Текст книги "Пират, еще один"

Автор книги: Егор Полторак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Струйка пота вытекла из подмышки. А влево – скосив глаза, она смогла увидеть – деревянный старинный платяной шкаф. Откуда он, и что ему бы здесь делать, фигли ж он здесь стоит? Вот там, где шкаф, что-то шевелилось без звука и дыхания. Белое, кисейное. Легкое и чистое. Господи, что это?! Как широкий рукав платья девушки из прошлого века. Но такая девушка должна была бы давно умереть, и косточки ее сгнить. Господи, да что это! Мама стояла, прижав руки с бутылкой у груди, и боялась переступить, чтобы не зашуметь, может, ее не заметили еще, может, все обойдется?

Она повернулась, осторожно отодвигая босой ступней холодные мокрые осколки, чувствуя холодное и мокрое, повернула голову. Дверца большого шкафа была закрыта неплотно, из-за дверцы свисал рукав платья, белый, воздушный. Что-то было в рукаве, что-то безжизненно свисающее. Что это может быть?! Как же! – мама вдруг поняла, – Что же может быть в рукаве платья! Рука!

Вот до шкафа три шага. И можно будет прикоснуться к руке, свисающей из-за дверцы. Закрыть шкаф, чтобы не было видно этого? Иначе она не выдержит! Надо обязательно это сделать. Она ступила осторожно, еще, еще. Протянула ладонь, надавила на дверцу, но не закрывалось.

Конечно, ведь мешает это, что свисает. Это рука – теперь мама точно видела. Это рука, и из-за нее дверца и не закрывается. Надо... надо ее вначале приоткрыть, взять эту руку, темную в белом и воздушном, вложить в шкаф и закрыть дверцу. Быстрей закрыть. Мама, задержав дыхание, потянулась к руке, одновременно отжимая дверцу на себя, и тут рукав шевельнулся, и из-под края его показались тонкие темные пальцы с тусклыми ногтями. Мама еще быстрей потянулась к руке, чтобы не видеть эти пальцы, чтобы быстрей засунуть эту руку туда, внутрь. И почувствовала давление на дверцу оттуда, изнутри. А рука в рукаве поднялась навстречу маме, стараясь охватить ее запястье. Мама тихо закричала.

Она отшатнулась, когда на нее стала открываться, открываться дверца все быстрее. Закричала и бросилась всем телом на дверцу. Надавила так, как только могла, переборола сопротивление той, внутри. Захлопнула дверцу, прищемив пальцы той, в шкафу, и эти ногти руки зацарапали по лакированной поверхности, набирая под себя прозрачные стружки лака. Мама закричала громко, и та убрала пальцы, та, в шкафу. Все, дверца была плотно закрыта. Поднялась крышка люка.

– Что вы тут делаете!

Мама обернулась и увидела перед собой бледное лицо колдуна, потом что у нее в руке бутылка, а затем опять подняла глаза к лицу спускающегося по трапу колдуна.

– Зачем вы сюда пришли? Здесь грязно, – уже спокойно сказал колдун.

– Я спускалась... чтобы посмотреть, потому что здесь капала вода, я думала, что здесь отверстие... то есть пробоина в днище... Это для нас может оказаться опасным.

– А зачем вы держитесь за дверцу. Разве капало из шкафа?

– Нет. Но дело в том, что дверца была открыта, и я ее закрыла, а теперь опасаюсь, что она снова откроется... не дай бог!

– Вы всего что ли боитесь?

– Я ничего не боюсь! Просто дверца открывается и открывается.

– Это ничего, она не откроется, отпустите ее.

– Если я отпущу, то она откроет... ся?!

– Да нет же! Я вам говорю, что она не откроется! Отпустите дверцу сейчас же!

– Да... – мама попыталась отойти от шкафа, но было просто никак. Вдруг она перестанет держать, и тут же дверца откроется, и оттуда снова вылезет, вылезет, выйдет, вы... – Нет! Да.

– Ну, ну. Отпустите же, – попробовал улыбнуться колдун, – Там, конечно, ничего нет.

– Что там! – мама задохнулась и навалилась всем телом на дверцу, – Что там!

– Там ничего, я вас уверяю, там ничего, ничего!

– Вы сказали! Сказали, что там ничего нет. Значит... Что там было! Было! Я знаю, что там было!

