Текст книги "Герой-любовник, или Один запретный вечер"
Автор книги: Екатерина Гринева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– А если я хочу.
– Что хочешь?
– Впутаться. Она мне в конце концов сестра. Родная. Пусть и блудная. Я знаю все, что ты скажешь. Но все равно…
– И черт с тобой, – устало сказал Денис. – Не хочешь меня слушать и не надо. Только бы держалась ты от всего этого подальше. Это я тебе дело говорю. Точно.
Денис был прав. Но «держаться подальше» я уже не могла.
Утром Денис взял с меня слово, что при первых же проблемах и осложнениях я буду сразу звонить ему, а не пытаться решить их самостоятельно.
Он уехал, а я, оставшись одна, как ни странно, почувствовала облегчение. Мне больше не надо было притворяться и лгать, хотя бы и во имя высоких целей – не обидеть близкого человека.
В два часа позвонил следователь и попросил явиться для дачи показаний. Я задержала вздох.
– Хорошо. Сейчас выезжаю.
Следователь задавал мне самые разные вопросы. Как и в первый раз. Зачем мы поехали на рыбалку в будний день, знала ли я убитого, почему мы выбрали для рыбалки именно это место, а не какое-нибудь другое, хорошо ли я знаю своих друзей, есть ли среди моих знакомых иностранцы, есть ли у меня враги.
На все вопросы я старалась отвечать подробно и обстоятельно, но чувствовала, что мои ответы не удовлетворяют Гаврилина. После каждого моего ответа повисала тяжелая пауза, во время которой я чувствовала себя как минимум мошенницей и преступницей, которая хочет утаить от следствия важную информацию.
После полуторачасовой пытки меня отпустили, и я, выйдя на улицу, решила позвонить Милочке.
– Я только что от ментов, – обрадовала я ее.
– Меня вызвали на завтра, – упавшим голосом сказала она.
– Крепись.
– Постараюсь.
– И чего они к нам прицепились?
– Считают, что это мы прикончили француза.
– Ты шутишь?
– Ничуть.
– Я, наверное, упаду в обморок.
– Я же говорю – крепись.
После разговора с Милочкой я решила поехать к родителям на кладбище. Но предварительно зашла в Интернет-кафе, которое расположилось на центральной площади нашего города и набрала в поисковой системе Международный центр «Медицина будущего».Никакой информации не оказалось, и это меня порядком озадачило. Вылезали похожие названия организаций, но того, что интересовало меня – не было.
Я вышла из Интернет-кафе и поехала на кладбище.
Старое кладбище находилось на окраине города – с одной стороны шел лес, с другой – шоссе.
Я прошла через ворота и направилась прямо. Сначала шли наиболее старые участки; многие могилы были неухоженными и стремительно разрушались. Иногда, когда я бывала на кладбище, я останавливалась около них и смотрела, думала, что эти люди жили, мечтали и любили, а сейчас им уже ничего не нужно и никто к ним не приходит… Но сейчас я шла мимо, мимо. Мне было важно узнать другое – приходила ли Эва на могилу родителей. Или нет? Словно это был некий знак – что с ней все в порядке…
Я наткнулась на родную могилу и замерла. Ничего. Ни свежих цветов, ни вырванной травы около плиты. Каждый год мне приходилось бороться с этой сочной и по-кладбищенски буйной травой, которая упрямо лезла вверх, заполняя собой все пространство…
Ничего.
– Ты думаешь, я такая свинья? – услышала я сзади.
Я резко обернулась.
Эва стояла за большим, почти во весь рост памятником и, прищурившись, смотрела на меня. На ней было черное с крупным белым горохом платье, едва доходившее ей до колен.
– Эва! – я кинулась к ней. – Эва! – и раскинула руки, заключая ее в свои объятья.
Мягкий большой живот встал между нами. Глаза Эвы распахнулись и вместо отчужденного холодного выражения, я увидела, как ее глаза наполнились слезами.
– Сашка! – всхлипнула она. – Я так испугалась.
– Я знаю.
Она посмотрела на меня с некоторым удивлением.
– Что ты знаешь?
– Про ту женщину, что преследует тебя. Это не сказки. Она существует на самом деле. Ты не бредишь. Эва! Я видела ту женщину!
– Ты ее видела? – на лице Эвы отразился ужас. – Она здесь?
Я кивнула.
Эва наморщила лоб.
– Я думала: она осталась там…
– А чего ты тогда испугалась?
