Текст книги "Переспать на удачу (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кариди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Глава 11.
С утра Владислав Марченков отправился в Университет. Еще вчера выяснил, где у какой группы лекции, и значит, наиболее вероятно встретить сына. Сына. Сердце странно сжималось и начинало колотиться в груди.
Повезло, группа ребят стояла ну улице и Сережа среди них. Марченков подошел поздоровался, разговоры сразу стихли. Он обратился к сыну:
– Сергей Михайлович, я не ошибся?
– Нет, – процедил сквозь зубы Сергей Михайлович, не скрывая своего негативного отношения.
– Не могли бы Вы уделить мне немного времени?
Первой реакцией было послать этого мутного дядьку далеко и надолго. Но Сергей сдержался. Потом подумал, раз этот тип чем-то достает мать, надо узнать его поближе и поговорить с ним по-мужски, чтобы не портил ей жизнь. Поэтому, преодолевая неприязнь, кивнул соглашаясь.
– Пошли.
– Я мог бы отпросить Вас с лекции...
– Не надо.
Они отошли недалеко, но достаточно, для того, чтобы поговорить наедине.
– Что вам надо?
– Есть разговор...
– Я спрашиваю, что вам надо? За каким чертом вы нас преследуете?
– Я же говорю... есть разговор...
– Послушайте, – Сергей раздражался все больше, слушая, как этот взрослый мужик что-то мямлит, – Будете приставать к моей матери, пожалеете.
– Я...
– Будете ее нервировать, я за себя не ручаюсь! Вам ясно? Я спрашиваю?!
– Сережа...
– Вам ясно, что я сейчас сказал?
– Сережа... Я твой отец...
Влад не ожидал, что эти слова вот так сорвутся с его языка, просто мальчик был настолько негативно настроен, так напирал на него. Он хотел сначала подготовить почву, потом постепенно подвести его к этой мысли, а теперь... Теперь он с замиранием сердца, не дыша, ждал, что тот же скажет в ответ.
Сергей с полминуты смотрел в сторону, качая головой, потом расхохотался. Потом, наконец, повернулся к Марченкову и выдал:
– Мне все равно кто ты. И где ты был все эти двадцать лет.
Влад вскинулся что-то сказать, но Сергей остановил его взглядом.
– Мне все равно. Я тебя не знаю, и знать не хочу.
– Пойми! Я ничего не знал о тебе! – вскричал в сердцах Влад.
– Ничего не знал обо мне?! – сорвался на крик Сергей,– А о ней ты тоже ничего не знал?! О моей матери?! О ней ты тоже ничего не знал?!
– Знал... О ней я знал... – прошептал мужчина.
– Знал он! Ты двадцать лет не вспоминал о ней! Заделал ей ребенка и свалил! И двадцать лет не вспоминал! Словно ее нет на свете!
Марченков вздрагивал от этих криков, самое ужасное, что и ответить ему было нечего. Сергей внезапно успокоился, взял себя в руки, потому что на них начали обращать внимание:
– В общем так, будешь доставать ее, будешь иметь дело со мной. Еще раз увижу, что она из-за тебя плачет, тебе не сдобровать.
– Она плакала...?
Молодой человек смерил взглядом взрослого мужчину, как неполноценного, и покачал головой:
– Я все сказал. Вам здесь больше делать нечего, – и пошел мимо своих одногрупников прямо в здание.
Владислав Марченков еще долго стоял, глядя на двери, за которыми скрылся его сын. Было очень горько, горько и тяжело. Хоть расшибись в лепешку об асфальт. Но он не мог не гордиться мальчиком. Какой парень, какой сын! Настоящий мужик, за мамку порвет любого...
Страшно неприятно было ощущать бессилие и чувство близкое к отчаянию. Вот он локоть, как говорится. Но он не собирался отчаиваться. Надо искать пути.
Майка плакала. Может... Душа, уставшая от терзаний последних дней, затрепетала слабой надеждой. Ведь если бы он был Майке безразличен, она бы не стала плакать... Постепенно, медленно, но верно оформилась мысль, что ему удастся приблизиться к ним, то только если Майя позволит. Учитывая то, что она его в тот вечер культурно послала, легко ничего не будет.
Владислав устало побрел в гостиницу. Надо что-то делать. Напиться что ли...
