Текст книги "Одиночества нет"

Автор книги: Егор Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

После ужина и чая, дядя вновь тяжело поднялся со стула, и пробормотав: «Пойду, посижу», отправился к камину. Лена посидела немного, катая в ладонях остывшую кружку. Солнце за окном только-только клонилось к закату. Всего девять, какой бесконечно долгий день. И впереди еще долгий вечер. Спать совсем не хотелось, а чем себя занять, она не представляла. Пора идти в комнату, умыться и переодеться, а там может, и сон придет, а может, будет настроение почитать, у дяди нет вай-фая, но должна быть неплохая библиотека. Опять-таки интересно, остались ли на столе проволочные очки трубочиста? Лена улыбнулась, поняв, что до сих пор не заглянула в комнату.

Вчерашняя встреча почти забылась и казалась сном. В самом деле, можно ли представить, что в ее комнате ночью был совершенно незнакомый мужчина, который пришел ниоткуда и так же странно исчез? Пускай это покажется нелогичным, но, если очки и впрямь обнаружатся, это будет не подтверждением реальности вчерашнего, а скорее неким символом, который позволит сохранить память о странном видении. С такими мыслями она подошла к своей комнате.

Он сидел лицом к окну, положив подбородок на высокую спинку стула, и сумеречный предзакатный свет четко очерчивал его силуэт с выпрямленной спиной. В руке он держал открытую бутылку темно-зеленого стекла, по комнате витал тонкий аромат мяты. Цилиндр и проволочные очки лежали на углу стола.

Лена тихонько вошла и села на край кровати.

Он отпил из бутылки, посмотрел в окно, повернулся и подмигнул. Сюртук и воротник белой рубашки был расстегнут, от этого гость казался шире в плечах. Он откинулся назад, опираясь на стол левым локтем и, сделав еще один глоток из горлышка, махнул бутылкой:

– Будешь?

Она помотала головой:

– Из горла?

Он дернул бровью и опять посмотрел в окно:

– В том, чтобы пить из горла есть что-то настоящее. Честное. Только ты и напиток. Какой он есть, не исправленный формой бокала и светскими привычками.

– О! Целая философия!

– А философия всегда должна быть в простых вещах. Иначе в ней нет смысла. Так что, решилась?

– Нет. Лучше воздержусь от лишней натуральности. А что это, кстати?

– «Мятный родник».

– Ликер? Который «Элика» делает? – уточнила Лена, хотя пробовать все-таки не собиралась. – Сладкий?

– Освежающий, – кивнул гость.

Помолчали. Он – глядя за окно. Она – осматривая свои сложенные на коленях руки.

– Так что сегодня? – спросила девушка. – Будете лечить или сказки рассказывать?

Трубочист широко улыбнулся:

– Сегодня будем гулять!

Лена поймала себя на том, что когда Паша намекал на свидание, прогулка казалась последним, чего она хочет. Однако сейчас предложение выглядело интересным, хотя и не самым заманчивым.

– И где же мы будем гулять? – спросила она, готовясь к предложению посетить обычные места свиданий: Елизаветинскую набережную или Монастырский бульвар.

– Мы будем гулять по крышам! – сообщил трубочист, распахнув глаза.

– И как же мы туда попадем? – она даже не удивилась неожиданному приглашению.

– Естественно, через печную трубу.

– Но… я же перепачкаюсь! – возмутилась Лена.

– Нисколько, – покачал он головой и взял ее за руку. – Я уже все вычистил. В конце концов, это моя профессия!

Лена очень сильно сомневалась, что и впрямь возможно пролезть через трубу, да еще и не испортить одежды, но перспектива прогулки по крышам завораживала.

Путь через трубу девушка запомнила очень смутно. Гость забрал со стола полотняный мешочек и увлек ее к камину, в котором уже была установлена деревянная лестница, и она поставила ногу на первую ступеньку. Потом темнота, и вот она уже стоит на крыше, а рядом высится кирпичная труба, прикрытая жестяной крышечкой. Впереди на гору вбирались красные, подсвеченные заходящим солнцем коньки крыш, а сзади синел залив. Она неловко переступила на мостках, уложенных поверх черепицы, и крепче сжала руку спутника.