– Там нет ничего. И не было, – колдун внимательно посмотрел на шкаф, Нет. Вам показалось, это бывает. Я вот тоже иногда испугаюсь чего-нибудь совсем невинного, а потом напридумываю себе страхов... Ну, ну. Я вас понимаю, понимаю. Там пусто теперь, и все время было. Ну, а если вам так хочется, откройте.

– Нет!

– Хха, ну, давайте я, давайте. Смотрите, – колдун вытер пот со лба, подошел к шкафу, ласковым движением убрал с дверцы ладонь мамы и отворил шкаф. Даже обе створки.

В шкафу ничего не было. Лишь одинокие, совсем одинокие плечики, покачивались еще.

Потом колдун проводил маму до своей каюты по пути на палубу – его каюта была следующей за машинным отделением. И когда он открыл дверь к себе, мама увидела у него в каюте точно такой же шкаф, как и тот, в машинном отделении. Только у колдуна он стоял у левой переборки, а тот, первый, у правой. Да подумала мама – шкафов у него.

Ночь, ночь, ночь. Запах моря, как запах жизни, как запах любви. Ночь. Корабли в море, кому куда. Из одной гавани в другую, из одной страны в другую, с попутным ветром и с самым крутым бейдевиндом. А кто-то здесь, и ночь, и тихо. И выйти на палубу, сесть на шканцах или у фок-мачты, вдохнуть полные легкие воздуха. Ну, выкурить сигарету, зная и веря, что все будет хорошо у тебя и у моря, и все останется хорошо. Слушая, как расплескиваются волны вокруг твоего корабля. Пустынное море, но даже если появятся вдали очертания и огни другого корабля, не закричит вахтенный пират в гнезде: "Корабль! Вижу корабль!!!" И вахтенный штурман не скажет ему: "Золотой твой, трехглазый!"

Нет вахтенного пирата в гнезде, задраены пушечные порты, надежно закреплены канонирами в глубине палуб пушки. Все вычислено и измерено, все, что разрешено, разрешено, что нельзя, то и нельзя. Хотите играть в детство? Играйте, но постоянно исполняя правила. Делайте только то, что вам велено, а не остальное все. Есть утешение, что это не ты, а твой друг совершил предательство, и теперь вы обречены из-за него – если он хочет быть пиратом и если он твой друг – играть так, как можно. Но это никакое не утешение, и лучше не думать, что бы сделал ты сам, окажись на его месте тогда.

Ночь, ночь, ночь, ночь – сколько угодно повторяй это слово, и это слово не потеряет своего заколдованного кем-то когда-то смысла. А вот повторите слово "маневры" двадцать семь раз быстро, тщательно проговаривая каждую букву, и если еще добавить "военные", ну, военные маневры – ерунда получится, вот попробуйте.

И все же, когда Леппилюнтль поднимался этой ночью на мостик, он повторял:

– Маневр, этот маленький маневрик. Этот маневрик и все, и все! Маневр и все!

Он знал, что нельзя изменить курс в игре – все нарушится, все кончится. Но ведь что-то должно будет начаться?

Когда сэр Ален Александр сказал ему, что это последний сундук с сокровищами, что сам он уезжает совсем, Леппилюнтль понял, что их игра сейчас может просто так завершиться, завершиться. Им дали поиграть несколько лет, а потом решили, что хватит, что пора закругляться, что уже поздно и всем пора по домам, мыть ноги и в постельки. То есть, как обычно: играют дети во дворе, играют, а потом получается так, что всех загоняют домой, хоть не хочется, а не идти нельзя. Но только ведь они не дети, они пираты, они настоящие пираты, нет их лучше в этом море. Дыквы называли их "тихими парнями Флика", потому что Ветер, всегда появляясь неожиданно и всегда ночью, не использовал своей значительной огневой мощи до тех пор, пока этого можно было избежать.

– Абордаж! – говорил когда-то Леппилюнтль своим рыцарям удачи, – Абордаж, трах-тибидох! Только мы так воюем, и поэтому ни один дыква до конца не поверит, что в Барбейском море нужно каждую ночь держать двойную вахту на своем корабле. Они всегда слишком надеются на свои пушки.