***
День у Майи Суховой прошел тяжело. Она устала от мыслей, переживаний, занятий, студентов, просто устала. А если учесть то обстоятельство, что на вечер она наметила неприятный разговор с сыном, то расслабляться не следовало. Еще и Сережа какой-то смурной, пришел, буркнул что-то и сразу в свою комнату. Одна радость – посидеть пять минут с Василисом на диване, набраться сил. Однако, довольно. Встала, пошла в кухню готовить ужин. После ужина она собиралась все рассказать сыну.
Ужин прошел непривычно тихо и молчаливо. Каждый в себе, несколько сухих фраз и все. Майя налила в чашки чай, повертела в руках ложечку, склонила голову над столом и начала то, к чему готовилась два дня:
– Сережа, я хочу тебе кое-что рассказать...
Парень вскинул на нее глаза и промолчал.
– Кое-что из моего прошлого.
Он затряс головой и встал, отошел к окну, засунув руки в карманы:
– Не надо, мама.
– Сережа, я должна. Ты послушай. Пожалуйста.
Молча вернулся за стол.
– Двадцать лет назад...
– Я уже знаю.
– Что ты уже знаешь? – не поняла женщина.
– Я уже знаю, что этот тип мой отец.
– Откуда?
– Он приходил ко мне у институт и сам признался.
Майя сглотнула, прижав руку к горлу. Вмиг стало нечем дышать. Сын не смотрел в ее сторону, он был погружен в себя, прокручивая вновь чувства, который он испытывал в тот момент.
– Сережа...
Парень зло взъерошил волосы, потом взглянул матери в глаза и сказал:
– Я его послал. Не нужен он мне. Не. Нужен. Двадцать лет его не было, а теперь заявляется как ни в чем ни бывало.
– Сережа, ты много не знаешь.
– И не хочу знать.
– Я прошу тебя, все-таки послушай. После будешь делать выводы и судить.
Он оперся локтями о стол и опустил голову на скрещенные руки, выдохнул:
– Хорошо, я слушаю.
– Давай я начну с самого начала. Мы с Марченковым учились вместе в школе, а потом на мехмате в Университете. Дружили, он был мне как старший брат. Даже не так. Он меня считал, наверное, младшим братом, – Майя улыбнулась, – Муськой называл, мы были не разлей вода... Я тогда была такая мелкая, худущая, ни кожи, ни рожи, это потом я выросла и похорошела. Он даже и не подозревал, что я влюблена в него ни раньше, ни потом.
Она отхлебнула чай, развернула конфетку, повертела шоколадную пирамидку, так и не съела.
– В том, что он не любил меня, нет его вины, тут ничего не поделаешь. В общем, он женился на другой и после института уехал в Америку. А перед отъездом зашел попрощаться... И вот...
Женщина замолчала на пару минут, может быть, вспоминая те свои ощущения, которым в ее жизни не было ничего равного, а может быть, стараясь забыть.
– В этом столько же моей вины, Сережа, сколько и его. О тебе он ничего не знал. Я не сообщала. Не знаю, может быть, я была не права. Влад имел право знать, что у него есть ребенок. Но у него была другая семья и я не хотела...
Какое-то время оба не произносили ни слова. Сын нарушил молчание первым.
– Мама... Просто ты у меня ужасно гордая, и тобой ужасно горжусь, – Сережа потянулся и погладил мать по руке, – А виноват он в том, что заставляет тебя плакать, и если я еще раз увижу, что ты из-за него плачешь...
– Сережа, сынок, это касается только нас двоих. Ты еще молодой, знаешь, черное не всегда черное, а белое тоже не совсем белое. Если твой отец хочет наладить с тобой отношения, я не буду против...
– Отношения? Нет, мама.
– Не спеши, сынок, подумай хорошенько.
– О чем мне думать?
– Он может тебе многое дать.
– Что он может мне дать теперь? Мне от него ничего не нужно!
– Ты мог бы поехать в Америку...
– Ага! Всю жизнь мечтал! А тебя тут одну бросить. Не надо злить меня, мать!
– Сережа... – мать не выдержала и расплакалась.
Сын встал, обнял ее и стал утешать подсмеиваясь:
– Ага. Уехать. Тебя тут одну бросить. Размечталась. Ты от меня так легко не отделаешься.