– Страшно? – прошептал он на ухо.

– Ага, – кивнула она, но улыбнулась.

– Пойдем, – опять шепнул он и потянул ее за собой.

Они прошли вдоль дома, и перебрались на крышу старого домика на Цветочной. Здесь здания почти смыкались кровлями над узенькой улицей, и над ней даже были перекинуты мостки.

– Мы что, будем переходить на ту сторону? – спросила она, желая, чтобы ее переубедили.

– Да. Ведь мы гуляем по крышам! Не бойся, это совсем не страшно!

Трубочист отпустил ее руку, и, выйдя на мостки над улицей, остановился на середине. Легко, будто стоя на тротуаре, обернулся. У девушки перехватило дыхание: он стоял над пропастью на двух тоненьких досочках, сбитых поперечными планками. Лена не только не могла представить, что перейдет сама, она была готова упасть в обморок уже от страха за спутника.

– Не бойся, – улыбнулся трубочист и протянул руку. – Посмотри, как здесь красиво!

– Очень красиво. И мне совершенно неплохо на этой стороне.

– Пойдем, – позвал он. – Останешься здесь – не увидишь моря.

Лена помотала головой:

– Увижу как-нибудь в другой раз.

Не сразу, но она нашла в себе силы и перешла через улицу. Хотя, когда шагнула на доски, чуть не умерла от страха.

– Дальше пойдет легче.

– Правда?

– Обещаю.

Они шли по узким крышам старого города, взбирались по мосткам на высокие кровли, крались мимо узких чердачных оконцев. Город с его темнотой и серыми сумерками остался внизу, а здесь было полыхающее закатом небо, красная черепица под ногами и лес труб и флюгеров. Раньше, глядя с земли, она и представить не могла, что на самом деле флюгера такие большие. Захотелось остановиться, прислониться к печной трубе и стоять, глядя по сторонам, дышать свежим морским воздухом, но трубочист все время тянул дальше – вдоль Южного вала к Медному рынку. И Лене нравилось, что он держал ее за руку.

– Подожди! – все-таки попросила она. – Дай передохнуть. У меня голова кружится. Наверное, от свежего воздуха.

– Хорошо, – присел он на мостки, взбирающиеся на крутую крышу.

Лена вдруг захотелось, чтобы он встал за спиной и обнял ее. Такой настоящий, надежный. Ее даже удивило, что она вообще может так думать о другом мужчине после того, что случилось. Девушка покачала головой и глубоко вздохнула.

Здесь обзор был не так хорош – за спиной высокая крыша, похожая на островерхую шляпу с широкими полями, и точно такие же крыши напротив. Взгляд Лены остановился на прикрывающей дымоход ажурной жестяной крышечке, похожей на кровлю маленького домика. Такие же, только более или менее затейливые, были и на остальных трубах.

– Зачем их делают? – спросила Лена.

Трубочист даже не посмотрел и не переспросил, просто пожал плечами:

– Чтобы дождь и снег не попадал в трубу. Только из-за них птицам порой приходится несладко.

– Почему?

– Когда холодно, они часто прилетают погреться, а потом засыпают от угарного газа и падают в трубу.

Девушка распахнула глаза:

– А потом?

– А потом жильцы вызывают нас, и мы их достаем, – пожал плечами трубочист, – был случай: кто-то привез из дальних стран экзотическую птицу. Такую яркую, с цветными перьями.

– Попугая?

– Наверное. А потом этот попугай улетел. Было уже холодно, и бедолага никак не мог найти себе места. Отощал, облез. Прилетел к трубе. Может, ему показалось, что это маленький кусочек теплой родины…

– И вы его спасли?

– Да. Успели. Он большой был, закупорил собой дымоход. Когда мы его достали, отдали хозяевам дома.

– И как он?

– Освоился. Хотя все еще тоскует по родине.

– Грустная сказка, – вздохнула она.

– Грустных сказок не бывает, – сообщил трубочист.

– А можешь меньше менторства? – поддела Лена.

