Текст книги "Иосиф Сталин. Начало"

Автор книги: Эдвард Радзинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Отелло и Дездемона

Я навестил у Аллилуевых Кобу через несколько дней. Он попросил меня привезти Камо. Я привез.

Мы пили чай. Родителей опять не было. За столом сидели сестры Надя и Анна и брат их Федя. Я и сейчас вижу ту Надю. У нее смуглая кожа прабабки-цыганки. Темные волосы расчесаны на прямой пробор, ровно падают на плечи, и такой же безупречно ровный прямой нос и тонкие губы. Все это создает ощущение чего-то твердого, непреклонного. Женственны только невысокая точеная фигурка и, конечно, глаза – огромные, карие, нежные и… печальные.

Напротив Аллилуевых сидим мы – Коба, Камо и я. Младшие Аллилуевы завороженно смотрят на Камо. Еще бы – герой партии. Так ловко умел убивать! Сам герой партии рабски преданными глазами глядит на Кобу. Коба же… весь вечер весело подтрунивает над Камо, а тот добродушно сносит. И Надя чувствовала: легендарный Камо боготворит Кобу! Неразговорчивый Камо вдруг начал рассказывать о наших подвигах, о том, как был бесстрашен Коба… Хотя Коба строго запретил упоминать о его участии в эксах. Но я понимал – на этот раз он разрешил. Да, он был влюблен. Второй и последний раз я видел его влюбленным.

Наконец Камо замолчал, и теперь уже заговорил Коба. Говорил не умолкая. Надо заметить, он был в ударе. Все время поглядывая на Надю, смешно рассказывал, как на каждой остановке поезда господа буржуи с красными бантами приветствовали их – «жертв проклятого царского режима». Как в привокзальных ресторанах испуганные хозяева кормили голодных «жертв» бесплатно. Она хохотала. После смешной истории тотчас последовала трогательная. О собаке Тишке, с которой одинокий Коба разговаривал в бесконечные полярные ночи.

– Я часто рассказывал ей о вас всех, – признался Коба. – Причем так часто, что при слове «Аллилуевы» она радостно, долго лаяла.

И опять хохотала Надя.

Польщенный, он завершил повествование совсем героически. Как в полярную ночь в чудовищный мороз, в пятьдесят градусов он отправился добывать рыбу, чтобы не умереть с голоду. И дошел… Через все дошел. С каким восторгом Надя, не читавшая рассказов Джека Лондона (которые читал Коба), смотрела на него! Боже мой, как она на него смотрела! Как горели ее обычно печальные глаза!

Я и сейчас вижу: они сидят за столом в начале века, пьют чай вприкуску и весело смеются… Камо, Надя, сестра ее Аня и брат Федя. Я смотрю на них из самого конца века. Я уже все знаю: Коба убьет Камо, посадит в тюрьму сестру Нади, погибнет и сама Надя, сойдет с ума ее брат… Опасный у нее жених! Но все это впереди.

Сейчас Надя смотрит на него хмельными, влюбленными глазами.

Его первая шахматная партия

Вначале я ничего не мог понять. Помню, с каким изумлением я читал «Правду», которую выпускали теперь Каменев и мой друг. Очень странно писал в ней Коба. Славил Российскую социал-демократическую партию, будто забыл, что единой Российской социал-демократической партии для нас, соратников Ленина, не существует: есть два непримиримых врага – большевики и меньшевики. Чего стоили призывы Кобы к завоеванию Босфора и Дарданелл, его требования непременно сохранить территории бывшей империи! Коба открыто топтал ленинские лозунги.

На моих глазах произошла яростная сцена. Я пришел к нему в редакцию и буквально столкнулся с ворвавшимся туда Шляпниковым. Оттеснив меня, он бросился в кабинет Кобы. Я услышал крик:

– Мы, большевики, призываем к ленинским лозунгам – братанию на фронте, немедленному прекращению войны! А ты что пишешь в нашей партийной газете? «Лозунг „Долой войну!“ совершенно не пригоден!» – вот что ты пишешь! Твой товарищ Каменев призывает солдат «отвечать пулей на немецкую пулю». А эта твоя империалистическая околесица – «завоевать проливы и сделать Черное море внутренним русским морем»?..