– Сережа... – ее улыбка сквозь слезы была счастливой, до этого момента она в глубине души боялась.
– Так, прекращаем сырость разводить.
Плакать перестала, успокоилась, снова сели за стол. Взяла кота на руки, потом все-таки выдала:
– Сережа... не надо его ненавидеть...
– Пусть не лезет к нам, и никто его не будет ненавидеть, – сказал сын, и мать поняла, что разговор окончен.
Они разошлись по своим комнатам, и в кухню Майя снова зашла уже перед сном. Налила себе стакан воды, не включая света, выглянула в окно. Да так и замерла, не донесши стакан до рта. В пустом ночном сквере на скамейке сидел он, Владька Марченков.
***
Да он выпил, прилично выпил, потом пошел пройтись. И незаметно для себя опять оказался в сквере перед ее домом. Раз уж пришел, оставалось только присесть на скамейку и пялиться на ее окна. Владу хотелось подняться и сказать ей... Да, ей... Что это несправедливо... Черт бы ее побрал... Никто его не любит...
Мужик выпил лишнего, и теперь бормотал себе под нос какую-то одному ему понятную мешанину:
– Алька! Где тебя носит... Не хочет... Двадцать лет не вспоминал о ней! Заделал ей ребенка и свалил! Я не знал! Не знал! Я не знал... Я знал... Знал...
Он закрыл лицо руками, тяжело дыша и пытаясь успокоить что-то, странно болевшее внутри. Душу, наверное. Боль прорвалась сквозь пальцы тихим стоном.
Прохладный ночной воздух постепенно вернул ясность сознания, хмель отступил, стало холодновато. Пора домой. Глупость какая, сказал бы кто, что он на старости лет будет вот так, как малец под окнами околачиваться, ни за что не поверил бы. Много еще обиженных пьяных мыслей вертелось в голове, и чувствовал мужчина себя очень тоскливо. Сегодня ему впервые было по-настоящему больно.
***
Она смотрела на него из окна и думала, думала.
Повела плечами. Да уж... Когда тебя не желает признавать твой ребенок... Невольно представив себя на его месте, женщина ужаснулась. Никому не пожелаешь такого.
Майе вдруг показалось, что она чувствует его боль.
Боль.
Она хорошо знает, что такое боль. Сейчас она только кажется уверенной и непреклонной. Внутри боль. Сомнения и горечь воспоминаний. И страх перед будущим. И черт побери! Глупое бабское желание пожалеть его! Надо же! Увидела, как он 'страдает' и все! Размякла! Пожалеть его, пригреть... Как же... Таких нельзя жалеть.
– Воспользовался однажды и бросил. Сделает это еще раз. Ты посмотри на него, глупая ты баба. Ты посмотри, он же не угомонился, все хочет от жизни свой приз получить. Ты его еще котлетами накорми! Ненавижу!
Она резко задернула жалюзи, чтобы не видеть. Зло выплеснула в раковину воду из стакана и вышла из кухни.
– Ненавижу, – процедила сквозь зубы.
Вот только слова эти были обращены совсем не тому грустному мужику на скамейке. А себе, себе бестолковой, жалостливой дуре.
Глава 12.
Теперь он мозолил ей глаза. Сидел, гад, каждый вечер на скамейке. Хорошо хоть приходил после темноты и Сереже на глаза не попадался, не хватало только сцены устраивать на глазах у всей улицы. И так весь вечер на нервах.
Хорошо, что после вечера настает ночь, а за ночью – утро. Утром надо идти на работу. И это замечательно, потому что иначе мы бы закисли в своих проблемах, а так, оправляясь на работу, можно оставлять домашние неприятности дома и наоборот. Майя Михайловна последние насколько дней была несколько мрачна и напряжена. Может кому-то и безразлично, но друг распознает, когда нужно проявить заботу. А Филипп Рудинский был ее другом. Он был моложе Майи лет на десять, но для молодого мужчины не совсем обычный. Не то, чтобы его не интересовали женщины, просто далеко не все его могли заинтересовать, и ценил он в них не сексапильность, а ум и сердце. Майя говорила, что он просто не встретил еще свою родственную душу, а тот скептически улыбался. Был Филипп высокий худой, сутулый, но жилистый, и вероятно, даже сильный. Никто никогда не знал его с этой стороны. В общении сухой и резковатый, женатый на науке, про таких говорят. Но если приглядеться, даже красивый, особенно глаза, светящиеся, умные и ласковые, когда на студентов не смотрят.
