Текст книги "Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта"

Автор книги: Ефим Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

4

В пути император всё изливал гнев на грязных испанских мужиков и яростно рычал, что задаст им жару. А потом, успокоившись, говорил, что нужно очень спешить, ибо австрияки вот-вот нападут, и, значит, в Испании всё нужно устроить по-быстрому.

В самом деле, Буонапарте необычайно торопился, был предельно, а вернее беспредельно жесток и напорист – для меня это была настоящая наука. И ещё, конечно, потрясающе полезно было то, что фактически я, состоя баталионным командиром в польском легионе, возглавил при императоре временную походную канцелярию.

Уж только за это мне полагается крест Георгия! Вообще удача мне сопутствовала совершенно немыслимая. Такое никому и не приснится: российский гвардейский офицер, доверенное лицо государя, руководит походной канцелярией самого Буонапарте!

При Бургосе, ноября 10 дня 1808 года император нанёс испанцам страшное поражение. В ближайшие дни произошло ещё два сражения, и испанская армия, казалось, совсем уничтожена. Ноября 30 дня Буонапарте двинулся на Мадрид, хоть тот был защищён весьма сильным гарнизоном. Декабря 4 дня мы вошли в Мадрид. Город встретил нас гробовым молчанием.

Затем император выступил против англичан. Генерал Мур был разбит и убит во время преследования остатков английской армии. А вот в Сарагосе пришлось задержаться. Но января 27 дня 1809 года мы взяли её. Однако резня продолжалась ещё три недели в уже взятом городе.

Мы были вынуждены вырезать до двадцати тысяч гарнизона и тридцати двух тысяч городского населения. Бесчисленные трупы вповалку лежали в домах и перед домами. Я думал тогда неустанно: «Неужели подобная дикая жестокость простится ему?»

Конечно, если бы Бонапарте остался ещё в Испании, тамошнее сопротивление было бы полностью подавлено. Но остаться он никак не мог: начиналась война с Австрией.

Несколько месяцев я наблюдал вблизи сего великого и страшного человека, и понял безоговорочно: ежели не одолеть его (а это неимоверно трудно), то России не быть.

Ко мне император Франции испытывал самое несомненное доверие, и оно всё более укреплялось. Как оказалось, это чудовище было в некоторых отношениях доверчивым: я понял, что его нельзя подчинить себе, но зато можно обмануть. Сие, без сомнения, надлежало непременно взять на заметку.

До самого конца стремительного испанского похода сохранял я права директора временной походной канцелярии французского императора.

Причём, с наиболее примечательных документов, с коими пришлось мне столкнуться, когда довелось заведовать оной канцеляриею, я тайком самолично снял копии, и как следует припрятал в надежде, что со временем удастся их переправить (так и случилось) государю Александру Павловичу или военному министру или – в крайнем случае – непосредственному шефу моему генерал-лейтенанту князю Петру Ивановичу Багратиону, храброму вояке, ничего не смыслившему в разведочной деятельности.

5

По завершении испанского похода, я вернулся в Париж (император Франции расстался со мною необыкновенно милостиво, и, пожалуй, даже тепло), а оттуда уже прямиком отправился в Вену, надеясь успеть ещё до начала новой кампании понежиться с прелестною Юзефой и приласкать крошку Изабеллу, что мне полностию и удалось, к обоюдному счастию моему и моих двух дам. Должен сказать, что встретили меня просто великолепно – с исключительной нежностию.

Очень доволен я остался и встречею с графом Михаем Валевским. Должен сказать, что дружба моя с графом, как оказалось, крепла всё более и более. Я окончательно убедился, что это была совершенно надёжная личность, и на время отлучек своих я вполне мог доверить ему и жену и дочь, двух несравненных красавиц.

А покамест граф Михай с истинным удовольствием сопровождал меня в прогулках по весенней благоухающей Вене, которые я каждодневно совершал совместно с Юзефой и Изабеллой.

Между прочим, во время одной из этих прогулок произошёл один презанятный случай. Юзефу мою он, правда, сильно напугал, но меня токмо позабавил, и не более того.

Вот что произошло. Ко мне подошёл граф Андрей Кириллович Разумовский, бывший российский посланник при дворе австрийского императора, а ныне счастливый мирный венец, и поведал, что несколько бывших однополчан моих по лейб-кирасирскому полку, прознав, что я был приближён к самому Буонапарте, намереваются вызвать меня на дуэль.