И тут я услышал ответный бешеный вопль Кобы:

– Вон отсюда! Убью, сволочь!

Раздался страшный грохот. Бедный Шляпников пулей вылетел из кабинета.

Когда я вошел, Коба преспокойно сидел за столом и писал. В углу валялся брошенный в Шляпникова стул. Он поднял голову и усмехнулся:

– Товарищ Наполеон учит нас: у настоящего политика гнев не поднимается выше жопы… Учимся, понемногу учимся, – и прыснул в усы.

…Шляпникова расстреляют в дни террора одним из первых. Коба ни про кого никогда не забывал…

Бедный Шляпников был прав: то, что писал Коба, было повторением того, что писали и говорили министры Временного правительства и меньшевистское руководство Совета. Так что и правительство, и вожди Совета сразу заметили Кобу, влиятельного функционера радикальной партии большевиков с такими удобными нерадикальными взглядами. «Коба Сталин» – так по-новому подписывал он свои статьи. По-новому подписывал он их не зря. В Петроград приехал совсем новый Коба. Прежний остался за Полярным кругом – преданный, жалкий глупец, которого использовали и так легко забыли. Новый Коба Сталин больше не служил богу Ленину. Коба Сталин служил себе. Точнее, себе и Революции – постольку-поскольку она могла служить ему.

Все сильнее становится Совет. Безвластное Временное правительство ищет у него поддержки. В состав правительства введен один из лидеров Совета – эсер Александр Керенский… Во главе Совета по-прежнему стоял наш соплеменник меньшевик Николай Чхеидзе. Другой соплеменник меньшевик Ираклий Церетели – еще один вождь Совета. Вечное братство маленького народа… Конечно же оба захотели, чтобы большевики делегировали в руководство Совета грузина Кобу с такими полезными взглядами. Вчерашний всеми забытый туруханский ссыльный – теперь член Исполнительного комитета Совета, истинного властителя Петрограда. Свершилось! Приближаясь к сорокалетию, мой друг впервые соединился с властью.

Шахматная партия проходила блистательно, но конец ее был впереди.

Унижение последнего царя

В это время нам опять понадобились деньги. Драгоценности Кшесинской не принесли большой прибыли. Рынок в те дни был буквально забит драгоценностями. Их щедро продавали обнищавшие хозяева прежней жизни и воры, по ночам грабившие их дворцы и квартиры. При этом жизнь ужасно подорожала. Так что расходы на создание Красной гвардии все возрастали. Деньги требовались и Кобе на партийную газету. Он сказал мне кратко:

– Надо достать.

Как же загорелись мои глаза – неужто вернулась наша молодость? Опять эксы!

– Говорят, плохо охраняются дворцы великих князей… – начал я.

– Где плохо охранялось, все уже взяли воры.

– Остается Царское Село, дворец с Семьей охраняют надежно. – Я усмехнулся.

– А ты узнай, дорогой, как его охраняют. Завтра туда поедет инспекция от Совета. Слух прошел, будто Семья сбежала.

– Как это сбежала, если охрана ее видит каждый день?

– Совет пустил этот слух, чтобы иметь повод показать свою власть. Я включу тебя в депутацию.

Вас будет двое: левый эсер Мстиславский – от эсэров и ты – от большевиков. Он старший, ты будешь не так заметен.

Автомобиль опять же с солдатами, лежащими на крыльях, повез нас в Царское Село. В автомобиле эсер Мстиславский (революционная кличка) глянул на меня насмешливо:

– А ты, погляжу, разоделся на царский прием.

Я был в обычном теплом пальто с меховым воротником и в шляпе.

– А ты нет, – сказал я, посмотрев на его поношенный полушубок с полковничьими погонами, надетый на матросскую блузу.

– Я тоже разоделся, но правильно. Именно так должны являться революционеры во дворцы тиранов. Весь мир теперь наш. И мы в нем устраиваемся как хотим и навсегда…

Мстиславский тоже погибнет в лагерях Кобы…

Подъехали к решетке Царского Села. Вокруг ограды парка охраны не было. Но за ней – саженные лейб-гвардейцы.

