли чтобы успокоить ее, то ли чтобы самому успокоиться, почувствовав ее тепло, такое привычное, такое родное. Светлые волосы Женевьевы стекали из-под замусоленного чепца. Давно немытые, но оттого еще более лоснящиеся, шелковистые, они по-прежнему закручивались в мягкие кудряшки. Хотя кожа теперь туго обтягивала ее скулы, Виктор разглядел следы ямочек на некогда пухлых щеках. Это все еще была его Женевьева, девочка, спрыгнувшая с картин Фрагонара[20]

Он повстречал Женевьеву шесть лет назад в усадьбе графини Блуа, куда ее, дочку захудалого дворянина, пригласили в качестве компаньонки. В тот летний день на ней было голубое атласное платье с кокетливым бантом на корсаже, а под стать ему – туфельки, расшитые цветами. Девушка улыбнулась шаловливой улыбкой фарфоровой пастушки, и Виктор был сражен. Он даже не разозлился, когда на следующий день Женевьева, на редкость проворная несмотря на небольшой рост и пышные формы, три раза подряд обыграла его в мяч, а потом еще полчаса визжала от радости. Ее раскрасневшееся, потное лицо казалось ему бутоном розы в брызгах утренней росы. Вечером, качаясь на качелях, она запустила в него туфелькой, которую виконт тут же благоговейно поднес к губам (украдкой вытирая кровь из носа, разбитого в результате столкновения с этим мощным снарядом). Через неделю Виктор де Морьев предложил Женевьеве сделать его счастливейшим из смертных.

К сожалению, граф де Морьев заблаговременно просватал за младшего брата ту самую Блуа. Братья долго выясняли, кто кого переупрямит. Под конец граф даже угрожал непокорному юнцу lettres de cachet, с помощью которых он мог упрятать братца в тюрьму, покуда тот не образумится. Но Виктор заявил, что Бастилия – это пикник по сравнению с графиней, грациозной как стадо буйволов на водопое, да еще кривой на один глаз…

Когда на утро после свадьбы они с Женевьевой прогуливались по парку, простой люд снимал перед ними шляпы. А теперь эти канальи готовы снять им головы с плеч.

Поглаживая руку жены, Виктор подумал, что брат ошибался, называя его брак «чудовищным недоразумением.» И сам граф де Морьев, и его жена, и графиня Блуа, так и оставшаяся старой девой, уже гнили на кладбище, а вот они с Женевьевой живы и здравствуют. И все у них получится. Если она так сказала, это обязано быть правдой. Слово виконтессы было настолько твердым, что бриллианты рядом с ним крошились как печенье.

Обычно прогулки по парижским улицам были упражнением не для слабых духом. Тротуары в те годы были редкостью, кареты разъезжали так близко к домам, что едва ли не задевали стены. Пешеходам приходилось забегать в лавки, чтобы лихой кучер не зашиб их ненароком. Теперь же лошадей в городе почти не осталось, всех забрали на нужды армии. К всадникам власти относились с опасением – еще ускачут не предъявив пропуск, и ищи-свищи ветра в поле. Улицы стали безопаснее, но для Виктора они превратились в царство хаоса. Некоторые из них были переименованы, дабы лучше отражать революционный дух, а на домах появились новые номера. Впрочем, номера были и до Революции, их ввели чтобы различать дома по более серьезному признаку, нежели вывески магазинов. Виконт вспомнил, как аристократы протестовали против нумерации, чтобы их не дай бог не посчитали вместе с подлым сословием. Неужели жизнь была настолько беззаботной, что можно было драть глотку из-за такой мелочи? Зато теперь у дворян проблемы куда серьезней.

Из мясницких лавок тянуло смрадом, и виконт едва удержался, чтобы не заткнуть нос. Под ногами чавкала грязь, то и дело норовя полакомиться его башмаками. Неужели и до Революции Париж был такой же клоакой? Виктор не мог знать точно. Тогда он разъезжал по улицам в карете, а прогулки совершал по аккуратным дорожкам, посыпанным песком. Нет, прежде он не видел такой грязи, такого убожества! Да и горожане оказались под стать. Париж был запружен и жуткими типами, подтверждавшими теорию Дарвина еще до рождения самого Дарвина, и горластыми бабами, и детьми, которые наверняка не могли досчитать до десяти – куда им, скудоумным? – но назубок знали Декларацию Прав Человека. Да какие этим людям вообще права, подумал виконт. Откуда они только повылезали? Когда успели народиться? И почему они праздно прогуливаются, а не занимаются свои ремеслом? Отребья, одним словом. Пусть бы Францию и правда поскорее захватили англичане да перебили их всех. Таких не жалко. Пусть они все сгинут.