Какие же они всё-таки болваны, что могли поверить в измену графа Витта!

Впоследствии я узнал, что Андрей Кириллович Разумовский сказал мне сущую правду, и что государь Александр Павлович, прознав об глупых замыслах моих однополчан, наложил запрет на сии дуэльные прожекты патриотов-завистников.

А ещё я знаю, что в Санкт-Петербурге упорно поговаривали тогда, будто Боунапарте завербовал меня прямо в Тильзите, чуть ли не на глазах у нашего государя.

Так что обо мне в столице российской империи не забывали. Отнюдь! Да, после Тильзита мы были как бы союзники, и один наш корпус (правда, чисто мифически) даже воевал с австрияками, но то, что я оказался вдруг полковником французской армии, воспринималось очень плохо. И Буонапарте знал об этом, что для меня было совсем даже не плохо.

Вообще собирать и изучать слухи есть, без всякого сомнения, преинтереснейшее и прелюбопытнейшее занятие. Вообще мне кажется, что ни в чём так не проявляется дурость и подлость человеческой нашей природы, как в слухах. В слухах частенько проскальзывают весьма существенные штришки касательно некоторых занятных или даже важных личностей.

Слухи насчёт собственной моей особы были крайне важны для меня, и вот по какой именно причине. Всё дело в том, что репутация изменника – это был истинно мой большой козырь, который должен обеспечить карьеру мою при дворе корсиканского злодея.

6

Как и ожидалось, я недолго, увы, наслаждался пребыванием в лоне чудесной семьи своей, но этого ведь и следовало ожидать. Буонапарте, кстати, не раз предупреждал меня, а точнее, говорил при мне вслух, что австрияки непременно вскорости нападут на его войска, стоящие в германских землях, и неизменно при этом добавлял, между прочим: «Но они жестоко поплатятся за это. Очень жестоко».

Австрийский поход таки начался в самое ближайшее время, и я проделал его до победного завершения, до сражения при Ваграме, имевшего прямым следствием своим едва ли не полное уничтожение армии эрцгерцога Карла.

Потом я составил целый трактат о сём удивительном и совершенно блистательном походе, но самым интересным для меня в нём была не завершительная блистательная победа, а одно поражение, которое потерпел несокрушимый до той поры Боунапарте.

Сей трактат, составленный мною на досуге в Вене, впоследствии мне удалось переправить государю. Его величество, в свою очередь, передал мою рукопись военному министру (разумею Михаила Богдановича Барклая де Толли), и он дал ей самую высокую оценку, назвав полезной и даже неоценимой по своему значению.

Итак, апреля 12 дня 1809 года австрийский эрцгерцог Карл вступил в Баварию и переправился чрез реку Инн без какого-либо предварительного объявления войны. В Тюильри. Как узнал я потом, сие известие пришло по телеграфному сообщению. И уже апреля 13 дня покинул дворец свой и умчался с такой невероятной скоростию, что добрался до штаб-квартиры своей уже на пятый день. Уже в первом же большом сражении, состоявшемся в Баварии, австрийцы были отброшены за Дунай. Там-то и присоединился я к своему польскому легиону.

Я участвовал в страшном, безумном, немыслимом деле при Эберсберге. Император наголову разбил войска эрцгерцога Карла, а потом приказал сжечь город со всем населением. И тогда это не укладывалось у меня в голове, и сейчас. Правда, я видел, что Буонапарте находится в состоянии всё возрастающего бешенства. Со мною он говорил токмо об Испании: «Вот уничтожу тут и всех, и слетаю в Испанию – надобно добить этих грязных пастухов. Мы не имеем никакого права быть мягкотелыми, иначе добьют нас».

До сих пор помню, как мы шли в Эберсберге по месиву из жареного человеческого мяса. В этой покрывавшей улицы каше даже вязли копыта лошадей. Было это мая 3 дня, а уже восьмого числа Буонапарте ночевал в Шенбрунне, дворце австрийских императоров, но кампания отнюдь не была ещё завершена.

Спасая свою разбитую армию, эрцгерцог перебросил её чрез венские мосты на левый берег Дуная, после чего сжёг мосты. Корсиканец ещё более разъярился, и решил во что бы то ни стало добить австрияков, и вот что злодей задумал.