Эва сделала шаг к могиле родителей и проговорила скороговоркой:
– Мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я даже спать не могла: все время какие-то странные звуки слышались. Или у меня уже галлюцинации развились? Я лежала и отдыхала днем, когда мне показалось, что кто-то лезет в дом. Я встала, быстро оделась и уехала.
– А почему не позвонила мне?
– Я боялась, что ты станешь меня отговаривать. Или скажешь, что у меня поехала крыша.
Я решила пока не говорить об убитом французе. Чуть позже… Не сейчас…
– Где твои вещи?
– Я остановилась у какой-то бабки в частном доме. У нее нет горячей воды и много мышей. Они все время шуршат, бегают…
– Ты хоть ела по-человечески?
Эва кивнула.
– В кафе и столовой. Я выходила есть и ужасно тряслась. Я все время хожу в темных очках.
Она достала из маленькой сумочки темные очки и нацепила их.
– Вот так.
– Ты есть хочешь?
– Немножко. Я с утра кроме чая ничего не пила. Да и тот чай был настоящим пойлом.
– Эва! Так нельзя. Ну, просто невозможно. Ты же Машку загубишь. Спишь черти где, ешь – тоже. Ты хоть об этом думаешь?
– Думаю. Но что ты предлагаешь? К тебе я не поеду. Ты же сама сказала, что видела ее.
– Видела. Ко мне, и правда, нельзя. Но надо что-то придумать. Машке нужен нормальный сон, нормальное питание… Пошли! – я взяла ее за руку.
– Куда?
– Ну, для начала поесть сходим. В одно тихое место.
Кафе «Ивушка» находилось на отшибе и славилось горячими пирожками. Пекла их тетя Глаша, бывшая когда-то поварихой в питерском ресторане. После развода с питерским мужем, Глаша вернулась в наш город – дочка осталась в Северной столице – доучиваться в институте – и устроилась поварихой в кафе.
– Я помню это кафе, – сказала Эва, оглядываясь вокруг. – Только оно тогда было другим – темно-зеленые стены и серый потолок.
– Конечно, другим – тебя не было шесть лет…
Эва сидела за столом, наклонив голову.
– Запах выпечки. Пирожки. – Она сняла очки и улыбнулась. – Это напоминает мне запах парижских круасанов. Знаешь, когда я приехала во Францию, мне больше всего нравился этот запах теплого хлеба – уютный, домашний… И то как парижане ходят с багетами в руках – как с книжкой или портфелем. И как сидят в кафе, никуда не торопясь, словно у них впереди целая вечность. Даже за одной чашкой кофе или стаканом воды. И парижское небо – перламутрово-синее весной и прозрачно серое осенью. И это счастье, что можно просто бродить по улицам и смотреть на людей, витрины, дома. Я так все это любила; взять кофе и круасан и сидеть мечтать или думать о чем-то своем. И никаких хмурых угрюмых лиц – все такое светлое, праздничное. Ты знаешь, я всегда думала, что слова Хемингуэя, ну те самые – про праздник, который всегда с тобой – просто красивые слова. И ничего больше. А это все – правда. Понимаешь – правда. Это – действительно, праздник, и эти улыбки, которые только для тебя, чистые нарядные дети; необыкновенно красивые старушки, я просто влюбилась в их старушек – в перчаточках, с макияжем, как у актрис перед выходом на Каннскую дорожку; стульчики в Люксембургском саду; серебристо-светящийся воздух после дождя… и необыкновенная легкость, разлитая в воздухе. И это ощущение, что весь мир твой, принадлежит тебе…
Я вдруг подумала, что я никогда не знала Эву. ТакуюЭву. Она уехала в восемнадцать лет, и я толком не успела узнать ее, повзрослевшую. Она для меня осталась девчонкой, с которой мы вместе гонялись на велосипедах и прятались от грозы под одним одеялом. А эту Эву, взрослую женщину, со своими мыслями, мечтами, рассуждениями о жизни я не знала. Так получилось. Так сложилось. И винить в этом некого.
Вдохновенное выражение на лице Эвы быстро исчезло, словно закрыли внезапно распахнувшуюся форточку, куда ворвался шальной весенний ветер, перевернувший все вверх тормашками.
Мы смотрели друг на друга. Эва вздрогнула.
– Извини.
– Ты будешь суп? – с некоторой досадой сказала я. Мне было жаль, что минута откровения между нами так быстро закончилась.