Трубочист кивнул, и они пошли дальше. Еще дважды пришлось перебираться через улицы, причем второй раз не понадобились даже мостки – так близко сходились крыши домов. Наконец они перешли через улицу Медников и остановились. Эта линия домов стояла прямо на берегу моря.

Давным-давно, задолго до всех революций, здесь была крепостная стена города. Она проходила ровно над водой, чтобы не оставалось места для высадки врага. А потом, когда крепость стала ненужной, стену начали разбирать, но магистрат решил, что ее можно продать горожанам и те устроят в ней дома. Так и сделали. Разделили стену на участки, жильцы выстроили узкие фасады, выкрасили их в разные цвета, надстроили этажи, перекрыли черепичными крышами, и теперь только с моря можно было увидеть, что это старая крепостная стена. А люди жили на самом краю города, и в их окна стучался морской ветер.

Башни тоже не остались пустыми. В Медной обустроили жилье, а в другой какая-то маленькая неортодоксальная церковь открыла часовню Девы Марии. Сюда на берег приходили матери и жены просить святую заступиться за родных в далеком море. И морской ветер, врывающийся в открытые узкие окна башни, чудесным образом не трогал пламя свечей перед фигуркой святой.

Трубочист помог Лене перебраться через конек крыши и остановился:

– Ну, вот мы и на месте.

Она остановилась и ахнула. Справа были видны башни замка, подсвеченные лучами заходящего солнца, крутой дугой выгибался берег залива, обрамленный пирсами порта и увенчанный портовыми кранами, а за ними темнел лес. Слева берег выгибался такой же плавной дугой в другую сторону, и там за городом на горке поднималась над соснами розовая в закатном свете башня маяка. А под песчаным обрывом, беззаботно побросав велосипеды, стояли мальчишки, и пускали по воде окатыши.

– И что теперь? – спросила Лена.

– Теперь, – улыбнулся трубочист, развязывая полотняный мешочек, в котором что-то перекатывалось с глухим стуком, – мы будем сидеть на краю, свесив ножки, кидать в воду камешки и разговоры разговаривать.

Он шагнул с мостков на плоский скат крыши и подошел к краю. Лена уже привыкла ходить по мосткам, но старая черепица вызывала опасения.

– А мы не упадем?

– Нет, – улыбнулся трубочист. – Ведь это волшебная крыша в волшебном городе. Здесь это просто невозможно.

– Фраза, конечно, красивая… но все-таки…

– Чтобы упасть, ты должна перестать быть собой.

Лена помнила, что в книжках в таких случаях герой всегда говорил что-то обнадеживающее, и героиня тут же переставала бояться, но после целых двух ответов, один страннее другого, не почувствовала прилива смелости. Поэтому так и не решилась подойти к краю, а села рядом с высоким скатом крыши, обняв колени. Трубочист же расположился полулежа, опираясь на локоть, свесив одну ногу с края, а другую поставив на черепицу, и пододвинул к девушке мешочек, в котором обнаружились небольшие окатыши гальки.

А потом они сидели на крыше, под закатным небом и кидали в море камешки.

Лене все-таки было несколько не по себе от высоты и трудно было понять, как ему удается так беззаботно сидеть прямо на краю.

– Неужели вы, трубочисты, не боитесь упасть?

Он усмехнулся и с широким взмахом кинул камешек в воду.

– Трубочисты не падают. Они взлетают!

Лена улыбнулась и тоже бросила в воду окатыш:

– Как чайки?

– Ну… – пожал плечами. – Разве что как чайки с необычными именами.

Лена хихикнула, вспомнив давно читанную и так же давно забытую книгу. Подумала, что это действительно здорово: сидеть на чуть влажной прохладной черепице, болтать о ерунде и смотреть на море.

Наконец солнце закатилось за горизонт, оставив небо вечерней голубизне.

– Странная штука закат, верно? Это всего лишь свет, падающий на предметы, а как впечатляюще! Тебе никогда не было интересно, почему это так?

Она пожала плечами. И даже не стала ничего говорить, было ясно, что он продолжит и сам:

– Красота заката внутри нас. Мы сами наполняем игру света и тени смыслом. Гармонией, красотой. Мы не просто видим сочетания цветов и линий, они будят в нас чувства и эмоции. Но эти эмоции наши собственные.

