Текст книги "Пират, еще один"

Автор книги: Егор Полторак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Полторак Егор
Пират, еще один

Егор Полторак

Пират, еще один

1

В одном городе в одном доме у одной реки жили-были одна мама и один сын. Маме было двадцать семь лет, а сыну семь. На носу у него были круглые очки, и левое стекло их было треснутое. Жили они неплохо.

Мама работала в гипроинституте через реку, до которого ей приходилось добираться сорок минут с двумя пересадками, а сын ходил в школу с углубленным изучением английского языка со второго класса. Он закончил первый, и сейчас были каникулы. Июнь.

Маму звали Нина Вадимовна Володина, а сына Колька, по фамилии Бизухин. При посторонних мама называла его Коля, а так – старик Биз. Если он, конечно, не расстраивал ее – ну, не приносил домой бездомных и соседских кошек, собак, воробьев, гусениц, шмелей, синяков и продранных штанов. Но было одно. Было одно обстоятельство, которое маму чрезвычайно тревожило. Потому что вот: Старик Биз рос, конечно, тихим мальчиком, не очень-то дрался, маленьких почти не обижал, к девочкам никак не относился. По вечерам перед сном после ванны он садился в полосатой пижаме за свой письменный столик за своей ширмой и рисовал и писал на больших листах чертежной бумаги в желтом свете настольной лампы. Минут сорок пять – это было его время.

Он рисовал и писал и размахивал руками и болтал ногами и грозно подавал грозные морские команды: "Свистать всех наверх! Лопни моя селезенка! На абордаж! Подтянуть бом-бром-блюм-таксель-траксель-тарарах!!!"

Когда Колька засыпал, умаявшись, мама рассматривала море, корабли, бандитские рожи, чаек, острова и сокровища, которые нарисовал сын.

А он во сне беспокойно ворочался под своим одеялом и вскрикивал: "Триста фунтов тому, кто первым пробьется на бак!" И другие ужасные обещания. И Колька откатывался от волнения к краю постели, хотя всегда старался заснуть, плотно прижавшись к стене спиной, чтобы не подобрались враги.

Мама вздыхала и качала головой. Пробовала настойчиво-заинтересованно расспросить сына насчет этих криков и рисунков, но Колька прятал лицо и бубнил, что это он играет. Это игра такая.

– Ох-ох-ох, – вздыхала мама и шла на работу. И чайки взлетали над волнами реки, рассказывая о том, что рядом море.

Мамина приятельница на работе Людмила Александровна советовала:

– К врачу его сводить надо. Это все нервы виноваты. Он у тебя очень нервный, наверно. Своди, своди, хуже не будет. Или мужика ему заведи. Что ты одна-то? От нервов?

– Боюсь я, – говорила мама, – Коля у меня застенчивый. Так живем мы вдвоем... вроде ничего. А?

– Нет! Когда в доме мужик есть, ребенок по-другому растет. Они там пилят, строгают, там кафель клеют, я на кухне радио слушаю, борщ варится, ну! Вот у тебя ведь... этот детей любит?

– Я не знаю, Олег не говорит. Он и не спрашивает даже о Коле. Нет. Лучше к врачу свожу.

В тот день юго-западный ветер гнал в реку воду из залива. Капли дождя летели вдоль земли на северо-восток. Мама смотрела сквозь большое стекло, запятнанное дождем, на свой дом, огромный, серый, завернувшийся от реки дальше и внутрь. Окон квартиры отсюда она не видела – окна выходили в узкий переулок, где стояли ребристые баки с мусором. Слава богу, хоть четвертый этаж – не очень воняет даже летом, и пьяные в окна не заглядывают. И школа во дворе, дорогу переходить не надо. Вот и к врачу идти сегодня. Люда говорит, что от картинок до Аляски в товарняке один шаг. Возьмет и сбежит, и привет! А там может произойти все. О господи...

Колька, давший честное слово, что будет весь день сидеть дома, ждать маму, чтобы идти к доктору, стоял на набережной, внизу, у самой воды, и Юго-западный ветер раздувал его волосы. И сквозь эти очки ни черта, просто ни черта не было видно из-за этого дождя! Хотя и видеть-то: волны влезают на гранит и никак не могут. Может, к вечеру, когда усилится ветер.