Совсем близко от венского (правого) берега Дуная начинается отмель, ведущая к острову Лобау. Боунапарте приказал навести понтонный мост до этой отмели, дабы переправить туда главные силы своей армии, а затем уже двинуться всем с этого острова чрез узенький рукав реки, отделяющей Лобау от левого (северного) берега Дуная.

Первая переправа (к отмели) прошла благополучно, и тогда император велел наводить понтонный мост чрез узкий рукав с острова на левый берег. Всё шло, как задумано. Корсиканский злодей явно был доволен. Я видел, что в его удлинённых миндалевидных глазах горит радостный огонёк.

Первым переправился корпус Ланна, в составе коего находился и мой польский легион, зарабатывавший право на восстановление великой Польши, вторым переправился корпус Массена. Оба эти корпуса заняли две близлежащие деревушки – Асперн и Эсслинг. Я с польскими легионерами стоял в Асперне. Но тут началось непредвиденное, во всяком случае, со стороны императора, который, казалось, всё мог предвидеть; причём такое непредвиденное, которое напоминало самую настоящую катастрофу.

И оба корпуса, и другие двигавшиеся за ними части французской армии, подверглись вдруг нападению эрцгерцога Карла. Разгорелась необычайно яростная битва. Австрияки в итоге стали поддаваться назад, и когда маршал Ланн с кавалерией бросился рубить отступавших австрийцев, мост, соединявший правый (венский) берег с островом, вдруг надломился, и в результате французская армия лишилась регулярно до той поры подвозимых снарядов. В общем, рухнул не только мост. Но и нечто гораздо важное и большее.

Боунапарте повелел маршалу Ланну немедленно отходить. Но несчастья у французов не закончились, а только начинались, собственно.

Отступление совершалось с боем, с громадными потерями. Но это не всё, увы. Во время этого боя в маршала Ланна попало ядро. Оно раздробило и почти оторвало ему обе ноги. Когда сообщили об этом императору, тот не медля подскочил. Это исчадие ада, этот злодей, ни к кому, кажется, не знавший жалости, рыдал, как ребёнок, и был совершенно неутешен. Французская армия ушла обратно, на остров Лобау.

Австрийский двор ликовал и готовился к возвращению в столицу, из коей он в страхе бежал. Но поразительно: Боунапарте был, как всегда, исключительно бодр. И он вдохнул в своих солдат и офицеров уверенность в скорой победе. Скоро пришли подкрепления (на остров были переведено несколько новых корпусов), что позволило укрепить остров Лобау отличнейшим образом.

В первых числах июля император отдал приказ о начале переправы с острова на левый берег. Переправа была совершена без сучка и задоринки, безукоризненно, если не гениально.

Июля 5 дня началось сражение. Оно было жесточайшим. Центральная колонна, неся огромные потери, прорвала центр австрийской армии. За ней двинулись и резервы. Корпус Даву маршал направил на высоты, где ютилась деревенька Ваграм, и с боем вошёл в село. Вся австрийская армия была разбита.

Целую неделю продолжалось преследование её остатков. Кавалерийские отряды, в их числе были и польские легионеры, добивали, кого успевали нагнать.

Боунапарте подъехал к нам, и, радостно осклабившись, крикнул: «Если и впредь вы будете так же безжалостны, как при Ваграме, то и в самом деле отвоюете великую Польшу».

Октября 12 дня Боунапарте производил перед дворцом в Шенбрунне смотр своей гвардии. Австрийская империя лежала у его ног покорною рабою.

А я нежился в венском особняке графов Валевских, играл с дочуркой, а когда Юзефа спускалась на нижний этаж, к графу Михаю (сие, кстати, бывало каждодневно и занимало достаточно продолжительное время), то тут же принимался за писание подробнейшего отчёта, который предназначался для государя Александра Павловича.

Частенько мы все (Юзефа, Изабелла и граф Михай) отправлялись за Шенбрунн, в окрестностях которого император снял домик для Марии Валевский. Она бывала неизменно занята по вечерам, и мы, как правило. отправлялись к ней утром – на завтрак, который всегда проходил у нас исключительно весело и с полнейшим душевным комфортом.

Мария несколько раз говорила мне, что император весьма ко мне расположен, и чрезвычайно ценит услуги, которые я ему успел оказать.