– А что тут есть? – Эва смотрела мимо меня.
– Сейчас спрошу.
Я подошла к стойке.
– Глафира Петровна! Что у вас есть на сегодня?
Полная женщина с ярко-рыжими волосами налегла грудью на прилавок.
– Солянка есть, борщок, супчик молочный.
– Солянка, – подала голос Эва.
– Супчик молочный. Дама в положении.
Эва надула губы.
– Ты меня терроризируешь.
– Ради Машки.
– А меня ты спросила?
– Машка важнее.
Белый рисовый супчик стоял перед Эвой, а она с сомнением смотрела в тарелку.
– Это съедобно?
– Тише! Тетю Глашу обидишь.
Через пару минут Эва уплетала суп за обе щеки.
– Добавки можно?
– Сколько угодно.
Съев еще две тарелки супчика, Эва постучала пальцами по столу.
– А где пирожки?
– Сей момент.
– И чай.
– И чай.
Себе я взяла только пирожки и кофе. После обеда мы вышли на улицу.
– Эва! Где твоя бабка живет?
– На другом конце города.
– Пойдем возьмем твои вещи и подумаем, что делать дальше. Ты бабке заплатила?
– За неделю вперед. Такая настырная – хотела вообще за месяц. А у самой мыши в доме и никаких удобств.
– Разберемся. И с мышами и с удобствами.
– В каком смысле?
– В прямом. Что-нибудь тебе организуем.
Я не знала, что я могла организовать, но мне надо было задать Эве один-единственный вопрос. Но только после того, как мы побываем у бабки.
До ее дома мы шли медленно. Эва часто останавливалась и тяжело дышала. Русые волосы падали на лоб, она поправляли их; от четкого стильного каре мало что уже осталось. Голову бы ей помыть, и вообще помыться. Машка грязная…
– Как бабку зовут?
– А бог его знает, – откликнулась Эва. – Наталья Никандровна или Демьяновна. Я все время путаюсь.
Дом Натальи Никандровны-Демьяновны был низким, покосившимся на один бок; наличники облупились, и калитка тоже нуждалась в свежей покраске.
– Этот?
– Этот, – кивнула Эва.
– Как тебя сюда занесло?
– Лишь бы подальше… – тихо сказала она.
– Понимаю. Так и будем стоять и любоваться на дом?
Эва толкнула калитку.
– Наталья Демьяновна?
– И чего орешь, милая, – раздалось откуда-то из глубин дома. – Ща выйду. Подожди. Ща.
Бабка выкатилась на крыльцо и подозрительно осмотрела нас своими маленькими глазками, похожими на поблекшие стеклянные бусинки. Мы сказали, что пришли за вещами, и она поджала губы.
– Не устраивает чо? Или как?
Она с сожалением смотрела на Эву; понятное дело – лишиться постоялицы и прибавки к пенсии было жалко. Она что-то кряхтела про дорогую жизнь и алкоголика-сына, который не помогает ей, а напротив, тянет последние деньги… Эва немного подумала и сунула ей в руку пятьсот рублей. Бабка проворно убрала деньги в карман темно-синего платья и поправила платок на голове.
– Если шо, милая, заходи, я всегда дома. Надумаешь остаться – милости просим.
– Хорошо, хорошо, – быстро сказала Эва. Ей уже хотелось поскорее избавиться от бабки и ее липкого, как подтаявший сахар, внимания. Мы прошли в комнату, в которой жила Эва – железная панцирная кровать, застланная лоскутным покрывалом, с горкой подушек – мал-мала меньше, колченогий деревянный стол у окна, полированный шкаф и иконостас в углу.
Я взяла Эвину сумку – темно-зеленую с красным логотипом на боку – и мы вышли на крыльцо. Бабка проводила нас до калитки, прибавила, что она «завсегда рада» и зашагали вдоль улицы, в молчании.
– К тебе нельзя, – сказала Эва. – Я не пойду.
– Это я знаю и без тебя.
– Тогда – куда?
– Куда-нибудь, – неожиданно разозлилась я. – Например, обратно в Париж.
– Почему ты злишься?
– Потому. – Я остановилась. – Ты скрываешь от меня важную информацию и хочешь, чтобы я тебе помогала.
– Что я скрываю?
– То, что ты приехала на день раньше. Где ты была все это время?
– Это – мое дело, – отрезала Эва.
