Текст книги "Мужской разговор в русской бане"

Автор книги: Эфраим Севела

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Он вынул из внутреннего кармана пиджака и протянул мне тугую пачку. По его настоянию я пересчитал – там была ровно тысяча. Грузины всегда славились своей щедростью, немелочностью, широтой натуры. Ведь не зря гуляет по России анекдот, удивительно точно рисующий грузинский национальный характер.

В гардеробе театра после спектакля зрители получают свои пальто, отдавая швейцару за услуги по полтиннику.

Впереди грузина стоял в очереди еврей. Получив свое пальто, тот протянул десятку и громко, чтоб слышали все, продемонстрировал свою щедрость:

– Сдачи не надо!

Грузин немедленно принял вызов и показал, насколько он щедрее. Поравнявшись со швейцаром, грузин сверкнул очами и небрежным жестом отмахнулся:

– Пальто не надо!

Поступок Сандро Мелиавы, его доверие ко мне растрогали меня до слез:

– Я вам страшно признателен… никогда не забуду… незнакомый человек отдал первому встречному в долг такую сумму…

– Ай-яй-яй, – пожурил меня грузин. – Почему незнакомый человек? Почему первому встречному? Ты – советский человек. И я – советский человек. Мы – не первые встречные… Мы вместе строим светлое будущее…

Он говорил это своим журчащим самодовольным голосом, и черные глаза его лукаво поблескивали.

Ты – коммунист? – продолжал грузин, играя голосом. – И я – коммунист. А кто такие коммунисты? Ум, честь и совесть эпохи. Так, значит, мы не чужие. Ты – ум, я – честь, а… – он поискал глазами, кого бы назвать совестью, и я подсказал ему:

Моя бывшая жена – совесть эпохи. Она тоже – коммунист.

Ты выиграл, – рассмеялся грузин. – Если твоя жена – совесть эпохи, то хорошая у нас эпоха. А кстати, насчет твоей жены. Я выражаю желание посмотреть на нее. Поедем вместе деньги передавать, а? И расписку с нее не забудь получить. Мало ли что? Социализм – это учет. Так нас учит партия.

Я созвонился с ней и условился о месте встречи. Сандро вызвал такси, и мы поехали. Она ждала меня на площади Восстания у входа в гастроном. И здесь не обошлось без отравленного жала. Она специально, чтобы подразнить меня, вырядилась в шубку, перешитую в мое отсутствие из моей оленьей дохи, которую мне подарили на Севере. На голове красовалась моя пушистая шапка из ондатры. Мне не вернули ничего из моих личных вещей, и сейчас она демонстрировала, какое нашла им применение.

Я представил ей Сандро сослуживцем, а он добавил многозначительно:

– Полковник Мелиава, начальник областного комитета государственной безопасности.

Это произвело впечатление. С ее лица стерлась вызывающая усмешка, и она без пререканий дала мне расписку в получении одной тысячи рублей на аборт. Деньги она поспешно сунула в сумочку.

– Держите сумочку крепче, – посоветовал Сандро. – В Москве много жуликов. А доктору своему передайте привет. Он, должно быть, большой специалист. Тысяча рублей за аборт! Он, должно быть, не меньше чем лауреат Ленинской премии и Герой Социалистического Труда.

Она испугалась Сандро, и ей не терпелось скорее уйти. Но он бесцеремонно придержал ее за рукав шубки.

– Запомните, уважаемая… чтобы больше ничего не требовать с этого человека… Это называется вымогательством, и нам придется вмешаться. Ясно? А теперь – идите.

Возвращаясь в гостиницу, Сандро комментировал:

– Она, конечно, аферистка. В Москве очень мало честных женщин. И во всем мире их скоро не останется. Я слушаю радио… Голос Америки… Би-Би-Си… у нас в горах хорошо слышно… без глушения. Мне неинтересно слушать их клевету про нашу страну… Про наши безобразия я знаю больше, чем они… Но я внимательно слушаю, что они рассказывают про себя. Это мне интересно и даже поучительно. Возьмем, к примеру, женский вопрос… Они там на Западе совсем сошли с ума… Сексуальную революцию придумали.