Так вот, посмотрев на Майю Михайловну несколько дней, Филипп не выдержал:
– Что у тебя стряслось. Последнее время на тебе лица нет.
Она махнула рукой:
– Так... Прошлое догнало...
– И?
– И не знаю, что делать...
– Ну, мадам Сухова, если Вы доверите мне Вашу тайну, мы могли бы проанализировать. Сама знаешь. Это же старо как мир: не понимаешь сам – начни объяснять студенту. И все сразу станет ясно.
Она невесело хмыкнула.
– Я серьезно, Майя. Расскажи, легче станет
Посмотрев на него с сомнением, женщина отвернулась, потом подумала, что может и стоит рассказать. Свежий взгляд все-таки...
***
От покойных бабушек помимо наследства бывает еще и совершенно неожиданная польза. Например, то, что все документы на въезд еще действуют, надо только билет купить, и можно лететь в родную Рашу.
Если бы Марченков не был так удручен своими неожиданно вылезшими семейными проблемами, он может и оценил, что приезд семейства Беспольских напоминал скорее старый добрый водевиль с некоторым трагическим уклоном, или даже небольшой шпионский роман. Сперва прилетел в страшной спешке, словно за ним черти гнались, сам глава семейства, вслед за ним понятно за кем погнавшаяся жена. А уже за ними дочь с важной миссией – проследить, чтобы предки не наломали дров! Хорошо, что хоть у кого-то еще голова варит. Да, Влад бы посмеялся, если бы не был так печален.
***
Впрочем, то несчастье, что постигло Вдадьку Марченкова тоже иначе, чем мелодрамой не назовешь. А что удивительного, человек уже смирился с холостяцкой жизнью, цинично плевать хотел на всякие там очаги, и вот вам. Просто зашел на это... на удачу... короче. И тут выясняется... Кошмар...
То, что Владислав узнал, полностью перевернуло его мир и заставило на всю прошедшую жизнь взглянуть по-новому. А этот новый взгляд заставлял его чувствовать себя таким дураком... Как будто глаза вдруг открылись и он увидел себя голым и жалким, сидящим в дерьме у всех на виду. И что самое обидное, он сам себя в эту грязь и загнал. За эти несколько дней он столько чего передумал, переосмыслил.
Что была вся его жизнь? Погоня за чем? Чего он старался добиться?
Он довольно-таки скотски проживший свою пустую жизнь холостяк, пусть и женатый трижды, и трижды неудачно. Что его холостяцкая жизнь? Непонятные движения, случайные подружки, большая часть из них просто шлюхи. Непонятно для чего проделываемая и не приносящая удовлетворения работа, развлечения... Даааа. Его развлечения просто верх интеллектуальной мысли! Попойки, дружки. Не друзья. Из друзей один Алька, черт его дери.
Где та интересная жизнь, которая рисовалась ему в молодости? Открытые дороги, свобода? Где? Не хотел гнить в НИИ? Думал достичь высот! Смеялся над Майкиным желанием иметь семью, над ее маленькой мечтой – сидеть с любимым мужем и детьми на диване и вместе смотреть телевизор. И ведь у нее почти все получилось. Только ее любимый оказался редкостный гад, который... Зубы сводило от отвращения к себе.
Мальчик вырос без него, взрослый мужик уже, что ж удивляться, что не хочет его знать. Он на его месте тоже не захотел бы себя знать. Майка... Как она одна, маленькая, слабая смогла вырастить сына да еще и учебу не забросить, и карьеру сделать? Как? Влад был ей бесконечно благодарен за то, что оставила ребенка, что не испугалась трудностей, что смогла, что такого сына вырастила. И вину такую чувствовал, которую не искупить.
Вышло так, что он шел по жизни, словно кто-то ему на голову горшок глиняный нацепил, и он так и ходил, ничего вокруг себя не видя. А теперь горшок разбился, и выяснилось, что в настоящем мире все совсем не так. Он шел не туда, все время не туда. Но... Господи милосердный... Удача не отвернулась от него... Он все-таки пришел, сам не зная как, пришел туда, куда ему надо было с самого начала.