Лена опять пожала плечами, кинула камешек и замерла, стараясь различить в шуме вялого прибоя всплеск от его падения.

– На самом-то деле так же мы видим и все остальное, – трубочист тоже кинул свой камешек. – Мы общаемся не с теми людьми, какие они есть на самом деле, а с теми, какими мы их видим. Мы слышим их слова, видим их поступки и на основе всего этого создаем образ. Разве может образ точно соответствовать человеку? Нет. Точно так же мы одушевляем предметы вокруг нас. Мир вокруг нас живой, мы сами его делаем живым, ведь он – отражение наших мыслей и чувств. Разноцветные занавески на окнах веселят. Пустая темная комната давит, кажется зловещей. Чьи это мысли? Комнаты? Нет, наши. Одиночества – нет. Всегда есть еще и мы сами!

– Какие странные мысли, – поежилась Лена. – В них есть что-то ненормальное.

Он улыбнулся.

– Тебе и должно так казаться.

– Почему?

– Потому что одиночество нужно. Оно очень нужно обществу. Обществу очень важно, чтобы люди боялись быть вне его, чтобы они стремились к остальным, потому-то и существует идея одиночества! Множество людей сознательно, а больше невольно, потрудилось над этим. Они создали книги, стихи, песни. Нам с раннего детства объясняют про одиночество и пугают им. Но это нужно не людям, а обществу. Чтобы, как только человек избавился от общества, он тут же чувствовал себя одиноким. Ведь без людей не будет самого общества.

– Что же, по-твоему, есть какой-то заговор? Злой умысел писателей и поэтов против людей? – иронично улыбнулась Лена.

Он покачал головой:

– Ну что ты! Нелепо так думать. Общество не какой-то злой гений. Это нечто аморфное, но по-своему цельное. Сначала человеку было просто опасно быть одному, вне своей группы. Страх остаться одному был страхом физической смерти. Он заставляло человека быть в обществе других, привязывал его к группе. Тем, кто остро переживал и чувствовал, писателям, поэтам, мыслителям это, конечно, не нравилось. Подспудно такая несвобода давила на них. Делясь своими мыслями и эмоциями, своей грустью о несвободе, они шаг за шагом, мысль за мыслью создали одиночество. И общество, которому нужно было что-то, что заставит людей держаться вместе, даже когда им уже не грозит физическая опасность, подхватило эти мысли. Они впитываются нами в детстве и сопровождают всю жизнь. Это как замкнутый круг, как раскручивающаяся спираль. Людям, естественно, не нравится, что их куда-то тянут силком. Им плохо. И вот они так же кладут свой кирпичик в стену одиночества.

– Так все-таки оно есть!

– Нет. Не путай чувство одиночества и само одиночество. Это как стигматы. Гвоздя, который оставил рану, нет, и никогда не было, а боль и кровь есть.

Девушка помолчала. Сказанное казалось логичным, но она никак не могла с этим согласиться.

– Одиночество чувствуешь только когда ты с кем-то… – тихо проговорила Лена.

– Красивая фраза, – улыбнулся он. – И заметь, она доказывает, что я прав.

– Не понимаю.

– Поймешь! – он широко размахнулся и его камешек по пологой дуге полетел в море. – Когда ты вместе с кем-то, зачастую осознаешь, что только страх одиночества заставляет тебя быть с ним. Но всегда есть надежда встретить человека, с которым будет просто хорошо. С которым тебе захочется, а не придется, быть вместе. И тогда ты поймешь, что одиночества нет.

Лена взглянула на свободную позу трубочиста, распахнутый сюртук, белую рубашку. Вчера он казался таким серьезным, его слова такими весомыми, а сегодня они воспринимались иначе, как будто были и не были, как камешки, падающие в море.

– А разве ты не должен носить черную рубашку?

– Должен, – улыбнулся он, подбрасывая на ладони очередной окатыш. – Но иногда очень хочется белую. И расстегнуть верхнюю пуговицу.

– Скажи, а это правда, что пуговица трубочиста приносит счастье?

Трубочист повернулся к ней и поднял бровь:

– Разве ты суеверна?