Леппилюнтль помнил, теперь помнил, как его вооруженные моряки под началом еще не старого, но уже толстого Феди в расходящемся на пузе колете из бычьей кожи, с абордажной саблей и кинжалом в руках, с пистолетами за поясом, забросив абордажные крючья на борт и на ванты вражеского галеона, рвались на чужую палубу, швыряя впереди себя факелы, чтобы дыквы видели их бесстрашие. А сколько золота было оставлено в кабаках Побережья. Сколько выпито и сколько съедено, сколько переговорено до рассвета! Сколько было всего хорошего, пока это не случилось с Федей.

А после им было разрешено лишь плыть по морю туда, где назначено место встречи. И самые последние замурзанные дыквы не обращают теперь на них внимания. Все меньше пространства Барбейского моря контролируют люди городов Побережья. Все настойчивее становится наступление народа, не верящего в сказку, на их волшебную страну.

И многих старых друзей уже нет в Барбейском море. Вот за несколько лет до того, как Ветер вышел за Колькой в Ленинград, в бою у Болотных островов был убит поэт и шахматный чемпион Побережья Василий Иосифович Гершензон – Васька. А еще раньше захвачен дыквами бывший юнга Ветра, а затем капитан фрегата "Глоб" Димка Булыгин. Дыквы увезли Димку в свои города за пустыней, и теперь где он и что с ним никто не знает. Капитан Блад хотел вместе с Леппилюнтлем отправиться на поиски Димки, но давно, а теперь он уже окончательно спился и продает спички в опиумном притоне.

И хотя многие еще выходят в море сражаться против эскадр дыкв, и многие настоящие пираты обороняют форты в Сине-зеленом заливе, все больше таких, как Груб, ищущих только денег, идущих за дыквами, подбирающих остатки. Правильно: защита сказки не приносит богатства. И все меньше сил и возможностей остается у жителей Побережья в борьбе с дыквами. И он сам, Леппилюнтль, не делает ничего, чтобы защитить сказочную страну. Ничего – только для Феди. Но и это ему прерывают. А сегодня он изменит курс и прикажет отдраить пушечные порты, может быть, для последнего боя Ветра.

Леппилюнтль отослал рулевого и сам несколько минут держал по курсу туда, где в инструкции, которую им отдал сэр Ален Александр вместе с сундуком, была назначена встреча с Грубом. Он осматривал привычно небо и горизонт. И на горизонте, где небо было светлее, был виден корабль – так, яхта что ли, шедшая, примерно, параллельно "Ночному ветру". Леппилюнтлю было все равно, кто там болтается в пяти милях впереди: они не могли напасть на Ветер, и не были добычей пиратов Леппилюнтля.

На мостик поднялся зевающий, обросший двухнедельной щетиной старший канонир. Посмотрел, посмотрел на своего капитана и недовольно спросил:

– Чего, Леппилюнтль? Чего поспать уже нельзя ночью?

– Квест, сколько тебе нужно времени, чтобы подготовить пушки?

– Для парада что ли? Дня за три отдраим дырки, подкатим пушки, чего-то подремонтируем, ржавчину ототрем, может, за неделю сделаем... А завтра утром, командир, ты не мог мне об этом сказать... Я ведь не мальчик, командир, я тебя сколько раз просил отпустить хотя бы на "Глобус", там теперь Огл атаманом, он меня сколько раз звал, он меня, знаешь, как ценит! Командир, я, конечно, понимаю, что дружба это дело святое, но ведь даже абордажные крючья проржавели, кок на десять кило похудел! До каких пор!..

– Для боя, Квест... – тихо сказал Леппилюнтль.

– Для кого? Чего? Я не понял, ты меня к Оглу отпускаешь, я ведь сколько раз тебя просил...

– Квест! Готовь хозяйство для боя, только, пожалуйста, тихо.

– Командир, командир, командир! Мы пойдем показывать дыквам мать Кузьмы?!

– Именно ее.

– Командир, я не разбираюсь во всех этих ваших тонкостях, но ты, правда, отдаешь такой приказ? К бою?

– К бою! Только, Квест, пусть пока все спят. Возьми своих, а мне пришли сюда вахтенных. Только постарайся не греметь...

– Не греметь пушками, командир?

– Ну, все-таки постарайся, Квест. А завтра с утра начинай греметь на полный.

– Слушаюсь, командир! Я пошел.