Беглецы миновали Площадь Революции, где толпа уже собралась для своего любимого развлечения. Раздался тихий, противный свист, за которым последовал глухой удар, и площадь взорвалась криками и улюлюканьем. И тогда его сердце вздрогнуло, совершило головокружительное сальто и унеслось куда-то в пятки.

– Просто не смотри туда, Виктор, – шепнула виконтесса. – Просто не смотри и все.

У городских ворот несколько солдат в мундирах Национальной Гвардии проверяли бумаги у отъезжающих и приезжих. Руководил ими невысокий мужчина в штатском, с патриотической кокардой на шляпе. Точно такие же кокарды украшали головные уборы четы де Морьев. Супруги с невозмутимым видом предъявили свои бумаги. Тщательно изучив их, главный проверяющий вернул Виктору документы, а затем спросил у Женевьевы что-то насчет стирки. Мол, не нужны ли ей новые заказы. Или каким щелоком она пользуется. Что-то в этом роде, сейчас уже и не вспомнишь. Женщина защебетала, улыбаясь так заразительно, что солдаты невольно осклабились. Даже их главный довольно кивал, слушая ее подробнейший анализ разных чистящих средств.

– Это все, гражданин? Мы можем идти? – наконец спросила она.

– Это все, – мужчина посмотрел на нее ласково. Он так и светился благодушием, словно дело происходило не на заставе, а за обеденным столом, а все присутствующие были его закадычными друзьями.

– Для тебя, – добавил он, когда супруги уже двинулись с места. – К тебе, гражданка, у нас нет вопросов, а вот к твоему мужу найдется несколько. Говоришь, ты водонос?

– Да.

– Добро. Расскажи, где берешь воду? Каков твой обычный маршрут? Где ты ее продаешь? Сколько стоит одно ведро воды? Сколько оно стоило год назад? Два года? Три?

Женевьева собиралась заговорить, но солдат схватил ее за плечо. Виктор почувствовал, как на лбу проступает предательская испарина. Капля пота скатилась по лицу и защекотала шею.

– Я беру воду в Сене, – произнес он бесцветным голосом.

– А где именно?

– Какая разница где! Вода повсюду одинаковая.

– Ну-ну. А покажи-ка мне свои руки. У меня сосед работал водоносом, о его мозоли можно ножи затачивать.

– А тебе, гражданин, и на его руки смотреть не надо, – вдруг выступил вперед молодой солдат. – Узнаешь меня?

– Нет, – на всякий случай сказал Виктор, хотя круглая физиономия действительно казалась знакомой.

– А я тебя нескоро забуду. Это виконт де Морьев. Еще мальчишкой я служил в его доме, чистил ножи и обувь.

Лицо солдата стремительно помолодело, и вот на виконта смотрел двенадцатилетний мальчуган, с глазами огромными, как блюдца. Дрожащими руками он прятал за спиной серебряную табакерку. Вроде бы даже лепетал что-то в свое оправдание, отступая от хозяина все дальше и дальше, пока не уперся затылком в каминную полку. На беду мальчишке Виктор как раз возвращался после крупного проигрыша, так что настроение у него было препаскудное.

– Вы избили меня до полусмерти и вышвырнули на улицу! – завопил солдат, по старой памяти сорвавшись на «вы.»

Заметив, как побледнела Женевьева, а проверяющий расплылся в широчайшей улыбке, Виктор понял что отпираться бессмысленно.

– А как мне следовало поступить, когда ты собирался украсть ценную вещь!

– У меня отец тяжело болел, а на доктора денег не было!

– А сразу мне об этом рассказать ума не хватило?!

– Да вы и слушать меня не стали!

– Николя, я ведь за тебя тогда заступилась, – с упреком сказала виконтесса.

– Как же. Еще немного и он бы из меня душу вытряс, – солдат сплюнул сквозь зубы. – Ну ничего, другие времена настали. Оба сдохните.