И теперь ему до дрожи в руках и в душе хотелось самого простого, человеческого, того, над чем смеялся тогда – сидеть на диване в шлепанцах и смотреть телевизор, а рядом чтобы сидела Майка в халате и его сын. Хотелось есть борщи и котлеты. Котлеты! Боже мой! Да он сейчас молить на коленях был готов, чтобы его приняли в семью.
Да не берут!
И от этого всего ему хотелось выть от тоски.
***
Надо сказать, что не только Майя Михайловна наблюдала из окошка за одиноким мужчиной, сидящим на скамейке в сквере после наступления темноты. Она думала, вернее надеялась, что Сережа его не видел. Но Сережа видел, он просто не хотел лишний раз нервировать мать. Когда заметил в первый раз, еле сдержался, чтобы не выйти и не вломить этому типу как следует. Но потом подумал, что мать расстроится, и, сжав зубы, сделал вид, что ничего не заметил. А пару дней назад он даже прошел мимо него. Хотелось сказать, чтобы убирался к чертовой матери, но удержался, просто посмотрел на него... Так посмотрел, как он того заслуживает. А тот в ответ не сказал ничего, только глянул как пес побитый. Осадок у Сергея остался такой... Неприятный, неоднозначный...
А за всеми за ними наблюдал Василис. Глядя с уютного подоконника в ночной сквер, кот воспринимал мужчину на скамейке как своего бездомного собрата-кота, вымаливающего подачку. Даже жалко становилось как-то. Видел кот, как на него смотрит хозяйка, подолгу, не отрываясь. Как смотрит ее сын. Приходят в кухню по очереди, тайком друг от друга. И делал кот философские выводы, верные, непогрешимые, потому что не человеческие. У котов свои жизненные правила.
***
В день приезда Беспольский с трудом отыскал Владьку. Бегал по всем родственникам, нашел. Снял номер в той же гостинице. Не хотел возвращаться к тетке, терпеть любопытство, вежливо отвечать на их вопросы. Не до того было ему. Ждал, когда Влад придет, долго сидел в холле. Владька притащился никакой, мрачный, весь разбитый, как больной. Обнялись, пошли в бар. Выпить понемногу. Все разговоры решили отложить на завтра.
Алик Беспольский не знал, простит ли его Влад. Не знал, простит ли Майя. Это признание могло стоить ему такого куска души... Что сердце сжималось тяжелым предчувствием. И каждый миг, позволявший ему оттянуть разговор, был как глоток воздуха перед смертью. Известно, перед смертью не надышишься. Он был почти готов признаться другу в том, что натворил двадцать лет назад. Но сперва хотел вымолить Майкино прощение.
Странный каприз. А ему казалось, что по-другому просто не хватит сил отрыть рот и выдавить из себя то, что должен. Странное суеверное чувство было, что если Майка его простит, то грехи его отпустятся, и все будет хорошо. Надо ли говорить, что он страшно волновался.
Вот и вышло, что оба мужика были мрачны, подавлены и почти не спали.
***
Нелли опоздала всего на полдня. Но этого было достаточно, чтобы муж успел смыться. Дочь ее успокоила, сказала, что великие дела делаются с утра. Никуда их отец не денется. Подумаешь, в гостиницу ушел жить. Она сама не прочь уйти в гостиницу, так тут успели мозги задолбать за эти несколько часов. Завтра. Завтра найдут, проследят, выяснят. Все завтра. И нечего реветь! Что родственники подумают?!
Утро было потрачено на обнаружение местонахождения той гостиницы. А затем пошло собственно наблюдение за искомым объектом. Итак, водевиль продолжался.
Так вот, Алекс Беспольский направился в NN Университет. Где он пробыл около получаса. Оттуда вышел в сопровождении довольно красивой, одетой в деловой костюм женщины неопределенного возраста, даме могло быть и тридцать и сорок, выглядела она ухоженной и интеллигентной. После чего они проследовали в кафе, находившееся в одном квартале от вышеназванного Университета. Нелли была на грани нервного срыва.
– Я же говорила. Говорила! Он приехал к этой женщине! Эмма, я сейчас умру, нет, я ей глаза выцарапаю! А ему...Ему...