У Екатерининского дворца нас встретил молоденький поручик, начальник караула.

– По постановлению Петроградского Совета просим предъявить нашей депутации гражданина Романова, – объявил Мстиславский и протянул предписание Совета.

– Смею узнать зачем? – спросил офицер.

– Смею ответить: слух нехороший, будто Кровавый царь убежал вместе с семьей.

– А мы что же, по-вашему, охраняем пустое место?

– Это нам и поручил узнать Совет рабочих и солдатских депутатов, – с упором на «солдатских» произнес Мстиславский. – Предъявите нам гражданина Романова.

Я помалкивал, стоя в стороне.

– Вот люди! – сказал в сердцах поручик. – Ладно, подождите… Он будет после обеда гулять в саду с наследником.

– Вы не поняли. Мы, эмиссары революционных рабочих и солдат, не собираемся ждать тирана. При проверках в царских тюрьмах мы, арестованные революционеры, представали перед царскими палачами по первому их требованию. И сейчас именем Революции мы требуем: пусть предстанет перед нами арестованный Кровавый царь.

– Нам велели сторожить полковника Романова. Но унижать его нам не поручали, – мрачно отрезал офицер.

– По-моему, вы хотите, чтоб мы ушли? Мы уйдем. Но тогда вместо нас сюда прибудут революционные солдаты. И увезут Романова в Совет.

Думаю, начальник охраны наконец-то понял, что все делается, чтобы Совет получил право захватить дворец и царя.

– Ну и люди! Дрянь люди! – сказал он в сердцах и позвал: – Арчиль!

Тотчас вырос двухметровый гвардеец – грузин.

– Проводи господ в Александровский дворец. Введешь их во внутренние покои и поставишь на перекрестке двух коридоров по пути в библиотеку. Я попрошу полковника Романова пройти мимо них…

Как же запело мое сердце. Грузин в охране! Зацепка была найдена сразу.

По дороге в Александровский дворец Арчиль Г. рассказывал нам:

– У Семьи все по расписанию. Романов обычно в это время идет из библиотеки навестить царицу. Она строгая, высокая, представительная женщина, царь – маленький, плюгавый, на царя-то не похож…

Подошли к жилищу царской семьи. Александровский дворец смотрел на небольшой пруд. После роскоши Екатерининского дворца он казался маленьким, жалким, каким-то заштатным. Но именно здесь, в доме последнего царя, должны были находиться семейные сокровища Романовых.

Вошли во дворец и тотчас попали в фантастический мир – в царскую жизнь из детских сказок. У дверей залы застыли арапы в чалмах и расшитых золотом малиновых куртках. Прошел мимо нас в шапочке с пером скороход, за ним – два лакея в ливреях и некто в треуголке.

Посреди этого маскарада стояли мы – «новый мир»: Мстиславский в засаленном полушубке и с браунингом за поясом и я в своем черном, видавшем виды пальто.

Арчиль как-то тихонько, почтительно постучал в дверь залы. Дверь отворилась, и на пороге между арапами появился Николай в гусарском мундире. Он теребил ус, равнодушно взглянул на меня, потом на Мстиславского. Но в следующий миг я увидел, как полыхнули глаза царя. Он только начинал привыкать к унижениям, этот человек, двадцать два года правивший Россией. Если бы он знал, что ему предстоит, и скоро!

Могила Распутина

Я начал встречаться с Арчилем Г.

(Пропускаю, как случилось наше сближение, как я сперва безуспешно подкупал его, как потом давил на его совесть – рассказывал о царских бесчинствах в Грузии. Как, наконец, он решился помогать нам.)

В тот день мы сидели в ресторане, он нарисовал схему караулов вокруг и внутри дворца. Окончательно убедив меня в том, что успешно напасть на дворец нереально. Тогда он предложил мне совсем другое.

Оказалось, здесь, на самой окраине парка, был тайно похоронен Распутин.