Женщины как с цепи сорвались… И общество поощряет этот разврат. Она, пока замуж выйдет, переспит со всеми мужчинами, кто подвернется, и это у них считается борьбой за равенство. Большая беда их ждет на Западе. У них скоро не будет семьи. А если развалится семья, за ней полетит к черту и государство, начнется анархия и… бардак.

Очень жаль, что Москва старается от них не отстать. Ты меня прости, но я тебе откровенно скажу: никогда бы я не женился на русской женщине. Она не может быть настоящей женой. У нее в крови – разврат. Если я хочу пошалить – пожалуйста, не откажусь от русской. Но строить семью надо у нас, на Кавказе. Это, возможно, последнее место на земле, где женщины не позорят свое звание и твердо знают, для чего родились.

Благодарный за выручку, я провел весь день с Сандро, сопровождал его повсюду, как оруженосец, и к вечеру, раскисшие от обильной ресторанной еды и возлияний, мы сидели в его номере. Он снимал в «Балчуге» лучший и самый дорогой номер со старомодной кожаной мебелью и деревянной купеческой кроватью под бархатным балдахином.

– Хочешь, – спросил меня Сандро, – немножко развлечься? Давай пошалим на прощанье. Завтра мы разъезжаемся.

Он достал записную книжку, полистал ее.

– Кого предпочитаешь? Балерину? Драматическую артистку? Доктора наук? У меня большой ассортимент, – он потряс в воздухе записной книжкой. – Нет в Москве красивой женщины, которая откажется лечь со мной. Потому что у меня деньги! И я не скупой! Мне не нравилось его бахвальство. Я даже почувствовал себя оскорбленным за русских женщин.

– Ну, дорогой, так кого ты предпочитаешь? – настаивал грузин, и, чтоб отвязаться от него, я буркнул первое, что пришло на ум:

– Балерину.

– Замечательно! – просиял Сандро. – Этого товара у нас полно. Вот смотри… – эта… нет… поищем получше… вот, вот… самый раз. Заслуженная артистка… Сейчас позвоним домой… Если не занята в спектакле… ты ее будешь иметь.

Он набрал номер телефона, и я слушал, затаив дыхание, как фамильярно разговаривал он с кем-то, приглашая сейчас же приехать к нам.

Разговаривая по телефону, он умудрялся и мне бросить несколько слов, прижав ладонью микрофон, сладострастно и лукаво вращая большими черными глазами:

– Понимаешь, она уже легла… с мужем… – и снова в трубку:

– Дорогая, мы ждем. Придумай сама, что сказать мужу.

Пока не раздался легкий стук в дверь, я все еще не верил и думал, что Сандро нарочно поддразнивает меня и куражится.

В номер вошла в короткой шубке с распущенными светлыми волосами, на которых, искрясь, таяли снежинки, известная балерина, которую незадолго до этого я видел на сцене Большого театра, и билеты в день ее выступления было невозможно достать. Она, эта балерина, была гордостью советского искусства и часто гастролировала за рубежом. Я знал также ее мужа – не лично, а по газетам, не менее знаменитого, чем она, оперного певца.

У меня захватило дух. Ну, добро бы, молоденькая, только начинающая карьеру танцовщица, которой бы очень пригодились лишние деньги, хотя бы для того, чтобы прилично одеваться. Им же платят гроши. Ей еще простительно. Но эта! Обласканная славой и роскошью.

Балерина распахнула шубку и, как в дурном романе, как в пошлом порнографическом фильме, предстала перед нами абсолютно голой… даже без нижней рубашки и трусиков.

Сандро торжествующе взирал на меня, и я понимал, что вот так появиться, без ничего, в одной шубке, было в его вкусе, и балерина охотно ему угождала.

Я был шокирован. Такое не по мне. И не смог переспать с ней. Хоть она сама меня раздела и, науськиваемая Сандро, тщетно пыталась меня возбудить.

– Эх, подвел ты меня, – сокрушенно вздохнул Сандро. – Специально для тебя такую женщину вызвал. Красавица! На нее во всем мире мужчины облизываются. Таких ты не каждый день будешь иметь.