Он снял очки, стал протирать их краем вылезшей из штанов рубашки и увидел квадратную бутылку темного стекла в волнах у самых ног. Разрази ее селезенку!

Колька, оглядываясь из-под руки, очень спокойным шагом прошел по набережной, прижимаясь к сырой стене в арке, в подъезд, готовя молниеносный бросок влево от опасности из-за лифта. Рванул на четвертый этаж и, тысяча дьяволов! Да. Бывает, чего ж – от торопливости он отбросил ключи, которые сдергивал с шеи на бегу, вниз. Пришлось пережидать на своей площадке минут пятнадцать, внимательно наблюдая и прислушиваясь. Спустился, поднялся, никого...

Колька внимательнейшим образом осмотрел квартиру – да нет же, никого. Вытащил зубами пробку, обтерев ее от грязи рукавом, и вытряхнул заплесневевшую по краям бумажку и две вишневые косточки. Из бутылки и от бумажки пахло вишневым вареньем. Он прочитал: "Привет тебе, Старик Биз. Док. Р. Ветер что надо, а? Капитан Флик". Перечитал и сказал:

– Фига?!!

Он в седьмой раз перечитывал письмо, когда зазвонил телефон.

– ...Капитан?!

– Господи, Коля, это я, ты почему не брал телефон, когда я звонила полчаса назад! Ты что, выходил?! Мы же договаривались! В общем, у нас совсем нет времени из-за тебя, я выхожу, а ты тоже выходи, встречаемся перед домом, я на такси, а ты на столике у меня возьми косметичку, я забыла ее сегодня, завертелась, ты держи осторожней, надень красную курточку... Какой капитан, сынуля?

– ... Косметичку?

– Да-да, обязательно. Я уже выхожу. Не разбей, ради бога, там духи французские.

2

Перед кабинетом врача никого не было. Это подозрительно – подумал Колька. А мама усадила его у двери и нерешительно постучала и посмотрела на электрическую табличку с надписью "Входите", но надпись не зажглась.

Стройная тоненькая мама устало бухнулась рядом с Колькой и достала из сумки косметичку. Тут ей вроде бы послышалось хриплое бормотание из-за двери врача. Она прислушалась, пожала плечами и вытащила пудреницу.

– Хрр-рмм-рр!!! – раздраженно и громко следовало за дверью.

Мама вскочила и уронила пудреницу, косметичку и сумку:

– Господи, это нам что ли!

Колька похоже на маму пожал плечами и заплел ногу вокруг ножки стола. Сказал бы он, конечно, маме про всех этих докторов, да чего там! Мороженого в мире все равно от этого больше не станет.

– Сынуля, пойдем, зовут ведь?

Дверь кабинета открылась от удара ногой, и Колька увидел эту толстенную ногу в ботфорте с желтой здоровой шпорой.

– Фига! – сообщил маме Колька.

– Господи, Коля, я прошу!.. Извините, – отвернулась мама к лицу врача, Вы нас примете?

Толстый небритый врач с маленькими голубыми глазами в распахнутом белом халате, в сером толстом свитере, широких штанах и ботфортах оглядел маму и Кольку, почесал шею под подбородком и сказал:

– А для чего я тут сижу? – повернулся и вошел в кабинет. Халат на его спине был продран.

В кабинете Колька сел на холодную кушетку, и его штаны прилипли к клеенке. Попался – понял он – это западня, проклятые кровавые испанцы поймали великого корсара и радуются! Какой позор! Быть пойманным испанцами за штаны. Ну, ну, ничего, месть моих ребят будет страшной! Надеюсь, меня все-таки расстреляют, а не повесят, как какого-нибудь шпика... Только вдруг я не пират, и через девять суббот в школу.

– ...Рисует, рисует, – говорила мама, – Во сне кричит... – и оглядывала светлые обшарпанные стены кабинета.

Врач мрачно ерзал в неудобном кресле и мрачно рылся в ящиках стола.

– ...А он такой способный. В шахматы играет, математику любит. И рисует, рисует... Знаете, может, мне замуж выйти?.. Ну, мужчину завести ему?..