– Мама, успокойся. Это может быть просто деловой разговор. Не надо впадать в истерику.
Они припарковались недалеко от входа, откуда просматривалось все кафе, и приготовились ждать.
Глава 13.
Алексей Беспольский пришел к ней в Университет и просит уделить ему немного времени для беседы. Майя Михайловна с минуту переваривала эту информацию. Потом передала, что встретится с ним в обеденный перерыв, до которого оставалось полчаса. Если хочет ее видеть, пусть подождет. Хочет, подождет в вестибюле. Ну что ж.
Честно говоря, после приезда Владьки Марченкова, она уже ничему не удивлялась. О чем Алик будет с ней говорить? Какая разница. Он был ей безразличен, и она давно уже его простила.
А вот вид Беспольского ее удивил, даже вызвал скрытую усмешку. Нет, вы подумайте, у него пузо! И лысина уже светит, очки, нос вроде как вырос... Алька, Алька, постарел...
Она поздоровалась с ним вежливо и доброжелательно. А вот Беспольский заметно нервничал. Оглядел ее цепким взглядом при встрече, словно вобрал в себя всю и выдавил:
– Здравствуй, Майя, а ты почти не изменилась.
– Здравствуй Беспольский, ну ты... – она обвела жестом его фигуру и улыбнулась.
– Уделишь мне немного времени? – его голос был немного напряжен.
– Да, конечно. Пойдем, посидим в кафе, пообедаем за раз.
Пока шли, молчали. Он был натянут внутри как струна, а Майя просто ждала.
Не заговаривали и первые несколько минут, после того, как сели за столик, сделав заказ. Майя не выдержала и спросила первой:
– Алик, ты хотел поговорить...
Он дернулся, покраснел и пробормотал:
– Прости... Да... Хотел...
– Я слушаю тебя.
– Майя... Это трудно, мне трудно...
Она скрестила руки и спокойно ждала.
– Я... Я виноват перед тобой. Нет... Не только перед тобой... Перед Владиком я тоже виноват... Простишь ли ты меня...
– Не ожидала, конечно, что мы еще когда-нибудь встретимся, но Алик... Посмотри на меня, Алик. Я давно тебя простила.
Он поднял на нее глаза, в которых светилось и страшное облегчение, и вина, и сожаление, и слезы.
– Майя...
– Тогда, помнишь...
– Я помню... Ты знаешь... Я так жалел об этом. Всю свою жизнь. С самого первого дня. Майка...
– Знаешь, сначала я очень злилась на тебя. Обидно было до слез. А потом... То, что я делала и чего не делала... это ведь я делала сама. Никто меня не заставлял. Мои ошибки. Глупо кого-то виноватого искать, – она отпила сок, пожала плечами, – Как-то так.
Беспольский слушал, сцепив пальцы в замок у самого рта, молчал, принимая ее позицию, в которой не было места слабости, не было желания перенести ответственность на кого-то другого. Так ведут себя только очень сильные люди. И он готов был преклониться перед благородством этой женщины. Рядом с ней он просто никто. Тяжело вздохнул:
– Я столько думал... Я был такой дурак, Майка. Не соображал, что делаю, зачем... Зачем? – он потер лоб и закрыл глаза ладонью, – Я ведь любил тебя тогда, Майка. Я любил тебя Маечка...
Майя посмотрела на мужчину с легким презрительным недоверием и фыркнула:
– О чем ты говоришь, Алик? У тебя что там, в Америке крыша поехала? Любил он меня... Глупости.
А он робко взял ее руку, Майя хотела отнять, но Беспольский попросил:
– Не надо, Маечка, не сердись на меня. Я так наказал сам себя, что хуже не придумаешь. А мне еще с Владькой объясняться. Рассказывать ему, как я... Как я... Майка, как ты думаешь, он меня простит? А, Майя...
Она все-таки отняла руку. Не желая отвечать на его вопрос, спросила сама:
– Расскажи лучше, как вы там жили эти годы.
Алик Беспольский вздохнул и рассказал ей всю историю их с Владькой проживания в Штатах. Старался рассказывать коротко, не вдаваясь в подробности и не отвлекаться эмоциями. Она несколько раз переспрашивала его про Влада, удивилась, что тот был трижды женат, и все три раза неудачно, что детей у него нет. А Алик пока рассказывал, сам еще больше расстроился. Показалась ему его жизнь грустной и беспросветной, под конец пожаловался:
– Никто не любит меня, Майка, никто...
