Текст книги "Макрокосм Сережи Бондаренко (СИ)"

Автор книги: (Ефремова Ta-ta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Итак (Майк положил свою папочку между нашими тарелками), промучившись полночи, он остальные полночи составлял и распечатывал картотеку самых прикольных и симпатичных девчонок факультета, ибо (внимание!) пришло время выбрать новую девушку для самого крутого парня второго курса! Выбор непрост. У Майка к претенденткам целый список требований. Во-первых, ему не нужны намакияженные красотки, потому что плавали – знаем. Во-вторых, новая девушка должна отличаться природной красотой, и красотой нехилой, потому что страшненькая и без макияжа – это не к Майку. В-третьих, у Ритки, кроме ее мейк-ап умений, других талантов нет, а у новой девушки должны быть, ну, спорт там, например, или танцы. На худой конец, пусть хоть крестиком вышивает, но чтоб непременно на ю-тьюбе был канал, посмотрим, у кого сколько подписчиков нарисуется!

Я взял папочку в руки и полистал. Монументально. Нехилый каталог невест. Майк распечатал страницы с 'контакта' с фотографиями и на листах из тетрадки расчертил таблицу с колонками 'плюсы' и 'минусы'. Несколько листов были уже заполнены. Из таблицы следовало, что у Лизы Антиповой классная фигура, но девочка слишком увлекается всякими групповыми онлайн коучами по самосовершенствованию, и это ей в минус, поскольку Майк со своими недостатками, типа прокрастинации и любви к вредной пище, расстаться пока не готов, а чела с деструктивным образом жизни такая симпотная девчонка, судя по ее высказываниям на страничке и в статусах, не потерпит.

***

Марго Кравцова – спортсменка. Дылда, короче. Ротик у нее крошечный, лицо треугольником, глаза инопланетянские. Зато серьезные достижения в легкой атлетике. Тусовка соответствующая. Я сразу сказал, что Марго нужно вычеркнуть – фиг Майк в ту тусовку пролезет, на фотках возле Кравцовой одни парни-качки. Друг ответил, что никого пока из своего списка вычеркивать не собирается: одно дело спорт и командная дружба, другое – романтические отношения, мы еще посмотрим, что победит.

Ира Каратник. Пухленькая кареглазая брюнеточка. Майк, как я успел заметить, против некоторой корпулентности в девчонках ничего против не имеет. На страничке Иры доминируют коты: новогодние котята, котятки с сердечками, пасхальными яйцами, в мантиях и шапочках-конфедератках, в корзинках, вазочках и чайных чашках. Сиамские, персидские, турецкие, британские. На каждую запись – свой котик.

– Коты – это хорошо, – провозгласил Майк, делая руками движения, будто держит на коленях и гладит кошку. – Это легкий и простой путь к сердцу. Похвалил котика – бонус.

– Примитив, – сказал я.

– Самый простой способ зачастую самый эффективный и эффектный, – парировал Майк.

После двадцатой претендентки у меня зарябило в глазах. (Почему у всех Вероник – их у нас на курсе пять – такие красивые тонкие пальцы?) Майк скрупулезно заполнял таблицу.

– Хватит, – взмолился я. – Ты ведь и так только самых нормальных отобрал. Все хорошие. Давай жребий кидать!

– Это антинаучно, – рассеянно сказал друг, зависнув над своим списком, – мы можем ткнуть пальцем в небо, а там – скрытые дефекты.

– Все равно, пролистывая личные странички, дефектов не увидишь. На них все стараются выпендриться.

– Вообще-то, в чем-то ты прав, – Майк почесал ручкой в волосах. – Нужен практический подход. Ты когда выписываешься? Завтра? Завтра практикой и займемся.

Я застонал и схватился за голову.

***

Хелена прилетала из Лондона с пересадкой в Москве. Мы вроде и выехали заранее, но пробки на серпантине у Геленджика не дали нам торжественно и со свежим букетом встретить родственницу. В маленьком регистрационном зале было уже почти пусто, мама цокала каблуками и причитала, отец молчал и, судя по виду, волновался. Я растерянно огляделся, поискав взглядом даму средних лет, какой представлял лондонскую тетку, но увидел несколько семейств с детьми и отдельно стоящую под таблом девицу с дредами. И тут мама тихо сказала:

– Боже мой! Это ж надо было так вырядиться. Сорок лет – ума нет.