– Ладно, деточка, – он приподнял за худенькие плечи балерину и повернул ее к себе. – Оставь его. Он поражен твоей красотой и временно стал импотентом. Давай мы ему покажем, как это делается.

И у меня на глазах, на деревянной купеческой кровати под балдахином он овладел ею, и длинные, прекрасные ноги, которыми восхищается весь мир, бесстыдно болтались в воздухе и жалко дергались над волосатым задом грузина.

Потом, вызвав по, телефону такси, он накинул ей на худенькие плечи шубку, она, дружески улыбаясь, помахала мне ручкой на прощанье, повисла у него на шее, целуя в губы и лоб, и ушла.

– Ты бледный, – сказал мне сочувственно Сандро. – Нехорошо получается. Я имел женщину, а ты – нет. Выходит, что я не проявил гостеприимства, и ты можешь обо мне подумать черт знает что. Мы вызовем других. Специально для тебя. Я знаю. Тебе понравится. Молоденькие девочки, которые учатся на киноактрис. Будущие кинозвезды. Ты когда-нибудь скажешь, что ты ее имел, и никто тебе не поверит. Сейчас вызову их.

Я попросил Сандро не звонить, сославшись на усталость, и он согласился со мной:

– Да, да. Ты много пережил в эти дни. Тебе не до женщин. Но вот теперь ты понимаешь, что во всей Москве не найдется такой, чтоб устояла, когда пахнет большими деньгами. Эта балерина не бедно живет. От меня она за полчаса получила сумму, которую советский врач или инженер зарабатывает за целый год. Понимаешь разницу. Сталин глубоко ошибался, когда говорил, что при социализме кадры решают все. Неверно. Деньги решают все! Как при капитализме! Только у нас на Кавказе этот закон не выдерживает критики. Дай женщине миллион – никогда не посмеет изменить мужу. Ее зарежут. Мы веками воспитывали женщин быть верными женами и можем гордиться результатами.

Когда я уже направился к двери, чтобы добраться, наконец, до своего номера – утром рано я улетал, – Сандро вдруг осенила идея:

– Послушай, дорогой. Я с тобой разговариваю, как с братом. Возьми отпуск и приезжай ко мне в гости. Отдохнешь в горах, забудешь свои беды. А главное… больше не повторишь такой ошибки. Я тебе подберу жену у нас, на Кавказе. У меня даже есть кое-кто на примете. Ты всю жизнь будешь благодарить.

Приехав из Москвы, я, в первую очередь, бросился на поиски денег, чтобы как можно быстрее рассчитаться с моим грузинским благодетелем и постараться забыть все, что он говорил мне, уча уму-разуму.

Деньги я наскреб и отправил на Кавказ телеграфом, присовокупив как можно больше благодарных слов. Ответ пришел незамедлительно: «Деньги получил тчк не стоит благодарности тчк у нас весна тчк невеста ждет тчк Сандро».

Я смеялся, читая телеграмму. Особенно насмешила меня фраза «Невеста ждет». Неужели такой циник, как Сандро, всерьез верит, что меня устроит дикая невеста с гор по его выбору? Мои сослуживцы, которым я показал телеграмму, конечно, утаив мои похождения в Москве, тоже смеялись как веселому анекдоту.

У нас было холодно и слякотно. Я простудился и неделю провалялся с жесточайшим гриппом. Эта болезнь да плюс еще московские переживания изнурили меня окончательно. Начальство, обеспокоенное моим состоянием, предложило взять отпуск и хорошенько отдохнуть. Путевки в приличный санаторий не нашлось. Все было распределено заранее. И тогда в памяти всплыло улыбающееся усатое лицо Сандро и фраза из телеграммы «У нас весна».

Сандро сам приехал за мной в аэропорт на армейском вездеходе, за рулем которого сидел совсем молодой кавказец с черными усиками и с такой же ослепительной улыбкой, который по-собачьи преданно смотрел на своего хозяина. Он так и называл Сандро – хозяин. Имя шофера было Шалико. Он еще донашивал военную гимнастерку и галифе – недавно вернулся домой из армии.