– Что вы такое говорите! – врач покраснел, помолчал и сказал, – Это не ко мне... А насчет рисунков. Дети рисуют. Это нормально по большей части... К сожалению, – покровительственно сказал врач и вытащил из ящика стопку бумаги и пистолет с длинным дулом, примерно начала восемнадцатого века, инкрустированный серебром. Положил бумагу на край захламленного стола и придавил пистолетом, – Все кончается нормально – процесс развития ето...

Колька коротко и ясно прокомментировал появление пистолета, а мама в очередной раз в своей жизни взмолилась:

– Коля, я столько раз тебя просила! – и врачу, – Знаете, это его теперь любимое словечко. Где он только его набрался!

– Да, – сказал врач, – Старик Биз, ты не оригинален. Я знаю еще одного человека, он тоже употребляет это идиоматическое выражение при различных жизненных случайностях. Да... Так что рисует ваш мальчик, и что он кричит, кроме вышеуслышанного?

– Страшные вещи! – мама округлила глаза, – На абордаж, все на полубак, сто тысяч рублей тому, кто первый убьет капитана! Пятьдесят человек на сундук мертвеца и бутылка рому, наши в дамках, а ваши в рамках! Кто не рискует, тот ест солонину и дайте мне дорогу, я его сам разделаю!..

– Да? – заинтересованно спросил врач, – И давно?

– Года два.. Почти каждую ночь... Помогите нам?

– А скажите, вы сами, в детстве... а?

– Что вы!

– Да... А имен он никаких не называл?

– Всего несколько раз и в последнее время. Это... как его. Люплю... нет! Лаботлю... нет. Этот Блюмблю?

– О господи, – вздохнул Колька, – Леппилюнтль, мама. Леп-пи-люнтль.

– Вот! – горестно поникла головой мама.

– Фига! – сказал врач.

Мама уставилась на врача, Колька на маму, врач на Кольку. Потом мама на Кольку, врач на маму, Колька на врача. Потом...

– Послушайте! – трагическим голосом воскликнула мама, – Что же нам делать теперь?

– Посоветуюсь, – сказал врач, – Сейчас.

Врач закряхтел, нагнулся к полу, набрал номер на телефоне, который стоял у его ног, и снова закряхтел, когда разогнулся.

– Але? – сказал врач в трубку, – Это я.

Врач увидел, что мама смотрит на него беспомощно, но и подозрительно, и сказал ей таинственным шепотом, показав толстым пальцем с обкусанным ногтем на трубку:

– Главный специалист... – и опять в трубку, – Да. Все так и есть. Случай тяжелый, именно тот... Почему тороплюсь? Ничего не тороплюсь, все есть, имя и рисунки... Хорошо, хорошо, не волнуйся, спрошу, – и, прикрыв ладонью трубку, посмотрел на Кольку: – Письмо получали, юноша?

– Письмо, – гордым и презрительным голосом сказал Колька, – Получал. А от кого, не скажу... Понятно!

– Какое письмо, сынуля? – забеспокоилась мама, – Ты скажи дяде врачу, он тебе помочь хочет.

– Мама! Неужели ты еще не увидела, что это кровавый испанец!

– Коля, господи... – мама чуть не заплакала.

– Нет, я в СССР родился, – и врач стал продолжать говорить в трубку. – Ну вот, письмо он получил. Я ж говорил, что это он.

В кабинете потемнело, потому что у окна остановилась толстая черная туча. Врач обернулся в окно и сказал:

– Будет шторм.

– Ветерок, – сказал Колька, радуясь, что штаны отклеились.

Врач повесил трубку и сказал маме:

– Ничего страшного. И ничего я ему прописывать не буду. Я против этого. Знаете, лекарства, химия до добра не доведут. Я ему процедуры назначу. Специальные такие процедуры есть. Вот вам направление.

Он дал ей мятый листок с надписями на латыни и улыбнулся толстыми обветренными губами, и около глаз его с трудом собрались морщинки:

– Вот. Это он будет принимать ежедневно. Я сам прослежу. А вы не волнуйтесь...

– Спасибо, спасибо огромное! – сказала мама.

– Что вы, это вам спасибо!

– Ну, – близоруко прищурилась мама и вежливо сказала, – Мне-то за что! Что вы, что вы. И... а вы, простите меня, зачем вам пистолет?

Колька впервые с интересом взглянул на этого испанца, как тот выкрутится из этого вопроса?