Виктор рванулся вперед, но в следующий момент почувствовал, как его ударили по голове чем-то тяжелым. Последней, кого он увидел, была Женевьева. Зажав в руке шпильку, она с криком кинулась на Николя и проткнула ему щеку. Затем сознание Виктора поглотила горячая, с красными разводами, тьма…

Проснулся он уже на жесткой койке и, приподнявшись, огляделся по сторонам. Судя по казарменному виду помещения, он находился в тюремной больнице. Охранник, выносивший за кем-то утку, кивком поприветствовал заключенного.

– Где… – начал Виктор.

– В больнице ты, где ж еще.

– Я и так догадался. Где моя жена?

– Это та, которая вцепилась в солдата, что твоя кошка? Уже поцеловалась с Мадам Гильотиной, – поймав непонимающий взгляд виконт, охранник равнодушно пояснил. – Казнили ее, пока ты валялся в бреду. Вот ведь какой малахольный.

Виконт откинулся на подушку. Чувства в нем онемели настолько, что он мог думать о Женевьеве без слез. Ее казнили. Отрубили ей голову, а волосы продали на парик, чтобы хоть после смерти аристократка приносила пользу обществу. Теперь ее белокурые локоны прикрывают плешь какой-нибудь старухе. Как писал английский консерватор Эдмунд Берк, с Революцией закончилась эра рыцарства. Даже прекрасный пол отныне не заслуживал снисхождения.

Но ему-то что теперь делать? Именно Женевьева принимала все решения, будь то начало посевных работ в имении или меню на ужин. На нее можно было положиться во всем. Виктор просто не представлял, как ему жить дальше. К счастью, жить без нее придется недолго.

На следующий день его перевели в тюрьму Консьержери. За дополнительную плату узника могли поместить в камеру покомфортней, но поскольку последние деньги Женевьева спрятала у себя под корсетом, об удобствах можно было лишь мечтать. Когда лязгнула дверь, Виктор оказался в душной, наполненной миазмами камере, с гнилой соломой в качестве матраса. Впрочем, заключенных выпускали на прогулку во двор. Но один раз оказавшись в маленьком треугольном дворике, отделенном решеткой от женской половины тюрьмы, виконт увидел, как узницы полоскали белье в фонтане. Они смеялись и судачили, словно произошедшее было лишь временной неприятностью, и жизнь вот-вот вернется в прежнее русло. Некоторые умудрялись менять платье два раза в день! Для кого они так прихорашиваются? Неужели надумали соблазнить Святого Петра у райских врат? На здешних стражей не действуют женские уловки. Уж слишком они идейные. Никого не пожалеют. С тех пор Виктор больше не покидал свою камеру.

Вскоре он предстал перед Революционным Трибуналом. Его что-то спрашивали, он что-то отвечал. Ни вопросы, ни ответы не имели значения. После выходки виконтессы он был обречен. Создавалось впечатление, что эта контрреволюционная парочка специально пришла к городским воротам, чтобы совершить там акт саботажа. Какая разница, что при этом они не вопили «Да здравствует король!» Наверняка они кричали про себя. Показания дал и Николя, щеголявший забинтованной щекой. Из его слов следовало, что рядом с Виктором сам Жиль де Ре[21] казался послушницей-первогодкой, скромной и человеколюбивой. Якобы злодей ввел право первой ночи в своих владениях, а по воскресеньям лакомился крестьянскими младенцами. Припомнили де Морьеву и лондонского кузена, который не так давно заявил, что заставит якобинцев сожрать собственные колпаки. При таких обстоятельствах приговор был один, впрочем, весьма в те дни распространенный.

Виктор почти не реагировал на происходящее. Его взгляд скользил, ни на чем не задерживаясь, по убранству судебному залу, по потолку, по лицам судей. Он запомнил лишь, что Дворец Правосудия был заполнен мужчинами и женщинами, а по рядам сновали торговцы сластями, расхваливая свой товар. Как будто это было представление. Приятный способ скоротать время всей семьей. Да, всей семьей, потому что дети там тоже были. Приоткрыв рты, они с интересом следили за происходящим. Проклятые сорванцы! После запрета на телесные наказания в школах, дети совсем распустились. Такие же мерзавцы как и взрослые, только ростом поменьше."Просто не смотри туда и все," – из памяти донесся знакомый голос. Просто не смотри.

Как и следовало ожидать, он умер.

