Текст книги "51 рассказ"

Автор книги: Эдвард Дансени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Весна в городе

На углу улицы сидела и играла с ветром печальная Зима.

Еще покалывал холод пальцы прохожих, и еще их дыхание было видимо, и еще прятали они свои подбородки в воротники пальто, когда налетал порыв ветра, еще освещенные окна посылали на улицу мысль о романтическом комфорте вечерних огней; все это еще было, но все же трон Зимы шатался, и каждый бриз приносил вести о новых крепостях, потерянных на озерах или арктических склонах. И не как король Зима появляется теперь на улицах. Когда город был разукрашен блеском белого, чтобы приветствовать Зиму как завоевателя, она въезжала с блестящими сосульками и с надменной свитой ветров. А теперь она сидит с небольшим ветром на углу улицы подобно какому-нибудь старому слепому нищему с голодной собакой. И как к старому нищему подходит Смерть, и настороженные уши слепого пророчески слышат ее отдаленную поступь, так проник внезапно в уши зимы Звук из соседнего сада, звук приближающейся Весны, когда она шагала по клумбам, засаженным маргаритками. И Весна, приблизившись, посмотрела на загнанную бесславную Зиму.

«Началось», сказала Весна.

«Тебе нечего делать здесь», ответила Зима. Однако она натянула свой серый разодранный плащ, поднялась и позвала свой маленький жестокий ветер. Потом она вошла в переулок, который вел на север, и зашагала дальше и дальше.

Клочки бумаги и высокие облака пыли летели с ней вплоть до внешних ворот города. Там она обернулась и сказала Весне: «Ты не сможешь ничего сделать в этом городе»; потом она пошла домой по суше и морю и слышала вой своих старых ветров за спиной. Лед разбивался позади нее и проваливался вниз подобно флотам. Слева и справа от нее летели стаи морских птиц, а далеко впереди торжествующие крики гусей раздавались подобно звукам горна. Все выше и выше она становилась, пока шагала на север, и все более величественным становилось выражение ее лица. Сначала она миновала усадьбы за один шаг, а потом и округа. Вскоре зима пришла снова в белоснежные замороженные страны, где волки вышли встретить ее, и, укрывая себя снова старыми серыми облаками, шагнула в ворота своего нерушимого дома. Эти два старых ледяных барьера качались на ледяных столбах, которых никогда не касался солнечный луч.

Так что город достался Весне. И она осматривала его, решая, что сможет с ним сделать. Тут она увидела удрученного чем-то пса, бродившего по дороге; она спела ему, и пес радостно подпрыгнул. Я увидел его на следующий день играющим с чем-то в воздухе. Рядом были деревья, она подошла к ним и зашептала. И они запели древесную песню, которую только деревья могут слышать, и зеленые почки появились как звезды в сумерках, тайно, одна за другой. Она пошла в сады и пробудила от сна теплую мать-землю.

На небольших участках, голых и пустынных, она вызвала подобно пламени золотой шафран или его фиолетового брата, подобного призраку императора. Она украсила уродливые задние части неопрятных зданий – где-то сорняками, где-то молодой травой.

Она сказала воздуху: «Будь радостен» Дети узнали, что маргаритки появились в нечасто посещаемых углах. Петлицы стали появляться в пальто молодых людей.

Дело Весны было сделано.

Возвращение песни

«Лебеди поют снова», сказал друг другу боги. И глядя вниз, ибо мои мечты унесли меня с какой-то ярмарки в далекую Вальгаллу, я увидел под собой, переливающийся шар немногим больше звезды, сияющий красиво, но слабо; и ввысь и ввысь от него, становясь все больше и больше, взлетали стаи белых, неисчислимых лебедей, поющих, поющих и поющих, пока не стало казаться, что сами боги стали дикими кораблями, плывущими в океане музыки.

«Что это?» спросил я того бога, который казался самым скромным.