– Твое? Ты знаешь, что у нас в окрестностях нашли труп француза – Марселя Донека. И что он, интересно, делал в нашем городе? Не странно ли, что внезапно у нас объявляются граждане свободной Франции – причем слетаются косяками. И куда? В наш город? Как будто бы то Канны или Ницца? Тебе нечего сказать по этому поводу?
– Нечего.
– Совсем?
– Совсем.
– Эва! Я никуда не пойду, – я поставила сумку на дорогу. – Если ты мне сейчас все не расскажешь. Как есть. Если ты в чем-то замешана, я должна знать это. Может быть, тебя втянули помимо твоей воли в сомнительные дела? И ты связана с каким-то криминалом?
Эва как-то вся сжалась и ее глаза стали еще больше.
– Ты говоришь чушь!
– Хотелось бы в это верить. Но я – не верю.
– Я и сама ничего не знаю, – устало сказала Эва. – Не знаю и не понимаю… Да, я приехала, действительно, пораньше. Но я просто заметала следы, чтобы не нашел Франсуа. Я боялась, что в мой телефон вмонтировано подслушивающее устройство или он каким-то образом выследил, как я покупала билет, и поэтому сдала его и приобрела новый. Я делала это как героиня шпионского боевика – со всеми мерами предосторожности – два раза меняла такси и постоянно оглядывалась: не следит ли кто за мной. А потом… я не хотела сразу сваливаться к тебе как снег на голову. Я хотела сходить на могилу родителей. Одна. Мне хотелось заново почувствовать и привыкнуть к городу, который когда-то был моим родным. Видишь ли… с годами я стала несколько сентиментальной. – Она замолчала.
– Продолжай!
– Я приехала и остановилась в гостинице.
– Какой?
– Это имеет значение?
– Не знаю. Может быть.
– «В Полонезе».
– И что?
– Я приехала туда под вечер. Только распаковалась. И стук в дверь. Я еще думала: открывать или нет. Открыла. На пороге стоит мужчина и спрашивает по-французски: не могу ли я уделить ему час времени.
– Как он выглядел?
Мы стояли посередине улицы.
– Подожди, давай хоть на скамейку сядем.
Мы уселись на скамейку без спинки, и Эва со страдальческим выражением лица вытянула ноги.
– Как он выглядел?
Эва задумалась.
– Среднего роста.
– С бородой?
– Без.
– Лет сколько?
– Сорок. Может, чуть старше. Мизинец как-то странно скрючен.
Я стиснула зубы.
– Это он!
– Кто он?
– Марсель Донек.
– Мне он представился по-другому.
– Это уже не важно. И что он тебе говорил?
– Ты меня все время перебиваешь. Просто слова не даешь сказать. Я даже не знала, что ты стала такой упрямой…
– Мои извинения. За упрямство.
– Он стал просить меня встретиться. И поговорить. Я не хотела, но он упросил. И я согласилась. Мы пошли в кафе «Маргарита». Я все время была как на иголках. Только мы сели за столик, как он заказал себе еду. И стал говорить, что мне обязательно нужно вернуться во Францию. Он все расходы возьмет на себя. Больше он ничего сказать пока не может. Но я должна поверить ему, что это очень важно. Что меня хотят использовать в своих интересах, но он этого не позволит. Я сидела и слушала весь этот бред и думала, как поскорее удрать. И Машка стала уже толкаться. Она вечером все время толкается. Ноги затекли и хотелось на воздух. Сказала, что мне душно и этот… Раймон, точно, он представился Раймоном… вывел меня на террасу. Уже стало темнеть и мне хотелось спать. Я сказала, что никуда не поеду, а останусь здесь. Я его не знаю и пусть он вообще отстанет от меня. Он схватил меня за руку, но я пригрозила, что сейчас заору. Раймон выпустил руку и сказал, что я еще пожалею обо всем…
Я встала и вышла из кафе. Потом оглянулась, он шел за мной… Потом… – Эва замолчала.
– И? – у меня покалывало в кончиках пальцев.
– Я не хочу об этом говорить. – И она закрыла лицо руками.
– Эва! – я погладила ее по плечу. – Говори! Пожалуйста…
– Он потянул меня в кусты и стал кричать, что я – идиотка, что я не понимаю опасности, которая мне угрожает, что я должна уехать с ним… Он схватил меня; я ударила его, вырвалась и убежала. Все! – выдохнула Эва.
– Чем ты его ударила?