Но перед этим знаменательным в жизни любого человека событием была последняя ночь. Ее следовало заполнить молитвой и покаянием, но у Виктора не было сил ни на то, ни на другое. Да и какой смысл? Ему давно уже казалось, что хоть в чем-то безбожники-якобинцы правы. А зачем исповедоваться в пустой исповедальне?

Порою он чувствовал, как ярость пойманным волком бьется у него в груди, воет, грызет решетку. Порою он впадал в совершенное равнодушие. Вот и сейчас виконт забился в угол, монотонно гладя себя по руке и пытаясь представить, как его живая, трепещущая плоть завтра превратится в падаль. Но представить такое никак не получалось.

За его спиной раздался шорох, а когда Виктор обернулся, то к своему вящему изумлению увидел высокого седого мужчину со свечой в руках. Лицо незнакомца избороздили морщины, казавшиеся еще глубже при тусклом свете. Неужто новый узник? Когда же его успели привести? Виконт огляделся по сторонам, но остальные заключенные выводили рулады. Будь наш герой наблюдательнее, он заметил бы, что еще никогда его сокамерники не спали так по-младенчески спокойно.

– Кто вы?

– Тссс, – незнакомец поднес палец к губам и загадочно улыбнулся. – Не нужно поднимать тревогу. Я лишь хочу проверить, нет ли здесь кого-нибудь из моей паствы.

Выходит, тюремщики допустили к нему исповедника? Это уже что-то новенькое.

– А, так вы из переодетых священников, что приняли присягу?[22] – прошипел Виктор. – Пододвиньтесь поближе, святой отец, я хочу плюнуть в ту руку, которая поднялась когда ваши мерзкие уста отреклись от церкви.

В следующий момент незнакомец уже стоял перед ним, но виконт даже не заметил, как он шагнул вперед. Неужели нервное потрясение достигло апогея и он сошел с ума? Было бы замечательно! По крайней мере, когда его погрузят в тележку, он решит, что ему предстоит приятная прогулка по Булонскому лесу, а не по эшафоту. О да, безумие – это лучшая анестезия!

– Нет, это вы мне свою протяните, – между тем потребовал незнакомец. – Ну же! Я желаю посмотреть на вашу ладонь, мсье!

Его руки были холодными, но то была приятная прохлада, вроде прохлады свежей накрахмаленной простыни, которая опускается на горячечное тело больного.

– Какая удивительная линия жизни!

– Что, слишком короткая? – хмыкнул де Морьев.

– Наоборот! Она продолжается бесконечно, – и он провел в воздухе пальцем, прослеживая невидимую линию.

Вблизи лицо гадателя показалось знакомым. Виктор наморщил лоб, силясь вспомнить, где же он мог видеть этого чудака.

– О, я вас знаю! Вы тот самый шарлатан, что показывал фокусы по салонам лет эдак пятнадцать назад. Да еще за каждой юбкой увивался. Сен-как-вас-там?

– Сен-Жермен, – помог ему незнакомец.

– Только я думал, что вы давным-давно умерли. Ошибся, значит. Что, мсье фокусник, можете вытащить голубя из рукава?

– Только если это хоть чуточку поднимет вам настроение.

– Вряд ли, – не сразу ответил Виктор. – Они казнили мою жену.

– Мне вас жаль.

– А ее?

– Ее не очень. Она уже умерла, а вам жить с этим, – он снова взглянула на ладонь Виктора, – вечно.

– Вы когда-нибудь были женаты, Сен-Жермен?

– Нет. На амурные дела у меня просто не было времени, – Сен-Жермен печально развел руками. – Видите ли, я родился в 16 м веке, когда умереть было довольно просто – будь то смерть от чумы или от удара пивной кружкой по затылку. Так что с младых ногтей я грезил философским камнем и эликсиром бессмертия. Пока прочие студенты строили шашни с юными прелестницами, я корпел над гримуарами в библиотеке. Когда они размышляли, где раздобыть денег на очередную попойку, я решал, что бы мне такое интересненькое трансмутировать в следующую очередь. Понемногу мои однокашники обзавелись семьями и лишь я, тогда уже маститый профессор, по-прежнему не вылезал из лаборатории. Так прошло сорок лет. Думаете, я что-нибудь открыл по истечению этого времени? Ничего! Ничегошеньки! Sic transit gloria mundi![23] Сорок лет горгулье под хвост!