– Это, – врач нахмурился и отвернулся и пробурчал, – Это просто игра такая. Вот.

Мама пошла в гости. Наступил вечер, и мама сказала Кольке, что идет к тете Люде. Впрочем, все равно.

Он лежал в постели и смотрел в потолок. В квартире никого, кроме него, не было. Может быть, в соседней квартире тоже никого не было, и в следующей, и в другой. И во всем доме не было никого, кроме него. А Земля кружилась, и дом кружился мимо звезд, криво размахивая крышей. Они все кружились мимо звезд. А навстречу им кружился вокруг Земли Юго-западный ветер и догонял свой хвост, если он у него был. И кружился мимо звезд. Зазвонил телефон.

Колька прошлепал без тапков, взял трубку и, может, и хотел сказать: Капитан? Но раздумал и спросил:

– Але?

В трубке зашуршало издалека, потом по чему-то металлическому шандарахнуло, прозвенела провалившаяся монета, рявкнули:

– Штрипктбеб тебя!!!

А потом проворчали таинственно и мрачно:

– Эта-а Старик Биз?

– Капитан!!! – завопил Колька.

– Нет. Но почти угадал.

– Почти капитан? – голос Кольки звучал томительными трубами надежды.

– Хрм... Ну, не будем вдаваться в подробности, в частности. Ни к чему нам эти тайны мадридского двора... Шлюпка ждет только вас, Старик Биз. Пожалуйста, поторопитесь, а то дождь...

– Уже выхожу, – сказал Колька, усиленно соображая, куда мама засунула серый свитер.

А куда? Впрочем, не важно... Важно! Ведь в море просоленный толстый свитер очень важно... Где он, где он, где же он! Ну, где же!... Позвонить спросить? Интерр-ресно. Телефончик-то мама оставила, хи, тетин Людин. Сказала, если что случится, звонить немедленно. Позвонить и спросить:

– Лев Моисеевич, здравствуйте?

А Олег, как и в прошлый раз, когда горячая вода в ванной не выключалась, скажет:

– Здесь тебе, мальчик, не киностудия!

При чем здесь киностудия? И где же все-таки свитер?

А мама потом скажет: ты проси, когда звонишь, сразу тетю Люду, а не ее мужа. Лады, Старик?

А он скажет тогда:

– Заметано, – скажет Старик Биз... – Вот он!!! – Колька затанцевал, вытащив свитер из вещей для стирки. Не больно и грязный, чего уж. Вечно мама придумает стирать чистую почти вещь, а она нужна. Колготки свои, например.

Колька хотел захлопнуть за собой дверь в квартиру, но подумал, а вдруг мама без ключа, и закрутил замок, чтобы язычок не выскочил. Начал спускаться, стараясь не заглядывать вниз – в темноту. Даже в подъезде был слышен свист ветра.

– Погодка!.. – бодрым голосом сказал Колька, чтобы те, кто внизу страшно сидят, знали, что он не боится.

Колька был одет как настоящий мореход: лыжные ботинки, а под ними шерстяные носки и просто носки, лыжные шаровары, а под ними тонкие спортивные, под ними длинные синие трусы, потом сверху футболка с длинными рукавами, байковая рубашка и серый свитер, потом красная куртка с пристегнутым капюшоном, на голове старая вязаная шапочка без всяких пумпонов, как хоккейная под шлем. В карманах у него было: три тяжелых гайки и короткий шуруп на прочном длинном шнурке с узелками у гаек, складной нож грибника, пачка малиновой резинки, большая шоколадина, маленькая шоколадка, два карандаша, пара шерстяных носков и две пары простых, письмо от капитана Флика, испанский разговорник, красный гуммозный нос, который ему дал какой-то дядька в Катином садике, куриный бог на суровой нитке, прошломесячный ванильный сухарь, чтобы с ним есть солонину, тетрадка в клетку за три копейки и двенадцать конвертов, чтобы писать маме письма, нитки белые и черные и иголка. В правой руке он нес походный котелок, в котором гремели кружка, вилка, ложка, два вчерашних двадцона на мороженое и восемнадцать разноцветных стеклянных шариков. Фу-у!

Колька вышел из подъезда, и осталось пройти по двору, пройти арку, немного по набережной и спуститься к воде – вот он это почувствовал. Шлюпка должна ждать там.