– Рукой, естественно, – немного удивленно сказала Эва. – Хотела вмазать ногой в пах. Но Машка… не дала бы. Из-за живота неудобно. А так бы вмазала.
Все не сходилось и это было ужасней всего. Если Эва сидела там – в «Маргарите», то как труп мог оказаться в реке, которая находилась значительно дальше. Или он встречался с кем-то еще? Сразу после Эвы? Встретился и его убили?… Но за что? Как Раймон-Марсель вычислил, что Эва приехала к себе в родной город? Почему он не связался с ней раньше – там, в Париже, а проделал такой длинный путь, чтобы сказать ей – возвращайся обратно в славный город Париж на Сене и я решу все твои проблемы? Чего он ждал? Или с чем тянул?
– Ты раньше видела его?
– Кого?
– Ну, этого Раймона.
– Н-не, – Эва потрясла головой. – Первый раз.
– Ты уверена?
– Уверена.
– Точно?
– Ты что меня за полоумную принимаешь, – рассердилась Эва. – Я же говорю? Первый раз его видела.
– А он тебя – получается нет!
– В смысле?
– Ты же сказала, что он сразу попросил тебя уделить ему время. Не спросил, как тебя зовут? И кто ты?
– Не спросил.
– Значит, он тебя знал. А ты его нет.
– Са-а-шка! – слезливым голосом протянула Эва. – Кончай всю эту бодягу.
«Кончай всю эту бодягу» – эта фразочка была одной из самых любимимых Эвиных, еще с тех – до парижских времен.
– Я сама-а-а ничего не знаю. А ты меня тут пытаешь, как будто бы я этого Раймона убила. А я его не убива-а-ла. Понимаешь это или нет? Я уже ничего не хочу, только Машку спокойно родить. Но мне и здесь покоя нет. Может, мне в Ветланке утопиться и дело-о с концом.
Эва плакала, размазывая по щекам злые слезы.
– Прекрати! Не реви! – строго осадила я. – Тебе вредно плакать. И вообще… слезами тут не поможешь. Я тебя ни в чем не подозреваю, просто уточняю некоторые обстоятельства. И все.
– Да… выясняешь, – Эва шмыгнула носом. – Меня хочешь извести. – Она снова скривила рот, словно опять собираясь заплакать, но я вспомнила, что я всегда была за старшую. Эва в положении и толку от нее мало. А я должна думать о Машке.
– Все. Прекрати! Мучать я тебя больше не стану. Женщина. Которая тебя преследовала. Она – кто?
– Да я откуда знаю, просто сумасшедшая. Прицепилась ко мне и все!
Я задумалась. Сумасшедшие не летают за своими жертвами в другие страны. Тогда это уже не сумасшедшие, а настоящие маньяки. Зачем ей нужна Эва? Может быть, у нее хотят отнять ребенка и отдать в другую семью? Кто-то положил глаз на Машку? Международная организация по усыновлению-удочерению? Сейчас это модно. Передают детей как посылки – туда-сюда. Эва – здоровая женщина и ребенок у нее должен быть здоровым, и кто-то захотел этого малыша…
– Ты делала анализы?
– Какие анализы?
Эва всегда была глупой красоткой, а я умной и отвественной.
– Обычные. Крови, мочи. Машка растет нормальной… без отклонений?
– Какие отклонения, – обиделась Эва. – Она у меня как крепкий орешек. Пьет, ест. Все показатели нормальные.
– А где ты делала анализы?
– В частной клинике.
– Может быть, там работал этот Раймон-Марсель? И ты встречалась с ним в этой клинике? Просто не помнишь? Он посмотрел твои анализы и…
– Нет, – твердо сказала Эва. – Я бы его узнала.
– Может, он просто проходил мимо?
– Этого я уже не знаю. Мы так и будем здесь сидеть? – обрушилась на меня Эва. – Машке вообще-то уже спать пора. Где ты меня пристроишь? В гостиницу я не пойду!
– Гостиницы отпадают, – согласилась я.
Я задумалась. Можно было позвонить Милочке и попросить ее принять нас на одну ночь. Милочка откликнется. Она сердобольная. Я набрала Милочкин телефон.
После долгой трели я услышала ее веселый голос.
– Алло!
Это «Алло» было таким звонко-раскатистым, что я сразу поняла – она не одна.
– Саш! Ты чего молчишь?
– Ты не одна?
– Не одна, – подтвердила она. – У меня Паша. А что ты хотела?