Услышав такие слова, Юзефа настолько загордилась мною, что на какое-то время даже перестала спускаться на нижний этаж, к графу Михаю. Но вскорости для меня это перестало играть существенное значение.

Всё дело в том, что император развёлся, сочетался браком с австрийскою принцессою и окончательно расстался с Марией Валевской. Увы, это способствовало тому, что и я остыл к Юзефе, хотя и не прекратил с нею отношений. Лишь к одной Изабелле чувства мои оставались неизменны, хотя после моего отъезда из Вены мы более никогда не виделись. Но она единственная моя наследница, и после смерти моей вступит во владение всеми моими обширными имениями.

Что касается моей Юзефы, то, между прочим, много лет спустя я узнал (от государя Николая Павловича), что она, оказывается, состояла в приватной переписке с Александром Павловичем. И теперь я понимаю, что Юзефа по поручению Его величества следила за мною, видимо, чтобы выяснить, а не перешёл ли я действительно на сторону Буонапарте.

Всё-таки что за выдающийся шпионский деятель был наш покойный государь! И совсем не удивительно, что в итоге он одолел Буонапарте! Где уж бывшему корсиканскому разбойнику до российского императора!

Глава третья. Из бумаг, хранящихся в рукописном собрании генерала от кавалерии графа Ивана Осиповича Витта

Письмо необычайно глупое, вздорное, крайне недоброжелательное (собственно, это самый настоящий донос, недостойный того важного лица, коим он был сочинён), но при этом достаточно любопытное.

Во-первых, оно отражает ни на чём не основанное предубеждение против меня у князя Петра Багратиона, но самое главное то, что при всей недоброжелательности сего документа, из него всё же более или менее ясно видно, о чём именно я информировал российское военное командование в ходе пребывния моего в Варшаве в 1811–1812 годах.

Писарская копия, снятая с сего письма, была любезно предоставлена мне князем Михаилом Богдановичем Барклаем де Толли, за что я ему был и остаюсь крайне признателен.

граф Иван Витт,

генерал от кавалерии,

кавалер многих орденов.

Письмо кн. Багратиона Барклаю де Толли об отставном полковнике графе Витте

Октября 19 дня 1811 года.

Прежде сего сообщал я вам сведения, полученные мною от отставного полковника графа Витта, а сей раз упомяну и нём самом. Сколько я его знаю, он лжец и самый неосновательный человек; но жена его, как умная и хорошая женщина управляет его поступками так, чтобы не лишился он доверенности у нас, равно и в герцогстве Варшавском не потерял хорошего о себе мнения.

По моему замечанию кажется, что он ДВУЛИЧКА. Сие не дурно бы было, когда бы справедливо обо всём нас извещал, и показания его со стороны их были бы верны. Я сидел с ним глаз на глаз довольно долго и всячески выспрашивал, каким образом знает он все обстоятельства тамошнего края, и по какой связи так часто туда ездит. На сие отвечал мне, что имеет там много дел по домашним оборотам и при том тесную связь со многими особами, да и будто о каждом отъезде его известно всем.

Между прочим, обещается он доставить нам хорошую и весьма верную связь, посредством которой может получать обо всех происшествиях не токмо в Варшаве, но и в кабинете самого Наполеона происходящих.

Есть в Варшаве одна женщина по фамилии мадам Вобан – я сам её знаю лично, но большого знакомства не имею. Граф же Витт даёт мне слово, что, быв с нею весьма знаком и на дружеской ноге, непременно склонит её на нашу сторону.

Женщина сия хитрая. Умная и интриганка, находится безотлучно при князе Понятовском, который к ней так привязан и столь слепо во всём доверяет, что без её совета ничего не предпринимает, как по делам военным, так и гражданским. Словом сказать – она истинный его друг и совершенный для него закон.

Особа сия предвидит, что герцогство Варшавское не что иное есть, как одно мечтание, следовательно, охотно пожелает убедить и князя Понятовского придерживаться стороны верной и надёжной.

Всё сие граф Витт обещает устроить чрез одного хорошего своего знакомого италианца, сущего врага французской нации, живущего теперь в Вене и которого он хочет для сего вызвать, как человека, имеющего большую связь и дружбу с мадам Вобан. Что всё непременно исполнено им будет, коль скоро примется в нашу службу.