И он задрожал, не от страха, не от холода – исполнялось. Но разве так бывает?

Колька вспомнил, что может должны вспоминать родители, но вот он вспомнил – как они с мамой давно вдруг говорили о смерти. Мама сказала, что человек рождается, учится, взрослеет и влюбляется. Рождаются дети, у детей внуки, после человека остается его родная кровь. Для чего это, спросил Колька. Для жизни, тогда сказала мама, для жизни, которая продолжается вечно. А когда конец? У вечности не бывает конца. А начало? У вечности нет начала и конца, но у людей когда-то было начало, сказала мама. Значит, у нашей вечности были первые люди? Ну... почти, тут мама задумалась. Их родила первая женщина, как ты меня, это сказал Колька. Ну нет, то есть, в общем, помнишь, мы видели в зоопарке больших обезьян таких? Вот от них появились люди, первые. У обезьян? – он поморщился. Ну да, сказала мама. А у людей обезьяны потом родились в зоопарке? Мама рассмеялась: нет, конечно, потом только люди рождались. Как же так? О, это был долгий путь развития... Сначала было море, одно, большое, потом там появились маленькие звери, потом больше, больше, потом обезьяны, потом человек. В море? Нет, уже на суше, конечно... и разные другие звери появились. А море? Ну, море тоже из разных капелек постепенно слилось... дожди шли все время. Да? А дожди? Ну, Старик, я так не объясню, я вот лучше тебе книжки возьму в нашей библиотеке, там все специально для детей написано про все это.

А потом, когда мама стиралась, он пришел к ней в ванную и:

– Я знаю, как началось море. Кто-то наверху на небе заплакал, потому что ничего нет и грустно. И, и слоны в зоопарке тоже от обезьян родились?

Ну вот – разве достаточно выйти из дома и спуститься к реке, чтобы исполнилась судьба пирата? И Колька остановился посреди двора. Он стал думать, что они жили с мамой, что он целый год ходил в школу – вот школа эта. Как он играл в минус пять об эту стенку, которую каждый год красили, и с которой они опять сбивали краску мощнейшими и точнейшими ударами мяча, шахматный кружок в Доме пионеров и школьников, свои книжки и свои рисунки в тепле дома, и свои сны. Дождь кончился, и в разрывах туч Колька увидел луну. И осталось ведь пройти вонючую арку, от стен которой натекали по ночам ручейки и собирались в лужи, пройти по набережной и спуститься к реке, а там – будь это даже кровавые испанцы!

А просто людей Колька не боялся – нечисть всякая, это да. И он шагнул в арку, за которой отражалась луна в воде реки. Скорее всего луна.

– Вот он идет, – сказал толстый доктор в дождевике поверх белого халата бородатому человеку, одетому в такой же дождевик и с серьгой в левом ухе.

И трое седых матросов с ясными глазами приподнялись с банки, чтобы увидеть его.

Когда Колька шагнул в шлюпку, она почти и не покачнулась, ведь это была настоящая морская шлюпка, на которой терпящие бедствие спасаются в бурю с тонущего корабля.

– Ну, здравствуй, Колька, – и все по очереди соединили с ним руки в крепком мужском пожатии.

– Здравствуй, теперь ты с нами... Старик Биз, – сказал доктор, пожимая ему руку.

– Это правда, – сказал бородатый человек с серьгой и добавил совсем тихо, – Колька.

Сухогрузы шли им навстречу, а они прошли под разведенным Большеохтинским мостом, мимо Смольного, не повернув голов. Мимо Крестов, сняв зюйдвестки. Под Литейным мостом и мимо Летнего сада, под Кировским мостом. Мимо Петропавловской крепости, и снова сняли зюйдвестки, и Колька снял свою шапку. У Зимнего дворца их приветствовали прекраснейшие девушки белых ночей, и хмурый доктор махал им обеими руками и улыбался до самого моста Строителей. Они оставили по левому борту Университет, и человек с серьгой улыбнулся в бороду грустно и даже застенчиво, а когда они прошли Тучков мост и проходили мимо военных кораблей в доках, матросы склонили седые головы, отдавая свои уважение и грусть тому, что осталось незабываемым. Они подошли к Гавани и увидели там свой корабль.