На заднем плане слышалась музыка и мужской голос, напевающий «увезу тебя я в тундру, увезу…» Голос принадлежал Паше.
– Я с Эвой!
– Нашлась?
– Да. Но у нас проблема – негде ночевать.
– А гостиницы?
– Нам туда нельзя. Никак.
Милочка въехала в нашу ситуацию сразу и даже не стала переспрашивать, почему «никак».
– Тогда ко мне.
– А Паша?
– А мы уедем. К нему. Вы сразу приезжайте. Пока мясной пирог не остыл.
– Ты же раньше не любила готовить?
– Ну так раньше-е-е, – протянула Милочка. И я поняла, что у нее началась другая жизнь.
После всемирного потопа Ной спасся и зажил по-другому.
– Едем. Скоро будем у вас.
Пирог остыл самую малость. Милочка положила его на сковородку, сковородку накрыла крышкой и обмотала сначала газетой, а потом – старым зимним пальто – «для тепла» и он был еще теплым и ароматным, когда мы приехали. Милочка медленно, бережно распаковывала пирог, как зимний букет роз, обернутый целофаном и бумагой, чтобы цветы не подвяли и не прихватились морозцем.
– Вот, – торжествующе сказала она. – Мой пирог. Эва, это – для тебя. Я помню, ты всегда была такой…
Я понимала, что хотела сказать Милочка – «феерической девушкой, той, за которой всегда тянулся шлейф поклонников», но вместо этого она выпалила:
– Красивой. Правда, она настоящая красавица?
– Правда, – подтвердил Павел веселым голосом. Но при этом он смотрел на Милу, а не на Эву.
– Очень хорошо, что вы приехали, – затараторила Милочка. – А мы как раз собрались уходить. К Паше. Смотреть фильмы… правда, Паш?
Павел Николаевич был исключительно сообразительным молодым человеком, и ему ничего не надо было повторять дважды.
– Правда. У меня новый фильм Иньярриту. С Хавьер Бардемом. Мы как раз собирались сегодня вечером его посмотреть.
Я могла биться об заклад, что Милочка не знала никакого Иньярриту и Бардема, но та сделала глубокомысленный вид и кивнула.
– Вы прямо сейчас уедете? А пирог?
– Пирог – вам. Белье в шкафу. Душ – хороший. Только немного подтекает, нужно направлять его сначала струей вверх, а потом – опускать вниз. Еды в холодильнике – навалом. Ешьте все, что хотите. Паша натаскал. Он сказал, что я слишком худенькая и мне надо поправиться. Есть сыр, молоко, колбаса, мясо. Все, что найдете – ваше. Звоните.
– Спасибо.
Но Милочка уже шебуршилась в коридоре – быстро, весело. Я вышла за ней.
– Кстати, – зашептала она, – твоя француженка съехала из гостиницы. Я проходила мимо «Полонеза», зашла к Павлине Ивановне, мы потрепались немного и заодно я поинтересовалась: по-прежнему ли француженка снимает номер. Павлина и сказала, что она неожиданно уехала, даже не поставила в известность об этом заранее, как положено.
– Понятно, – протянула я. – Спасибо за информацию.
– Не за что! Пока, – крикнула она, закрывая дверь. – Звони-ии!
Мы съели пирог – обалденно-вкусный, с хрустящей корочкой и выпили чай с остатками торта. А потом Эва съела еще два бутерброда с сыром и сочное яблоко с ярко-красным пылающим бочком. Перед сном она пошла в душ – «я вся пыльная, грязная. Машке так неуютно. Ей хочется быть чистенькой». Эва плескалась в душе долго, а я все думала: кому она понадобилась, точнее ее ребенок. Зачем? Кто-то хочет забрать его? Но для усыновления нужно подписать кучу бумаг и потом согласие матери обязательно требуется. Или они думают обработать Эву, сломать психологически? Зачем? И неужели нет других матерей, готовых отдать ребенка за приличное материальное вознаграждение? Или все дело в том, что она русская, иностранка и прав у нее особых никаких нет. В случае чего французская фемида всегда встанет на сторону своих граждан. Это мы уже знаем…
Когда Эва вышла из душа, свежая, веселая, я спросила:
– А деньги тебе никто не предлагал?
– Какие деньги?
– За ребенка. Мол, отдай его нам, и дело с концом. Ясное дело, что эта Анн Прево всего лишь пешка в большой игре. И кто-то стоит за всем этим.