Леппилюнтль послал вахтенных на мачты, и переложил штурвал на несколько градусов. И еще на несколько градусов.

Он ждал, что вот сейчас проснется Федя, и что ему тогда сказать? Ведь это получается как предательство? Но иначе нельзя? И капитан морщился каждый раз, когда гремели цепи и пушки на нижней палубе, и с натужным скрипом и с визгом выдирались гвозди из наглухо задраенных портов. Еще немного – думал он – от каждой минуты зависит опоздание. Еще час, и Груб получит хрен, а не Ветер!

Федор Иваныч не проснулся. И все остальные так ухайдакались, пируя на острове Сокровищ, что спали и спали. А под утро на мостик поднимался выбритый, в чистом камзоле и рубашке и в новой шляпе Квест.

– Командир, мы все сделали, – стал докладывать Квест, – Мои люди приводят себя в порядок... И мы не можем драться, потому что зарядов присутствует полное отсутствие. Вот так! Понятно? – и Квест снял шляпу, осмотрел ее, стряхнул пылинку и швырнул шляпу на палубу. Леппилюнттль ничего не сказал.

– А ты знал об этом, Леппилюнтль! Зачем ты приказал готовить пушки? Мы свеклой будем палить, да!

– Квест, я знал это, и ты должен был знать это так же хорошо, как и я. Что ты бесишься теперь?

– Я знал, что нет пороха, что нет пуль, нет этих... ядер. Я-то знал. Но я думал, раз ты приказал, командир, значит, ты понимаешь, чего говоришь.

– Я понимаю, Квест, а ты шляпу тут не расшвыривай. Разве ты забыл, что в нашем трюме столько сокровищ, что на них мы скупим весь боевой запас Побережья и еще на колбасу останется. А Груба, который нас ждет севернее, мы уже оставили с его носом.

– Ты веришь, Леппилюнтль, во все, чего говоришь?

– Конечно, я верю, Квест!

– Ладно, значит так и будет. Тогда я пошел гладить носовые платки.

Еще через час, когда проснулся Федор Иваныч, на палубе Ветра было не протолкнуться. Пираты драили палубу, чистили все медные и металлические части, свертывали и развертывали паруса, точили абордажные сабли, заряжали жалкими остатками пороха – вышло по заряду на человека – пистолеты и мушкеты, проверяли сеть, которая натягивается в бою для защиты от падающих обломков, и чинили ее, горланили бандитские песни, достирывали белье, приводили к боевой готовности пушки верхней палубы, спускались в трюм и поднимались на мачты. Кок, чтобы не сидеть без дела, готовил уже второй завтрак, Колька, весь красный и потный от ужаса, носился по судну и не мог найти свой пистолет, и уже почти плакал.

Леппилюнтль по-прежнему стоял у штурвала. Осматривал море. Ночная шхуна куда-то делась, а он держал курс к сине-зеленому заливу. Федор Иваныч, хмурый со сна, развеселился, побродив среди всей этой суматохи. Леппилюнтль кивнул Феде на его веселое приветствие, и ждал, ждал. Вот сейчас доктор поднимется на мостик, и он должен будет ему сказать, что изменил курс.

А Федя постоял немного в нерешительности и, показав Леппилюнтлю рукой: дескать, сейчас, сейчас я приду, кэп, направился к камбузу. Кок обрадовался ему и наложил полную тарелку ленивых вареников и сметаны, принципиально не обращая внимания на нервно перебирающего лапами Ворса. Съев две тарелки, Федор Иваныч побрел к мостику. Леппилюнтль вздохнул и откашлялся. Но по пути доктору встретилась бабушка, которая шла завтракать, и попросила его посидеть с ней за компанию. Доктор согласился, и бабушка так вкусно ела, что Федор Иваныч взял и себе вареников еще. И у Ворса едва не случился инфаркт, когда он увидел, что доктор принялся за третью тарелку за полчаса.

Леппилюнтль пытался осматривать горизонт, но постоянно сваливался взглядом к камбузу. И кок, заметив это, налил в большую глиняную кружку кофе и хотел было отнести на мостик, но Федор Иваныч сказал, что сам отнесет. И вот Леппилюнтль, все больше злясь на Федю и на кока, пил кофе, стараясь делать это как можно более неторопливо, а Федор Иваныч, облокотившись на медные поручни, смотрел на своего капитана с добродушной улыбкой сытого человека.