3

Мама перечитывала письмо и плакала, потому что Кольки не было уже десять дней. Пропал. Осталась только тогдашняя записка, да сегодня пришло письмо, облепленное иностранными и советскими марками. Конечно, конечно, она понимает, не маленькая, слава богу, что в детстве все играют в разное, из другой жизни, совершенно необыкновенное и героическое. Многие даже сбегают из дома на Аляску или на Луну даже... Да и ведь всегда мальчишки сбегали на войну. Это ужасно, ужасно, но это ведь можно понять. Можно понять, если знать, что на самом деле произошло еще более страшное. О господи!

"Дорогая мамочка! Я решил стать пиратом, поэтому ты не волнуйся. Я отправляюсь в путь. И я тебе буду писать и присылать трофеи и подарки. Ты не плачь, все будет хорошо. Старик Биз". – Это была его записка, которую мама всю заплакала слезами и всю выучила наизусть. А вот письмо:

"Мама. Пишу тебе в семибалльный шторм, но ты не волнуйся, потому что Леппилюнтль говорит, что это для нашего "Ночного ветра" все фи... ничего не значит. Кок даже решил по этому случаю сварганить борщ. Ход у нас хороший, и Леппилюнтль говорит, что если ветер не переменится, через сутки будем в Барбейском море. Так что все хорошо. Не плачь! Пришел Леппилюнтль и сказал, что кок боится пересолить борщ и зовет меня. Я пошел. Твой сын Колька".

А на оборотной стороне письма был отпечаток красного цвета кошачьей лапы, и вокруг отпечатка было криво написано:

"А это Ворс лапу приложил".

От письма и особенно от отпечатка сильно пахло вишневым вареньем.

Что же это такое, господи, – мама сидела на Колькиной кровати и плакала на письмо. Она уже все сделала: милиция ищет, Люда позвонила своему знакомому из КГБ, тот сказал, проверит по своим каналам. А где это Барбейское море? Олег спрашивал, не видела ли она цыган около дома, что цыгане детей воруют... Не видела она никаких цыган! Надо... Что же еще можно сделать? Милиция говорит: ждите. Она ждет. Что же, что же, что сделать! Врач?.. Сходить к врачу! Вот клуша, полторы недели уже прошло, а она не догадалась. Конечно!

А Колька? Колька сидел в кают-компании вместе с капитаном, доктором, как всегда небритым, матросами свободной вахты, двумя штурманами, толстым коком, дворняжкой Кулебякой и котом Ворсом. Люди пили чай с вишневым вареньем. Кулебяка спала, иногда взлаивая и дергая лапой, потому что ей снился лес, Ворс, изображая дичайшего и опаснейшего зверя, скрытно подкрадывался и с урчанием вцеплялся в ногу капитана. Кок, лениво прихлебывая чай, рассказывал историю с китовым жиром, вылитым, чтобы успокоить волны, описанную в "Пятнадцатилетнем капитане", клянясь всеми кабаками Побережья, что это он и есть капитан Дик, но что ему тогда было уже шестнадцать лет, а что Жюль Верн все переврал.

Пришла бабушка со своим вязаньем, кок налил ей свежего чая, отрезал лимон и положил на блюдце несколько ложек варенья.

Бабушка уселась в уголке, и позвякивание ложечки в ее стакане напоминало позвякивание ее спиц, когда она вяжет. Кок забыл продолжать свою историю. Ворс, в очередной раз побежденный запрещенным, на его взгляд, приемом ноги капитана, пошел и улегся головой на живот Кулебяки. Начали зевать матросы, штурманы, доктор, капитан, Колька. Ночь обняла корабль, подхватила его с заштилевшего океана, закачала и запела волшебную колыбельную звезд. Ласково улыбнулся месяц, опять прощая людям, что они хотят спать даже в такую прекрасную ночь. И теперь лишь вахтенные не спали на "Ночном ветре" и тихонько подпевали ночи и вахтенному левого борта, который рассказывал на гитаре всему спящему миру грустные истории о несчастной любви моряков.