Эва села на табуретке напротив меня, вытирая голову полотенцем.
– Нет. Деньги не предлагали. А что? Должны?
– Не знаю. Я просто высказываю свои предположения вслух.
– Насчет денег разговора не было. Давай спать. Я ужасно устала.
– Без вопросов. Это твое второе разумное решение за день.
– А первое?
– То, что ты поехала на кладбище к родителям.
На следующее утро я созвонилась с Милой и попросила ее помочь куда-нибудь на время спрятать Эву. В приличный санаторий, где она бы находилась под медицинским наблюдением. Мила обещала поговорить со своей матерью и обрисовать ей наше положение.
Людмила Федоровна задействовала свои связи, и уже во второй половине дня Милочка везла нас в санаторий «Ласточка» на своей машине.
Санаторий находился в лесу: трехэтажное здание, выкрашенное в бледно-желтый цвет, со всех сторон окружали сосны.
У Эвы была отдельная комната со всеми удобствами: с душем и туалетом. Но она смотрела на меня и с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать.
– Ты будешь ко мне приезжать?
– Конечно.
– А звонить?
– Эва! – я взяла ее руки в свои. – Я буду звонить и приезжать. Не беспокойся.
– А то я чувствую себя такой заброшенной.
Мы сидели на кровати, застеленной покрывалом с розовыми узорами, и живот Эвы был прижат к моему боку.
– Да. Не забудь взять у меня деньги. И не вздумай отнекиваться. Ты – безработная, а у меня кое-какие сбережения есть.
Эва раскрыла мою сумку и сунула туда тысячу евро.
– Ладно, иди! – нахмурилась она. – А то я сейчас разревусь. Иди быстро.
– Пока! – Я поднялась с кровати и поцеловала ее в лоб. – Береги себя. Отдыхай здесь, гуляй, дыши свежим воздухом и хорошо питайся.
Мила подбросила меня до дачи и уехала домой, даже не попив чаю. – Меня Паша ждет, и поэтому я тороплюсь, – объяснила она.
Остаток вечера я решила посвятить огородно-полевым работами. Но предварительно позвонила Эве и убедилась, что с ней все в порядке. Она говорила нарочито-бодрым тоном, как бы убеждая меня и себя, что у нее все o’кей. Я пожелала ей спокойной ночи и дала отбой.
Повозившись с клумбой, я поняла, что устала и лучше посижу на веранде и попью чай с мятой, чем буду ползать на четвереньках по земле, пытаясь улучшить флору на своем участке.
Я поставила чайник, залезла в холодильник и выудила оттуда помидоры с огурцами. Решив сделать салат, я помыла овощи и тут услышала, как хлопнула калитка, которую я забыла закрыть, и выглянула в окно. Прямо по тропинке к дому шел незнакомый мне мужина такой внешности, что ему впору было сниматься в рекламе парфюма от Хьюго Босс или рекламировать бритву «Жиллетт». Роскошная грива темных волос, бледно-лиловый шарфик вокруг шеи, небрежно мятые брюки (видимо, от крутого дизайнера) и бежевая рубашка, открывавшая загорелые руки. На плече спортивная сумка.
Я выключила чайник и вышла к нему навстречу.
– Чем обязана…
– Вы – Александра? – спросил он, демонстрируя мне белоснежные зубы.
– Да. – Я отступила назад.
– Франсуа… Муж Эвы. – Он протянул мне руку.
Я машинально-расстерянно протянула ему свою, и он припал, приник к ней долгим поцелуем.
Боже! У Эвы такой муж! Я теперь понимала ее, понимала, почему она бросила все и пошла за ним. Точнее, полетела в Париж… Теперь я ее не осуждала.
Я вытерла мокрые руки о халат.
– Проходите.
– Эва у тебя? – он быстро осмотрел веранду. – Где она?
У него был орлиный профиль и красивый чувственный рот.
– Н-не знаю.
Его брови красиво-театрально взлетели вверх, и я поняла, что в ближайшее время мне будет очень трудно контролировать себя. Переизбытка красивых мужчин в моей жизни раньше не наблюдалось.
– Не понял?
Он говорил по-русски почти правильно. С легким акцентом.
– Н-не знаю.
– Она не приезжала к тебе? Эва хотела приехать сюда…
Я твердо решила придерживаться сочиненной легенды.
– Нет.