Похоже, Виктор де Морьев был не единственным безумцем в этой камере. На всякий случай он отодвинулся подальше от Сен-Жермена, а то еще забрызгает слюной, когда у него пойдет пена изо рта.

– Но если вы утверждаете, что жили в 16 м веке, то вам все же удалось найти способ бессмертия? – Виктор указал на логическую ошибку в его рассуждениях.

– Ну да. Однажды мои студенты ради смеха подпоили меня и отвели в бордель, где одна из куртизанок оказалась вампиршей. Она и превратила меня в носферату. Вот, собственно, и все. С тех самых пор пытаюсь наверстать упущенное, но его теперь поди наверстай.

Нянька-бретонка рассказывала маленькому виконту и про вампиров, и про ведьм, и про чудовище Анку, что разъезжает на своей шаткой телеге и отвозит души умерших в другой мир. Но все это бабкины сказки! Поймав недоверчивый взгляд, Сен-Жермен мелодраматически вздохнул и приложил его руку к своему запястью. Виктор изо всех сил надавил пальцами на податливую кожу, но с таким же успехом он мог ощупывать камень – пульса не было.

– Выходит, вы вампир? – выдохнул Виктор.

– Нет, мальчик мой, я не просто вампир. Я Мастер Вампиров Франции. Свалилась же на меня обуза под старость лет! – и он горестно покачал головой, словно только что проверил добрую сотню студенческих работ, но оставшиеся тетради Вавилонской башней возвышаются над столом.

– И вы ищете других вампиров здесь?

– Да. Я провожу массовую эвакуацию из Парижа.

– Плохи же в Париже дела, если даже нечисть отсюда разбегается, – хмыкнул Виктор.

– Ну что вы, далеко не все вампиры хотят уезжать. Охотиться в такой неразберихе гораздо удобнее, да и трупы никто не считает. Другое дело, что я как Мастер уже не в силах обеспечить безопасность каждому. С тех самых пор, как люди изобрели средство, которое столь же смертоносно для нас, как и для них самих. Хотя костер тоже был весьма эффективен.

– Подождите! Но ведь согласно легендам, у вампиров есть сверхъестественные способности. Например, они могут оборачиваться в животных. Почему бы не превратиться в летучую мышь и не выпорхнуть из окна?

– Не все, Виктор, – сказал Сен-Жермен, и виконт вздрогнул. Когда он успел назвать вампиру свое имя?

– Способности, о которых вы так любезно упомянули, есть лишь у тех вампиров, что кормятся человеческой кровью. Некоторые предпочитают кровь животных. Тогда их единственным даром остается дар бессмертия, а во всем остальном они мало чем отличаются от людей. Разве что немножко сильнее. Разумеется, все наши ограничения – солнечный свет, серебро, святая вода – на них тоже распространяются.

– Все ограничения и никаких преимуществ? Черт возьми, да зачем они вообще стали вампирами?! – в сердцах воскликнул виконт де Морьев.

– Не всякий немертвый становится таковым по доброй воле. Не у каждого есть выбор. В отличии от вас.

– Вы мне предлагаете..?

– Да. Я именно что предлагаювам стать вампиром. Скажите «нет» и я тут же удалюсь.

– Но почему именно я? Ведь вы могли пройти мимо? Проклятье, да вы могли и вообще не заглянуть в эту камеру! Просто совпадение?

– Скорее уже предназначение. Мы существа из фольклора, а в сказках ничего не бывает просто так. Они очень скупые, сказки. Никогда не тратят действие понапрасну. Один эпизод влечет за собой другой. Если принцесса уснула мертвым сном, значит, ее должен расколдовать принц. Если на ступенях остался хрустальный башмачок, он обязательно будет впору какой-нибудь ножке, даже если перед этим придется изуродовать несколько. Ну а если в вашей тюремной камере очутился вампир и вы не поддались его сонным чарам… додумайте сами. Мы встретились неспроста, Виктор. Каков будет ваш ответ?

– Да! – закричал виконт. Чтобы вампир не передумал, он готов был продолжать до бесконечности. – Да, да, да!!!

Он даже не вздрогнул, когда клыки впились ему в шею. Его кровь лилась в рот Сен Жермену, и можно было лишь плыть по течению, блаженно улыбаясь. Ему было хорошо. Затем возникло ощущение слабости, но за последнее время Виктор уже свыкся с ним. Капля за каплей утекала жизнь. Вот уже конечности сковало холодом, который пробежался по всему тела и вплотную подобрался к сердцу. Но перед последним стуком вампир, молниеносным движением вспоровший себе запястье, выдавил несколько капель крови в рот Виктора. Застонав, тот припал губами к царапине, не давая ей затянуться.