Когда "Ночной ветер" вошел в Барбейское море, то, кроме капитана, штурмана и рулевого, бывших на мостике, этого никто не заметил. Потому что вода осталась водой, солнце солнцем, все прочее прочим. Те же, кто на "Ночном ветре" и в любом океане и на любом берегу носили в сердце Барбейское море, сейчас не узнали его. Хотя они уже несколько дней спрашивали капитана, не в Барбейском ли море они уже. Хотя они уже несколько дней узнавали запах, цвет воды, даже чаек, более крупных и смелых – так они говорили.

– Нет, – говорил капитан, чесал бороду и осматривал горизонт. – Нормальный океанский запах, цвет воды и чайки. Дня три или четыре еще.

Они недоверчиво смотрели на него, некоторое время на океан и расходились по делам корабля в походе.

А Колька? Но Колька-то читал про море и пиратов, про корабли в разных книжках. Он многое знал оттуда и теперь многое словно узнавал: как нос корабля зарывается в волны, как светятся по ночам рыбы и морские звери, скрипят тали, позванивают ванты, как деревянное трется о деревянное. Как пахнет мокрое просоленное дерево, как пахнет дым из трубы камбуза, как нужно быстро скатываться по трапам, как взлетает корабль, как он каждый раз взлетает на каждой волне. Но многое казалось не таким Кольке, не таким, каким должно быть, если верить книжкам. Вот:

– Будет шторм, – сказал капитан Леппилюнтль тогда, перед штормом.

Вахтенный штурман просвистал аврал, матросы и Колька убрали паруса, канониры Квеста проверили пушечные порты. Затем был убран компотный стол и задраено все, что задраивалось. Кок отправился варить украинский борщ, остальные собрались внизу, и, кроме нескольких вахтенных, наверно, никто не обращал внимания на океан.

Это странно: никакой опасности и близости крушения. А капитан тогда сказал Кольке:

– Мы в открытом океане, Колька, а опасность для кораблей в берегах. Скалы, рифы... да?

И доктор сказал:

– Вот и твой первый шторм, Старик Биз. Испугался?

Немножко, – подумал в ответ Колька, а сказал, конечно, что нет. Но, может быть, он почти не боялся потому, что видел спокойствие всех на корабле. Люди не торопились, приготавливаясь к шторму, а успели еще немного подождать начала, сделав все. И шторм – словно корабль это дом, который для смеха раскачали. Вот разве только доктора слегка мутило. Да. Еще Кулебяка с Ворсом, наверно, решив, что раз погибнут корабль и команда, и что напоследок надо как следует шарахнуть дверью, стащили из камбуза здоровый кусок говядины с костью для борща и забились в самую глубину трюма. Но не смогли поделить уворованное и громко поссорились. По шуму их нашли и отняли законную добычу, чем сильно обидели.

Ну, то есть, все это напоминало игру. Только не надо было заканчивать, никто не звал вечером домой и не заставлял думать об уроках на завтра. Времени было в навал, тем более, что никто не знал, сколько этому времени сейчас. А Колька спрашивал первые дни, не понимая, правда, для чего это ему нужно. Ни у кого не было часов. А на тех, что висели в кают-компании, огромных часах с маятником, не было стрелок, а кроме того они не тикали ни фига. Доктор хвастался, что у него есть японский секундомер для определения пульса больных, но доктор не помнил, куда он его засунул. Колька знал, но теперь забыл, что для навигационных целей часы просто необходимы, и, помни он это, он бы понял, что у Леппилюнтля наверняка есть где-то хронометр. Но Колька забыл, и думал теперь, что часов на корабле нет совсем.

– А штормы часто? – спрашивал Колька у капитана.

– Так себе, – отвечал Леппилюнтль, – Обычно через среду, потому чтобы в четверг устроить большой компот, но если поскольку в океане не в среду, как вчера, тогда нет компота.

– Значит, следующий шторм двадцать четвертого?

– Откуда ты знаешь?

– Посчитал. Я вообще могу посчитать на любое количество лет вперед, какого числа какого месяца какой день недели будет.

– Зачем знать число?

– Не знаю... – пожал плечами Колька, – На спор.

– А хочешь поспорим, что ты не знаешь, какого числа будет следующий большой компот?

– Нет. Я ведь знаю – двадцать пятого. После шторма, в четверг.

– Нет, – сказал Леппилюнтль, – Завтра.

– Как же!?

– Потому что завтра понедельник, а неделю надо начинать с приятного.

– Но завтра не четверг после шторма в среду?