Кофе был выпит, дольше тянуть было нечестно, и Леппилюнтль сказал:

– Фе... Док! Я изменил курс...

– Да? – сказал Федор Иваныч, – Вот как? Это хорошо для нас или плохо?

– Нет. Просто я изменил курс.

– Ну да, ты сказал. Так что ли написано, что мы с Грубом встречаемся где-то здесь? Я вижу, уже все готовятся к встрече. Хе-хе! Мы не отдадим сокровищ просто так, будем драться! Да, Флик?! – и он весело блеснул глазами и взмахнул рукой, неуклюже изображая рубящий удар.

– Да нет, Федя, мы не встретимся с Грубом.

– А как это? – Федор Иваныч удивился, – По правилам мы ведь должны с ним встретиться как раз сегодня. Что это на другой день? Перенесли?

Тут Леппилюнтль отдал штурвал рулевому, указал курс, и они с Федей спустились с мостика. По левому берегу они сейчас оставляли самый южный остров из Болотного архипелага, пустынный, с отвесно уходящими в море скалами берегов. Остров назывался Столб, потому что сразу у всех его берегов глубина была не меньше двух тысяч футов. Можно было подумать, что остров – это каменный флагшток от неизвестного нашему миру знамени или, может, указатель на столбовой дороге, которая непонятна пока нам. У острова была только одна бухта на восточной стороне, в которой было место только одному кораблю, например, "Ночному ветру". Мог бы там поместиться и пятидесятипушечный галеон Груба "Куин".

Но сейчас бухта была пуста – Ветер проходил справа от острова, а "Куин" только что вышел из этой бухты, огибая Столб к югу. Половина команды "Куина" еще не проспалась, но остальные все же выставили кое-какие паруса и пытались поставить остальные. А Груб на шкафуте перекусил от злости, что опоздал, свою трость из пальмового дерева. Но Леппилюнтль этого не знал, и на Ветре должны были увидеть корабль Груба не раньше, чем через десять минут.

– Федя, понимаешь, – говорил Леппилюнтль, – В общем, я тебе не хотел говорить, но Ален сказал мне, что этот сундук, который мы везем, он последний. Вот поэтому я изменил курс.

– Как это последний! Мы же играем?

– Да, да! Понимаешь, он не сказал, что сундук именно последний. Он так сказал, что, наверное, последний, и что он сам получил указание уехать... Но я просто уверен, что сундук последний, и что они первые нарушили правила!

– Я не понимаю, Леппилюнтль! Если ты говоришь, что сундук последний, значит, нам придумали какие-то новые правила игры, так? А если он не последний все-таки, то тогда зачем изменять курс? Ты только нарушил правила, ничего не зная про их планы. Вот и все, что ты сделал!

– Но ведь Ален уехать должен, а поэтому игра окончена!

– Кто тебе сказал! Кто же тебе сказал, что игра кончена. Тебе ничего не сказали, ты просто что-то подумал, и поэтому сделал то, что сам один посчитал нужным! Тебе просто так быстро надоело быть великодушным!

– Федя, Федя, зачем ты так говоришь! Семь лет почти мы играем, разве я сказал хоть слово тебе за это время? Я тебе обещал и делал. И все мы делали, Федя, ради тебя!

– Все, да. А потом решили, что хватит. Да? У тебя в трюме сундук с сокровищами, ты знаешь точку места встречи с Грубом. И вместо этого ты уходишь, потому что так тебе лучше. Ты прекращаешь играть, ни полслова не сказав мне. Конечно, я знаю, что эта игра слабое удовольствие для всех вас. Вы-то можете быть в Барбейском море по-настоящему. Воевать за независимость Побережья! Это я не могу, но я-то что?!

– Федя... Зачем ты снова! Я думал, что, когда изменял курс, что мы все погибнем, если потащим последний сундук Грубу. Ведь если игра закончена, значит, нас должны выкинуть из игры, из Барбейского моря. А как выкинуть нас, ну всех этих людей убить, да?.. Может, нас купили дыквы, чтобы нас выкинуть. Чтобы очистить от нас море. Может, мы нарушили правила, Федя, а может, мы просто кому-то мешаем. Какому-то важному будущему моря. А чего проще – отдать нас Грубу, безоружных и не готовых, и он нас прирежет, повесит и утопит, если ему только намекнут, ему всегда этого хотелось, ты же знаешь, ты все знаешь, Федя.