– Не говори ерунды. У тебя семья, жена, дочка.
– Эх...
– Беспольский, успокойся, все хорошо. Давай поедим уже, а то перерыв заканчивается.
– А... Да...
Доели молча. Расплатилась за себя Майя сама, хоть он и порывался, но незачем. Уже когда встали уходить, Алик робко прикоснулся к ее руке и спросил:
– Скажи... А я тебе нравился... Хоть чуть-чуть...?
На этот раз Майя уже не сдержала смеха:
– Точно у вас в Америках крыша поехала!
А он смотрел, со странной надеждой ожидая ее ответ.
– Чуть-чуть нравился, – она усмехнулась, – чуть-чуть.
Майя сама удивилась, какое счастье и просветление отразилось на его лице, он успокоился и сказал:
– Теперь я смогу сказать Владьке. Про все.
Она протянула Беспольскому руку на прощание:
– Удачи тебе, Алька.
– Спасибо Майя, счастья тебе.
Целуя ей руку, мужчина чувствовал благоговение, ему не только отпустили грехи, его благословили. Воистину, 'ангел, приносящий удачу'.
От дверей кафе они направились в разные стороны. Майя Сухова в Университет на работу, а Алекс Беспольский в гостиницу. Ему предстоял еще один неприятный разговор с Владом. Но теперь он не боялся. До встречи с Владькой Марченковым оставалось часа три, он решил пойти к себе в номер и поспать, бессонная ночь и нервное утро сказывалось, не мальчик уже.
***
Тем временем действие водевиля развивалось своим ходом. Вслед за Беспольским от кафе отъехал автомобиль, припаркованный поблизости. Все то время, что их отец и муж сидел в кафе с той дамой, Эмме приходилось буквально зубами держать мать, которая каждые пять минут порывалась влететь в зал и устроить 'сладкой парочке' ядерный Холокост. А когда те вышли из кафе, тем более. Но рассудительная молодость победила, конечно, не обошлось без внушения:
– Мама, прекрати истерить! Это может быть просто бизнес. И тогда ты со своей бешеной ревностью будешь выглядеть крайне глупо. Прежде чем делать какие-то выводы, надо пронаблюдать дальше. И вообще, больше достоинства. Месть холодное блюдо, вот вернетесь домой, можешь его хоть в клочья порвать. А сейчас успокойся.
Нелли промолчала, но кипящая внутри страсть и ревность нуждались хоть в каком-то выходе, и она от нервности, не переставая, жевала ириски. В итоге конфетка прилипла к зубам, она больно прикусила щеку и расплакалась. Разумеется, от этого. Не из-за него же...!
***
Майя Сухова вернулась в Универ и работа пошла дальше как обычно. Где-то во второй половине дня, воспользовавшись сорокаминутным 'окном', к ней подошел Филипп Рудинский:
– Нуссс, мадам Сухова, колитесь, что за заморские гости Вас посещали? В вестибюле на глазах у всего честного народа Вас дожидались?
– Боже мой, шагу ступить нельзя... И с чего, спрашивается, такой пристальный интерес к моей частной жизни?
– Как с чего? Вы, Майя Михайловна – краса и гордость преподавательского состава нашего факультета, а за красой надо бдить.
– Льстец.
– Да, – мужчина засмеялся, – И за это в аду я буду лизать раскаленные сковородки!
Теперь смеялись оба.
– Ладно... Как твои дела, Майя?
Она махнула рукой и как будто потухла:
– Да так... Все так же...
– Понятно. Ну что, мадам, не созрели для совместного анализа?
Что ж. Была, не была.
– Созрела. Пойдем, присядем где-нибудь, в двух словах не расскажешь.
Разговор вышел долгий. Они устроились в пустой аудитории, запасшись стаканчиками с кофе и шоколадными батончиками. Майя все не решалась начать, а потом потихоньку как-то поехало, и она смогла рассказать все с самого начала. Филипп слушал внимательно, не перебивая, иногда, когда она замолкала, задавал уточняющие вопросы. Закончив свой рассказ, она честно чувствовала себя вымотанной, словно целый день мешки таскала. Несколько минут молчали оба. Потом Филипп, облокотившись на спинку стула и покачивая головой спросил:
– А скажите-ка, мадам Сухова вот что...