– На этом месте, – объяснял Арчиль, – Вырубова решила построить часовню. Когда убили Распутина, я как раз определился на службу – в конвой.

– Ты был в царском конвое?

– Я много где был. – Разговор явно не нравился ему. – Через день после нахождения тела старца, рано утром, все посты охраны внутри парка вдруг были сняты. У нас пошел слух, что в то утро в парке захоронили Распутина. Вскоре я узнал от грузина-священника, что в гробу лежали бесценные золотые кресты, иконки в драгоценных окладах и много подношений от царской семьи… Понять, где похоронили старца, мне было нетрудно. После Гришкиной смерти меня часто ставили в караул у этой самой недостроенной вырубовской часовни. Хотя охранять, кроме стропил и кирпичей, там вроде и нечего. Но днем, как правило, меня с караула снимали, чтобы через пару часов возвращать обратно. Я выследил: когда меня снимают, именно в это время царица и Вырубова приходят к недостроенной часовне и входят в нее! Я понял: могила там…

– Когда пойдем? – прервал я рассказ.

– Да хоть сегодня ночью… Если не боишься.

– А чего мне бояться? – удивился я.

– Страшный был человек.

Я засмеялся:

– И я тоже страшный. Ты пойдешь со мной или нет?

– Как же я тебя одного оставлю? Надеюсь, не все для партии заберешь. – И добавил: – В парке есть вторая калитка, по прозвищу Царская. Александр II через нее любовницу свою проводил. Я ее тебе открою. – Он улыбнулся: – Лопаты я уже принес. Они в часовне.

Арчиль нарисовал, как мне найти калитку и часовню…

Была ночь, полнолуние. Ударил морозец. Деревья Царскосельского парка – в лунном сиянии. Изморозь мерцала на голых ветвях… Темный силуэт в лунной ночи – недостроенная часовня. Когда подошли поближе, я увидел: она вся в лесах. И вход старательно заколочен…

– Надо было принести с собой топор.

– Не надо. – Арчиль показал наверх. Там в свете луны зияло отверстие.

По стропилам мы добрались до отверстия и сквозь него проникли в часовню. Пол настелить не успели, внизу была земля. Помню, как мы разожгли лучины и начали рыть под иконостасом. Гроб оказался глубоко в земле. Но мы копали споро. И наконец лопата стукнула о крышку. Подняли гроб. Сбили крышку и в тусклом свете лучин увидели бороду и сложенные крест-накрест руки… Боже, чего там только не было! Золотые кресты, иконы в золотых окладах с драгоценными камнями, пасхальные яйца Фаберже… Мне почему-то стало не по себе. Я старался не глядеть на труп, Арчиль же развеселился и даже начал острить:

– Ну что, Григорий, не жалко с таким добром расставаться?

И принялся споро очищать гроб.

Наконец я взглянул на лицо трупа. Клянусь, оно было страшно… В свете луны – призрачное, безглазое.

Мы все забрали. Оставили только небольшой деревянный образок.

Впоследствии начальник Арчиля капитан Климов отыщет гроб. Откроет и ничего не найдет, кроме этого образка. Об этом будет много написано потом. Климов организует сожжение трупа. Старца вывезут из Царского и сожгут по дороге. Но Григорий отомстит ему. Был слух, что Климова вскоре убили на войне, причем он, как и Григорий, сгорел, но только в танке. Хотя точно не знаю…

Про Климова я узнал позднее. А вот с Арчилем беда случилась на моих глазах.

Когда мы спускались по стропилам, он все хохотал, веселился и… оступился. Его последний вопль описать не смогу… Арчиль напоролся на оставленный строителями огромный острый брус. Брус пропорол ему грудную клетку и разорвал сердце…

Мешок с драгоценными вещами лежал рядом. Я все-таки решился – взял его…

Принес все это Кобе, рассказал про Арчиля, спросил:

– Может, не надо? Может, лучше на место положить?

– Надо, – ухмыльнулся Коба, – ох как надо…

Долго мне все это снилось, долго я просыпался ночью от крика, долго не решался отнести эти вещи перекупщикам. Наконец отнес. Но пока раздумывал, ситуация вдруг чудесно изменилась. У нас появились деньги. Очень большие деньги.