«Всего лишь миру пришел конец», он сказал мне, «и лебеди возвращаются к богам, отдавая дар песни».

«Весь мир мертв!» вскрикнул я.

«Мертв», сказал тот, что был самым скромным из богов. «Миры не вечны; только песня бессмертна».

«Смотри! Смотри!» Он сказал. «Скоро появится новый». И я посмотрел и увидел жаворонков, спускающихся вниз с престола богов.

Как враг пришел в Тлунрану

Давным-давно было предсказано, что враги войдут в Тлунрану. И дата гибели была известна и ворота, через которые она придет, но никто не предсказывал, кем был враг, знали только, что он принадлежал к числу богов, хотя и жил среди людей. Тем временем Тлунрана, этот тайный лама-серай, эта опора колдовства, была ужасом долины, в которой стоял город, и для всех стран вокруг Тлунраны. Столь узки и высоки были окна и столь странно они светились ночью, будто смотрели на людей хитрым оценивающим взглядом демонического нечто, таившегося в темноте. Кто были маги и предводитель магов, и великий архи-волшебник этого скрытого места, никто не знал, поскольку они прибыли в вуалях и широких черных плащах, полностью скрывавших лица и фигуры.

Хотя гибель была близка и враг из пророчества должен был явиться той самой ночью через открытые на юг двери, названные Вратами Гибели, скалистые отроги и здания Тлунраны еще оставались таинственно тихими, ужасными, темными и увенчанными пугающей судьбой. Нечасто кто-либо смел блуждать поблизости от Тлунраны ночью, когда крики магов, призывавших Неизвестного, слабо возносились над внутренними покоями, пугая парящих в воздухе летучих мышей. Но в последнюю ночь из крытого черной соломой дома у пяти сосен вышел человек, чтобы увидеть Тлунрану еще раз, до того как враг, который принадлежал к числу богов, хотя и жил среди людей, выступит против города и Тлунраны не будет больше.

Он шел по темной долине как отъявленный смельчак, но страхи давили на него; его храбрость выдерживала их вес, но склонялась все ниже и ниже. Он вошел в южные ворота, что носили имя Врат Гибели. Он вошел в темный зал и поднялся по мраморной лестнице, чтобы увидеть последние мгновения Тлунраны. На вершине лестницы висел занавес черного бархата, и человек прошел в палату, увешанную тяжелыми занавесами, в комнаты, где царил мрак чернее всего, что мы можем себе представить.

В палате по ту сторону занавеса, видимые сквозь свободный сводчатый проход, маги с зажженными тонкими свечами творили свое колдовство и шептали заклятия. Все крысы сбежали из этого места, с визгом устремившись вниз по лестнице. Человек из крытого черной соломой дома прошел через эту вторую палату: маги не смотрели на него и не прекращали шептать. Он миновал их, раздвинул тяжелый занавес того же черного бархата и вошел в палату черного мрамора, где ничто не шевелилось. Только одна тонкая свеча горела в третьей палате; здесь не было окон. На гладком полу, под гладкой стеной стоял шелковый павильон, завесы которого были накрепко притянуты друг к другу. Здесь было святое святых этого зловещего места, его внутренняя тайна. Со всех сторон палаты сидели темные фигуры, мужчины, женщины, укрытые плащами камни, или животные, обученные хранить тишину. Когда ужасная неподвижность тайны стала невыносимой, человек из крытого черной соломой дома под пятью соснами подошел к шелковому павильону и смелым и нервозным нажатием руки отодвинул одну из занавесей в сторону. И он увидел внутреннюю тайну и засмеялся. И пророчество было исполнено, и Тлунрана больше не была никогда ужасом долины, а маги оставили свои потрясающие залы и бежали через поля. Они кричали и били себя в грудь, поскольку смех был врагом, который должен был явиться в Тлунрану через ее южные ворота (названные Вратами Гибели), и он – тот, кто принадлежал к числу богов, хотя и жил среди людей.