Прав был Сен-Жермен! Алхимия – просто чепуха по сравнению с тем, что происходило сейчас. Это ли не настоящая трансмутация? Он чувствовал, что по его жилам текло расплавленное золото, которое вот-вот брызнет фонтаном из кончиков пальцев. Как прекрасно умирать! Смертная оболочка была лишь уродливым хитиновым покровом, из которого выпорхнула ослепительная бабочка. Слишком долго он ползал по земле, опасаясь как бы его не раздавили, но теперь он будет парить. Отныне ему не нужно жить ни в тени Гильотины, ни в тени Креста. Какое ему дело до мирского и божественного? Его переполняла сила столь древняя, что он не мог дать ей имя. Что там Мастер говорил про сказки? Да, лучше так. Пусть он станет фольклорным элементом. По крайней мере, в сказках присутствует хоть какая-то логика. Там героев не швыряет по жизни, они не кружатся, как палые листья в водовороте – без смысла, без системы, без контроля над своей судьбой. Теперь он готов был шагнуть в новый мир, оставив прежнюю жизнь за порогом. Где-то там была революция, которая теперь казалась не страшнее игры в фанты. Где-то там была Женевьева. Он уже не мог ее вспомнить. Ее лицо представало как в разбитом зеркале. Отдельные черты – голубые глаза, вздернутый нос, ямочки на щеках. Но собрать эти черты в один образ не получалось, как он ни старался.

– Виктор? – Сен-Жермен похлопал его по щеке, и новый вампир открыл глаза. – Как вы себя чувствуете?

– Великолепно. Благодарю вас, господин Мастер.

– Ради всего несвятого, зовите меня Сен-Жерменом! – поморщился тот. – За сорок лет в университете мне опостылели и титулы, и звания, и научные степени, и прочая белиберда!

– Как вам угодно, Сен-Жермен.

– Вот и славно. А сейчас я научу вас превращаться в туман и мы выберемся отсюда. Прямо через замочную скважину! Тут главное не попасть под сильный ветер, а то капельки тумана разнесет по сторонам. Кому охота снимать свои уши с ближайшей изгороди? Или кое-что поважнее, – подмигнул вампир, но вдруг обеспокоено посмотрел на младшего товарища. – Только сдается мне, что вы еще слишком слабы.

Если это слабость, то что же тогда сила? Его сознание распахнулось и прокатилось по тюрьме, всасывая накопившийся здесь страх – старинный, черной плесенью вросший в стены, и совсем свежий, от которого тянулись тонкие нити по всему Парижу, к женам, детям, друзьям, слугам. От этого ощущения можно было захмелеть, как от доброго вина. А если даже страх так сладостен, то какова же на вкус человеческая кровь? Виктор решил не тянуть с ответом.

– Нехорошо уходить не попрощавшись, – покачал головой новообращенный. – Мне нужно перемолвиться парой словечек с добрыми друзьями. Позволите?

Вампир покосился на спящих узников.

– Только чур недолго. Я подожду здесь.

– Нет, лучше подождите у входа. Замочная скважина – это все же несолидно. Я привык входить и выходить через дверь. Причем парадную.

Сен-Жермен собрался было возразить, но что-то в голосе Виктора заставило его умолкнуть. Раскинув руки в стороны, он разлетелся на молекулы и собрался в зеленоватую дымку, которая просочилась через щели. Задумчиво поглаживая подбородок, виконт де Морьев тоже подошел к двери. Он мог высадить ее в два счета, но так слишком скучно. Если уж чему-то поучиться у новой власти, так это умению превращать смерть в развеселый праздник.

Он постучал.

– Кому тут не спится? – снаружи послышался осипший голос.

– Я хочу подать прошение о помиловании на имя общественного обвинителя, – сказал Виктор первое, что пришло в голову.

– А утра дождаться не мог? – резонно спросил тюремщик.

– Я в списках на завтрашний день. Но я надеюсь, что гражданин Фукье-Тенвиль еще успеет рассмотреть мое прошение с утра пораньше.

– Будто у него нет других занятий, как с твоим прошением возиться.