– Ну да. Но ведь шторм все равно будет когда-нибудь. А вдруг потонем. Что ж нам без компота погибать?.. А ты-то хоть раз нюхал кастрюлю с большим компотом?

– Нет, конечно, капитан, где же.

– Видишь! А предлагаешь ждать погоду в среду. Большой компот... Все кладут все, что хотят, доктор добавляет какой-то фи... в общем, животы ни у кого не болят. Поэтому пошли на камбуз, пусть кок готовится, скажем! – весело сказал капитан.

Они сидели в каюте Леппилюнтля и резались "в Чапаева", и Колька выигрывал, хотя и приговаривал, когда капитан ненадолго сосредотачивался и начинал вести игру, что тыкаться этими шашками неинтеллектуально, что шахматы, это вот да! И тут пришел раздосадованный доктор и сказал грустным голосом:

– Флик, зачем ты назначил большой компот на завтра?

– ...Док. Дело в том, что Старик Биз никогда и не нюхал нашего компота. Пусть будет радость?

– Но четверг после шторма уже скоро. Зачем испытывать судьбу?

– В следующую среду шторм может и не случиться, а тогда сколько ждать? Леппилюнтль говорил виноватым голосом.

– Но ведь есть правила, Флик!

– Док... правила для того, чтобы их нарушать. Компот слаще, если он вдруг.

– Флик, это разговоры для кухни, ты знаешь! Ты знаешь, что нарушение правил не проходит даром... Мы ведь не в море, Флик. Ты ведь обещал, Флик!.. Я видел эту длинную тень на набережной тогда. Если это слежка!

– Но разве... теперь можно отменить, – Леппилюнтль посмотрел на Кольку, Ведь почти объявили?

– Я ничего у тебя не просил! – вдруг закричал доктор, – Я только одно просил! Мне ведь совсем немного осталось, Флик! Я не прошу отменить, Флик, но все могут прекратить, если мы нарушим правила. Для чего тебе это. Нет, ты только скажи, для чего? Для мальчика? Но ведь у него все впереди, а я уже старый, Флик.

Леппилюнтль встал, положил руку на плечо доктору, и вышел из каюты. Доктор сел рядом с Колькой:

– Спорим, что я у тебя в шахматы из десяти десять выиграю!

– Да... нет. Знаете, только я должен доиграть с капитаном.

– Ну, потом доиграешь. Кэп не обидится.

– Нет, – твердо сказал Колька, – Я должен играть с капитаном, раз мы начали... Но потом мы обязательно сыграем с вами.

Доктор пожал плечами и отвернулся. А Колька подумал, что он, наверное, плохо поступает, и хотел предложить доктору сыграть все-таки. Но тут доктор поднялся, все так же отвернувшись, и вышел из каюты.

Когда Леппилюнтль вернулся, он спросил:

– А где Федя?

– Кто? – удивился Колька.

– Федор Иванович, ну, док.

– Ушел... он обиделся на меня.

– За что, Колька?

– Просто я сказал, что сейчас не могу с ним в шахматы играть. Что я должен с вами сначала доиграть... Ну, мы ведь начали уже?

– Да, конечно. Но... в общем, Колька, ты будь с ним... ну, понимаешь, вот у нас с тобой впереди много настоящих дел. А сейчас мы все тут собрались ради него. Для тебя, но даже ты для него. Понимаешь, Феде осталось чуть. Да еще пока тебя искали, сколько времени ушло. Ему трудно сейчас.

– Да... Я буду стараться, капитан!

– Лады! Кстати, мы уже в Барбейском море. Так незаметно получилось. И слева скоро будет остров Счастья. На него стоит посмотреть.

Океанская зыбь и постоянный ветер неожиданно, но вначале незаметно сменились порывистым ветром неопределенного направления при ясном небе и спотыкающимися и сталкивающимися мелкими волнами.

Несколько матросов подняли из носового трюма небольшую бочку с надписью "Ром!", и Леппилюнтль вышиб крышу, забрызгал свой замечательный черный камзол, до этого запачканный лишь суриком, и порвал брыжи.

– Подходи с емкостями! – грозным корсарским голосом крикнул Леппилюнтль.

И пока Колька бегал вниз за кружками для себя и капитана, все уже выпили по разу и смаковали вторые порции.