Она впервые увидела его лицо так близко. Оно было все в мелких точечках, как будто присыпанное молотым перцем.

– Расскажи мне что-нибудь.

– О чем?

– Все равно. О городе. О крышах.

– Некоторым трубочистам если повезет, удается найти на крышах эдельвейсы. В щели между черепицами наносит пыли и земли, а потом с птицами или ветром появляются семена… Тогда под самым небом вырастают маленькие цветы.

– И они цветут?

– Говорят, что да.

– Расскажи еще.

Трубочист улыбнулся.

– Хорошо. Видишь во-о-он ту башню?

– Медную?

– Да.

– Там горит окно на чердаке. Она жилая?

– Да. Там живет издатель одного маленького литературного журнала. По вечерам он собирает всю семью у камина в комнате под крышей, и они читают вслух рассказы, которые присылают ему авторы.

– Как здорово!

– Еще бы.

– А почему башня называется Медной? Раньше она была из меди?

Он усмехнулся:

– У нее, конечно крыша медная, но не поэтому. Вот отчего Меховая башня так называется, знаешь?

– Ну, не из меха же она сделана! – рассмеялась Лена. – Может, в ней хранились меха?

– Просто ее построили на деньги купцов-меховщиков.

– А Медную на деньги медников?

– Именно.

Она улыбнулась, глядя в его глаза. А потом тихо спросила:

– Обнимешь меня?

– Я перемажу тебя сажей… – проговорил он.

– Ну и что. Отмоюсь.

Они сидели на крыше до темноты, пока небо не засверкало звездами, а порт не засиял огнями. Когда они собрались идти домой, островерхие крыши уже превратились в темные силуэты, с подсвеченными снизу кромками, только кое-где в чердачных окнах горел желтый свет.

Она поглядела на башню, где издатель со своей семьей читал вслух рассказы, и улыбнулась:

– А еще где-то здесь должен жить молодой скромный принц со своей розой в горшочке.

– Это же из другой сказки? – проговорил он на ухо.

– Ну и что? Зато он бы подошел к этим окнам. Во-о-он к тому, например, с узкими ставнями.

– Значит… – пожал плечами трубочист. – Значит так и есть. Проведаем его?

– Не надо. Не будем ему мешать.

Лена уже так привыкла к крышам, что на обратном пути совсем не боялась, и с интересом смотрела вниз на улицы, на припозднившихся прохожих, сидящих на подоконниках котов, и собак, бегущих по своим делам, как будто они полноправные жители города, и у них тоже есть работа и семья, куда они должны возвращаться по вечерам. Это был совсем другой мир, новый, необычный и в то же время мир, который всегда был рядом.

Наконец они добрались до дома на Посольской улице и так же через трубу оказались в комнате. Трубочист забрал со стола цилиндр и исчез в камине. Лена опять осталась одна, но на этот раз она улыбалась.

На краю стола стояла темная бутылка зеленоватого стекла, и лежали очки из скрепок. Еле уловимо пахло мятой. Она подошла, открутила крышечку, и отхлебнула прямо из горлышка.

Ликер действительно освежал.

Утром, встретив на кухне дядю, опять зачем-то сливающего воду из кастрюльки с пельменями, Лена решила, что дальше так продолжаться не может, и необходимо приготовить настоящую еду. После работы на рынок идти не имело смысла, поскольку к вечеру торговли не было. Поэтому пришлось отпроситься у дяди перед обедом. Ожидаемая поставка ожидалась лишь завтра, нужды в присутствии Лены на работе не было, и дядя отпустил девушку пораньше. На рыночной площади Лена оказалась около одиннадцати.

В этот час площадь и еще кипела народом. От Меховой башни до Никольского собора площадь была заставлена множеством палаток и затоплена морем людей. Над всем этим поднималась приземистая и мрачноватая Круглая башня. Раньше в ней брали налоги при въезде в город, и была тюрьма, а теперь внизу сделали ресторан, а на крыше смотровую площадку, где продавали детям леденцы.

Лена прошлась по рядам и озадачилась. Здесь торговали носками и термосами, морскими свинками и кормом для попугайчиков, но только не едой. Она вышла на край площади и остановилась.

