Текст книги "Морок"

Автор книги: Екатерина Гликен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Событие, которому недавно дивились все, оказалось не просто позабытым теперь, а и вовсе вычеркнутым из сознания почти каждого. Если бы и привелось кому спросить о чуде, явленном несколько минут назад, никто из присутствовавших ни за что бы не вспомнил, о чем речь. Каждый помнил, что утром он встал, когда светило уже солнце, оделся и пришел в пиршественную залу и так далее и так далее.

***

Чудом удалось старому вояке перевернуться на бок. Сильно ударяя себя кулаками в живот, он сумел остановить спазмы смеха и начал жадно глотать воздух. Через несколько минут смог встать на четвереньки. Надо было выбираться из болот, скорее хотелось на твердую землю, усесться на полянке, а там бы и костерок неплохо было б развести.

– А там, чего уж, и воды болотной накипячу, – пить хотелось невыносимо.

Солнце удивительно быстро поднялось и жгло нещадно. Саднило голову, как будто от недавней травмы.

– Ничего-ничего, – рассуждал Казимир. – Это когда падал, поранился. Это пройдет. Сейчас глоток воды бы, а там и деревня, к бабе под бок да выспаться, и всю эту боль-занозу как рукой снимет.

Он зажмурился, растянув губы в сладкой улыбке от предвкушения встречи с мягкими перинами и пышными боками. Минуты наслаждения прервала сильная резкая боль в руке. Казимир открыл глаза.

Перед ним не было больше опушки, не было леса, не было хлюпающей тропы под ногами. Из всего, к чему он успел привыкнуть за последнее время оставались только жажда, боль в затылке и руке.

Впрочем, скоро ко всем бедам вернулось и хлюпанье. Казимир попытался встать. Его рука уткнулась во что-то мягкое, не такое мягкое, какими бывают взбитые подушки, а такое безвольно мягкое, какой бывает груда тел, если на ней лежишь. Все это собрание мертвяков продавливалось от ворочания Казимира и хлюпало. Вонь была невыносимая.

Задрав голову вверх, старик понял, что находится в колодце. Он моментально вспомнил тихий шепот рядом, видимо, кто-то говорил с ним, пока он валялся тут же без сознания: «А здесь всегда так…»

Казимир, приподнявшись, внимательно оглядел трупы рядом с ним, ни один из них не сохранял признаков жизни. С размаху шлепнулся опять на вонючую гору человеческих останков.

В голове гудело, хотелось пить, колодец был неглубок, но сил вылезти из него сейчас и думать нечего было.

Казимир обшарил руками свой костюм, в нем по-прежнему были нож и огниво. Веревка, которая сейчас была бы очень кстати, осталась на лошади.

– Огонь есть, мясо рядом – не пропаду, – хрипло усмехнулся Казимир и тут же, поддавшись обаянию сна, захрапел.

Плана выбраться не было и думать о нем было слишком рано. Надо было восстановить силы. Из всех доступных средств у Казимира был только сон. Казимир был немолод и опытен в жизненных передрягах, он знал, что лучше заснуть, чем мучиться догадками о превратностях судьбы.

Проснулся он от холода, на дворе стояла хорошая лунная ночь. Пить хотелось по-прежнему. Казимир приподнялся на локтях и попытался сесть. Немного повозившись, он прочно уперся спиной в каменную стену колодца, пошарив руками рядом с собой, нащупал сухие тряпки, резко рванул на себя и выдрал кусок чьего-то подъюбника.

Умостившись удобнее старик торопливо расстегнул штаны, обложил промежность тряпками, и, начав испражняться, подставил под горячую струю ладони. Набрав немного в горсть жадно поднес ко рту и проглотил. Расторопность позволила сделать ему и второй глоток. Казимир довольно откинулся, утирая губы рукавом рубахи и чувствуя, как внизу тяжелеют от желтой влаги куски домотканого полотна, сорванного с умершей.

Тряпки он бережно собрал и отер ими лицо и руки, приложил к саднящему затылку.

– Сейчас бы табачку, – мечтательно посмотрел он наверх из колодца, где на темном небе видны были звезды. – Значит вчера я эти звезды уже видел. Стало быть второй день пошел, пока я оклемался.