Я посмотрел в том же направлении, на девушку с головой в косичках. И только тогда понял, что это Хелена. Я раньше видел ее только на экране дедова ноутбука, и там она была мутным образом с искаженными камерой чертами. Я иногда здоровался с этим тусклым лицом, но всегда уходил, потому что боялся помешать долгим проникновенным разговорам отца с дочерью.

Хелена обернулась и смотрела на нас с улыбкой. На тетке были джинсы, кеды и индийская рубашка ниже колен с яркой вышивкой вокруг горла и на рукавах. Запястья в браслетах, кожаных и металлических, в носу – сережка, блестящий зеленый камушек. Все это, а еще сеточку морщин вокруг глаз и руки с выступающими голубоватыми жилками, я рассмотрел, подойдя ближе.

– Леночка, – раскрыла свои пахнущие духами объятия мама, – выглядишь замечательно! Будто девочка восемнадцатилетняя!

Хелена улыбалась. От нее тоже пахло, только не сладко, а горько. Горьким мандарином с ноткой ванили и чая. Она обняла меня и пробормотала:

– Ну, Сереж, ну вырос! Такой цыпленок был... мелкий...

Я нырнул с головой в этот запах и вынырнул ошалевшим – совсем не такой ожидал увидеть свою сорокадвухлетнюю тетушку с непонятной личной жизнью. И эти ее длинные светлые косички, собранные в хвост выше затылка. И голос – глубокий, тихий, что нужно прислушиваться, с трудно уловимой странностью, то ли в произношении слов, то ли в интонации.

– А где Света? – спросила Хелена, озираясь.

– Мы ее дома, на хозяйстве оставили, – поспешно отчиталась мама. – Скоро увидитесь.

Не могла же она сказать, что для Светки не хватило места в отцовом вольво.

– Дед? – спросила тетка.

– Все хорошо, ждет тебя, – ответил отец, глядя на сестру влажными глазами.

Они опять обнялись. Судя по папиным рассказам, в детстве были не разлей вода. Отец старше Хелены на семь лет, тетка была поздним ребенком, неожиданным подарком к сорокалетию бабушки.

В машине Хелена скинула кеды, поджала ноги и сидела на переднем сидении, развернувшись к брату, насколько позволял ремень безопасности, и глядя на того с умилением.

– Леночка, ты такая загорелая, – сказала мама, – ездила куда-то?

– Вырвались на неделю в Корнуэлл, – сказала тетка с непонятной гримасой.

– Понятно, – протянула мама, моментально среагировав на это множественное 'вырвались' и многозначительно поглядывая в зеркало заднего вида.

Но отец не видел ее приподнятой брови. Он расспрашивал Хелену о погоде и перелете. Ни слова о планах на будущее. Когда мы въехали в старую часть города, Хелена вытянулась и застыла, жадно глядя в окно. Мне казалось, я слышу, как у нее колотится сердце. Отец рассказывал, что его сестра всегда любила наш Бондаренковский дом, и когда пришло время уезжать на учебу в Англию, ревела и обцеловывала все стены. Она приезжала на похороны бабушки, но я тогда лежал в больнице с нервным срывом. Получается, у меня из всей нашей семьи от встречи с теткой самый большой шок, поскольку я меньше всех с ней знаком. Шок преодолим, разумеется, но послушать нашу маму, Хелена только и умеет, что куролесить и прожигать жизнь. Чего от нее ожидать – не знаю. Она ведь теперь от меня за стенкой будет жить. И самое обидное – вся Старая Кухня в ее распоряжении!

Дед стоял у порога, весь заплаканный. Тетка выскочила и тоже зарыдала, обняв отца, будто они каждый день по сети не общались. Мама бросилась к багажнику и схватила одну из тяжеленых теткиных сумок. А вот это уже диверсия с целью продемонстрировать Хелене, что у нас в доме прислуги нету и вообще, все держится на многострадальных маминых плечах. Я диверсию пресек. Просто взял из маминых рук сумку и поволок в дом, остальной багаж с радостью подхватил отец. Мама пожала плечами, мол, в кои-то веки ты, Сереженька, в чем-то помогаешь, хотя, конечно, не для родной матери стараешься, а для почти чужестранки.