– Простите, – услышала девушка робкий голос за спиной. – Вы ведь Лена, да?

Она оглянулась и обнаружила высокую худую женщину лет тридцати с двумя мальчиками.

– Да, – ответила Лена. – А как вы узнали? Кто вы?

– Меня зовут Вера, я жена Михаила, вашего коллеги по работе.

– Вот как? – озадаченно протянула Лена.

– Да. Миша вчера мне про вас рассказывал. А тут сегодня иду и вижу – стоит девушка, сразу видно, не туристка, и не местная. И возраст подходит. Решила спросить, думаю, если ошибусь – ничего страшного.

Лена удивленно подняла бровь. Наверное, для такого маленького города такое совпадение обычно. В то же время она чувствовала себя неловко, совершенно не представляя, о чем говорить и нужно ли говорить вообще.

Дети Веры тоже не обрадовались заминке. Один, который постарше, напряженно сопел, а младший молча и упорно тянул мамину руку в сторону Круглой башни.

– Решили подновить гардероб? – поинтересовалась Вера.

– А? Нет. Я хотела купить что-нибудь из продуктов.

– И не нашли, да? – улыбнулась Вера и подтянула младшего поближе.

– Не нашла.

– Так продуктовый-то рынок у нас на Рыбном пирсе. Хотите, провожу? Мне как раз туда. Надо купить чего-нибудь к обеду.

Лене очень хотелось отказаться и пройтись одной, тем более что заблудиться он не смогла бы при всем желании. Однако отказаться не смогла.

– Да, конечно, – вяло проговорила девушка.

Вера тут же подтянула младшего под руку и пошла вперед, указывая дорогу в обход рыночной толчеи. Младший пару раз всхлипнул для порядка, но в целом вел себя покорно.

– Как вам нравится наш город? – спросила Вера через плечо.

– Он такой тихий…

– Да. Вам, наверное, тут скучно? Все кажется маленьким и затхлым?

– Только не затхлым… скорее увядающим.

Вера замедлила шаг и посмотрела прямо в лицо девушке.

– Какая откровенность…

– Да, – кивнула Лена. – Захотелось сказать, как есть.

– А как вам новый коллектив? Миша рассказывал, вы произвели фурор.

– А что еще он вам рассказывал? – уже произнеся вопрос, Лена поняла, что он мог прозвучать излишне резко.

– Он многое мне рассказывает. Только… – Вера вздохнула.

Старший мальчик споткнулся.

– Только вам кажется, будто не говорит вообще ничего?

– Иногда.

Лене было не по себе от разговора, ставшего настолько откровенным, но остановиться она уже не могла.

– А почему вы вообще с ним?

Старший мальчик бросил исподлобья суровый взгляд. Вера остановилась, почти отпустила младшего, и тот тут же начал тянуть ее в сторону.

– Сложно сказать, – проговорила она, глядя в сторону Северной Гавани, – я привыкла к тому, что он все время рядом… кроме того, у меня есть свои увлечения, которые занимают много времени, а ему ничего не надо объяснять…

– Он тоже их разделяет?

– Нет. Но мне кажется, что понимает, – качнула головой Вера, а потом оглянулась и повернула вдоль набережной. – Нам сюда.

Лена бросила взгляд на Северную Гавань, на белеющее здание гостиницы «Интурист» потом оглянулась назад, на переполненную площадь и Круглую башню. Чуть помедлила и лишь потом тронулась с места. Вера пошла следом, ничего не говоря, словно сжавшись в ожидании следующего вопроса. Лене казалось, что она просто обязана была его задать.

– Вы одиноки? – наконец спросила она.

Вера остановилась. Посмотрела прямо в глаза.

– Не знаю… наверное… нет, не могу сказать, – очень медленно проговорила она, потом помолчала и, глядя в землю добавила. – Одиночество, наш самый верный спутник, всегда с нами.

Старший мальчик вдруг поднял голову, посмотрел на маму и очень четко сообщил:

– Мам, я мороженого хочу.

Вера глянула на него, кивнула и заторопилась вперед.