Наш путь в горы трудно описать словами. По извилисто петлявшей дороге мы взбирались вверх среди дивного, райского пейзажа. В горах цвел дикий миндаль, и все кругом пенилось розово-фиолетовым кружевом. Лепестки лежали и на дороге и на выступах красного камня, нависавшего над нами. Запах стоял такой густой и крепкий, что кружилась голова, а сердце замирало при виде шумных водопадов, низвергавшихся с круч, сея тысячи брызг. Солнце пекло как летом, и в пиджаке сидеть было жарко.

– Это все – мое, – широким жестом показывал Сандро на окружавший ландшафт. – Можешь ехать на коне день и ночь и еще один день, и, у кого бы ни спросил: «Скажи, пожалуйста, где я?» – тебе ответят одно и то же: «В хозяйстве Сандро Мелиава». Ни один помещик при царе не имел такого хозяйства, как мой заповедник, и ни один грузинский князь не был так богат, как я. Правильно, Шалико?

– Совершенно правильно, хозяин, – восторженно подтвердил шофер, ловко управляя рулем на серпантине горной дороги.

Меня поражало, что Сандро без всякого юмора называл государственный заповедник своим, не скрывая, кичился богатством, нажитым явно против закона, и вел себя так, словно нет вокруг советской власти с ее крутым карательным аппаратом, которая не гладит по головке за такие дела. Но впереди мне предстояло еще много открытий, и скоро я совсем перестал удивляться.

А между тем Сандро вытащил из кармана заготовленный сюрприз – измятую фотографию совсем молоденькой девочки, лет шестнадцати, и протянул мне с отеческой улыбкой:

Твоя невеста. Первый сорт. Ты не смотри на фотографию, разве здесь что-нибудь поймешь! В жизни у нее рыжие волосы. Как медь! Как огонь! И черные, как ночь, глаза. Представляешь себе такое сочетание? С ума сойти можно! У нас редко, но попадаются такие экземпляры! За ними идет настоящая охота. Но достанется она тебе! Правильно я говорю, Шалико?

– Чистая правда, хозяин!

– Вот видишь, дорогой. Ему можешь верить. Он тоже имеет кой-какое отношение к этому. Твоя невеста – его сестра! У тебя, Шалико, будет зять – большой человек в Москве и даже, возможно, в будущем – член правительства!

– Очень приятно! – сверкнул зубами шофер. – Для нашей семьи большая честь!

Я понял, что между ними действительно уже все обговорено, и меня, как говорится, без меня женили. Это меня очень позабавило, и я осведомился, смеясь:

Когда я ее увижу?

Не спеши! – хлопнул меня по плечу Сандро. – Всему свое время. Отдохни, поправься, наберись сил.

А за это время мы все уладим. Есть, понимаешь, кое-какие осложнения. Но ты же сам знаешь, что нет таких крепостей, которые бы большевики не взяли. И он раскатисто рассмеялся.

– Какие осложнения? – полюбопытствовал я, тоже смеясь. – Невеста упирается? Слишком стар я для нее?

– Невесту никто не спрашивает. Не ее дело, – объяснил Сандро, глядя на меня как на неразумного, способного задать такой вопрос. – Осложнения в другом. Понимаешь, товарищ Лунин, я никого не боюсь. Ни советскую власть, ни милицию, ни ОБХС, который, как ты знаешь, расшифровывается как отдел борьбы с хищением социалистической собственности. Я их не боюсь, они у меня в кармане. Одного я боюсь. Кавказской кровной вражды. Тут никакими деньгами не откупишься, никакими танками не запугаешь, пока не заплатишь по счету кровью. Правильно я говорю, Шалико?

– Истинная правда, хозяин, – подтвердил шофер уже без улыбки, и лицо его насупилось.

Но это тебя не касается, – обнял меня Сандро. – Ты, дорогой, отдыхай. Наберись побольше сил, чтобы справиться с такой молоденькой женой. Это – не шутка!

Сандро поместил меня в прилепившемся к скале, удивительном по архитектуре доме, опоясанном верандой. Такие виллы я видел только в заграничных фильмах. Справа и слева уступами падали с высоты тонкие струи воды, сея брызги и переливаясь на солнце всеми цветами радуги. Эти крохотные водопады пробивались сквозь заросли цветущего миндаля и еще каких-то кустов, покрытых алыми и белыми розами, и замирали, немного побурлив в синем озере, раскинувшемся перед самым домом и окаймленном плакучими ивами, склонившими ветви к самой воде.