Говорить с самим собой было скучно, старик окинул мертвую кучу взглядом и нашел среди них более-менее целое лицо. Дальше он стал говорить уже с ним.

– Так вот, Проша, такие дела. Второй день пошел, как оклемался я. А сколько прошло, пока я тут в кушерях валялся? А? Эээ.

Проша не ответил, собеседник он был так себе. Зато как понимающе молчал, пока Казимир обсказывал ему свои приключения.

– Ну что, друг, пора мне и выбираться отсюда. У тебя тут есть с кем поболтать, а мне двигаться пора.

Старик вытянулся во весь рост, прижавшись к стене, достал огниво и начал водить вдоль камней, будто ища что-то.

– Что говоришь? С другой стороны? Ну спасибо, Прошка. Век тебя не забуду.

Он продолжил ползать с огнивом по противоположной стене колодца и вдруг замер. Огниво освещало небольшой участок стены и довольную старую помятую рожу. Луна выбралась на середину неба к этому моменту и внимательно наблюдала за Казимиром.

Достав ножик, ловким движением старик воткнул его меж камней и всем своим ростом рухнул в темный прямоугольник коридора, соединявшего колодец с погребом, удивительным образом возникший прямо напротив него.

В тот же миг послышался грузный шлепок, а еще через мгновение хриплый каркающий смех.

– Так-то, дружок, кто все строил-то? А? Руки помнят…

Через несколько минут эхо разнесло старческое кряхтение и шлепки удаляющихся шагов.

***

– Ин-но-кен-тий! – позвал кто-то его по имени.

Странно, имя вроде и принадлежало ему, и звали вроде бы его, но звучало это как будто о чужом, незнакомом ему человеке. Вроде и его зовут, и не его.

И тело, которое он чувствует и его, и не его.

И кто же звал его – юноша огляделся. Вокруг был только болотный туман, небо заволокло, и на распадке, где он очнулся, не было ни одной живой души.

– Чудеса какие, – восхищенно проговорил Иннокентий. – Но нет, я точно не стану бояться. Не к лицу это герою.

Он говорил с собой вслух, чтобы подбодрить себя и рассеять подступающий страх, однако от этого стало еще более неуютно, потому что казалось, что делает он как-то не так, возвышенно и по-дурацки одновременно. Он даже поднял руку вверх и кому-то погрозил, но, на всякий случай, все же стараясь не смотреть на туман.

А дымка все приближалась, налезая на распадок, где приютился юноша. Туман был плотный и холодный, несмотря на летнюю пору оставаться без движения становилось чрезвычайно холодно, изо рта шел пар.

Иннокентий огляделся в поисках тропки и с удивлением обнаружил прямо у ног уложенную чьей-то рукой деревянную гать по хлюпающей топи. Он шагнул и за первой увидел вторую. Несколько времени прыгая по небольшим мосточкам, вышел на вполне утоптанную песчаную тропинку. На сердце повеселело, вспомнилось, как, бывало, в деревне девки водили хороводы, как в одну из таких встреч загляделся он на свою Лею…

Песок закончился внезапно, так же, как и начался, дальше шла узкая тропка, которая щетинилась на Иннокентия белесой травкой и то и дело недовольно хлюпала под ногами, будто возмущенная, что ее потревожили. Тропка была старая, но крепкая. Однако идти по ней быстро не получалось, в темноте она была еле видна. А каждый шаг в сторону грозил смертью.

За тропинкой нога увязала по щиколотку, а то и больше. А оказавшиеся рядом перепрелые корни, торчавшие на поверхности, обманом манили к себе, захватывая путника, ступившего на них, почти до половины, где окружали тело ледяной водой.

Оступиться было нельзя, тропку в темноте разглядеть было сложно, да и спать хотелось, глаза устали вглядываться во тьму. Иннокентий подумал, а не вернуться ли на распадок. Однако, обернувшись назад он увидел только густой слоистый серый туман. А под ногами сплошь болотные кочки и никаких намеков на твердую поверхность.

– Да что ж это за чертовщина! – в сердцах сказал Иннокентий.