Из сих объяснений замечаю я, что единственная цель исканий и одно желание графа Витта есть войти в нашу службу какими бы то средствами ни было.

Пояснение графа Витта:

Когда бежал я за границу, у меня было лишь тайное устное соглашение с государем. В Российской империи тогда ещё не существовало Высшей воинской полиции. Когда же она стала проектироваться, Александр Павлович в одной из записок своих настоятельно рекомендовал мне приписаться к оной, написав прошение на имя князя Багратиона, что я и сделал.

Поразительно всё-таки! Я бежал из-за дуэли с князем Багратионом. И к нему же меня вынудили обратиться, дабы он ходатайствовал о зачислении моём в штат Высшей воинской полиции.

Безо всякого сомнения, государь был величайший шутник! В самом деле, именно князь Багратион, злейший враг мой, просил государя чрез военного министра о включении меня в штат Высшей воинской полиции.

гр. И.В.

По мнению моему, из виду его упускать не должно. А потому всепокорнейше прошу вас, милостивый государь, написать ко мне, что будто уважая представление моё, свидетельствуемое о усердии и приверженности графа Витта, неоднократное нам оказанные, охотно желаете явить в том своё пособие.

Коль скоро обещанное им будет выполнено, и связь предполагаемая действительно устроится, то за большое удовольствие почтёте исходатайствовать ему у государя императора высочайшее соизволение о принятии его в службу.

Открывая сим мысли мои о графе Витте, полагаю я, что, обольщая его таковым обнадёживанием, употребит он все силы к выполнению, и ежели предпринимаемое успех возымеет, то большею послужит для нас выгодою.

P.S. От человека, достойного всякого вероятия, который получил равно от надёжных же людей, имею я сведение, что Наполеон единственно тем только занят и всё напрягает силы, чтобы склонить ласкою, либо понудить угрозами, прусского короля присоединиться к Рейнскому союзу.

Сведения сии, хотя, конечно, уже вам известно, но, получа за достоверное, вам сообщаю.

В таковом положении дел весьма нужно, чтоб и наши не дремали.

Пояснение графа Витта:

Признаюсь, в доношениях своих ко князю Багратиону я в одном покривил душою.

Никакого итальянца, живущего в Вене и ненавидящего французов, я никогда не знал. Однако я сам заделался возлюбленным мадам Вобан и прежде всего потому, что она находилась на содержании у князя Юзефа Понятовского, который был тогда военным министром герцогства Варшавского. И командующим всеми войсками герцогства.

Сия связь моя, между прочим, немало принесла пользы Российской империи.

Правда, повлиять на генерала Понятовского никак не удалось, ибо прилепился душою и телом он к корсиканскому злодею, но зато чрез мадам Вобан я смог узнать множество наисекретнейших и наиважнейших сведений.

А на Понятовского я бросил в атаку мою Юзефу, дабы тот не имел ни малейшей возможности следить, как я приударяю за мадам Вобан.

гр. И. де В.

Глава четвёртая. 1811 год, начиная с февраля месяца1

Боунапарте, и в самом деле, был, как видно, расположен ко мне, и милостиво, благожелательно оценивал то, как я исполнял разные его поручения.

Однако вторая женитьба и вынужденное удаление Марии Валевской, делали в глазах императора не очень удобным моё постоянное присутствие при его дворе – я ведь попал туда в качестве как бы родича Марии.

Ещё я попал в особый фавор к единоутробной сестре императора, белокожей красавице Полине Боргезе, став на некоторое время её интимным другом, что, кажется, вызвало лёгкое неудовольствие у Буонапарте.

Вообще-то сия Полина (Паулина), увековеченная в мраморе Кановой, использовалась Боунапартием как самая настоящая приманка. Звучит безобразно, но это так. Он кидал её на людей, в коих испытывал некоторые сомнения; так сказать, для проверки. Однако Паулина была чрезвычайно резвая и предприимчивая любовная охотница, и, вполне успевая поработать на братца, преследовала и свои личные интересы, в амурном смысле весьма обширные, ежели не безграничные.