Федор Иваныч стоял, привалившись к бухте толстого каната и смотрел Леппилюнтлю за спину. Потом сказал:

– Знаю, не знаю, Леппилюнтль, это теперь без разницы. Мы изменили курс, плывем к... впрочем, я не знаю куда. Это совершенно бессмысленно, этот твой монолог, потому что все уже произошло. Даже если ты ошибся, теперь все равно, и говорить об этом нечего... Но самое смешное во всей этой истории, это то, что если ты сейчас обернешься, то увидишь "Куин"...

Они все одновременно с выстрелом носового орудия "Куина" услышали радостный хриплый вопль Груба и увидели его самого, танцующего на мостике своего корабля.

B ответ зарычал Ворс, и залаяла Кулебяка. А с галеона еще раз выстрелили из носового орудия, и ядро шлепнулось у левой скулы Ветра, и Кольку окатило водой моря.

– Требуют лечь в дрейф, – задумчиво сказал Федор Иваныч, – Но вот я не понимаю: если ты изменил курс, то откуда здесь взялся Груб?

Но Леппилюнтль не ответил – чего говорить, он сам не понимает, и лучше об этом не думать, потому что черт его разберет все это!

Не было смысла пытаться уйти – галеон был быстроходней, и, кроме того, его две носовые пушки раскромсали бы корму Ветра за время преследования. И не было никакого выхода, а раньше всегда что-то удавалось сделать в бою и победить. И Леппилюнтль приказал лечь в дрейф.

Красавец "Куин" величественно разворачивался правым бортом к "Ночному ветру" со стороны солнца. Квест запустил шляпой в грозно шипящего и выгибающего спину Ворса, взглянул на своего капитана, и тот кивнул. И Квест, скорчив устрашающую рожу Грубу с подзорной трубой, ухватил посноровистей алебарду и встал во главе канониров, вооруженных банниками, ломами, длинными ножами и редкими у них боевыми шпагами и саблями.

Остальные пираты, держа наготове оружие, рассредоточились вдоль борта, укрывшись за канатами, за вантами, за всевозможными возвышениями, у мостика, подняв люки, за люками, у камбуза и за камбузом. Ждали. Кок, захлебываясь, допивал прямо из кастрюли сборный компот, чтобы не досталось врагам. Каждый из пиратов знал, что даже если "Куин" подойдет к Ветру, не дав бортового залпа, а так и должно было быть – ведь Груб считал, что игра продолжается, и не готовился к серьезному бою, то даже так, все равно, у них нет шансов победить. Их меньше в два с половиной раза, чем людей Груба, вооружение плохое, боеприпасов нет совсем. А вообще-то, кто его знает – так думал каждый, потому что им хотелось надеяться.

Со свистом взлетели абордажные крючья, брошенные с галеона. С грохотом и треском столкнулась бортами Ветер и "Куин", и накатилась первая волна атаки. И люди Груба были сразу отброшены канонирами, которые даже смогли захватить часть палубы галеона.

Но через минуту канониры Квеста были оттеснены на свой полубак, смешались со второй линией защиты, и продолжали пятиться, выставив перед собой оружие. А опытные бандиты Груба пытались рассечь фронт обороняющихся, разделить на группы и окончательно подавить сопротивление.

Квест в разорванном камзоле, с разбитым ударом рукояти абордажного палаша носом сипел сорванным голосом проклятия своим людям, дрался впереди всех, удерживая израненными пальцами алебарду, вращая ее вокруг себя, сшибая хлюпиков Груба пачками. Но его уже окружали и оттесняли на ют, и ему уже было не вырваться.

Леппилюнтль не мог прийти на помощь Квесту – он сражался у грот-мачты, рядом с ним лежали убитые два штурмана Ветра, и шесть остервенелых головорезов Груба нападали на него – три минуты назад их было четырнадцать самых лучших против троих.

Кок был застрелен выстрелом в упор в лицо у камбуза любимчиком Груба лейтенантом Романистом Фью, который теперь беззвучно раскрывал рот, приколотый пикой Федор Иваныча к столу, где кок раньше всегда чистил и разделывал рыбу.