– Кхе-кхе-кхе! – кто-то рядом заходился от кашля.

Иннокентий начал вертеть головой, слева в тумане не пойми откуда завозились длинные тени и послышались хлюпающие отдаляющиеся звуки.

– Дяденька! Погодь! – крикнул напуганный юноша, погнавшись за фантомом. – Стой, дяденька!

И тут же воткнулся в холодное, почти каменное и твердое нечто.

Нечто оказалось вполне реальным и удивленно разглядывало его. Через некоторое время похлопало его по плечу

– Ши-ши-ги! – догадался Иннокентий, теряя сознание. – Спешить нужно, чтобы выбраться. Еще успею…

***

– Раз уж Миролюб заговорил обо мне и сказал, что видел меня у Рогнеды, то очередь рассказывать, стало быть, за мной. Малышом еще я потерял мать, отца у меня и не было. Матушка моя была, стыдно сказать, девкой на дороге. Прижила меня, а с кем и сама не знала. А как подрос, так отправила меня куда глаза глядят. А попросту продала псам королевским, которые рыскали по дорогам.

Борис вздохнул, переводя дух. Некоторое время он молчал, пытаясь прогнать жалость к себе, подкатившую к горлу, жалость от безрадостного детства и постоянных вечных унижений.

Общество за столом понимающе молчало и выжидало время вместе с рассказчиком.

– Вы знаете, – продолжил Борис. – По деревням снуют гонцы, выискивая магов и чародеев, чтобы уничтожить их. Моя мать продала меня такому псу, уверив, что я колдун.

Все понимающе вздохнули.

– Но как же ты выжил? – спросил Ярослав.

– Повезло. Просто повезло. Пес мой, как оказалось, человек сердобольный, взялся за работу только ради денег. У самого мальчонка был маленький. Так он меня пожалел и отвез прямиком к Рогнеде. Откуда он знал, что она бережет колдунов и магов, непонятно, я его и видел-то только дорогой туда, да и не говорили мы с ним. Я его просто ненавидел. Знаю только, что спас он меня ценой жизни своей. Кто-то его выследил, как он меня Рогнеде передал, выследил и доложил. Королева его повесить велела. Даже, говорят, перед этим самолично допрашивать ходила.

А меня Рогнеда вырастила да многому обучила. Я потом к ней и заходил временами. А искусство мое все вы знаете. Морок – мое искусство.

– Вот, что хочешь говори, а люди сказывают, что морок не искусство. Морок и есть вся хитрость одна, – вклинился в разговор Вениамин.

В комнате как-то сразу стало душно и неприятно. Вениамин и Борис всегда находились в состоянии вежливой вражды. Их отношения были больше похожи на загул мартовских котов: каждый отпускал в адрес соперника замечания и шутки, но в открытый бой не лез никто. Однако, привыкнуть к их способу фехтоваться на словах было невозможно. Каждый раз, казалось, будто они вот-вот схватятся и убьют друг друга. Их ненависть друг к другу было почти физически ощутима, она вливалась густой липкой волной всякий раз, как они затевали разговоры, она искрилась белым светом и калила воздух докрасна.

– Что ж, Вениамин, – ответил Борис. – Раз люди сказывают, то так оно и есть? Одни люди сказывают, что все от лесного бога в мире произошло, другие, что от водного. А те, которые во дворце живут, сказывают, что не все произошло от бога, а только они. Так что же, Вениамин, я слыхал, что говаривают люди, будто морок – единственное искусство, а остальное – фокусы. Напомни нам о своих умениях, кстати.

– О моем умении знают все здесь. Мне нет нужны уверять других, что я маг. Носы свинячьи людям не приклеиваю. С этим искусством не плохо бы в День Изгнания на площади фиглярствовать. Я, друг мой, человек ученый, и не по книгам Рогнеды, а ученый я таким учением и такими учеными, что тебе, родной, и не снилось вовсе. Я книжник.

– Ох ты батюшки, Вениамин. Читать умеешь, стало быть? И подпись свою сам поставить можешь, кроме крестика еще пару закорючек нарисовать?

– Борис! – не выдержал Богдан. – Ты же знаешь, что книжник – это не умение читать.