Тетка с восторгом обежала сад, прилипла к стеклянной стене носом, подергала раздвижную дверь, но рабочие еще при прошлых квартирантах террасные двери намертво заблокировали – мама говорила, что ей важно слышать, как квартиранты через общий вход входят и выходят, а не через сад: мало ли, уйдут так потихоньку в день оплаты, и с концами. Потом Хелена зашла в холл, оглянулась, сказала рассеянно:

– Ремонт сделали?

И не дождавшись проникновенного отчета невестки о проделанной в недавнем колоссальной работе по благоустройству дома, пошла в гостиную. Там, на стене, висела единственная выжившая у нас ее картина – наш дом в купине цветущей сирени и желтыми каплями нарциссов у входа. Хелена рисовала ее, когда еще училась в Мергелевске, и мама всегда повторяла, что это мазня, но не выбрасывала, как остальные теткины рисунки, потому что боялась деда. Я в этой картине никаких художественных достоинств не наблюдал, красиво, привычно, немного оживляет потертый интерьер. Однажды, лет семь назад, полотно сорвалось с крюка, упало и проломило пару паркетных досточек углом тяжелой рамы. Это, наверное, укрепило маму в мыслях, что золовка умеет вредить на расстоянии, потому что паркет был старинный, а картина была мазней.

Хелена упала на диван, прикрыла глаза и сказала:

– Боже, пахнет все, как в детстве! С ума сойти!

Мы, семейство Бондаренко, смотрели на нее, сбившись в кучку у двери (только мама глядела на кеды тетки, которые та не удосужилась снять в холле), пока отец не сказал:

– Лен, в твоей половине тоже все по-старому.

Хелена встрепенулась и сорвалась с места, пробежала мимо и успела ущипнуть меня за нос, пропев:

– Сережка, поварешка, в тарелке картошка.

Дед рассказал про мои кулинарные экзерсисы, точно, дед! Предатель!

***

Отец просто помолодел на глазах, весь светился. Они с Хеленой, перебивая друг друга, вспоминали свое детство и юность. Дед, посасывая неприкуренную трубку, похмыкивал и иногда вставлял свою версию событий, и тогда они подпрыгивали и кричали:

– Точно! А я и забыл(а) совсем!

Один момент мы с родичами не продумали: в половине тетки почти не было мебели – квартиранты свои древние диваны, винтажный шкаф, убитые кресла и стол, естественно, вывезли, по какой-то причине оставив лишь ламповый телевизор, игравший роль тумбочки. Возник вопрос: где Хелена будет спать? Вспомнили, что у меня в комнате одно кресло – раскладное, перетащили с отцом, тетка была вполне довольна и потирала ручки, предвкушая покупку мебели, и расспрашивая маму, какие магазины лучше.

Спустилась Светка. У Хелены глаза округлились при виде племянницы, мама постаралась неловкую паузу заполнить трескотней, от чего вышло еще хуже. У тетки вырвалось:

– Света, да как же ты так, а?

Сестра сразу скуксилась и чуть не заплакала. Мама притянула ее к себе и погладила по голове, вызывающе повторяя:

– Мы справимся, справимся...

А тетка виновато застыла посреди своей студии. Я ее не осуждал. Слышал, как про Светку ее первоклашки говорят : 'у нас Светлана Петровна, которая жирная', хотя очень ее любят, считают самой доброй на свете и рисуют всегда в ромашках и красивых платьях. Просто дети всегда повторяют за взрослыми.

За ужином тетка очень прикольно рассказывала, как в Лондоне, когда с деньгами было совсем туго, она подрабатывала кэтситтером – присматривала за кошками, хозяева которых были в отъезде. Мама от этих историй пришла в полный восторг – подтверждалась ее теория того, что Хелена – голь перекатная. Тетка много жестикулировала. Пальцы у нее были тонкие и нервные.

– Прихожу – сидит на полу колобок, сам черный, глаза зеленые. Хозяйка перед отъездом дает мне книгу 'Уличный кот по имени Боб' и говорит, так многозначительно на мурзика своего поглядывая: 'Вы ему читайте почаще, пусть знает, какие на свете судьбы бывают'.