Он встал напротив меня, предварительно поставив сумку на табуретку. В том, как он ставил сумку, была грация хищного зверя. Ленивого, красивого, самовлюбленного. Мне казалось, что еще немного, и он заурчит или рыкнет. Я подалась назад.
– Чашку чая можно? – насмешливо спросил он. – Так, кажется, говорят у русских.
– Можно. – Я постепенно отходила от оцепенения. Мои мысли вихрились, булькали, пенились. Я боялась выдать себя или сболтнуть лишнего. – Чай или кофе?
– А кофе – хороший?
– Нормальный, – отрезала я. Достала банку «Нескафе» и потрясла ею. Устроит?
– Вполне. – Он поднял руки, как бы сдаваясь. – У меня еще коньячок есть. Французский. За встречу. Мы же так и не были знакомы.
– Не довелось, – призналась я.
– Есть шанс исправить это.
– Шанс есть всегда.
– Не понял? – его брови снова взлетели вверх – красиво очерченные брови. Так герой-любовник в классической драме говорит главной героине, что они должны расстаться.
– Это я так.
– Ну так пьем? За встречу?
Я вздохнула.
– Пьем.
Я достала из шкафчика две хрустальные рюмки и поставила на стол.
Пузатая бутылка с янтарно-коричневой жидкостью мгновенно оказалась на столе.
– Штопор есть?
– Имеется.
Я подала Франсуа штопор.
Ловким движением он открыл бутылку и разлил коньяк по рюмкам.
– Ну! – выдохнул он, с улыбкой глядя на меня. – За тебя, Александра! За нашу встречу. Вы с сестрой очень, очень красивы. И очень похожи.
– Конечно, похожи. Мы же близнецы…
Я повертела рюмку в руках. Отпила. Напиток был с фруктово-ореховыми нотками.
– Ну как?
– Приятно.
– Я приехал за Эвой. Она уехала и ничего мне не сказала. Понимаешь? Ты знаешь, где она…
– Нет. – Я качнула головой. – Не знаю.
– Она говорила мне, что хочет родить в России. На родине. Она уехала и я не знаю, где моя жена. Она ждет нашего ребенка и мне нужно обязательно увидеть ее, поговорить с ней.
Я подумала, что мне нужно сменить тактику, иначе Франсуа поймет, что я – плохая актриса.
– Как это ты не знаешь, где она? – нахмурилась я. Рюмка с недопитым коньяком была отодвинута. – Ты ее муж. Жена – беременна. Ты что, поругался с ней?
Глубокие черные глаза с длинными ресницами неотрывно смотрели на меня. Я тебя проверяю, сигналили они. Не вздумай мне врать. Пожалеешь!».
– Мы не ссорились, – после небольшой паузы сказал он. – А разве Эва тебе не звонила недавно? И не поделилась с тобой своими планами? Она все время говорила мне, что хочет приехать в Россию.
Я покачала головой. Мне было важно не переиграть: соблюсти чувство меры. И это было труднее всего.
– Эва, как ты знаешь, со своими родными почти не общалась. Пара звонков в год. И все. Хорошей сестрой и дочерью ее не назовешь. Я давно уже потеряла с ней всякую связь. – Я старалась быть как можно убедительней. – Мне кажется, Эва решила где-то переждать, отсидеться. Наверное, ты ее очень сильно обидел и она убежала, никого не предупредив об этом.
– Почему ты так думаешь? – вопрос прозвучал как выстрел. Я вздрогнула. Осторожней, сказала я себе, осторожней…
– Если в семье все в порядке, жена не убегает от мужа. Тем более в такой момент.
Он задержал вздох и положил свою руку на мою. Коньяк? Глубокие черные глаза? Мягкая кожа? Орлиный профиль хищного самца? Я не знаю, что, но в моей голове зазвенело и часто-часто застучало в висках.
– Ты что-то скрываешь от меня, Александра!
– Это ты выдумаешь, – я попыталась засмеяться, но смех застрял в горле. Мне было совсем не смешно.
Его рука обвила мою и заскользила по ней. Усилием воли я отняла руку.
– Не надо.
Он задумчиво смотрел на меня.
– Ты не все знаешь об Эве.
– Конечно не знаю. – Меня била дрожь: противная, неконтролируемая. Это был муж моей сестры, и я хотела его как никогда не хотела ни одного мужчину. Та сухость, зажатость, те замки, на которые я всегда была закрыта и о которых говорил мне Денис, трещали, моя оборона рушилась по всем фронтам. И я ничего не могла с этим поделать.