– Я-то знаю! Я знаю! Я всё про вас про всех знаю! – краснел и задыхался от ярости Борис. – Я знаю вас всех, знаю, что с вами будет!

Борис тряс в воздухе кулаками. Наконец обессиленный, он упал на свое кресло. Тогда Вениамин продолжил:

– Я книжник, и это известно всем. Мое искусство не опишешь полуночным разговором, рассказывать о нем нужно несколько дней без перерыва на сон, и то будет далеко не все. Я отличаюсь от всех вас. Ваше искусство не зависит ни от чего, кроме вашего желания. Мое искусство другого рода. Мое искусство – искусство ученого человека, мое искусство – это лаборатория чуда, мое искусство – это труд, основанный на знаниях, умениях и сочетании предметов в точных пропорциях с точными заклинаниями. В моей памяти сотни могущественных языков и наречий, миллиарды рецептов. Да, я не могу сам по себе что-либо сотворить. Для творения мне необходимы ингредиенты. Однако и результат моего искусства зависит только от точного расчета. Для вашего искусства не нужно ничего, кроме вашего желания. Однако, результат зависит не только от вашего желания, а и от вашего умения конкретизировать ваше желание. Сейчас вы знаете меня как искусного лекаря, не так ли? – продолжал Вениамин.

По обществу пробежал смешок, все согласно закивали.

– Стоит ли вам напоминать, почему?

Собравшиеся за столом уже хохотали вовсю, напряжение от ссоры двух товарищей сменило удовольствие от недавно проскочившей шутки.

Совершенно недавно, Богдан, славившийся своим умением материализовывать желаемое, соорудил товарищам праздничный обед.

Чего тут только не было: и румяные куриные ножки, и пучеглазая ароматная рыба, и переливающаяся перламутром икра, и дымящиеся картофелины, и любимый всеми манный мусс на ягодах земляники, и перепрелая капуста в солевой подливе. Запахи и ароматы витали с утра в общей зале, подогревая аппетит ожидавших в соседней комнате.

Все это звало и томило. Об одном только не сказал Богдан. Ему хотелось удивить приятелей разнообразием вкусов, которые, как он знал от Вениамина, зависят от разных приправ, травочек и порошочков. Когда Вениамин рассказывал о яствах, он обязательно упоминал названия этих волшебных добавок: тмин, мускатный орех, хмели-сунели, карри, чабрец Придумать свои травы.

Богдан с легкостью мог материализовать все, что мог хорошо представить в воображении. Этим он и воспользовался, представив каждое название в виде того, с чем оно легко ассоциировалось.

Обед был подан, и все расселись по своим местам. Все было изумительно вкусно, не было никого, кто бы не похвалил повара. Однако, Вениамин остановил общий гул голосов, встав из-за стола. Лицо его было серо. Глаза смотрели подозрительно. Это произошло как раз после того, как в обеденную залу внесли чудо-десерт: мускатный орех. Мускатный орех был подан со взбитым молоком и умащен сливками, причем занимал он самое большое блюдо, которое было в доме. Можно честно сказать, мускатный орех был размером с бочку.

И в этот момент Вениамин начал сомневаться. Он приказал остановить трапезу.

Приятели повиновались, Вениамин обладал удивительной харизмой: несмотря на свою молодость, он говорит так, что к нему прислушивались даже старшие.

В этот момент Вениамин приступил к допросу Богдана, требуя в деталях описать ему или материализовать по возможности все приправы, которые были положены в блюда для усиления вкуса.

В большинстве своем то, что добавил Богдан, не представляло опасности. Тмин, в его воображении, был просто мятым чесноком, хмели-сунели того проще был порошком хмеля, засунутым в блюдо. Сложнее было с кари, она представляла собой коричневый порошок. Вениамин долго извлекал из него суть, пытаясь понять, что стало основой и очень был удивлен, заметив, что каким-то образом Богдан синтезировал какао. А вот с чабрецом вышло нехорошо.

Все, однако, благодаря мастерству Вениамина отделались легким испугом и непродолжительной диетой.

– Так вот, – после паузы продолжил Вениамин. – С некоторых пор вы знаете меня, как искусного лекаря. Однако, смею вас заверить: спектр моих возможностей и умений гораздо шире, но все их я представлю перед вами в свое время.