К огромному облегчению Лены при входе на рынок они расстались. Так что девушка смогла безо всякого смятения чувств и лишних раздумий купить все что нужно, а потом спокойно принести пакеты в дядину квартиру, наскоро перекусить и отправиться в контору.

На работе все тоже прошло спокойно. Тем более что Паши не было, а Миша сник, после того как Лена сказала, что встретила его жену.

К вечеру Лена чувствовала себя тихо и легко, никаких мыслей, никаких переживаний. Зато она обнаружила, что с нетерпением ожидает новой встречи с трубочистом. Она не раз вспоминала ощущения от его теплой руки, глубокие глаза, лицо в мелких черных точечках. Думала, что уж теперь-то обязательно надо спросить, как его зовут. Вспоминая о нем, хотелось повторять его имя.

Однако, когда они с дядей поужинали, наконец, по-настоящему, девушка не стала спешить в свою комнату. Лена опасалась увидеть комнату пустой. Убрала тарелки в посудомоечную машину и решила пить чай. Захотелось крепкого чая с ложкой «Старого замка», чтобы сесть на стул, поджать ноги, взять кружку в руки и маленькими глотками пить обжигающий напиток, чувствуя, как тепло наполняет ее изнутри.

Девушка была уверена, что этот бальзам обязательно должен был быть на кухне. Однако удалось найти только початую бутылку «Елизаветы», стоявшую здесь уже неизвестно сколько времени. Этот ликер, излюбленный гостинец городских ухажеров, был назван в честь императрицы, однако на веселенькой желтой этикетке была почему-то изображена легкомысленная барышня в платье с оборками и кружевным зонтиком. Повертев бутылку в руках, Лена поставила ее на место. Не то. Хотя… в комнате должен был остаться со вчерашнего вечера «Мятный родник»! Значит, есть достойный повод пойти и посмотреть, вдруг трубочист уже ждет ее!

Улыбаясь, Лена прошла по коридору и открыла дверь в комнату. Никого. На углу стола по-прежнему лежали очки из скрепок, и стояла темно-зеленая бутылка. Жаль. Что ж, значит, чай будет со вкусом мяты. Она взяла со стола ликер и вернулась на кухню.

Мятный чай взбодрил, и Лена не могла отделаться от ощущения, что сейчас середина дня, а за окном светит солнце. Захотелось прогуляться, увидеть снизу тот город, который вчера она видела сверху, пройтись по набережным, а потом, может быть, зайти в кино.

Она вышла из дома и остановилась. Куда теперь? На открытую Елизаветинскую набережную или на мостики тихого Монастырского бульвара? Она выбрала набережную – известное место встреч городских влюбленных.

Выйдя на площадь Старого рынка, Лена остановилась перед памятником у здания Новой ратуши, поглядела на табличку у дверей, свидетельствующую, что тут располагается городская администрация, и обошла вокруг памятника основателю города. Это было странное изображение. Странности начинались с очень низкого постамента, на котором мелкими буквами было выбито: «Ондрий Лопата», а чуть ниже «Henrich Spaten». Постамент был столь низок, что голова статуи оказывалась почти на уровне ее глаз. Чудной была и сама бронзовая фигура: очень молодой человек в заломленной набекрень шапке с меховой оторочкой, распахнутой косоворотке и немецком камзоле. Лихо подбоченясь и выставив вперед ногу в башмаке с пряжкой, он глядел вперед на замок и как будто даже ухмылялся. Лена видела немало памятников и твердо усвоила, что они должны быть какими угодно, только не такими. К тому же что-то в чертах Ондрия вдруг напомнило ей трубочиста. Отчего-то это показалось неприятным. Лена резко развернулась и пошла к мосту.

Вечерний мост кипел жизнью. Справа ленивая волна плескалась в сваи мостков, перекинутых от набережной к Ключниковой башне. Разводной мост к замку был уже поднят, как всегда после семи вечера и до семи утра и мальчишки сидели на досках, свесив вниз босые ноги. А по Крепостному мосту от Старого рынка до Федоровой площади прогуливались горожане. Они чинно вышагивали по широким тротуарам, беседуя вполголоса, благочестиво раскланивались друг с другом, и шли дальше. Лене вновь представилось, что они одеты не в современную одежду, а в сюртуки, цилиндры, платья с оборками. И сама чувствовала некоторую неловкость за свои джинсы и свитер под горло.