Продолжение шахматной партии: красотка Коллонтай

С конца марта с Кобой начали происходить странные вещи. Как я уже писал, он стал властью. Первое время он был очень активен в Совете – много выступал, славил наступление на фронте, требовал захватить у Турции проливы – старую мечту русских царей. Но с конца марта Коба загадочно переменился. Теперь – никаких выступлений. Этакий постоянный молчун, просиживающий штаны. Помню, меньшевик Суханов спросил меня: «Зачем вы вообще послали в Совет это тусклое, серое пятно? Не подыскать ли вам кого-нибудь другого?»

Но я научился понимать моего друга Кобу. Я не сомневался: его шахматная партия продолжалась, и мой великий друг сделал новый ход.

…Меньшевика Суханова Коба тоже расстреляет…

В это время в Петрограде появилась главная красотка партии – Сонечка Коллонтай. В партии были две главные чаровницы – Инесса Арманд и она, Сонечка. Но если Инесса хранила верность одному любовнику – Ильичу, то Сонечка была верна любви вообще. Оттого предметы ее любви часто менялись, если не в сердце ее, то в постели. Не скрою, обе дамы пленили меня (пленить меня не составляло труда, в те годы я постоянно пребывал в чьем-нибудь плену). Я упоминаю о моей страсти к этим двум женщинам только потому, что обе они мне отказали. О партийных дамах, павших жертвой моего южного темперамента, умолчу. Истинный мужчина обязан заботиться о чести дам, пусть даже дам былых времен…

Инесса отвергла мои ухаживания с брезгливой гримасой, означавшей: «Ведь вы наверняка знаете… И смеете думать!..»

Коллонтай сделала это очаровательнее – кокетничала, оставляла надежду. Но я был не в ее вкусе. Она любила высоких мужчин с шершавыми рабочими руками, желательно безмозглых. Я называю это «английский вкус». Очень родовитые и очень умные английские аристократки обожали спать со своими кучерами. Так что мне предпочли тогда рабочие руки глупца Шляпникова. Шляпникова сменит матрос Дыбенко с телом гиганта и разумом ребенка…

Но все это впоследствии. Тогда же, в марте 1917 года, Коллонтай только появилась в Петрограде и тотчас посетила дворец Кшесинской. Вручив мне письмо Ильича, адресованное петроградским большевикам, велела немедленно передать его Кобе. После чего попросила проводить ее в гардеробную бывшей хозяйки. Предвкушая представление, я с готовностью повел ее туда. Помню, как торопливо она распахнула дверцу шкафа и… ахнула. Там стояли ружья, купленные на драгоценности из распутинской могилы. Я не стал ее долго мучить, привел в темную кладовку, где были свалены в огромную кучу туалеты балерины. Она буквально улеглась на эту гору и застонала от восторга.

– Для достижения настоящего удовольствия вам надо добраться до норковых шуб, погребенных под платьями, – сказал я.

Когда я уходил, она уже начала раскопки – платья балерины летели в разные стороны. Я оставил ее на счастливом пути к мехам.

Вышла она нескоро, но в великолепной горностаевой шубке. После чего осведомилась о драгоценностях. Я отдал ей жалкие непроданные остатки – серьги и три кольца. Объяснил, что остальное ушло на нужды партии. Она попросила список покупателей. Я понял, что она хочет что-то выкупить.

И тогда впервые подумал: она привезла с собой не только ленинское письмо, но и деньги.

Немецкие деньги

Ленинское письмо я отвез в редакцию «Правды» Кобе.

Коба прочел мне вслух отдельные фразы. В письме Ильич исступленно поносил и Кобу и Каменева и обещал по приезде хорошенько отлупить обоих и объяснить, что такое линия партии и истинный марксизм.

– Он приедет, – сказал Коба.

– Но каким путем? Германия не может их пропустить. Они граждане страны-врага.

Коба повторил:

– Он приедет, – и добавил одно имя, мне хорошо знакомое: – Парвус.

После чего молча выдвинул ящик стола. Я не поверил своим глазам. Ящик был буквально набит валютой – шведскими кронами.