Не исключаю, что император поручил ей испытать меня на верность, но он, как видно, не ожидал, что я задержусь при Полине. А я именно задержался. Всё началось с того, что Паулина устроила балет «Шахматы». в котором на роли всех фигур были взяты тогдашние её любовники. Скажем, Жюль де Канновиль, офицер связи при маршале Массена, изображал коня, а Септей, офицер генерального штаба маршала Бертье, был слоном.

Я попал на это забавнейшее представление. Меня привёл туда Александр Чернышёв, флигель-адъютант нашего императора, в качестве императорского почтаря курсировавший меж Петербургом и Парижем. Чернышёв постоянно бывал при дворе Паулины, но она (как и все, впрочем) знал, что он шпион, и не доверяла ему. В ответ на слова одного из дипломатов, что Чернышёв – «русская оса», она забавно ответила: «нет, он – русская муха».

Чернышёв хотел всем показать, что и он любовник Каролины, но он никогда им не был. И на представлении «Шахмат» присутствовал именно как зритель.

Вскорости после упомянутого балета Жюль Канновиль был замечен в измене и по просьбе Паулина сослан в армию (его отправили в Испанию; погиб же он в 1812 году в Москве). Септей стал строить глазки мадам Барраль, придворной даме Паулины, и посланные им сигналы были благосклонно приняты. Но пострадал он гораздо менее, чем коллега его Канновиль.

Септея выслали в Испанию, где в бою при Фуенте де Оноро он потерял ногу. Когда об этом рассказали Паулине, она лишь заметила: «Что ж, на одного танцора стало меньше».

В общем, и Канновиль и Септей выбыли из мужского гарема Паулины, и на вакантные места принцесса взяла других. Одним из счастливчиков оказался и я, и мне удалось даже закрепиться (Чернышёв с той поры люто меня возненавидел и сделался заклятым моим врагом). И в следующем представлении «Шахмат» слона изображал уже я.

Надо отметить и то, что Боунапарте, используя роскошную сестричку свою как приманку, вместе с тем одновременно неоднократно пытался утихомирить разгульный нрав Полины, но безуспешно.

Её бурно изобретательные выходки отдавались скандальным эхом по всей Европе. То становилось известным, что она сидит на спинах своих служанок как на стульях, или что каждое утро чернокожий камердинер берёт её на руки совершенно обнажённой и относит и окунает в бочку с горячим молоком (так она принимала ванные процедуры).

А уж любовные похождения её были одно экстравагантнее другого. По слухам, разумеется. Реальный любовный пантеон Полины вряд ли когда-нибудь будет описан. А если это и было бы вдруг возможно, то не исключено, что всё оказалось бы гораздо скучнее и однообразней тех картинок, что нарисовала светская молва.

Всё бы ничего. Имею в виду то, что Боунапарте с грехом пополам терпел любовные выходки бурной своей сестрицы. Да тут ещё Полина открыто, и, главное, всерьёз, заамурила со мною, а потом ещё встретила в штыки женитьбу братца своего на принцессе Марии Луизе. Тут-то чаша императорского терпения и переполнилась.

Конечно, княгиню Боргезе Буонапарте изгнать из Парижа не мог, но он мог наказать её, лишив фаворита, и мог услать меня подалее, что и сделал, причём с несомненною пользою для себя.

И в 1810 году Боунапарте отправил меня в разведывательную командировку на Балканы.

Я всё с честью выполнил, отправил оттуда тайные депеши государю и князю Багратиону, а затем вернулся в Париж.

И Боунапарте и российский государь остались мною чрезвычайно довольны (князь Пётр Иванович Багратион на моё послание и сообщённые в нём данные не отреагировал почему-то).

Долго мне в Париже засидеться не дали, ибо герцогиня Боргезе всё ещё не вычёркивала меня из числа своих амантёров. Боунапарте назначил меня своим агентом в герцогстве Варшавском; причём агентом с совершенно особыми полномочиями. Это, конечно, была огромная честь для меня, но одновременно – что уж тут скрывать – и ссылка, удаление от Полины.

Со мною по своей воле отправились в Варшаву Юзефа моя и граф Михай Валевский. Прихватили мы и малютку Изабеллу.

У графа в окрестностях Варшавы был родовой замок, где мы все и поселились. Впрочем, Юзефа вместе с бывшим супругом своим частенько ездили в имение Валевских, дабы навестить Марию, и подолгу там гостили. Но я совсем не скучал, ибо дел навалилось сразу столько, что было просто не продохнуть.