– Что?
– А знали ли Вы, мадам, что Петренко в вас влюблен? А Фомин, Белецкий, Павловлюченков? А? А еще Сванидзе, Шлемов, Абрамян, Деканосидзе?
– Что... Ну, Сванидзе вообще во всех влюблен. А остальных-то чего было приплетать? Особенно дедушку Деканосидзе?
– Угу. А что покойный Кожин, хоть ему и было за восемьдесят, когда я здесь появился, тоже был в вас влюблен?
– Что... бред... Глеб Давыдович... Бред.
Он кивнул, словно ее реакция подтверждала какую-то его теорию.
– А знали ли Вы, мадам, что Ваш покорный слуга был в вас влюблен?
– Нет... Нет... Ты шутишь...
Только поднятые брови в ответ.
– Глупости... это все мои коллеги... Ты мой друг! Филипп... Это шутка?
– Успокойся, Майя, конечно, мы друзья. Я давно понял, что дружить с тобой куда лучше.
– Филипп...
– Да, – он широко улыбнулся, – Другом быть гораздо лучше. Но я это к чему тебе говорю, Сухова, понимаешь?
– Откровенно говоря, нет.
– Темнотаааа... Так вот, Маечка Михайловна, анализ наш мы начнем с самого начала, с азов, так сказать. Ты говоришь, что была черти сколько лет была для этого твоего Владика другом? Заметь, другом, а не подругой. Так?
– Так.
– А потом вдруг хочешь, чтобы он взял и влюбился в тебя. Он, говоришь, не замечал, что ты его любишь, должен был сам догадаться, а ты молчала, как партизан? Как же он, спрашивается, должен был догадаться, если ты молчала. Он видел в тебе друга, а друг – это друг, в него не влюбляются. Наоборот, твой Владик, если бы и заметил, что ты как-то не так себя ведешь, постарался бы сделать вид, что ничего не происходит. Это я тебе как мужик говорю.
– Ну да! Конечно! Вот прямо так, подойти и сказать? Никто так не делает.
– Уфффф... Что вы за народ, бабье! Никто так не делает, – передразнил он ее, – Кому надо, еще как делают! Подходят сами и берут быка за вымя! И не ноют потом всю жизнь, что ихнюю любоффффь не заметили.
Майя надулась.
– Ладно, ладно, не дуйся, это я так...
– Еще друг называешься...
– Вот потому что друг, потому и говорю. Ты мне лучше вот чего скажи. А с этим Беспольским-то ты зачем мутила?
– Хотела, чтобы Влад ревновал...
– Вот только не надо мне сейчас этого детского лепета про ревность, – Филипп ехидно улыбнулся, – С первого же раза, как увидела, что не действует, надо было менять тактику. Признавайся, давай. Нравился он тебе, что ли? Да?
– Не знаю... Не хочу об этом говорить.
Майя нахмурилась. Мужчина понимающе кивнул.
– Тогда скажи вот что... Нет, об этом потом. Я вот что заметил, Майя. Когда ты говорила про Беспольского, ты была совершенно спокойна, так, что-то легкое может проскочит... Стало быть он тебе безразличен. Так?
– Так.
– Угу. А как про Владика твоего заходит речь, так ты прямо сама не своя. Эмоции так и хлещут. Хочу тебе сказать, мадам Сухова, что ежели ты обиду на него все двадцать лет держишь так, как будто это было вчера, это, матушка, о многом говорит... Это диагноз, матушка.
– И что за диагноз.
Она уже поняла, что сейчас скажет Филипп, но знала, что выслушать его нелицеприятные откровения надо. Сама затеяла.
– А то, Майя, что у тебя к нему до сих пор сильные чувства.
Оставалось только согласиться.
– И теперь, возвращаясь к тому, что я хотел спросить... Майя Михайловна, позвольте вам задать вопрос интимного свойства. Чисто в целях анализа и как друг.
– Задавай, – вяло ответила она.
– Ну, тогда скажите, девушка, вот что. Романов за Вами замечено не было, замуж не вышли... Что за двадцать лет, что ли... Ни-ни? Никакого секса? В книгу рекордов Гиннеса собрались?