Сейчас я добавлю только одно: как я очутился здесь с вами. В книгах Тайной Библиотеки явилось огненными буквами пророчество об скором исчезновении магов. Но магию можно спасти: явится древний, которого никто не видел, но все знают, что он есть. И он соберет всех, кто остался, с разными умениями и займет трон человеческий, насадив магию по городам и весям.

Тридцать ночей полетом совы я следил все земли в округе и на исходе тридцать первой ночи увидел вас. Сюда я и пришел, и с вами жду явления древнего.

– Да, – вволю отсмеявшись, отирая слезы смеха широкой ладонью, подхватил разговор Богдан. – Было дело, я вас чуть не отравил.

Его речь поддержали дружным уже открытым смехом коллеги по магическому искусству. Даже Борис немного расслабился и остыл после перепалки с Вениамином.

– Ну раз уж начали обо мне, так я добавлю, – продолжил Богдан. – Откуда мое мастерство и как оно проявилось впервые, и кто учил ему меня я не помню. Кажется, всегда так было, чего-то захочу сбывается. Я, признаюсь, долго думал, что и у всех так. И поначалу-то ничего такого я не замечал. Один случай вам расскажу, как было. Помню, девка была в деревне, красотка, что говорить, не хвастаю, но девка очень красивая была. Так вот лезет эта девка ко мне, хоть ты ее колом осиновым отгоняй. Мужики пашут, она мне хлеб несет, никого не боится. Рассердился я так на нее и в сердцах спрашиваю: «Глаша, да за что мне это! Чем это я такое мучение заслужила? А?!»

Она тогда не ответила ничего. А я припоминать начал, да вспомнил, как до этого годом раньше так мне любви Глашкиной хотелось, я все ходил да приговаривал, вот бы меня девка эта полюбила. Потом оно забылось, дела появились другие. Да девки другие стали нравится. А оно вишь как и сбылось. А я недоволен. А ведь помню, что сам этого и хотел. Такие дела. Дальше – больше. Начал я примечать да припоминать, о чем это я когда думал и чего хотел. Раньше просто жил как все, а теперь почувствую, что хочу чего-то, и примечаю. И стало мне вдруг ясно – ведь все, что ни захоти, все сбывается. Не сразу, но сбывается.

Тут я стал думать, как бы так устроить, чтоб сбывалось-то не через, а хотя б на следующий день. Ох тут много я чего передумал, все вам рассказывать не стану. Ни к чему это. А только вот одно вам скажу. Знаю я точно, что таким мастерством каждый в Краю обладает, не каждый понимает это. Ведь вот человек просто чего-то хочет сегодня, а завтра и забыл. А оно уже пошло сбываться. И сбудется обязательно. Это уж как пить дать, не вывернешься, что хотел – обязательно получишь. Вот много кто ходят и ворчат, как я с той Глашкой. А почему ворчат, потому что они-то просто чего-то похотели, вроде как каприз у них бабий такой вышел, а оно сбывается, а им не надо. Мучается через это весь народ. Мало кто примечает да следит за собой, чтоб лишнего не желать. А уже если что сбылось, пусть даже и не надо уже, надо всему миру спасибо сказать. Иначе будет сбываться, пока не сдохнешь. У вселенной ведь как – она ж для тебя рада-радехонька стараться, чтобы ты счастливы был. Вот бдит вселенское око, что человек Глашкиной любви захотел, и дума его одолевает, мол, если Глашка полюбит, так будет счастлив через то человек. Ну вселенная и старается во все лопатки и по ее данным, вот Глашка тебя уже полюбила, и ты счастлив должен быть, значит она твое желание из списка может вычеркивать. Смотрит она на человечка пристально. И что ж видит она? Что он, болезный, не только не счастлив, а и мучается вовсю этой Глашкиной любовью. «Дурачок, – думает вселенная. – Счастья своего не понимает»! И ну ему эту Глашку и в хвост, и в гриву, и в суп, и в кашу пихать. Нет. Полюбила Глашка – миру поклонись, скажи «спасибо» да и живи тогда уж дальше. Вселенная-то невиновата, что ты ерунду пожелал.