Такой дачи нет ни у одного министра, – с гордостью похвастал Сандро. – Все сам построил. Где достал? Как достал? Не спрашивай. Живи и наслаждайся. Формально – это дом для иностранных гостей, посещающих мой заповедник. Но живут здесь только мои самые лучшие друзья. Как ты, например. А иностранных ученых я поселяю в палатках. Ближе, понимаешь, к природе.

Внутри дом был отделан с отличным вкусом, по европейскому стандарту. Ванны и унитазы в туалетах были шведского производства, паркет из Финляндии. И ковры, ковры. Ручной работы. Удивительные узоры. Таких сейчас ни за какие деньги не купишь.

Высокую гостиную, в два этажа, украшал огромный очаг в стене, в котором можно было зажарить на вертеле целого быка, выполненный под старину, из красной меди, кованой и литой, с грузинской чеканкой по бокам. Этот очаг был несомненной гордостью хозяина, и, похлопывая его ласково по медным бокам, он похвалялся им, как ребенок любимой игрушкой. Тут, понимаешь, больше тонны красной меди ушло, а медь в нашей стране, как известно, – очень дефицитный материал стратегического значения. Где достал? Как достал? История умалчивает. Был момент, когда я мог на этом голову потерять.

Приезжает комиссия из Москвы во главе с самим товарищем Байбаковым – начальником Госплана СССР. Ты знаешь, кто такой? Комитет государственного планирования. Он все знает, все контролирует, с ним большая свита и наши начальники с Кавказа целой толпой. Смотрят ему в рот и не дышат.

У меня сердце екнуло: не пройдет он мимо медного очага, обязательно заметит. И правда, потрогал он очаг рукой, посмотрел на свиту нехорошим глазом и говорит:

– Вот куда уходит народное добро!

И обе свиты, и московская, и кавказская, как попугаи затараторили:

– Ай-яй-яй! Вот куда уходит народное добро. Безобразие! Как это возможно? Надо разоблачить расхитителей народного добра и стратегических материалов! К самому строгому ответу!

И все уставились на меня, словно видят в первый раз, и никогда со мной не пили. Я почувствовал, как у меня на шее затягивается петля. И как с того света, еле слышу, что продолжает говорить товарищ Байбаков. А он говорит очень разумные слова:

– Но, с другой стороны, поскольку этот дом для иностранных гостей, вполне допустимо такое расточительство. Пусть иностранцы почувствуют, как широко живет советский народ.

А попугаи тут же подхватили:

Конечно, пусть почувствуют! Пусть завидуют! – И жмут мне руку. Правильно построил, товарищ Мелиава. С выдумкой!

У меня потом шея, где стягивалась петля, месяц ныла, и никакой массаж не помогал.

Мелиава создал мне воистину царские условия. Я жил один во всем этом доме, он всегда как-то неназойливо присутствовал, чтоб выполнить любое мое желание. Какие-то пожилые кавказские женщины, с ног до головы в черном, приносили на медных подносах еду, какую в московском ресторане «Арагви» не получишь, будь даже братом директора и кумом шеф-повара, ставили на стол и молча исчезали. Другие женщины в черном убирали комнаты, стирали мое белье. Все это делалось молча, с угодливыми улыбками рабынь, я полагаю, они по-русски разговаривать не умели.

Каждое утро спускался сверху по тропе одноглазый, заросший щетиной человек в мягких кавказских чувяках и бараньей шапке шерстью наружу, ведя на поводу оседланного гнедого коня. Конь предназначался мне для верховой прогулки. Иногда со мной вместе отправлялся Сандро на буланом коне с седлом, расшитым кавказскими узорами. Кони были чистых кровей, ахалтекинцы, тонконогие, поджарые, с гладкой лоснящейся шерсткой.