Но и Федор Иваныч не мог помочь Квесту. Его оглушили ударом сзади и связали и положили у мостика, когда он пробивался к капитану.

Короткое сражение заканчивалось. А когда упал раненый Леппилюнтль, и его обезоружили, когда Квест выронил алебарду и, царапая ногтями камзол на спине у правой лопатки, там, откуда вышла пуля из пистолета Клешни П., боцмана "Куина", упал за бочки на юте, все кончилось. Был перерублен фал, и флаг Ветра упал на палубу.

Оставшиеся в живых пираты, повинуясь приказу своего капитана, бросили оружие и толпились у грот-мачты, осматривая раны и морщась от боли и отчаяния. Федор Иваныча развязали и разрешили ему под присмотром одного из лейтенантов "Куина" помочь раненым. А Кольку нашли в запертой капитанской каюте, куда его перед боем запихал Леппилюнтль, и сказали:

– А вот еще пацан у них...

– Пацан? – сказал Груб, – какой-такой пацан... – и Кольке: – А ты-то здесь, мальчик, откуда?

– От верблюда! – сказал наш вежливый мальчик, – Скорпион испанский!

– Очень... а меня зовут капитан Груб... Рад знакомству.

– Детский сад! – фыркнул Колька, – Меня зовут Колька, а ты и есть скорпион испанский!

– Очень хорошо, – Груб махнул своим, – Вали этого Кольку до кучи, на болоте разберемся!..

– Мой капитан, ну где вас черти носяяят! – пела Люда, опираясь на штурвал и с мечтательным видом вглядываясь в светлое ласковое море, бегущее волнами к горизонту.

Орали чайки, закладывая виражи за кормой катера. Колдун стоял на баке и смотрел на часы. Мама готовила обед.

– В каааких маарях вас носит, капитаааан! Быть может вас течением уносит... Течениееем улыбок милых дааммммм!!!

Колдун перестал смотреть на часы, обернулся, и Люда увидела его широкую радостную улыбку.

– Свистать всех наверх! – закричал он весело, – Форма одежды парадно-выходная! Сегодня праздник у девчат, сегодня будут танцы!

Взревели моторы, Люда с испуганно открытым ртом опрокинулась, задрав руки и ноги, а катер хватанул к горизонту, виляя и зарываясь носом.

Ну, все наладилось: колдун и мама переоделись и почистились, потом мама подменила Люду у штурвала, чтобы та надела свое красивое черное платье с плечами. Мама удерживала курс, Люда причесывалась и настраивала гитару, а колдун весь в синем панбархате и золотых позументах репетировал на мостике:

– Уважаемые господа и дамы! Мы вам покажем представление, которого вы нигде и никогда больше не увидите! Проявите щедрость, а мы продемонстрируем наши таланты!.. Можно танцевать, стрелять в воздух, реветь от восторга и бешено аплодировать! Гм-гм... Кхе-кххе... Дорогие гости, то есть, дорогие хозяева! Бом-бом-брамсель в селезенку тому, кто скажет, что такие мужественные люди, как вы, не разбираются в высоком искусстве!.. Кха-кха!

Потом колдун устроил общее собрание у штурвала, где сказал:

– Дорогие товарищи женщины! Я еще раз повторяю, что операция должна быть проведена максимально точно в соответствии с планом... Врать нехорошо, но единственный способ выцарапать парнишку из рук кровожадных разбойников, куда он попал по милости этих раз... благородных пиратов, а также не быть изувеченными и скормленными омарам, это действовать по плану, что бы вокруг ни происходило. Иначе крышка, каюк и дело тухлое... Всем понятно?

– Всем! – ответили мама и Люда, словно были в школе.

7

Болотные острова, расположенные к юго-западу от столицы Побережья, все время, насколько я, конечно, помню, служили убежищем для проходимцев со всего света, которые считали, что быть пиратом, значит, стать богатым.

Когда-то Болотные острова были цепью атоллов. Но, постепенно накидывая в лагуны всевозможную дрянь, проходимцы со всего света превратили лагуны в болота, и все стали называть атоллы Болотными островами. Ну и ладно. Собственно, эти атоллы были не лучше всего остального замусоренного теперь мира – они были прекрасны.