Я ведь это свое искусство и искусством-то не считал. Точно говорю вам, это все умеют. Никто только не распознает, не думает об этом. Выходит, я не способность обрел, а просто к устройству мира приспособился. Вроде как червяк, пригрелся на навозной куче и радуюсь, а всем мимо ходят да нос воротят, – рассмеялся Богдан хорошей широкой улыбкой.

– Да как же ты искусством не считал. Кабы не считал, так сюда и не пришел бы! – подметил Борис. – Однако ж ты здесь, с нами. Значит ценишь свое мастерство и пытаешься его уберечь.

– Так-то оно так, да по-другому все совсем, – лукаво сощурился в ответ Богдан. – Вот ты, Борис, первый тут был. Так опять же никто не знает, зачем ты сюда явился и поселение тут организовал. А как ты явился да поселение организовал, так и стал сюда магов притягивать. Вишь, и Матильда сюда прилетела не пойми как, и Миролюб за книгой пришел. А оно ведь все так в мире и работает. Я вот хотел на настоящих магов посмотреть, а ты хотел магов собрать. Вот оно и сбылось. А я сюда так и пришел, ногами. Захотел и пошел куда глядят, а набрел вот на вас.

– И правильно сделал, Богдан, – хлопнул его по спине Ярослав. – Ты человек больно солнечный, мне с тобой не только говорить, а и просто смотреть, как ты с утра уже по дому дела ворочаешь, в охотку.

– Да уж вы, известное дело, всегда дружны с самой первой встречи. Какую работу Богдан затеет, Ярушка завсегда ему на помощь спешит. А если помощь ненадобна, так рядом свою работу надумает, – рассмеялся Борис.

Богдан и Ярослав больше походили на гномов, чем на людей, роста, правда, были людского. Но оба были коренасты, оба росли вширь, а не в высоту, у каждого в глазах играла хитринка. Оба были крайне прижимисты и не скоры на решения.

Над Богданом часто подтрунивали из-за его такой явной хозяйственности, все, что найдет, себе тащит, как сорока. Уж, кажется, и все-то он материализовать может для себя, на годы вперед, кроме вечной жизни, а запасов делает столько, будто жить собирается до скончания мира и во время большого голода. Ярослав всегда держал сторону Богдана. Вот и сейчас подхватил речь товарища:

– А за Богданом и я подтянулся. Все меня знают из вас. Да и искусство мое напоказ: зовут меня Ярослав, что значит солнцу слуга, а сам я рыжий да конопатый, солнцем меченый. Дело мое – нехитрое: где вижу раздор туда с добром и суюсь, тепло распространяю, чтобы ссорам не бывать. Замыслы плохие чувствую, так смягчаю. Где кто против кого замыслит недоброе, я тут как тут.

– А можешь ли ты, Ярушка, сказать, где именно и кто именно и против кого зло замышляет? – встрепенулся Вениамин.

– Вот этого, врать не буду, не могу. Кто плохой, кто хороший – этого я не ведаю. Одно скажу: где зло большее, туда меня и влечет.

– Так-так-так, – задумчиво проговорил Вениамин. – Стало быть, ты у нас точно не как все, не случайно ты у нас оказался, притянуло тебя сюда, так, Ярушка?

– Так, Веня. Что тут – мне неизвестно, одно знаю – гибель тут может случиться, да такая гибель, о которой в книгах седые старики пишут и потомкам из рода в род годами передают.

Общество притихло. Какая-то неожиданная и явная теперь угроза нависла над ними. До этого разговора все их собрание казалось милым походом, встречей друзей.

Конечно, каждый понимал, что пришел сюда или оказался здесь для дела. Все знали, что они – остатки, последние крохи магического проявления в Краю, и им должно сберечь то, что каленым железом выжигалось. Однако, все это мыслилось далеким и интересным приключением.

А вот сейчас угроза встала близко, совсем рядом, каждый чувствовал, как дрожат волоски на затылке, как будто от дыхания придвигающегося неясного и нежеланного гостя.