Подъем Пикадилли

Спускаясь по Пикадилли, неподалеку от Гросвенор-Плэйс, я как-то раз увидел, если моя память не изменяет мне, рабочих без пальто – или мне так показалось. Они держали кирки в руках и носили вельветовые брюки и такие небольшие кожаные полосы ниже колен, которые известны под удивительным названием «Йорк-Лондон».

Они, казалось, работали с особой страстностью, так что я остановился и спросил, что они делают.

«Мы поднимаем Пикадилли», сказал мне один.

«Но в это время года?» сказал я. «Это обычно в июне?»

«Мы не то, чем мы кажемся», сказал он.

«О, я понимаю», произнес я, «Вы делаете это ради шутки».

«Ну, не совсем так», он ответил мне. «Не вполне».

И затем я посмотрел на ту часть грунта, которую они уже выбрали. И хотя яркий дневной свет был у меня над головой, там внизу была тьма, полная южными звездами.

«Было шумно и плохо, и мы устали от этого», сказал тот, кто носил вельветовые брюки. «Мы – не то, чем мы кажемся». Они поднимали Пикадилли целиком.

Проигрышная игра

Однажды в таверне Человек встретился лицом к черепу со Смертью. Человек вошел весело, но Смерть никак не приветствовала его, она сидела, зловеще склонившись над кувшином вина.

«Ну-ну», сказал Человек, «мы были врагами долго, и если бы я проиграл тебе, то все же не был бы так неприветлив». Но Смерть осталась недружелюбной, не отводя глазниц от вина и не говоря ни слова в ответ.

Тогда Человек заботливо придвинулся ближе и, сохраняя еще радушный тон, продолжил: «Ну же, ты не должна обижаться на поражение». И все же Смерть была мрачна и уныла; она потягивала свое неведомое вино, не смотрела на Человека и желала с ним говорить.

Но Человек ненавидел уныние и в животном и в боге, и лицезрение падения его врага сделало человека несчастным, тем более, что он сам был тому причиной. И человек попытался остаться приветливым.

«Разве не ты убила Динатерия?» сказал он. «Не ты устранила Луну? Что ж! Ты еще победишь меня». Раздался сухой и лающий звук – Смерть заплакала и ничего не сказала; и тогда Человек встал и удалился, не переставая удивляться; ведь он не знал, что Смерть плакала из жалости к противнику. Может быть, она знала, что теперь не будет такого развлечения – ибо старая игра была закончена, и Человек ушел. А может быть, дело совсем в другом – по некой скрытой причине она так никогда и не сумела повторить на Земле свой лунный триумф.

После пожара

Когда это случилось – неведомое число лет спустя, и мир поразила черная, не отмеченная на карте звезда, некие огромные существа из другого мира явились на пепелище, чтобы взглянуть, не осталось ли там чего-нибудь, что стоило бы запомнить. Они говорили о больших вещах, которые были известны миру; они упомянули мамонта. И затем они увидели храмы человека, тихие и лишенные окон, взиравшие вокруг подобно пустым черепам.

«Здесь было нечто большое», сказал один, «в этих огромных местах. Это был мамонт». «Нечто большее, чем он», сказал другой.

И затем они обнаружили, что величайшей вещью в мире были мечты человека.

Город

Во времени, как и в пространстве, мое воображение бродит далеко отсюда. Оно отвело меня однажды на край каких-то утесов, низких, красных, встававших над пустыней: неподалеку от пустыни находился город. Был вечер, и я сидел и наблюдал за городом.

Теперь я видел людей, которые появлялись по трое, по четверо, прокрадываясь из ворот того города – числом около двадцати. Я слышал гул мужских голосов в вечернем воздухе.

«Хорошо, что они ушли», говорили они. «Хорошо, что они ушли. Мы можем теперь заняться делом. Хорошо, что они ушли». И люди, которые оставляли город, уходили все дальше по песку и скрывались в сумерках.

«Кто эти люди?» спросил я своего сияющего предводителя.

«Поэты», ответило мое воображение. «Поэты и художники».

«Почему они ускользают?» спросил я его. «И почему люди так довольны, что они ушли?» Воображение ответило: «Должно быть, гибель грозит этому городу, но что-то предупреждает их, и они спасаются. Ничто не может предупредить людей». Я слышал, как разносятся над городом пререкания голосов, обсуждающих торговые дела. И затем я также ушел, ибо лик неба зловеще исказился.

И только тысячу лет спустя я проходил тем же путем, и там не было ничего, даже среди сорняков, что напоминало бы о стоявшем на краю пустыни городе.

Пища смерти

Смерть была больна. Но они принесли ей хлеб, который делают современные пекари, белый, с квасцами, и консервированное мясо из Чикаго, со щепоткой нашего современного заменителя соли.

Они отнесли ее в гостиную большого отеля (в этой душной атмосфере смерть дышала более свободно), и там они дали ей свой дешевый Индийский чай. Они принесли ей бутылку вина, которое сами называли шампанским. Смерть выпила это. Они принесли газету и отыскали доступные лекарства; они дали ей пищевые продукты, рекомендованные для инвалидов, и немного микстуры, как предписано рецептом.

Они дали ей немного молока и боракс, этот наркотик английских детей.

Смерть встала окрыленной, сильной, и снова зашагала по городам и весям.

Одинокий идол

Мне достался от друга старый диковинный камень, слегка свиноподобный идол, которому никто не молился.

И когда я увидел его меланхоличное положение, увидел, как он сидел, скрестив ноги и внимая мольбам, держа небольшой бич, сломавшийся много лет назад (и никто не исправил бич, и никто не молился, и никто не шел с визжащей жертвой; а он был богом), тогда я сжалился над небольшой забытой вещью и молился ей так, как, возможно, молились давно, перед прибытием странных темных судов. И я склонился и сказал:

«O идол, идол из твердого бледного камня, неподвластного годам, O держатель бича, склони свой слух к моей мольбе.

O маленький бледно-зеленый образ, пришедший издалека, знай, что в Европе и в других окрестных странах слишком скоро уходят от нас сладость и песни и львиная сила юности: слишком скоро ее румянец исчезает, ее волосы становятся седыми, и наши любимые умирают; слишком хрупка красота, слишком далека слава, и годы летят слишком скоро; появляются листья и падают, все рушится; теперь осень царит среди людей, осень и жатва; здесь несчастья, борьба, смерть и плач, и все прекрасное не остается с нами, а исчезает, как сияние утра над водой.

Даже наши воспоминания тают со звуками древних голосов, сладостных древних голосов, которые больше не касаются нашего слуха; самые сады нашего детства исчезают, и тускнеет с годами даже наше духовное око.

O, нет больше друга Времени, ибо тихо мчатся его жестокие ноги, топча все самое лучшее и волшебное; я почти слышу рычание лет, бегущих за ним как собаки, и им потребуется совсем немного, чтобы разорвать нас.

Все, что красиво, оно сокрушает, как большой человек топчет маргаритки, все лучшее и совершеннейшее. Как чудесны маленькие дети людей. Это – осень всего мира, и звезды плачут, созерцая ее.

Поэтому не будь больше другом Времени, которое не дает нам существовать, и не будь добр к нему, но сжалься над нами, и позволь прекрасным вещам жить ради наших слез». Таким образом молил я из сострадания в один ветреный день свиноподобного идола, перед которым никто не преклонял колен.

Сфинкс в Фивах

Жила некогда женщина в построенном из стали городе, которая имела все, что могла купить за деньги, она имела золото и дивиденды и поезда и здания, и она имела домашних животных, чтобы играть с ними, но у нее не было сфинкса.

Так что она потребовала принести ей живого сфинкса; и поэтому люди направились в зверинцы, и затем в леса и пустыни, и все же не могли отыскать сфинкса.

И она удовольствовалась бы небольшим львом, но один уже принадлежал женщине, которую она знала; так что они должны были искать сфинкса по всему миру.

И долго не находилось ни одного.

Но это были не те люди, которых легко остановить, и, наконец они нашли сфинкса в пустыне вечером, когда сфинкс наблюдал за разрушенным храмом, богов которого пожрал сотни лет назад, одержимый голодом. И они набросили на сфинкса, все еще хранившего зловещую неподвижность, цепи и взяли его с собой на запад и принесли сфинкса домой.

И так сфинкс прибыл в построенный из стали город.

И женщина была довольна, что заполучила сфинкса: но сфинкс в один прекрасный день посмотрел в ее глаза и мягко загадал женщине загадку.

И женщина не смогла ответить, и она умерла.

И сфинкс молчит снова и никто не знает, что он будет делать дальше.

Воздаяние

Дух уходит во сне куда дальше, чем при свете дня.

И покинув однажды ночью переполненный фабриками город, я прибыл на край Ада.

Это место было загрязнено пеплом, отбросами и зазубренными, полупогребенными предметами с бесформенными гранями, и там был огромный ангел с молотом, возводящий нечто из штукатурки и стали. Я удивился, что он делает в таком ужасном месте. Я заколебался, а затем спросил, что он строит. «Мы расширяем ад», сказал он, «чтобы поддерживать темп нового времени».

«Не будьте слишком строги с ними», сказал я, поскольку только что прибыл из компромиссного века и слабеющей страны. Ангел не ответил.

«Это будет не так, плохо как старый ад, не правда ли?» «Хуже», сказал ангел.

«Как Вы можете примирить со своей совестью, ваша милость», спросил я, «такое наказание?» (Так говорили в городе, откуда я прибыл, и я не мог избавиться от этой привычки).

«Они изобрели новые дешевые дрожжи», сказал ангел.

Я посмотрел на лозунг на стенах ада, который ангел строил; в пламени были написаны слова, и каждые пятнадцать секунд они меняли цвет, «Yeasto, могучие новые дрожжи, они укрепляют тело и мозг, и даже больше».

«Они должны смотреть на это вечно», ангел сказал.

«Но они совершили абсолютно законную сделку», сказал я, «закон разрешает подобное». Ангел продолжал вбивать на место огромные стальные балки.

«Вы очень мстительны. Вы никогда не отдыхаете от этой ужасной работы?»

«Я отдыхал однажды на Рождество», сказал ангел, «и увидел маленьких детей, умирающих от рака. Я буду продолжать теперь, пока огни еще горят».

«Очень трудно доказать», заметил я, «что дрожжи столь плохи, как Вы полагаете».

«В конце концов», сказал я, «они должны как-то жить». Но ангел ничего не ответил и продолжал строить свой ад.

Неприятность на Зеленой улице

Она вошла в магазин идолов на Молесхилл-стрит, где бормотал старик, и сказала: «Я хочу бога, которому можно поклоняться в дождливую погоду».

Старик напомнил ей о тяжелых карах, которые справедливо налагаются за идолопоклонство и, когда он перечислил все, она ответила теми же словами: «Дайте мне бога, которому можно поклоняться в дождливую погоду». И он скрылся в заднем помещении и разыскал и принес ей бога. Тот был вырезан из серого камня, выглядел добродушно и именовался, как можно было разобрать из бормотания старика, Богом Дождливой Веселости.

Может быть, долгое заключение в доме воздействует неблагоприятно на печень, или оно сходным образом касается души, но, определенно, в дождливый день ее настроение ухудшилось до того, что некие веселые существа вылезли наружу из Преисподней, и, пытаясь закурить сигарету не с того конца, она вспомнила о Молесхилл-стрит и бормочущем человеке.