– И ты читала? – засмеялся отец.

– А как же? – сверкая глазами и с трудом сохраняя серьезность, ответила Хелена. – Он очень внимательно слушал, но, кажется, не совсем проникся. Его больше интересовало, что я ему на ужин дам. Кошки на самом деле очень по хозяевам скучают. Мы не видим, а у них стресс.

– И много платили, – ласково поинтересовалась мама, – за снятие стресса?

Тетка пожала плечами:

– Хватало... как это по-русски... перебиться.

Хелена переоделась в другую рубашку, льняную и мятую. Волосы прямо в косичках переплела в косу, джинсы подвернула до колен. Кеды она сняла и ходила босиком. Выданные мамой тапочки забывала то в гостиной, то в коридоре.

– А ты, Сереж, значит, на таможенника учишься?

– Угу, – сказал я, в тот момент сосредоточенно прикидывая, как избавиться от огромного куска свинины на тарелке.

Завернуть в салфетку и осторожно опустить на колени? У мамы никогда не получается мясо – она очень боится микробов и высушивает любой кусок до консистенции волокон. У меня соседский пес Вахтанг ходит полностью прикормленный, сосед удивляется, от чего его кобель так со мной любезничает при каждой встрече и у нашего забора постоянно ошивается, а он, вообще-то, бультерьер, кобель, в смысле.

Мама сказала:

– Беда у нас с учебой. Лена ты хоть с ним английским позанимайся, это ведь таможня.

Тетка кивнула.

– Сереж, нравится тебе в университете?

– Угу, – сказал я.

– Самое главное, чтобы это было твое, – сказала тетка. – Тогда будешь всегда радоваться жизни.

Интересно, как может нравится профессия таможенника. Что там может доставлять удовольствие? Проверка документов? Офисная работа? Ну, выявление наркотрафика, разве что.

– Еще бы ему не нравилось, – сказала мама, – такие деньги за него платим.

– Угу, – сказал я.

На следующее утро, проснувшись пораньше, я прокрался на Старую Кухню. Думал, стяну маленькую чугунную сковородку, пока тетка спит, засуну подальше в шкаф для посуды – мать и не заметит. Но Хелена уже сидела за столом, румяная, в банном халате и с полотенцем на голове. Точно, я же слышал, как вода шумела. Интересно, она волосы так в косичках и моет?

На столе были оладьи, целое блюдо. Тетка пила кофе... н-да, как выяснилось, из того самого пакета, что я припрятал для себя в левом шкафчике. Ладно, не буду же я зажимать продукты, пусть даже и недешевые.

– Хотела поспать подольше, но проснулась в пять, – пожаловалась тетка, вздохнув. – Дома... в Лондоне... с хорошим светом плохо, приходилось ловить. Да еще разница во времени. Садись, оладиков хочешь? Помнишь, как бабушка такие пекла? Бабушку помнишь?

– Помню, – сказал я, усаживаясь за стол. – Мне четырнадцать было, когда...

– Точно, – задумчиво произнесла Хелена. – Мне все кажется, ты маленький.

Оладьи у тетки вышли не хуже, чем у меня. Она использовала оставшиеся в холодильнике продукты с того раза, как я готовил для деда. Все было по бабушкиному рецепту: и лимон, и творог, и особый изюмный припек. Кофе тоже был хороший, хотя тетка сварила его в микроволновке.

– Я, знаешь, Сережик, совсем разучилась готовить. Дома... там... одни тейк-эвэй. Вечером усталые, голодные, а вокруг чего только нет – и все готовое. Дедушка говорил, ты готовить любишь?

– Люблю. А ты была в Тауэре?

Хелена усмехнулась:

– Была. В первый год еще, когда училась. В Тауэре, Британском музее, зоопарке. А потом почти нигде не была. Нет, вру, один раз на экскурсию ездили, по местам творчества Джейн Остин. А потом: галерея, галерея, галерея, иногда дом.

– А что так?

– А ты, Сережик, живя у моря, часто летом на пляж ходишь? Вон, незагорелый какой.

Я признал:

– Нет, не часто.

Тетка поднялась, понесла чашки в раковину:

– Мы жили в Шордиче, это к северу от Сити. Там весь район – сплошной музей, столько креатива, такой контингент, что даже... тошно иногда.