Резиденция Груба – дворец из белого мрамора – находился на самом большом острове в середине самого большого и самого зловонного болота. К дворцу можно было только подплыть по единственному проливу, где бандиты укрепили под водой цепи, которые натягивали, когда уходили в море. И чужие не могли войти в пролив.

За "Куином" следовал "Ночной ветер" с призовой командой на борту и пленниками в трюме. Блуждающие огни на болотах временами вспыхивали ярче звезд на небе, и слышались с болот взвизгивания, всхлипы, всхрапы. Иногда мелодичное пение – шла жизнь.

Беломраморный дворец с черными колоннами был освещен, и слуги вышли на причал встречать хозяина-победителя. Были отданы якоря, от берега отвалили три баркаса, чтобы перевезти людей и сокровища, и начался праздник.

Разбойники сидели за длинными деревянными столами, покрытыми церковной парчой и пили, ели, пили, ели, пили. Пленники сидели в трюме "Ночного ветра", им туда сбросили бочонок воды и несколько буханок хлеба. А Леппилюнтля, Федор Иваныча и Кольку привели в зал, где пировали люди Груба и он сам. Груб сказал, вытирая губы и руки:

– Все, кэп! Теперь я буду самый главный на море. Меня теперь будут бояться дыквы, как когда-то тебя!

– Дурак ты, Груб, никакие дыквы тебя бояться не будут...

– Ничего, ничего. Философствуй, философствуй, – не слушая Леппилюнтля, веселился Груб, – Теперь у меня два кораблика. Я доберу людей и покажу этому морю все прелести белого света! Я теперь такого наверчу!

– Груб! – Федор Иваныч покраснел и говорил злым голосом, – Ты играешь не по правилам! Какие еще два корабля! Ты взял сокровища, и мы теперь должны бежать, вот как заведено!

– Брось, док! Твой капитан сам нарушил правила, иначе бы мы не встретились... Ведь сундучок-то последний. Все-е, милый. А ты всю жизнь решил в пиратов играть? Не выйдет, милый! Я вас теперь всех на дрова переведу утром. Акулам скормлю! Только пацана себе оставлю, пригодится.

– Груб, нет! Правила никто не от-ме-нял. Мы должны бежать, а ты должен притвориться, что мертвецки пьян. А сундук с сокровищами ты зароешь в подвале, и забудешь где. Все будет как раньше. Иначе тебе будет плохо!

– Ты ничего не понял, докторишка! Твоя игра кончена, и твои друзья это уже поняли. А твоим сокровищам я найду применение. Да вы еще ко всему взаправду дрались и убили моих людей. Нет. Заглохни, Федя.

– Мы так не договаривались! – Федор Иваныч кричал, – Ты не посмеешь так сделать!

– Не надо, Федя, может, и выкрутимся, – сказал Леппилюнтль, сам не веря тому, что говорит.

– А мне ваш Колька пригодится, пригодится, – в это же время говорил Груб, – Вы мне Романиста убили, а вот теперь он мне будет романы рассказывать... Про дальние страны-ы, про благородных разбо-ойников, про принцесс... Будешь, Колян?

Настал самый момент, когда Колька хотел гордо повернуть голову и вздернуть подбородок, как это делают по телеку, он видел, и промолчать, но не смог:

– В тюряге тебе расскажут! – сказал он хриплым от волнения голосом, потому что ведь он стоял перед настоящим бандитом и был в настоящем плену.

Груб подпрыгнул от искренней радости, а его разбойники одобрительно заворчали.

– Сладкий ты мой! – заворковал Груб, – Я сделаю из тебя человека! О-о, мы с тобой поплаваем!.. Этих увести, а ребенка мне оставить.

Леппилюнтль кивнул едва заметно, и Колька позволил усадить себя по правую руку от Груба. Колька взял мороженое со свежей клубникой, помучился, помучился, думая о голодных друзьях, да и съел, чем привел в полный восторг всех, еще способных следить за происходящим, бандитов. И еще принесли ему мороженое, и Колька стал ковырять его золотой ложечкой, придерживая левым локтем пистолет, который он вытащил у Груба из правой кобуры, и думая: сейчас шлепнуть бандюгу или немного повременить. А когда Колька решил все-таки героически отказаться от третьей порции, слуга доложил от дверей: