Текст книги "Еврейские пираты Карибского моря"

Автор книги: Эдвард Крицлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Так что летом 1611 года еврей повел в Средиземное море голландскую флотилию под марокканским флагом. Результат экспедиции неизвестен. Но впервые после Синана в Средиземном море появились еврейские пираты, нападавшие на испанские суда[128]128
  Odette Vlessing, «Samuel Palache: Earliest History of Amsterdam Portuguese Jews», in Dutch Jewish History, vol. 3 (Jerusalem: The Institute for Research on Dutch Jewry, 1993), 52.


[Закрыть].

Благодаря голландско-марокканскому договору община Яакова Триадо, известная по имени своего лидера как «Бейт-Яаков» («Дом Яакова»), перестала скрывать религиозную принадлежность. В 1612 году в Амстердаме открылась первая в Нидерландах синагога «Неве-Шалом» («Обитель мира»). Самуэль, к которому теперь обращались «рабби», стал главой синагоги[129]129
  Ibid., 50; Jewish Encyclopedia, «Palache».


[Закрыть].

К сожалению, известных портретов Самуэля Палаччи не существует. Если его внешний вид соответствовал характеру, то Палаччи должен был быть исполином – раввин, пират, торговец, заговорщик, посол и основатель еврейской общины Амстердама в одном лице. Соседи-христиане звали его «дон Самуэль», а его супругу Малику – «рейна» (королева), но евреи его называли «рабби». Хотя Палаччи часто отсутствовал и не мог много времени проводить в «Неве-Шалом», он с гордостью носил звание раввина. Именно оно значится на его надгробии[130]130
  Hirschberg, A History of the Jews in North Africa, vol. 2.


[Закрыть]. Плавая между Марокко и Нидерландами (пятьдесят дней в один конец), он вел оживленную торговлю оружием, приобретая для корсаров мушкеты, порох и боеприпасы в обмен на сахар, пряности, драгоценные камни и иную добычу от нападения на испанские суда.

Годы не угасили пыл Самуэля и не сделали его менее энергичным. В конце 1613 года раввин Палаччи сообщил старейшинам еврейской общины, что он, недавно разменявший седьмой десяток, собирается снова возглавить пиратские действия против испанских кораблей. В октябре того же года Генеральные Штаты, по рекомендации принца Морица, ссудили Палаччи пять тысяч флоринов для организации «плавания к берберским берегам»[131]131
  David Carrington, «А Jewish Buccaneer», Jewish Chronicle, November 4, 1955. Власти Нидерландов разрешили Палаччи набрать столько моряков, сколько ему нужно. После этого он отправился в Берберию и встретился с султаном, который поручил ему выйти в море и захватывать все встреченные испанские суда.


[Закрыть]. Зимняя непогода задержала его до весны следующего года. В марте, «ударив в барабан», он набрал команду, объявил себя «генералом» и назначил двух голландцев капитанами своих кораблей – английского военного и построенной в Голландии jaght (яхты). Соблюдая договор о перемирии с Испанией, Генеральные Штаты постановили, что Палаччи, агент султана Зидана, отправится бороться с пиратами у берегов Марокко. Однако если учесть, что «команда состояла в основном из бывших пиратов, о чем генерал был осведомлен», то версия цели похода как борьбы с другими пиратами кажется несостоятельной[132]132
  Garcia-Arenal and Wiegers, A Man of Three Worlds, 85.


[Закрыть].

Самуэль отправился в Марокко, чтобы обсудить с султаном, как окончательно укрепить трон Зидана и удовлетворить его жажду мести. Брат султана к тому времени был убит бывшим сторонником. Гибель вождя оставила мятежников без поддержки испанцев, и они рассеялись. Зидан смог направить войска на подавление другого бунта, поднятого исламскими радикалами. Они жаждали избавить Марокко от евреев и принять другие меры для восстановления «прежней чистоты ислама»[133]133
  Ibid., 77–79. В феврале 1612 года Зидан отчаянно звал Палаччи прийти на помощь с двумя кораблями и тысячью солдат. Брат сутана Ибн Абу Махалли, исламский фанатик, собирался избавиться от евреев, которые пользовались большим влиянием в государстве. В июле Махалли получил беспрецедентную поддержку, когда голландский посол рекомендовал Генеральным Штатам признать нового самозваного марокканского правителя. Но в Нидерландах брат Самуэля Йосеф и племянник Мозес выступили против этого предложения. На следующий год соратник Зидана расправился с Махалли, а голландский посол угодил ненадолго в тюрьму по обвинению в предательстве. Нидерланды снова признали Зидана правителем Марокко.


[Закрыть]. Зидан, желавший отплатить королю Филиппу за помощь мятежному брату, дал Самуэлю каперский патент и инструкции: «Чинить вред испанцам и воевать с ними»[134]134
  Garcia-Arenal and Wiegers, A Man of Three Worlds, 85.


[Закрыть].

Самуэль, собиравшийся получить охранную грамоту от англичан, отправился выполнять миссию, объединившую трех врагов Испании – голландцев, мавров и евреев. На носу его корабля был изображен феникс, волшебная птица, которая живет тысячу лет, затем гибнет в огне и возрождается из пепла. Этим символом он хотел показать, что инквизиторы могли сжечь отдельных евреев, но им не под силу уничтожить веру отцов[135]135
  Vlessing, «Samuel Palache», 52.


[Закрыть]. Любопытно, что Самуэль соблюдал еврейские религиозные обычаи, поэтому взял в экспедицию повара-еврея, который готовил ему кошерные блюда.

Палаччи захватил португальскую каравеллу и испанский галион, шедшие с Санто-Доминго. На судах он взял груз сахара и кож, который отправил в Голландию. Когда судовладельцы подали протест, Генеральные Штаты ответили, что Палаччи действует от имени Марокко и Голландия не может отвечать за иностранного капера[136]136
  Garcia-Arenal and Wiegers, A Man of Three Worlds, 88–89.


[Закрыть].

В конце 1614 года Палаччи возвращался в Голландию и угодил в шторм. Ему пришлось высадиться на английский берег, в Плимуте. Узнав об этом, испанский посол в Англии граф Гондомар немедленно обратился в Тайный совет и потребовал принять меры против Самуэля, обвинив его в пиратстве. Посол заявил, что Палаччи был испанским подданным и христианином, который перешел в иудаизм и занялся морским разбоем: «Он повинен в пиратстве, ограблении и надругательстве над подданными короля, он отверг веру в Христа, нашего Спасителя, и стал евреем, затем ушел к маврам, стал корсаром и захватил два судна»[137]137
  Ibid., 90.


[Закрыть].

Двадцатого ноября 1614 года Самуэля арестовали. Гондомар требовал повесить пирата. Узнав о случившемся, принц Мориц немедленно направил королю Англии Якову I послание, в котором высмеял «злонамеренные обвинения посла испанского короля. Палаччи не совершил ничего, кроме как выполнил приказы берберийского короля, своего господина, с которым у Голландии договор о мире и союзе»[138]138
  Ibid., 91.


[Закрыть].

Мориц попросил Якова отпустить Палаччи. Английский король колебался, но все же не заточил Самуэля в Тауэр, а обходился с ним как с гостем при дворе. Палаччи был помещен под домашний арест и жил в доме лорда-мэра Лондона сэра Уильяма Крейвена, с кем регулярно ужинал. Сэр Уильям даже позволял Самуэлю, под честное слово, свободно гулять по городу[139]139
  Jewish Quarterly Review 14 (1902), 358. Репринт письма из Лондона от 4 ноября 1614 года, написанного лордом Чемберленом его другу, сэру Дадли Карлтону, британскому послу в Венеции: «Арестован еврейский пират, который привел в Плимут три захваченных испанских приза. Скорее всего, он будет освобожден, так как доказал, что имеет разрешение короля на свободный уход и возвращение». См. также Acts of the Privy Council, December 23, 1614, Privy Council to Sir William Craven, Alderman: «Лорды велели хорошо обращаться с задержанным Самуэлем Палаччи, евреем, недавно прибывшим в Плимут. Он обвиняется в пиратстве против испанского короля. Палаччи утверждал, что состоит на службе короля Марокко и представляет его интересы в Соединенных Провинциях. Означенный король дал ему разрешение снарядить военные корабли. На основании этого указания (и разрешения от Генеральных Штатов) он требует признать его деяния законными и снять с него обвинения в пиратстве».


[Закрыть].

Популярность Самуэля в Лондоне росла, в том числе благодаря тому, что англичане неприязненно относились к графу Гондомару. Когда экипаж Палаччи врезался в экипаж Гондомара и разъяренный испанец был вынужден идти пешком, лондонские газеты писали: «Прохожие хорошо повеселились за счет посла». Другой случай произошел, когда Гондомар следовал по городу в носилках. Прохожий, увидев его, крикнул: «Вот дьявол едет в тачке для навоза!» Когда слуга Гондомара попытался заставить его извиниться, то лондонец «ударом в ухо сбил того с ног»[140]140
  Robert P. Tristram Coffin, The Dukes of Buckingham: Playboys of the Stuart World (New York: Macmillan, 1931), 73.


[Закрыть].

Защищая себя перед Тайным советом, Палаччи говорил, что Марокко ведет войну против Испании, и отмечал, что у него есть законный каперский патент, а также английская охранная грамота. Голландский посол Ноэль де Карон выступил с длинной речью, суть которой сводилась к следующему: Палаччи, конечно, «еврей и бербер» и не заслужил отношения лучшего, чем собака, но международное право очень важно соблюдать. Так как он располагает каперским патентом, выданным законным и признанным государем, то его действия были легитимны, поэтому государственные интересы требуют отпустить его. Делегация английских юристов тоже призвала снять обвинения, опираясь на охранную грамоту, которой так мудро успел обзавестись Палаччи. Граф Гондомар начал возмущаться и обвинять англичан в том, что они предпочитают евреев христианам. На это Карон ответил, что тому есть причина – ведь испанцы не делают различия между евреями и англичанами и сжигают как тех, так и других[141]141
  Garcia-Arenal and Wiegers, A Man of Three Worlds, 92–93.


[Закрыть].

Двадцатого марта 1615 года раввин-пират вернулся в Амстердам, где его встретили как героя. Жить ему осталось всего десять месяцев, но почить на лаврах Палаччи так и не удалось. Этот краткий период был преисполнен драматизма. Человек со многими обличьями, в августе он закрутил такую интригу, что историки сегодня ставят под сомнение его лояльность и истинность его веры. Посол Испании во Фландрии написал Гондомару, что к нему обратился Палаччи и предложил передать очень важные для Испании секретные сведения. Палаччи казался столь убедительным, что Гондомар, не скрывавший отвращения к «проклятому еврею», рекомендовал взять его на службу. В ноябре 1615 года Самуэль согласился шпионить в пользу Испании за двести эскудо в месяц. Он пообещал дать информацию о связях Марокко и Голландии с Англией, Францией и Турцией, а также гарантировал, что убедит султана Зидана прекратить торговать с этими государствами. Король Филипп лично подписал договор с Палаччи, но не без оговорок. Хотя Палаччи время от времени присылал ему сведения о планах врагов, монарх по-прежнему подозревал, что Самуэль – двойной агент, как он признался герцогу Медине-Сидонии[142]142
  Ibid., 87. Султан, считая, что теряет королевство из-за перехода голландцев на сторону его брата, поручил Палаччи обратиться к герцогу Медине-Сидонии и предложить порт Ла-Мамоа в обмен на военную помощь. Герцог передал послание королю, но монарх, подозревавший в Палаччи двойного агента, велел Медине-Сидонии не иметь дел с еврейским пиратом.


[Закрыть].

В договоре есть пункт, проливающий свет на возможные причины «предательства» Самуэля. Пункт касался «трофейных книг». Речь шла о библиотеке из четырех тысяч томов, принадлежавшей отцу Зидана. После смерти старого султана библиотеку везли к Зидану, но по пути ее захватил испанский пират, который отправил книги в Испанию. Зидан предложил выкуп в размере ста тысяч дукатов, но испанский Государственный совет отказал ему. Вместо этого Испания потребовала от него освободить всех испанских пленных в качестве предварительного условия для начала переговоров. Затем король поднял ставки, подарив библиотеку монастырю Эль-Эскуриал. Турецкий посол, осмотревший коллекцию книг, сказал, что она бесценна[143]143
  Ibid., 80–82.


[Закрыть]. Так называемые «трофейные книги» стали яблоком раздора между Испанией и Марокко. Предположительно, Самуэль действовал с ведома Зидана, предложив испанцам свои услуги в обмен на библиотеку. Но из этого соглашения ничего не вышло. Вскоре Палаччи заболел и в зимние месяцы оказался прикованным к постели в своем амстердамском доме.

Шестого февраля 1616 года раввин-пират умер. Похоронные дроги тянули шесть лошадей в черных попонах. За катафалком шли принц Мориц и члены городского совета, отдававшие дань уважения человеку и общине, которую он возглавлял[144]144
  J. A. J. Villiers, «Holland and Some of Her Jews», Jewish Review 7 (1912), 10–12: «На следующий день после похорон Генеральные Штаты отмечали, что Его Высочество (принц Мориц) и члены Государственного совета сопровождали тело сеньора Самуэля Палаччи, посланника берберского короля, вплоть до моста Хоутстраат».


[Закрыть]. Следом шествовали еврейские старейшины с покрытыми головами, все в черном одеянии. На улицы вышла вся еврейская община, числом тысяча двести человек. Среди них был Йосеф, брат Самуэля, сменивший его в роли агента султана, а также пять сыновей Йосефа, продолжавшие работу дяди по укреплению отношений Марокко с Голландией, постоянно интриговавшие и прибегавшие к двойной игре ради достижения своих целей. Новый посол Франции в Мадриде Декарт пришел к выводу, что семья Палаччи «всегда обманывала и одну, и другую сторону ради собственной выгоды»[145]145
  Garcia-Arenal and Wiegers, A Man of Three Worlds, 62.


[Закрыть]. Но то, что Самуэль и его семья делали «ради собственной выгоды», шло на пользу и его народу[146]146
  Bloom, The Economic Activities of the Jews, 14,15n70: «Через шесть месяцев после смерти Палаччи его племянник Мозес продал в „Неве-Шалом“ два свитка Торы за 1000 гульденов».


[Закрыть].

Похоронная процессия прошла через богатый еврейский квартал и вышла к мосту через реку Амстел. Там гроб погрузили на плоскодонный ялик и, гребя обернутыми тряпками веслами, доставили к кладбищу в Оудеркерке, в пяти милях к северу. Молодежь побежала вдоль берега вслед за баржами, на которых скорбящие плыли к кладбищу. Ничего более впечатляющего в своей жизни они не видели. Для них рабби был героем, который захватывал вражеские суда вместо того, чтобы сидеть дома и учить Талмуд. Действительно, Самуэль часто отсутствовал, и по поводу его пересечений с этими мальчиками можно лишь строить догадки. Но их дальнейшая жизнь дает представление о влиянии личности Палаччи и о вдохновении, которые они черпали в его деяниях. Они никогда не прекращали бороться с гонителями своего народа. К концу столетия им удалось отстоять права евреев во враждебном мире.

Глава пятая
Амстердам – Новый Иерусалим

Дело было 16 января 1605 года. Холодный, пронизывающий ветер, дувший с Атлантического океана, не мешал жителям Лиссабона, собравшимся вдоль дороги с намерением поиздеваться над заключенными, следовавшими под конвоем на площадь, где их ожидало аутодафе. Стражи из Священного братства бичами гнали своих жертв, босоногих и обнаженных по пояс, по обледеневшим улицам города. Во главе процессии верхом на лошадях ехали familiars – члены Священной канцелярии в черных туниках с белыми крестами. За ними ковыляли сто пятьдесят пять кающихся грешников, по шесть в ряд. Их спины кровоточили от ударов бичей. Евреи несли в руках незажженные свечи, в знак того, что свет Истинной веры еще не озарил их души. Их наказание, известное как verguenza («позор»), было назначено после того, как они признались в своих грехах и выразили искреннее желание оказаться в лоне церкви. Упрямцев, не желавших покаяться, пытали до тех пор, пока они не соглашались. Самых упрямых ждала смерть на костре. Возраст не играл никакой роли – десятилетних сестер пытали, а 96-летнюю старуху сожгли.

Полтораста кающихся грешников должны были раз за разом проходить этот путь шесть пятниц подряд, после чего Церковь принимала их. Тогда, «узрев свет», они могли зажечь свои свечи, а затем «пожертвовать» Церкви пятую часть своего состояния. Даже после этого они не имели права занимать высокие посты, носить драгоценности или дорогую одежду. В эту шестую пятницу кающихся согнали на площадь, где уже поставили два помоста – один для них, второй для Великого инквизитора. Грешники по одному подходили к нему, чтобы выслушать свой приговор. Только сойдя с помоста, они узнали, что verguenza завершилась. Неделей ранее король Жуан получил крупную взятку – два миллиона дукатов – и согласился помиловать их. В день аутодафе «Великая амнистия преступникам-евреям» вступила в силу. Два других португальских трибунала, в Опорто и в Коимбре, на рассвете помиловали 255 заключенных, но лиссабонский инквизитор, недовольный помилованием, заставил евреев испить чашу позора до дна и зачитал им приговор прежде, чем освободил. Только через месяц инквизитор сообщил не раскаявшимся грешникам о помиловании и выпустил их[147]147
  О помиловании 1605 года см. Н. P. Salomon, Portrait of a New Christian, Fernão Álvares Melo, 1569–1632 (Paris: Fundação Calouste Gulben-kian, Centro Cultural Portuguãs, 1982), 43–46; Wiznitzer, Jews in Colonial Brazil, 33–34: «Налог на сумму 1700000 крусадо был установлен для новых христиан Португалии, и они не могли покинуть страну, не доказав, что заплатили свою часть… По истечении установленного срока в один год Святая инквизиция снова начала преследовать тайных евреев среди новых христиан… Если новый христианин хотел уехать, не выплатив свою часть налога, то его имущество отбиралось в пользу короны. За донос на нарушителей полагалась треть скрытого имущества».


[Закрыть].

Среди кающихся грешников, шедших по улицам Лиссабона в тот день, были Жозеф Диаш Соэйру, которого «трижды пытали инквизиторы», и Антонио Ваэс Энрикес, один из крупных коммерсантов Лиссабона. Неизвестно, были ли они знакомы раньше. В следующий раз мы встречаем их в Амстердаме, куда они уехали, воспользовавшись годичной амнистией. Получив наконец возможность открыто исповедовать свою веру, они прошли обряд обрезания: многие евреи, перешедшие в христианство, но хранившие верность религии предков, по соображениям безопасности не делали обрезания, пока не оказывались в Голландии. Там еврея обрезали, а если мужчина умирал до этого, обрезание делалось на мертвом теле, чтобы позволить захоронение на еврейском кладбище. Оба также отказались от христианских имен в пользу еврейских. Жозеф Диаш Соэйру стал называться Йосеф бен Исраэль. Своего двухлетнего сына Мануэля он переименовал в Менаше[148]148
  * В русской Библии – Манассия.


[Закрыть], по имени старшего сына библейского Иосифа. Антонио Ваэс Энрикес из Ваэса превратился в Коэна, а своего четырехлетнего сына Антонио-младшего назвал Мозесом, в знак успешного бегства из неволи. Вскоре после переезда в Амстердам его жена родила еще одного сына. Мальчика, рожденного на свободе, назвали Абрахамом.

Смена имени была распространенным явлением среди конверсос, как женщин, так и мужчин, когда они открыто объявляли себя евреями. Эмигранты брали на себя бремя еврейского существования и выбирали имена библейских героев и патриархов. Они звали себя Мозес, Абрахам, Йосеф, Яаков, Биньямин[149]149
  * Соответствующие имена в русской Библии: Моисей, Авраам, Иосиф, Иаков, Вениамин.


[Закрыть], а их суда назывались «Пророк Самуил», «Прекрасная Сарра», «Пророк Даниил», «Царица Эсфирь» и «Царь Соломон»[150]150
  Benjamin Arbel, Trading Nations: Jews and Venetians in the Early Modern Eastern Mediterranean (New York: E. J. Brill, 1995), 180–181; H. I. Bloom, The Economic Activities of the Jews in Amsterdam in the 17th and 18th Centuries (Williamsport, Pa.: Baynard Press, 1937), 9Зn70. Испанцы давали иное объяснение смене имен. В 1654 году испанский консул в Амстердаме сообщил послу, что «председатель совета синагоги зовет себя Кортесом, а не Кортикосом, своим настоящим именем. В обычаях этого народа брать множество имен, чтобы не подвергнуть опасности родителей или других родственников в Испании». Daniel Swetschinski, «The Portuguese Jews of 17th Century Amsterdam: Cultural Continuity and Adaption», in Essays in Modern Jewish History, ed. Frances Malino and Phyllis Cohen Albert (Rutherford, N. J.: Fairleigh Dickinson University Press, 1985), 58–60. 91 % мужчин общины носили имена патриархов. Наибольшей популярностью пользовались имена Абрахам, Исаак, Давид, Мозес, Йосеф, Самуэль, Аарон, Биньямин, Соломон, Даниэль и Эммануэль.


[Закрыть].

Менаше, Мозес и Абрахам, наряду с другими еврейскими мальчиками, посещали религиозную школу в Неве-Шалом. Утром они изучали Тору, а с двух часов пополудни и до заката учили Талмуд. Учитель объяснял очередной отрывок, а дети нараспев повторяли урок. В школе они учили иврит, дома говорили на испанском и португальском, а также изучали голландский.

Менаше, одаренный мальчик, был гордостью общины. В семилетнем возрасте он цитировал Писание и комментарии, а к бар мицве свободно изъяснялся на шести языках. Возможно, он проявлял такое рвение в учебе из-за бедности семьи. Его семья жила возле Нового рынка древесины, в болотистом районе, расположенном далеко от улицы Хоутграхт-канал, где селились богатые эмигранты. Община оплачивала обучение Менаше и поддерживала его нуждающуюся семью. Инквизиция конфисковала все их имущество, а пытки сделали отца инвалидом, неспособным самостоятельно заработать на жизнь.

В отличие от Менаше, Мозес Энрикес и его друзья больше интересовались захватывающими рассказами рабби Палаччи и других авантюристов. Все мальчики должны были запомнить шестьсот тринадцать правил поведения, записанных в Талмуде, однако соблюдения этих правил от них не требовалось. На Пиренейском полуострове семьи не имели доступа к еврейским священным текстам и в своей тайной религии сохранили только основные принципы, которые помнили. На протяжении поколений они являлись католиками без веры, теперь они стали евреями без знаний. Религия, к исповеданию которой они стремились, оставалась для них чужой. Как заметил один писатель, христианами эти люди быть уже перестали, но в евреев еще не превратились[151]151
  Joachim Prinz, The Secret Jews (New York: Random House, 1973), 70–74.


[Закрыть].

Рожденные и воспитанные в так называемой Истинной вере, эмигранты привыкли, что грех может быть прощен благодаря исповеди. Этот взгляд не имеет ничего общего с иудаизмом. Раввины, в отличие от священников, не обладали привилегией отпущения грехов, но людям было привычнее считать, что это не так. Многие полагали удобным верить, что можно «давать выход страстям, не подвергая опасности душу»[152]152
  Seymour B. Liebman, The Jews in New Spain (Miami: University of Miami Press, 1970), 589; Gerber, Jewish Society in Fez, 63; Jan Stoutenbeek and Paul Vigeveno, A Guide to Jewish Amsterdam (De Haan: Jewish Historical Museum, 1985), 13. В 1616 году евреям запретили иметь физическую близость с христианками, даже если последние не могли похвастать хорошей репутацией. Bloom, Economic Activities of the Jews, 20. В 1616 году евреям запретили нанимать христианских слуг.


[Закрыть]. Полигамия, запрещенная по закону иудаизма, была обычным делом, особенно среди выходцев из Северной Африки, ходивших в Неве-Шалом. Они брали в наложницы своих служанок. Легальный статус «естественных детей», рожденных от таких союзов, был равен статусу детей от первой жены.

Первоначально амстердамская община потворствовала этому. Однако после смерти Самуэля Палаччи раввином стал муж его сестры, Исаак Узиэль. Он резко порицал то, что считал греховным поведением. С кафедры Неве-Шалом новый лидер общины, сын главного раввина Феса, заклеймил полигамию, а также заявил, что никто не может получить индульгенцию и отпущение грехов и прощение пороков, просто «соблюдая обряды». Открыто нападая на самых влиятельных членов общины, он вызвал их ненависть, и вскоре община раскололась[153]153
  Graetz, History of the Jews, vol. 4, 57.


[Закрыть].

В 1620 году община Амстердама, насчитывавшая около 200 семей, распалась на три части, каждая из которых сплотилась вокруг своей синагоги – Неве-Шалом, Бейт-Яаков и Бейт-Исраэль. Эти фракции с разной степенью строгости соблюдали обряды. Получив возможность стать такими же ортодоксами в своей вере, как старые христиане, оставшиеся на Пиренеях, в своей, некоторые евреи стали фанатиками, но другим это было ни к чему. Многие, избавившись от католической метафизики, ограничивались соблюдением небольшой части обрядов. Иные вообще отказались от какой бы то ни было религии. Такое же разнообразное отношение к вопросам веры наблюдалось и среди детей[154]154
  Prinz, The Secret Jews, 74. В 1660 году Исаак Оробио де Кастро так описывал ситуацию в Амстердаме: «Есть такие, кто делает обрезание сразу по приезде и жаждет изучать то, что забыли его предки за годы злоключений… Есть и другие, находящие удовольствие в логической казуистике… они суетливы, заносчивы и ставят себя превыше других, потому что считают себя всезнающими… они принимают счастливое бремя иудаизма, но их суетность не позволяет им принять наше учение полностью… Проблема в том, что молодежь восхищается ими и подражает им. Они быстро низвергаются в бездну отступничества и безверия».


[Закрыть].

Несмотря на разногласия по вопросам религии, члены общины работали сообща в благотворительных целях, чтобы поддерживать бедняков и спасать братьев из стран идолопоклонников (каковыми считались Испания и Португалия). В 1639 году Яаков Палаччи, племянник Самуэля, убедил все три фракции молиться вместе в здании, которое он купил и назвал «Талмуд Тора» («Изучение закона»). Из уважения к Самуэлю Палаччи, воссоединенная община сделала своей эмблемой феникса[155]155
  Odette Vlessing, «Samuel Palache: Earliest History of Amsterdam Portuguese Jews», in Dutch Jewish History, vol. 3 (Jerusalem: The Institute for Research on Dutch Jewry, 1993), 52.


[Закрыть].

«У Моисея Микеланджело есть рога, у Моисея Рембрандта – нет», – такими словами один историк описал ежедневные зарисовки еврейских соседей художника-голландца, привыкшего наблюдать еврея в его среде[156]156
  Simon M. Schama, «А Different Jerusalem: The Jews in Rembrandt’s Amsterdam», in The Jews in the Age of Rembrandt, ed. Susan Morgenstein and Ruth Levine (Rockville, Md.: The Judaic Museum of the Jewish Community Center of Greater Washington, 1981), 3.


[Закрыть]. Голландцы не терпели предрассудков, когда речь заходила о деньгах. Кальвинизм был религией бизнесменов, работа определяла их сущность, прибыль считалась частью пути к спасению, процветание однозначно расценивалось признаком Божественной милости. В отличие от испанской знати, считавшей себя превыше торговли, кальвинисты полагали работу своим призванием. Они верили, что «работа – это молитва»[157]157
  Swetschinski, «Conflict and Opportunity in Europe’s Other Sea: The Adventure of Caribbean Jewish Settlement», American Jewish Historical Society (December 1982), vol. 2, 216–217: «Старые христиане Португалии традиционно пренебрегали занятием торговлей… Неудивительно, что новые христиане обратились к этой профессии, испытывавшей нехватку рабочих рук и недооцененной с социальной точки зрения… Новые христиане составляли 65–75 % от купечества Португалии, хотя их доля в населении не превышала 10 %».


[Закрыть]. Девизом морских гёзов было: «Помогай себе сам, и тогда Бог тебе поможет»[158]158
  John J. Murray, Amsterdam in the Age of Rembrandt (Norman: University of Oklahoma Press, 1967), 49.


[Закрыть].

Голландская свобода имела экономическую составляющую. Местные жители приветствовали евреев как предприимчивых торговцев, готовых рисковать в разных областях ради своих интересов. Связанные наследием, языком и взаимным доверием с другими сефардскими общинами, пришельцы создали первую всемирную торговую сеть. Самуэль Палаччи открыл торговые врата в Северную Африку, а оттуда – в Османскую империю, другие эмигранты имели капитал и связи с торговцами в Новом Свете, Леванте и на Пиренейском полуострове. Во все эти районы голландцы не имели доступа ранее[159]159
  Schama, «А Different Jerusalem», 8: «Евреев хотели использовать в самых сомнительных отраслях экономики, куда предпочитали не вкладывать деньги даже самые смелые инвесторы». Евреи в Голландии могли заниматься только самыми опасными предприятиями, например вторжением в Новый Свет и нападениями на испанский «Серебряный флот». Автор цитирует Elie Luzac, The Wealth of Holland, vol. 1 (1778), 63, 501: «Только в 1612 году, подражая евреям, нашедшим убежище среди них, голландцы начали строить свои корабли и отправлять их в разные уголки Средиземного моря».


[Закрыть].

Хотя евреи не были так богаты, как голландские магнаты, контролировавшие торговлю рыбой, зерном и другими товарами массового потребления, их экономический вклад был весом. Один исследователь отметил: «Еврейская торговля, особенно торговля сахаром, была двигателем золотого века Голландии… По масштабам это можно сравнить с оборотами и влиянием голландских Ост-Индской и Вест-Индской компаний»[160]160
  Vlessing, «Samuel Palache», 53.


[Закрыть]. В 1636 году амстердамские евреи составляли 1 процент населения, но контролировали 10 процентов городской торговли и, занимаясь в основном дорогими товарами, владели 20 процентами прибыли. Их общий вклад был еще больше, так как эти данные не включают прибыль от совместных с голландцами предприятий и комиссионные от транзитной торговли[161]161
  Ibid., 54, 62–63: «С момента прибытия в Амстердам евреи контролировали торговлю сахаром. В письме Генеральным Штатам „португальские“ купцы Амстердама отмечали: „За 12 лет перемирия с испанцами ежегодно их суда доставляли в Голландию тысячи мешков с сахаром… Судоходство и коммерция значительно развились, и каждый год от 12 до 15 новых судов присоединялись к торговле… Мы настолько преуспели, что перевозили все португальские каравеллы с сахаром в тех водах“. Торговцы описали и выгоду, которую Голландия извлекала из их торговли с Бразилией: „Главным результатом торговли стало строительство сахарных заводов. Четверть века назад их было три или четыре, а сегодня только в Амстердаме их двадцать пять. Сахар поступает в Голландию, Францию, Германию, Англию и на восток“». Cornells Ch. Goslinga, The Dutch in the Caribbean and on the Wild Coast 1580–1680 (Asen, the Netherlands: Von Gorcum, 1971), 149. Во время перемирия голландско-«португальский» союз контролировал две трети европейской торговли с Бразилией.


[Закрыть]. На протяжении столетий евреи составляли торговое сословие Пиренейского полуострова. Вынужденные уехать на заре эпохи Великих географических открытий, эмигранты в Амстердаме (совместно с теми, кто остался на полуострове) с самого начала стали главными торговцами колониальными товарами Испанской империи[162]162
  Jonathan I. Israel, «The Changing Role of the Dutch Sephardim in International Trade, 1595–1715», in Dutch Jewish History, vol. 1, ed. Jozeph Michman (Jerusalem: Tel Aviv University, 1984), 33: «Сефардские купцы Нидерландов предпочитали торговать с португальскими колониями… через Лиссабон».


[Закрыть]. Особенно справедливо это было для Португалии, где в руках их партнеров сосредоточилась большая часть торговли. Один богатый торговец из Лиссабона обратил внимание на это положение в Португалии. Желая смягчить преследование Священной канцелярии, он писал, обращаясь к монарху:

Короли Португалии владеют морем… а живая кровь всего – торговля, которая поддерживается исключительно людьми еврейского происхождения. Благодаря им торговля процветает, а без них она зачахнет, так как старые христиане из дворян не уважают торговцев и не имеют таких навыков, как торговцы еврейского происхождения[163]163
  Ibid., 36: «Во время перемирия основные контракты по фрахту судов, заключенные сефардами, относились к плаванию в Португалию и из нее».


[Закрыть].

Хотя торговое искусство амстердамских евреев являлось важным элементом экономического роста в молодом государстве, необходимо отметить, что золотой век Голландии наступил еще до прихода евреев. Когда Самуэль Палаччи впервые встретился с принцем Морицом, Голландия уже была процветающим торговым государством. В Амстердаме действовал сырьевой рынок, голландская Ост-Индская компания вытесняла португальцев с азиатских рынков, голландцы контролировали работорговлю, с их верфей сошла большая часть торговых судов Европы[164]164
  Dorothy R Zeligs, A History of Jewish Life in Modern Times (New York: Bloch Publishing Company, 1940), 109: «В XVII веке голландцы владели более чем половиной всех торговых судов Европы».


[Закрыть]. Основу торговли при этом составляли товары низкой стоимости, продававшиеся большими партиями: зерно, древесина, железо и соль. Перемены произошли после появления еврейских торговцев, которые специализировались на более дорогих товарах: пряностях, сахаре, табаке и драгоценных металлах. Как купцы, занимавшиеся колониальным импортом в Испании и поддерживавшие отношения с конверсос по всему миру, они помогли превратить порт, торговавший рыбой и зерном, во всемирный супермаркет.

Гавань Амстердама, вмещавшая сотни иностранных судов, выглядела как шевелящийся лес матч и снастей. Пока суда дожидались своей очереди, чтобы разгрузиться и забрать ценные товары из портовых складов, выстроившихся вдоль каналов, моряки из всех стран мира проводили время в припортовых кабаках и борделях. В тюрбанах и с серьгами в ушах, они резко отличались от голландцев, носивших в основном скромные черно-белые одежды. Тут можно было встретить французов в париках, колоритных итальянцев и многих других иностранцев в национальных костюмах.

Голландская республика была аномальным образованием. В эпоху королей и императоров, претендовавших на власть Божьей милостью, молодая нация казалась «островом буржуазной терпимости в океане теократического абсолютизма»[165]165
  Schama, «А Different Jerusalem», 6: «Голландская республика представляла собой прототип терпимого, плюралистичного общества, позволяющего исповедовать любую веру, не опасаясь обвинений в двойной лояльности».


[Закрыть]. Сефарды, привыкшие к общению с испанской знатью, обладали хорошими манерами и могли держаться на равных с самыми влиятельными жителями города. Представители высокой светской культуры, они обладали безупречными манерами и привыкли вращаться в лучших христианских кругах.

С самого начала сефарды чувствовали себя как дома в этом космополитическом окружении и вели светский образ жизни, будучи уверенными в своих силах. Они жили в роскошных особняках, оплачивали музыкальные и театральные постановки и поэтические состязания, а также устраивали дорогие приемы. Они формировали философскую и литературную элиту и учреждали многочисленные организации, определявшие различные аспекты общинной жизни. Они часто посещали игорные дома Самуэля Перейры и Абрахама Мендеса Васкеса и популярный бордель, где трудились еврейские проститутки из Германии[166]166
  Daniel М. Swetschinski, Reluctant Cosmopolitans: The Portuguese Jews of 17th Century Amsterdam (Portland, Ore.: Littman Library of Jewish Civilization, 2000), 62.


[Закрыть].

Как и другие религиозные диссиденты, нашедшие в Нидерландах приют, эмигранты из Испании и Португалии обнаружили, что могут быть верны и Голландии, и своей вере. На вид они не слишком отличались от своих голландских соседей, но долгие поколения предков на полуострове оставили их лояльными своей старой культуре и языку. Прибыли ли они прямиком с Пиренеев или же из других общин, эмигранты называли себя членами La Nação, португальской нации. На берегу реки Амстел раскинулась Еврейская широкая улица (Jodenbreestraat), похожая на миниатюрный Лиссабон или Мадрид:

Ни один кабальеро не превзойдет их в достоинстве, ни один гранд не шествует с большей важностью, чем они. Еврейские кабальерос Амстердама носят дорогие златотканые одежды, усыпанные жемчугом и драгоценными камнями, и разъезжают в красивых каретах, украшенных их гербами. Даже на молитвенных покрывалах вышиты их гербы. Пряности они держат в коробочках из слоновой кости, а головы их жен покрывают брабантские кружева[167]167
  Egon Е. Kirsch, Tales from Seven Ghettos (London: Robert Uncombed & Co. Ltd., 1948), 182–183.


[Закрыть].

Ограничения существовали: евреи не могли присоединиться к гильдиям ремесленников, заниматься розничной торговлей и занимать политические должности. Им было запрещено вступать в брак с христианами, нанимать их как слуг и иметь интимные отношения с «дочерьми страны», даже с проститутками[168]168
  Bloom, The Economic Activities of the Jews, 19–20. Философ и юрист Гуго Гроциус (он же Гуго де Гроот), которому поручили разработать ограничения касательно евреев, предлагал, чтобы евреев можно было принимать, но не более 300 семей. Им нельзя предоставлять политические должности, а также следует запретить жениться на местных девушках. Субботу нужно уважать, помимо этого, «евреям можно разрешить клясться Всевышним», 23–24. В 1632 году городские власти постановили, что евреи, ставшие или желавшие стать буржуа, не могут заниматься розничной торговлей. Им также было запрещено вступать в ремесленные гильдии или создавать свои собственные.


[Закрыть]. Несмотря на это, в Голландии они чувствовали себя в большей безопасности, чем где бы то ни было еще в Европе, и считались «первыми современными евреями»[169]169
  Edgar Samuel, «The Trade of the New Christians of Portugal in the Seventeenth Century,» in The Sephardi Heritage, vol. 2., ed. R. D. Barnett and W. M. Schwab (Grendon, U.K.: Gibraltar Books, 1989), 109.


[Закрыть]. Преисполненные гордости за свое наследие и свершения, они считали, как написал один историк, что, если «евреи были избранным Богом народом, то они были избранными Богом евреями»[170]170
  Steven Nadler, Rembrandt’s Jews (Chicago: University of Chicago Press, 2003), 28.


[Закрыть]. Неудивительно, что их дети росли бесстрашными и стремящимися к свободе.

Рембрандт, который жил в еврейском квартале в доме два на Jodenbreestraat, рисовал своих соседей такими, какими они выглядели, то есть в большой степени ассимилированными, без карикатурных черт подозрительных чужаков. Примером может служить портрет ученого-библеиста Менаше бен Исраэля, который в своей широкополой шляпе и одежде с белым воротником, с щегольской вандейковской бородкой, ничем не отличался от голландского бюргера[171]171
  Ibid., 15–16, перечислены его еврейские соседи.


[Закрыть]. Рембрандт также писал со своих соседей библейских персонажей, видя в лицах современных ему евреев – патриархов и пророков, в том числе Иисуса и Моисея.

Экономический успех первого поколения эмигрантов очевиден, но простое перечисление фактов и статистических данных не передают смелость и решительность этих людей. Не только торговые дела, но и сам образ жизни вдохновлял их детей, рожденных в Голландии, когда те, будучи совсем юными, отправились в Новый Свет и вступили в бескомпромиссную борьбу против тех, кто не признавал за евреями прав. О представителях двух видов авантюристов, обосновавшихся на Еврейской широкой улице – работорговцах и шулерах, – говорили не без опаски.

Самуэль Палаччи был вторым, кого похоронили на еврейском кладбище Амстердама. Первым стал его друг дон Мануэль Пименталь, который и приобрел это кладбище. Как и Палаччи, Пименталь может служить примером храбрости и многогранности характера амстердамских еврейских пионеров. Пименталь (известный также, как Исаак ибн-Жакар) являлся богатейшим членом общины Неве-Шалом и успехом своим был обязан навыкам в занятии, считавшемся тогда наиболее популярным времяпрепровождением, – карточной игре. Он научился играть в карты при дворе короля Франции Генриха IV. Ночной страстью короля, если он только не развлекался в компании одной из своих шестидесяти четырех любовниц, были карты. Однажды, проигравшись Пименталю в пух и прах, сластолюбивый и веселый монарх сказал: «Я король Франции, но вы – настоящий король картежников»[172]172
  Jonathan Israel, «Sephardic Immigration into the Dutch Republic, 1595–1672», Studia Rosenthaliana 23, no. 1 (1989), 51.


[Закрыть].

Евреям тогда запрещалось жить во Франции. Пименталь, хоть и принял христианство, продолжал открыто соблюдать еврейские обычаи. Его титул «дон» свидетельствует о знакомстве с придворным этикетом, требовавшим носить богатые одежды и обладать особыми манерами. Генрих, известный своей терпимостью, защищал друга-еврея: «Я считаю единоверцами тех, кто живет по совести»[173]173
  P. J. Helm, History of Europe, 1450–1660 (London: G. Bell & Sons, Ltd., 1966), 234.


[Закрыть]. Пребывание Пименталя при французском дворе завершилось в 1610 году, когда его августейший покровитель был убит фанатичным школьным учителем, боявшимся, что король уничтожит католическую церковь. Убийца подскочил к королевской карете и поразил монарха ударом кинжала. После смерти Генриха Пименталь переехал в Венецию, а через три года переселился оттуда в Амстердам. Он вступил в общину Неве-Шалом и был похоронен в 1615 году, через год после того, как купил кладбище Оудеркерк. Чтобы отдать ему должное, община постановила посвящать утренние субботние молитвы памяти любимого королевского картежника[174]174
  Israel, «Sephardic Immigration into the Dutch Republic», 51. Из завещания Мануэля Пименталя следует, что у него были инвестиции в Венеции, Константинополе, Испании и Голландии. Его бухгалтер Эктор (Гектор) Мендес Браво перешел в христианство. Мендес Браво оказался шпионом и в 1614 году передал испанцам список из ста двадцати фамилий амстердамцев, а также их корреспондентов.


[Закрыть].

В 1611 году Великий инквизитор Испании писал в ежегодном отчете мадридскому совету, что голландский еврей Диего Диас Керидо «нанял нескольких рабов-негров, уроженцев побережья, и дает им указания на испанском и португальском, чтобы они могли служить переводчиками в Африке, помогая ему в делах… [Более того], в его доме негры прошли обучение Закону Моисея и приняли иудаизм»[175]175
  Arnold Wiznitzer, Jews in Colonial Brazil (New York: Columbia University Press, 1960), 46–47.


[Закрыть].

Если это было так, то Керидо как религиозный человек был обязан освободить рабов, поскольку еврейский закон запрещал обращать в свою веру рабов, не получивших свободу[176]176
  Jane S. Gerber, The Jews of Spain, A History of the Sephardic Experience (New York: The Free Press, 1992), 10. Талмуд запрещал держать евреев в рабстве, поэтому раб, принимавший иудаизм, немедленно освобождался. Такие случаи были широко распространены».
  –
  Открывающая кавычка отсутствует – прим. верстальщика.


[Закрыть]. Керидо родился в Португалии и прожил много лет в Баийе, бразильской столице, пока не был осужден как исповедующий иудаизм в 1595 году. Тогда он уехал в Амстердам и присоединился к общине Бейт-Яаков, а в 1612 году стал одним из двенадцати основателей общины Неве-Шалом. Он мог быть одним из арестованных в доме Палаччи в Йом Кипур во время рейда голландской полиции.

В осуждающем заявлении Великий инквизитор писал, что Керидо «проводит крупные сделки, вредящие королевской казне». Десять судов Керидо участвовали в нелегальной торговле между Амстердамом, Африкой и Бразилией. В Голландии суда набивали трюмы мануфактурной продукцией, отправлялись к берегам Гвинеи, где меняли этот груз на рабов, которых везли в Бразилию и меняли на сахар.

В 1609 году этот работорговец был одним из двадцати пяти еврейских коммерсантов, открывших счета во вновь созданном Амстердамском расчетном банке. Инквизитор, правда, беспокоился не из-за оборота торговли Керидо, а в связи с его миссионерской деятельностью. Свидетельства этому появились в 1595 году на инквизиторском следствии в Баийе. Информатор показал, что, когда он впервые прибыл в Баийю, Керидо сказал ему: «…я рад, что ты приехал сюда, чтобы спасти свою душу», – и предложил жениться на сестре. Приятель, кондитер по профессии, отказался, потому что «она была еврейкой»[177]177
  Wiznitzer, Jews in Colonial Brazil, 47. Альваро Санчес сообщил инквизитору в Баийе, что его друг-еврей (Диего Лопес) рассказал ему об этом происшествии.


[Закрыть]. Керидо вел дела на четырех континентах (он торговал и с Индией) и был человеком энергичным. Во времена, когда путешествия по океану являлись весьма опасными и продолжительными, евреи, как он и Палаччи, разъезжали по разным странам, путешествовали в Новый Свет, вели переговоры с королями и иногда грабили их. История Керидо на этом не заканчивается.