Я обратил внимание на то, как Хелена моет посуду: включает воду, мочит чашку, выключает воду, намыливает, включает – споласкивает.

– А чего вы уехали?

Тетка поморщилась:

– Ой, я умоляю, только не на вы. Зови меня... не знаю, Лена, тетя Лена, но без выканья.

– А можно я вас... тебя буду звать Хелена? Мне нравится.

– Ну, раз нравится, то можно. Заболтались мы с тобой. Который час? В университет не опоздаешь?

– Не, у нас лекция, препод по культурологии всегда сам опаздывает.

И точно: культуролог опоздал на двадцать минут. Мы, зная такую его привычку, честно его дождались, хотя могли бы свалить через пятнадцать минут – все так делают, если препод вовремя не появляется. Но культуролог нам нравился. И закладывать его, бродя по коридорам и отсиживаясь в столовке, которая близко от деканата, мы не собирались. Он нам всем обещал 'автоматы', если на лекциях будем отмечаться, поэтому к нему все ходят. Правда, некоторые подтягиваются не раньше, чем он сам. Придя, он еще минут десять настраивает проектор, чтобы не париться и всю лекцию показывать нам презентации студентов прошлого выпуска, слепленные для зачета.

Мы с Майком – звезды галерки. Сейчас – особенно, потому что Красина всегда садиться поближе к кафедре, ей с подружками нравится жрать глазами и смущать молодого препода. Они даже жребий тянут, кто из них крайней в ряду сядет, ближе к проходу, потому что там можно голые ноги выставлять на обозрение несчастного педагога. Та, которой выпадает счастливый билетик, приходит в короткой юбке. В принципе, они все в коротких ходят, но та – особенно.

– Так, – сказал Майк деловито, протягивая мне свою папку. – Первая жертва – Маша Абарцумян. В статусе у нее – любовь к хорошему юмору. Так что, проявись, дерзкий ты наш!

– Я не понял, почему я? Девушку выбираешь ты, а хохмить должен я!

– Ну ты представь! – возмутился Майк. – Ритка с подружками сейчас меня отслеживают: что я, как я, грущу, плющусь ли? Может, ждут, что я приползу...

– ... а ты собирался, между прочим..

– Ага, обломитесь! Не приползу! Но че получается: через два дня я начинаю обход по списку, с анкетами и градусником?

– И что? Ты же конкурс объявил... на занимаемую должность. Я тут причем?

Майк вздохнул:

– Всем привет! Рада видеть вас на своем канале! Девочки, а как вы поступаете, когда ваш бывший, из мести, начинает искать вам замену на следующий день после расставания? Я разместила опрос в инфобоксе, буду очень рада, если вы поучаствуете. Итак: а – вы просто прикалываетесь, бэ – выставляете его на посмешище перед подружками, цэ – фоткаете его с этими унылыми лохушками и выставляете на посмешище в своем блоге. Зная Ритку, скажу тебе определенно, что это – 'цэ', – к концу тирады писклявым голосом с Риткиными интонациями Майк совершенно распалился.

– Ладно, понял, понял, – сказал я. – Убедил. На меня, разумеется, все ноль внимания. Бондаренко, как всегда, невидимка.

– Во-о-т! Умняшка, усек! Тот случай, когда твои комплексы работают на благо меня. Заодно потренируешься, как клеить девок.

– Это не комплексы... Что я должен делать?

– Находишь Машу, применяешь все свое обаяние, убеждаешь ее прийти в клуб. Потом у тебя Ксюша и Алиса. За большую перемену должен успеть. Я беру на себя Лену Коротких и Лену Дублеву. Вносишь согласившихся в отдельную таблицу, не перепутай время, не хватало нам еще телячьих драк... Время я тебе расписал. На каждую претендентку у нас будет не больше пятнадцати минут, так что придется как-нибудь в сжатом формате.

– Майк, ты оторванный полностью, – сказал я, – на всю голову. Просто пипец.

Майк показал мне большой палец:

– Все норм! Пусть до Ритки дойдет. К тому моменту, как она захочет все это обыграть мне во вред, у меня уже будет команда поддержки. Поэтому начинай с Маши, она явно ко мне неровно дышит. Ксюша уже почти наша, а вот насчет Алисы я сомневаюсь. Как ты думаешь, а двух девчонок я потяну? Одновременно. А че?