Первым оправился Вениамин, понимая насколько опасно медлить и дальше и радуясь, что нашел неожиданно такой неожиданно важный талант в лице Ярослава, он прервал молчание:

– Скажи, Ярослав, а что помимо того, что ты оказываешься рядом с местами проявления зла, что еще, как бы это сказать, какие приметы что ли у твоего таланта?

– Да особых примет я не замечал, – задумчиво ответил Борис. – Другое дело, что хлопот с талантом этим много.

– Ты уж все рассказывай, Ярушка, – отозвался Богдан. – Вениамин – человек большого ума, он разберется, ты ему всякую мелочь расскажи, прямо вот как родной матери, он разберется сам, что лишнее, а что пригодится.

Вениамин одобрительно кивнул.

Ярослав оглядел приятелей, те смотрели на него со всем вниманием, как будто видели его в первый раз и до сих пор ничего о нем не знали.

– Да нет примет особых, – повторил Ярослав. – Хлопоты одни. Я все расскажу, без утайки – дело это нехитрое. Только одно – неудобно, потому что я вроде как жаловаться сейчас буду на людей. А это не так.

– Да знаем мы, что ты мужик, а не ябеда, знаем, говори уже! – торопил Богдан.

– Ну, смотрите, уговор есть уговор. Кто меня ябедой назовет, кто скажет, что я жалуюсь на тяжесть от искусства, тот мне не друг.

– Много текста, очень, – прошипела Матильда.

– А ты что, девочка, нервничать так нельзя, со старшими надо быть вежливой, – осадил ее Миролюб.

– Да знаю я уже, все я поняла, что он скажет! – взорвалась Матильда. – Все уже понятно. Сейчас он вам расскажет, что пришел сюда, потому что я – тьма, меня будет нейтрализовывавать. Вы вроде все молодцы, а меня в расход!

– Погоди, Матильда, – ответил Миролюб. – Врагов ты себе всегда с легкостью найдешь, точнее, они сами тебя найдут. Это дело такое, никто их не зовет врагов этих, зло само приходит всегда. Так что не спеши добавлять себе горя. Никто тебя ни в чем еще не обвинил. А Ярослава не перебивай.

Матильда насупилась и часто задышала носом, в повисшей тишине после перепалки ее возмущенное дыхание было так явно, что Ярослав не удержался:

– Девка, не дыши ты так часто, сдуешь нас всех!

Маги разразились хохотом, включая саму Матильду.

– Вениамин, – неожиданно серьезно сказал Борис. – Думаю, ваш разговор можно отложить на потом. А сейчас настало как раз то самое время, когда мы сможем узнать то, ради чего вообще затеяли весь этот разговор сегодня.

– Точно! Книга!

– Да, что дальше в книге? Теперь мы можем это узнать!

Борис открыл книгу, и все застыли в ожидании. Ярким светом полыхнула в избе молния, на секунду ослепив смотрящих, и через некоторое время повисла над столом черная дымовая надпись: «Восьмой – убийца!» Пока присутствующие терли глаза, стараясь внимательнее разглядеть надпись, она испарялась, двигаясь к стенам, куда, прилипнув серым расползающимся мхом, потом стекала кровью на пол, заливая трещины и щели в избе, пока всю комнату не заполонил красный свет.

Через минуту после наваждения заговорил Вениамин:

– Да! Интересно, но ведь нас семеро, друзья мои! У меня хорошие новости! Нас семеро!

По зале пронесся дружный выдох облегчения, общество заерзало на стульях и начало перешептываться друг с другом, подбадривая соседей и радуясь, что пророчество оказалось не таким уж и страшным.

В этот момент в дверь забарабанили.

Маги стихли и уставились на входную дверь.

Кто-то колотил в нее.

– А вот и восьмой, – нервно хихикнула Матильда.

***

– Сжечь ведьму, – тихо повторяла королева, прохаживаясь туда и обратно по кабинету. – Кого же они имели ввиду?

Этот вопрос не давал ей покоя второй день подряд. Евтельмина была измучена, ее некрасивое лицо, напрочь обезображенное теперь еще и бессонными ночами, пугало ее саму, отражаясь в дворцовых зеркалах.