Сандро по ведомым лишь ему тропинкам уводил меня далеко в горы, показывая свои владения и открывая мне бездну доселе неведомых тайн. Об одном не распространялся – о своей жене и детях, хотя я знал, что он жил вместе с ними где-то неподалеку, но ни разу не пригласил меня в гости и их не приводил ко мне. Я же не лез с излишними расспросами и довольствовался той информацией, которую, не скупясь, обрушивал на меня Сандро. По пути нам порой встречались вооруженные люди, абсолютно разбойничьего вида, в бараньих шапках и черных шерстяных кавказских бурках на плечах. Верхом. И без лошадей. Они издали почтительно здоровались с Сандро, называя его хозяином, как и шофер Шалико.

– Мои егеря, – с хитрецой и самодовольной улыбкой косился на меня Сандро. – Звери! Ни один вор от них не уйдет! И честный человек тоже! А мне преданы как собаки. Думаешь за красивые глаза? Глубоко ошибаешься. Так и быть, открою тебе одну тайну.

По всем этим людям, а ты видел только маленькую часть из них, давно плачет пуля советского правосудия. Они – вне закона. Бежали или из-под следствия, или из тюрьмы. На каждого объявлен всесоюзный розыск. У меня они, как у родной мамы. В мой заповедник чужая нога не ступит. Пуля в глаз, учти, именно в глаз, а не в лоб, обеспечена. Значит, каждый беглец у меня получает новые документы с переменой, конечно, фамилии, работу на меня, конечно, а не на государство и хорошее содержание, не меньше, чем ответственный партийный работник.

У меня еще ни одного человека пальцем не тронули. Почему? Вся милиция вокруг заповедника получает от меня второе жалованье. Поэтому граница – на замке! И если в Москве вздумают меня прощупать, то у них только один выход: без предупреждения сбросить в мой заповедник воздушный десант. И то с минимальными шансами на успех. Каждый парашютист приземлится с зарядом картечи в заднице – мои егеря удивительные снайперы. Бьют только в глаз. За исключением парашютистов, конечно.

За все время один раз у меня взяли человека. И то не по моей вине, а по его. Это была птица крупного полета. Русский, как ты. В Москве держал подпольные фабрики по трикотажу, делал миллионы. Пока не попался. Вернее, попались его коллеги, а он успел сбежать ко мне. В Москве всех их расстреляли, ему вынесли смертный приговор заочно.

Казалось бы, что лучше? Живи у меня и радуйся. Я его жену сюда доставил, чтобы не скучал по семье. Работой не утомлял. Два года он жил тихо. Потом захотелось ему в оперу. Культурные, понимаешь, потребности. Человек из Москвы, не откуда-нибудь. Поехал на одну ночь в Ереван и… не вернулся. Взяли как миленького и расстреляли. Я ему ничем помочь не мог. Так далеко за пределами заповедника моя сила кончалась.

Но это – единственный случай. Остальные легко обходятся без оперы и живут у меня, как у мамы. Кстати, его жена осталась здесь. Ценный работник. Инженер по трикотажу. Что? Непонятно? У меня тут большие отары овец пасутся в горах. Конечно, незаконно. Куда шерсть девать? Не сдавать же государству – там бы очень удивились. Поэтому есть у нас производство. Делаем свитера и женские кофточки. Дефицитный товар. Покупатель отрывает с руками. Даже в Москву отправляем. Неофициально. Там у нас есть свои продавцы. Конечно, главный товар не это. Что прекрасно растет на нашей земле и цветет тогда, когда в Москве морозы? Цветы. В Москве один цветок зимой – рубль. Миллион цветов – миллион рублей, десять миллионов… Сеем мы в долинах еще кое-что, очень дефицитный товар, за него по головке не погладят. И продаем там же в Москве. За огромные деньги.

Теперь понимаешь кое-что? Вот я читал, что в Америке кинозвезда Элизабет Тэйлор получает за каждый фильм миллион долларов. Но после уплаты налогов у нее остается лишь сто тысяч. Остальное забирают. Безобразие, я тебе скажу. Эксплуатация! А я никаких налогов не плачу. Все идет мне в карман… За исключением некоторых производственных расходов. Например, платить милиции. Знаешь, когда мой товар прибывает в Москву, то его везут из аэропорта под почетным эскортом. Сзади милиционеры на мотоциклах, а впереди высокий чин в звании полковника, чтобы какой-нибудь сумасшедший милиционер не вздумал проверить, что мои люди везут. А люди на улицах думают, какой-нибудь важный гость из-за рубежа едет или космонавт.