Глава 3.

На физкультуре из-за своего освобождения я сидел на лавочках и делал вид, что наблюдаю за игрой, но сам пытался сосредоточиться на задании Майка. О чем шутить-то? Рассказать что-нибудь смешное? В голову лезли только какие-то побасенки, что любит травить дед, но вряд ли они подойдут. Какие анекдоты знаю? Едут в поезде немец, поляк и русский... едут в поезде... в поездах почему-то всегда вкусный чай. Я задумался о чае. С черного, красно-коричневого вагонного мысли почему-то перешли на зеленый. Мало кто понимает вкус настоящего зеленого чая, с его тонкими оттенками от ранней, слабой заварки до вяжущей поздней. Настоящий зеленый чай должен быть мутноватым с легким сырым запахом. Кстати, я не против ароматизаторов, если они в тему. С ароматизированным, да и с обычным чаем хорошо идет леденцовый сахар. Очень важно бросить несколько кусочков в чашку и не размешивать, чтобы он потихоньку растворялся сам, поднимаясь со дна коричневатым сиропом, а пить нужно маленькими глоточками, от легкой до медово-приторной сладости. Мечтал я до тех пор, пока физрук, вдохновившись моим отстраненным выражением лица, не принес мне журнал для заполнения.

От звонка на большую перемену я подскочил, как от пушечного выстрела. Поплелся искать Машу, повторяя про себя несколько заученных фраз из репертуара Майка. Так задумался, что когда спускался по лестнице, чуть не сбил с ног какую-то девчонку. У той из рук вылетели свернутые трубочкой листы ватмана и какие-то тубусы. Один тубус поскакал по ступенькам, я за ним погнался, чуть не навернулся, принес назад, подбирая по дороге остальную бумагу. Крышка у тубуса отлетела, я потянул за уголок – внутри был рисунок. Остальные листы тоже оказались гуашами и акварелями. Девчонка что-то досадливо шипела, но без 'куда прешься?!' и 'акуел, что ли?!' дело обошлось. Она просто собирала рисунки и недовольно на меня поглядывала. А, одна из Вероник с нашего курса, у Майка она на тридцать какой-то позиции. Скуластая, смуглая, коса до пояса, а в остальном самая обычная – Майку такие не нравятся.

– Извиняюсь, – сказал я, – задумался.

– Я в восторге, – сердито сказала девчонка. – Как мне теперь в этом разобраться? У меня наверху были те, что наверх, а внизу – те, что на низ.

– На низ чего? – тупо спросил я, подбирая несколько трубочек, отлетевших к стене.

– Стенда. В вестибюле. Это детские рисунки. Ты что не знал? В универе конкурс проводится, детской живописи, на тему 'Зачем нужны университеты?'

– Не знал. А это? – я показал тубус, внутри которого рисунок был явно не детским.

– Это мое, – девчонка протянула руку, забрала тубус и похлопала край трубки ладонью, чтобы закрыть крышку.

– Да что ты? – заинтересованно протянул я. – Покажи.

– Зачем?

– Интересуюсь живописью, – соврал я и добавил, уже честно, – моя тетя – художница.

– Мило, – сказала Вероника, подумала, потом неуверенно сообщила, – если что, мои рисунки у нас в малом конференц зале висят, можешь зайти и посмотреть, а мне некогда.

– Давай помогу донести, – предложил я.

– Ну, донеси, – пожала плечом однокурсница.

Мы спустились в вестибюль, и я помог Веронике приколоть рисунки кнопками к стенду. Дети рисовали всякий бред. В их представлении учеба в универе – увлекательнейшее занятие, а все студенты – розовые человечки с прямоугольными шапочками на головах. Один мальчик по имени Степан нарисовал человечка с мешком денег в руках. Купюры, почему-то зеленые и со знаком доллара, так из мешка и сыпались. Непонятно, что мальчик имел в виду: то ли, что выпускники после универа рубят бабло мешками (ох, Степа, ждут тебя еще в жизни неприятные открытия), то ли, что обучение у нас стоит нехренастых денег ( в этом случае, Степан, ты не по годам развитой ребенок).