В конце концов до похорон старой няньки оставался день. Всего лишь день и, как надеялась королева, одновременно с тем, как на гроб ее будет пястка за пясткой, лопата за лопатой ссыпаться черная земля, память тех, кто кричал «сжечь ведьму!» будет затягивать частичка за частичкой, участок за участком серая пелена забвения.

Королева, на самом деле, боялась, что однажды, будучи неосторожной в поисках магов, смогла пробудить, сама того не желая, к жизни проклятие, которым запечатан был высочайший указ об истреблении магов.

Судорожно перебирая в памяти все встречи, пролетевшие за несколько лет, королева внутренним взором старательно вглядывалась во все образы, пытаясь отыскать в них что-то, что сама еще не понимала ясно, но это что-то чувствовалось, оно было рядом, стоило только протянуть руку. Однако, каждый раз, когда королеве казалось, что она уже почти ухватилось за это что-то, все тут же исчезало, как исчезает, расходясь кругами, отражение на воде, едва до него коснешься.

Королева старательно раз за разом снова и снова перебирала все встречи, чувствуя, что где-то там среди них есть маг. Она вспоминала серые умоляющие глаза молочницы, арестованной по доносу ее мужа, уличившего ее в измене. Ясно вставал перед глазами образ лысого сморщенного деда, свернувшегося как в детстве калачиком, от которого избавились внуки, которым негде было селиться в то время, как дед держал и собственные покои, и мельницу.

Зеленоглазая девчушка, виноватая в том, что у матери ее не доставало денег на прокорм, зато доставало чести не сделать дочь дорожной девкой. Она даже не плакала, она просто упала, как будто провалилась в яму на бегу.

Все это были самые обычные лица, лишенные магии напрочь. Это были просто самые несчастные человеческие тела, которых не берегло ничто на этом свете. Евтельмина догадывалась, что убить мага и найти его не так-то просто, хочет того маг или нет, какая-то сила всегда старается и сколько может уберегает от бед. А эти, ну, что в самом деле в них магического? Ничего, кроме удивительного безразличия к ним их собственной судьбы.

Но что-то там все-таки было, где-то среди множества несчастных затерялся самый несчастный маг в мире. То, что произошло во дворце по смерти старухи явно доказывало это. Где-то, желая того и не ведая, что сделала это, королева все-таки нарушила указ и расплата последовала незамедлительно.

– Сжечь ведьму! Кто? Кто она? Кто эта самая ведьма? – схватившись за лицо и сильно надавив на глаза, чтобы загасить собственные рыдания, исступленно повторяла королева.

Измученные, окровавленные лица, истощенные тела, женщины, мужчины, старики, дети, все они мелькали пестрой вереницей умоляющих глаз. «За что? За что?» – спрашивала королева пустоту. – «За что? Почему, избегая магии, которой боимся, как зла, мы совершаем столько зла, мы причиняем столько горя, для чего в нашем королевстве с этой охотой на магов истребляют людей, глупые! глупые людишки! Не понимают, что однажды эта волна наберется силой и хлынет потоком горя на все, сметая всех на своем пути, виновных и невиновных! Все-все утонут в крови и горе!»

Королева исступленно шептала проклятия и предсказания, но вдруг взгляд ее застыл. Перед ее лицом был тот самый образ, который она искала, образ мага. Видела она его настолько ясно и четко, что казалось удивительным, как раньше она могла его не замечать.

Перед ее лицом было хоть и заплаканное, с раскрасневшимся носом и расплывшимися губами, лицо, смешно вывернутое отражением на серебряной крышечке графина.

Несколько секунд Евтельмина любовалась увиденным, силясь вспомнить, где же она видела этот прекрасный высокий лоб, полные спокойствия и неги глаза…

– Не может быть, – скороговоркой проговорила королева и упала, лишившись чувств.

***

Иннокентий открыл глаза. Его мутило. Картина мира расплывалась, сфокусироваться на ней было невероятно сложно. В ушах звенело, в желудке выло, в горле першило. Если бы Иннокентий хоть раз в жизни пробовал яблочную, он бы решил, что вчера чересчур ею увлекся. Но Иннокентий не знал, как коварна бывает настойка, а потому и сравнить свое состояние ни с чем не мог.