Он поднес серого идола поближе и забормотал обещания, хотя и не оставил их на бумаге, и она тотчас же заплатила ему требуемую непомерную цену и забрала идола.

И в следующий дождливый день, который вскоре настал, она молилась серому каменному идолу, которого купила, Богу Дождливой Веселости (кто знает, с какими церемониями или с отсутствием оных?). И пала на нее на Лиственной Зеленой Улице, в нелепом доме на углу, та гибель, о которой теперь все говорят.

Туман

Туман сказал туману: «Давай поднимемся в Даунз». И туман пошел, плача.

И туман пошел на возвышенности и в ложбины.

И кущи деревьев вдали стояли в тумане, как призраки.

А я пошел к пророку, тому, который любил Даунз, и сказал ему: «Почему туман идет в Даунз, плача, когда направляется на возвышенности и в ложбины?» И пророк ответил: «Туман – сборище множества душ, которые никогда не видели Даунз и теперь мертвы.

Поэтому они пойдут в Даунз, плача, те, которые мертвы и никогда не видели этих холмов».

Делатель борозды

Он был в черном, а его друг был в коричневом, члены двух старых семейств.

«Есть ли какие-нибудь перемены в том, как Вы строите ваши дома?» сказал тот, что был в черном.

«Никаких перемен», произнес другой. «А Вы?»

«Мы ничего не меняем», ответил первый.

Невдалеке проехал человек на велосипеде.

«Он всегда меняется», сказал тот, что в черном, «в последнее время почти каждое столетие. Ему нелегко. Всегда перемены».

«Он меняет метод, которым строит свой дом, разве не так?» сказал коричневый.

«Так говорит мое семейство», сказал другой. «Они говорят, что он изменился в последнее время».

«Они говорят, что он пристрастился к городам?» спросил коричневый.

«Мой кузен, который живет на колокольне, говорит так», заметил черный. «Говорит, он почти все время проводит в городах».

«И там он худеет?» сказал коричневый.

«Да, он худеет».

«Это правда?»

«Каркай», откликнулся черный.

«Правда, что он не протянет много столетий?»

«Нет, нет,» сказал черный. «Делатель борозды не умрет. Мы не должны потерять делателя борозды. Он сделал немало глупостей, он слишком много играл с дымом и он болен. Его двигатели утомили его, и его города злы. Да, он очень болен. Но через несколько столетий он забудет свое безумие, и мы не потеряем делателя борозды. Время излечит его, он снова будет копать и мое семейство получит свою пищу из сырой земли позади него. Он не умрет».

«Но они говорят, не правда ли», сказал коричневый, «что его города вредны, и что он там становится больным и не может бегать больше, и что с ним происходит то же, что и с нами, когда мы растем слишком сильно, и трава становится горькой на вкус в дождливую погоду, и наш молодняк болеет и умирает».

«Кто говорит это?» отозвался черный.

«Голубь», ответил коричневый. «Он возвратился весь грязный. И Заяц однажды бывал на краю городов.

Он говорит то же самое. Человек слишком болен, чтобы преследовать его. Он думает, что Человек умрет, и его злой друг Собака с ним. Собака, она умрет. Эта противная Собака. Она умрет также, грязный товарищ!»

«Голубь и Заяц!» сказал черный. «Мы не потеряем делателя борозды».

«Кто сказал тебе, что он не умрет?» спросил его коричневый друг.

«Кто сказал мне! Мое семейство и его семейство поняли друг друга в незапамятные времена. Мы знаем, что безумия уничтожат друг друга и что каждый может выжить в эту пору, и я говорю, что делатель борозды не умрет».

«Он умрет».

«Каркай».

А Человек сказал в сердце своем: «Только еще одно изобретение. Я только хочу еще кое-что сделать с бензином, а затем я все это брошу и вернусь в леса».