У меня голова шла кругом от откровений Сандро. Ведь надо же так попасть партийному работнику с незапятнанной репутацией в самое логово нарушителей советских законов и стать закадычным другом и почетным гостем их главаря, который, к моему величайшему смущению, носит в кармане такой же партийный билет, как и у меня. Мне порой мучительно хотелось бежать отсюда без оглядки. Но я не решался на такой поступок по двум причинам. Не хотелось обижать гостеприимного хозяина, искренне привязавшегося ко мне, и еще потому, что, как бы я ни исхитрялся, меня бы все равно поймали посланные в погоню разбойники-егеря, и тогда уж мне бы головы на плечах не сносить.

Оставался один выход: пользоваться гостеприимством Сандро, пока позволял срок моего отпуска, и затем расстаться полюбовно и забыть, вычеркнуть из памяти все, что я здесь видел и слышал, как только доберусь до дома. О том, чтобы донести властям на Сандро, не могло быть и речи. Ел, пил, пользовался гостеприимством и – стукнул. Так порядочные люди не поступают. А я причислял себя к таковым. Кроме того, у Сандро были достаточно длинные руки, чтоб достать меня из-под земли и рассчитаться за предательство.

Я заметил, хоть и не знал грузинского языка, что Сандро при встречах с егерями обращается с ними не на одном и том же языке.

– А как же? Я – полиглот! – удовлетворенно рассмеялся Сандро, когда я спросил его об этом. – У меня же тут национальный коктейль под названием «Дружба народов». Слушай, Сталин был гениальнейший человек, а я его скромный ученик. Вот у нас тут соседи – Кабардино-Балкарская республика. Почему не отдельно Кабардинская и не отдельно – Балкарская? Надо иметь ум Сталина, чтоб так придумать. Кабардинцы и балкарцы – злейшие враги. Вековечные. Кабардинцы – мусульмане, балкарцы – христиане, православные, как мы с тобой. Кабардинцы живут на равнине и потому побогаче, балкарцы – горный народ и, конечно, беднее. Сталин объединил их в одну республику, и они держат друг друга за глотку так крепко, что даже забывают свою ненависть к русским и советской власти. Гениально, а? То же самое между Арменией и Азербайджаном. Есть такой район, Нагорный Карабах, населенный в большинстве армянами, христианами. Так Сталин, когда определяли границы между республиками Кавказа, включил этот район в состав мусульманского Азербайджана. С тех пор у обоих народов на губах не просыхает бешеная пена.

Я поступаю по-сталински. Если в мои владения заберется вор-балкарец, то его ждет меткая пуля егеря-кабардинца, а если наоборот, то балкарец живым браконьера не выпустит. Кроме них у меня работают мингрелы, как я, и сваны – самое высокогорное племя на Кавказе и самые отчаянные люди. Есть и русские. Имеется даже один еврей.

Этого еврея ко мне в дом вскоре привел Сандро. Искупавшись сдуру в холодном потоке, стекающем из-под ледника, я схватил высокую температуру и отлеживался на тахте, обложенный подушками и перинами, под настенным персидским ковром, увешанным старинными кинжалами с изумительной чеканкой на серебряных рукоятках.

Он был не поддельный, а настоящий врач. Глазник, имел в свое время довольно высокую репутацию как специалист.

Дальше послушаем Сандро, по уши влюбленного в этого невысокого тщедушного еврея:

– Понимаешь, дорогой, антисемитизм. Мне не надо тебе рассказывать. Сам знаешь, как теперь в России любят еврея. Как собака кошку. Лазарь Исаакович кой-кому глаза намозолил. Обыкновенная зависть. Устроили ему провокацию. Уговорили вылеченного им пациента поднести доктору подарок наличными. И тут же явились с милицией. Взятка. Пойман на месте преступления. Пять лет строгого режима были для доктора самой реальной перспективой. Но, к счастью для него, за год до этого привез к нему с Кавказа больного сына некто Сандро Мелиава, который не забывает людей, выручивших его из беды. А доктор меня выручил из страшной беды: сынок совсем терял зрение, и наши врачи ничего не могли сделать. А в Ленинграде вот этот самый человек спас глаза моему сыну, и он теперь видит, как кошка в темноте. Так, конечно, я пришел к нему на помощь. И вот он живет здесь, на свободе. Правда, документы другие. Был доктор Гуревич, стал просто Шапиро. Грузинская фамилия ему никак не подходит, внешность не позволяет.