Набережная оказалась весьма милым местом. Кованая ограда у воды, а перед ней под кленами и вязами стояли ажурные чугунные лавочки. Улица вдоль набережной была тиха, редко-редко когда проезжала машина. Здесь было спокойно и романтично. Чуть подернутое рябью зеркало Северной гавани, устье Смолянки, схваченное двумя ажурными дугами мостов, и желто-красные сполохи деревьев на другом берегу, приласканные светом заходящего солнца.

Остановившись у чугунного парапета Лена украдкой, чтобы не смутить пристальным вниманием гуляющих, огляделась. Парочек на набережной хватало, впрочем, как и свободных лавочек, деревья прикрывали влюбленных своей тенью, а шелест листвы заглушал тихие разговоры.

Лена улыбнулась. Да, здесь она была одна, но вспоминая теплые руки трубочиста, не чувствовала себя одинокой. Вспомнилась еще одна пара – Вера и Михаил. Наверняка они тоже ухаживали друг за другом. Приходили сюда и смотрели на воды Северной гавани, розовые от заходящего солнца. Однако сейчас они не счастливы. Михаил неловко пытается понравиться каждой новой девушке, как будто это что-то изменит в отношениях с женой. А Вера спокойно ждет его к обеду. Оба одиноки. Они женаты, у них два замечательных сына, но они одиноки. Или трубочист прав? Но тогда зачем одиночество было создано? Если бы его не было, Михаил и Вера вряд ли бы поженились. Совершенно точно у них не было бы детей. Если так, одиночество и впрямь нужно обществу, хотя ему и безразлично, что Михаилу и Вере плохо вдвоем. Если бы не было чувства одиночества, Паша не бросался бы на всех девушек подряд, а спокойно дождался бы «той самой». Но нет, одиночество давит на него, заставляет суетиться и нравиться всем…

Лена почувствовала печаль. Перегнувшись через перила, поглядела на прозрачную воду и пошла обратно. Скоро сумерки, а еще хотелось побывать на Монастырском бульваре.

Она шла обратно Федоровской улицей и Крепостным мостом, мимо беленой Ондриевой башни и невольно вглядывалась в лица горожан. Теперь ей казалось, что почти каждый прячется от одиночества за чинными манерами и неспешной прогулкой. Каждый вечер стремится оказаться в гуще людей, тем не менее, и в толпе оставаясь одиноким. Как многолико это чувство, человек одинок не только вдали от людей, но и в семье, и среди толпы! В скольких книгах и песнях говорится об этом! Любая грань этого навязчивого чувства прочувствована, описана и оплакана…

Лена перешла мост, свернула на Архиепископскую улицу в старую часть города. Тесная улица, узкие фасады, деревянные ставни. Здесь было спокойно, уютно и тепло. Старое дерево дверей казалось живым, вывески кабачков словно были рады девушке. Наверное, об этом и говорил трубочист – мы сами наполняем мир жизнью. По приезду город казался пустым и враждебным, а теперь милым, полным красок и жизни.

На Старой площади, как и в прежние времена, уличные артисты и музыканты развлекали прохожих и туристов. Играли флейты, звенела гитара, акробаты ходили на руках и взлетали кольца жонглеров. Лена остановилась возле пожилого шарманщика, его инструмент был стар и расстроен, больше скрипел, чем играл, но публика толпилась вокруг и кидала в шляпу монетки. Лена подумала, что вот она смотрит на этого человека, на его потертый кожаный пиджак, рассохшийся инструмент и мятые штаны с пузырями на коленях, и у нее уже создается какое-то впечатление о его характере, возникает определенное к нему отношение. Если они вдруг разговорятся, она будет вести себя в соответствии со сложившимся впечатлением и ожиданиями, и ей придется менять мнение об этом человеке. Из безымянного шарманщика он превратится в другой образ – хорошего знакомого Александра Никитича, подрабатывающего на площади. Но какой из этих образов истинный? Как узнать, каков этот человек на самом деле?