– Она привезла на нужды партии. Очень много шведских крон, полученных в немецком банке.

Я уставился на Кобу в недоумении.

Только впоследствии я узнал… Все тот же загадочный Толстяк Парвус. Он написал меморандум для вермахта и генерала Людендорфа. Эти документы после войны нашли в архиве немецкого МИД, а немцы не успели их уничтожить… Думаю, не хотели. Это был «подарок» погибавшего Гитлера победителю Кобе. В меморандуме Парвус объяснял генералам, что большевики – самая боеспособная партия, всецело подчиненная человеку со стальной волей, Ленину. Это единственная партия, которая сможет разложить армию, устроить Революцию и вывести Россию из войны.

Он договорился – немцы пропустят Ленина и несколько десятков социал-демократов для его прикрытия.

Ленин вернется в Россию не с пустыми руками. Судя по найденным распискам, Парвус получал от немцев десятки миллионов на русскую Революцию… Генералы торжествовали, ожидая гибель противника. Не понимали генералы, что это было только началом исполнения мечты столь угодливого с ними еврея, решившего соединить Маркса с прусскими штыками.

Россия была выбрана им как самое слабое звено в мировой цепи воюющих стран. Но Россия всего лишь трамплин. Из России Революция должна была перепрыгнуть в Германию – страну с мощным пролетариатом. И уже оттуда рабочим батальонам надлежало разнести ее по всему миру. Всемирная «перманентная Революция» – вот что задумал Толстяк, таинственный толкач Революции, о котором я мало знаю до сих пор. Хотя мне суждено было… но об этом позже.

Все это грязное закулисье событий откроется мне потом. Знал ли о нем Коба?

Он всегда обо всем узнавал первым… или догадывался первым. Во всяком случае, мне он тогда сказал:

– Чему удивляешься, дорогой? Из всей мировой социал-демократии только у Ильича оказались общие цели с кайзером. Кто агитирует за поражение царской России? Кто призывает к превращению мировой войны с Германией в гражданскую войну внутри России? Кто требует, чтобы крестьяне и рабочие, одетые в солдатские шинели, повернули ружья против собственной буржуазии? Чего ж удивляться, если немецкие ослы наконец это усвоили и платят. Проблем с Красной гвардией больше не будет.

– Но ведь это… измена? – прошептал я.

– Это говорит большевик? Грабивший и убивавший во имя Революции?! Неужто ты забыл завет: дружи хоть с дьяволом, если это нужно для Революции. Разве не этому учил великий Нечаев? Запомни: у нас может быть только одна измена – делу Революции.

– Но Революция, если меня не подводит память, у нас свершилась, – сказал я зло.

– Свершилась Революция для них. Теперь нужна революция для нас… Мы с тобой были идиоты, когда писали в «Правде» все эти глупости. – Он так и сказал: «Мы с тобой». – Одно нас оправдывает: мы создавали Красную гвардию. И если и писали все это, то лишь чтобы прикрыть это великое дело.

Я в изумлении смотрел на него.

– Ты понял меня, Фудзи? – спросил он, и глаза его стали желтыми.

Я ответил:

– Понял.

Коба продолжил:

– Когда эта вертихвостка сказала мне, что Ильич требует создать Красную гвардию по всей России, я рассмеялся и объяснил, что нами это давно делается, только тайно, – помолчав, добавил: – Как же он вовремя приезжает… Вокруг разруха, спекуляция и воровство. Армия не желает воевать, а его величество народ желает грабить… И он в этих письмах предлагает народу то и другое: заканчивай войну и грабь награбленное прежними хозяевами… На пороге у нас новая и настоящая Революция. Ох, разгуляется Русь! Я наслушался этих жалких говорунов в Совете и во Временном правительстве. Время речей, Фудзи, кончается, наступает время маузера. Наше время…

Он должен был сказать «мое время». Это был в очередной раз переменившийся Коба, вновь обретший прежнего бога – Ленина.

Но служить ему он собирался по-другому.

Его шахматная партия продолжится, и опять самым неожиданным ходом.