Правду я говорю, Лазарь Исаакович? – с обожанием хлопнул его Сандро по узкой спине, так что доктор закачался, чуть не упав.

Но, поправив очки на носу, доктор сказал то же самое, что говорил шофер Шалико: Чистая правда, хозяин.

Редкого ума человек, – нисколько не стесняясь присутствия доктора, нахваливал его Сандро. – Помнишь, мы обмывали в гостинице «Балчуг» кандидатскую диссертацию? Думаешь, я ее написал? Он. Не будучи биологом, сделал такую диссертацию по биологии, что в Москве академики удивлялись и горячо меня поздравляли. Думаешь, мне одному диссертацию сделал? Плохо нас знаешь. Еще три написал. Для моих вышестоящих руководителей в Тбилиси, и они тоже стали кандидатами наук.

Правда, мы снабжали его любым материалом, какой потребует. Из Москвы, из Центральной библиотеки имени Ленина выписывали ему самую редкую научную литературу. Даже больше, чем просил. На всякий случай.

И вот, понимаешь, этот самый доктор-глазник стал у нас тут замечательным хирургом. Такие операции делает, такие швы накладывает – залюбоваться можно. Не в госпитале, а в местных условиях. Иногда под открытым небом. Пациенты у доктора в основном с огнестрельными ранениями, и у них репутация такая, что в государственный госпиталь положить такого равносильно тому, что поставить к стенке и расстрелять. Ведь их милиция ищет уже с готовым приговором.

Совсем недавно такое чудо сотворил – руки целовать надо. Человеку, понимаешь, губу откусили. Бывает. И эта откушенная губа валялась где-то полдня, пока не пришел наш доктор. В его руках губа опять ожила, и он пришил ее куда следует так изумительно, что человек этот может, не стесняясь, целовать девушек.

Так впервые я услышал о моем сопернике, уже пытавшемся украсть мою невесту, медноволосую Манану, сестру Шалико. Правда, неудачно. Кроме Шалико, у нее был еще один брат постарше, по имени Нугзар. И вот Нугзар – то устроил засаду под окном сестры, схватился врукопашную с похитителем и откусил ему нижнюю губу. Это в горах считается величайшим позором – остаться после драки с откушенной губой или носом. Большего позора нельзя придумать, и единственный выход: кровная месть, в которой участвуют все родственники мужского пола сначала с одной стороны, а потом и с другой.

Тут надо подробней остановиться на человеке с откушенной губой, которую так мастерски пришил на место бывший доктор Гуревич, а ныне просто Шапиро. Я этого человека вскоре увидел. Губа, действительно, прижилась, и на покрытом щетиной лице заметить что-нибудь не представлялось возможным. Это был кряжистый, сильный человек с выпуклой грудью и каменной шеей, в традиционной бараньей шапке и с винтовкой за плечами. Новый егерь в команде Сандро. Звали его Джульбер. Он был сван и пришел сюда из-за перевала, уходя от кровной мести.

Дело в том, что Джульбер слыл одним из лучших скалолазов на Большом Кавказском хребте, и редкая группа альпинистов поднималась к вершинам без проводника Джульбера.

Но это было его хобби, а не главное занятие. А что было главным занятием Джульбера – весьма образно объяснил Сандро Мелиава:

– Понимаешь, дорогой, что такое традиция? Тогда послушай. Наш дорогой вождь и учитель товарищ Сталин до революции назывался здесь, на Кавказе, просто Coco, и вся его революционная деятельность заключалась исключительно в экспроприации банков. То есть, если говорить нашими словами, грабил банки, вскрывал сейфы и, если верить слухам, все деньги отдавал на дело революции. Вот Джульбер продолжает эту традицию, идет по стопам Coco и в наше советское время совершает налеты на банки. Правда, когда нет альпинистского сезона.