Текст книги "Россия в постели"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Да ты посмотри! Это же красиво! Это же Бог сотворил! Смотри, как красиво он устроен, какая церковная головка, а у тебя здесь такие мягкие губки – специально, чтобы обнимать его и пропустить в себя. Запомни, тебе сейчас пятнадцать лет, ты еще девочка, и это – первый раз, все в первый раз, потому что такого ласкового, такого доброго друга, как мой Младший Брат, у тебя еще не было. Сейчас я войду, очень медленно, оч-чень медленно и ласково, ну, расслабь свои губки, расслабь, не бойся…

Она смеялась и плакала, и я входил в нее, даю вам слово, уже не так, как все ее предыдущие мужчины. Я медленно шевелил ее бедра на моих чреслах, мой Братец совершал в ее недрах тихие колебательные движения, добираясь в конце до стенки матки, но тут же и уходил обратно – так же не спеша, даже еще медленней, любая баба в этот момент обмирает от истомы, поверьте.

Через две недели таких упражнений у Аллы стала появляться смазка, и тут надо было резко изменить «курс лечения», чтобы вместе со смазкой она не привыкла кончать медленно, врастяжку, а чтобы добиться бурного, как вспышка, оргазма.

Как говорят по радио при утренней физзарядке, я перешел «к новым процедурам».

Распалить ее, зажечь ее чувственность было уже несложно, она стала, я бы сказал, с любовью заниматься этим делом, и при каждом моем новом появлении меня ждала ухоженная, чистая женщина с сияющими глазами Одри Хепберн, легкий ужин с вином и постель с чистыми, свежими простынями.

Я тоже приезжал с цветами, в свежей рубашке, гладко выбритый и отдохнувший после работы, – все в этом спектакле возрождения женщины было крайне важно, все до деталей.

После ужина я поднимал ее на руки и нес в постель, и мы не спеша раздевали друг друга. Я целовал ее шею, плечи, живот, грудь и затем – в сгиб локтей, и при этом одна моя рука ныряла к ее лобку и легко, нежно гладила там пушок. Теперь она зажигалась быстро – когда я пальцем касался ее Младшей Сестры, я уже чувствовал не сухие, а влажные, смазанные и приотворенные в ожидании губки.

И тогда я входил в нее и вскидывал ее на себя и, вытянувшись под ней на спине, уже не стесняясь, в такт наших движений терзал ее грудь, мял ее, выгибал ей шею и руководил ее телом – быстро вверх и медленно, очень медленно, ступеньками вниз, вошла и вышла, вошла и вышла, а теперь можно чуть ниже, и снова вверх, не спеша, не надо сразу до конца…

Она распалялась, я видел это. Ее вишневые глаза закрывались, губы приоткрывались, обнажая влажные белые зубы, ее волосы падали за плечи с откинутой назад головы. Но как только в ее движениях надо мной намечался какой-то механический, однообразный ритм, я менял его, я тут же поворачивал ее на себе боком или спиной, я приподнимался сам, мы ложились крестом или на бок – я постоянно добивался новизны в ее ощущениях, я приучал ее к творчеству в сексе, не к механическому втиранию друг в друга, а к творческому выдумыванию нюансов акта.

Еще через две недели был ее первый оргазм.

Боже, что с ней творилось!…

В минуту оргазма она застонала, замерев надо мной и выпрямившись спиной так, будто ее пронзает удар молнии в 100 тысяч ватт. Боясь дохнуть приоткрытым ртом, боясь шевельнуться (но я при этом осторожно шевелил Братом, чтобы колебать внутри ее эрогенную точку), она стонала, хрипло, прерывисто, а затем низкое, прерывистое «О, мама-а…» пошло через ее горло, а потом она опала на мне медленно – изломанным телом, и соленые слезы упали мне на лицо и плечи, и она стала целовать меня всего – истово, как верующая паломница. Она целовала мне лицо, шею, грудь, живот и – с особой истовостью – моего Младшего Брата – его пух и головку, его ствол и корень. Тут я позволил ей сделать мне минет.

О, этот минет благодарности!

Когда ублаженная женщина, только что пережив новизну оргазма, еще вся ваша, и все ее тело благодарит вас каждой клеткой, и ее рот полон любви к ее благодетелю! Вы можете делать что угодно, вы можете войти в горло так, что ей и дышать уже нечем – она будет терпеть, и потом – в зависимости от вашего желания – вы можете кончить в небо, под язык, в глубину рта или даже в самое горло, и она вытерпит, со слезами благодарности вытерпит и проглотит вашу сперму и еще оближет вас разгоряченными и солеными от слез губами.

С глубоким чувством собственного достоинства, с ощущением выполненной миссии мой Братец спокойно и гордо позволял Аллочке делать этот первый минет благодарности, и даже не шевелился при этом. Так цари принимают свою падающую ниц паству. И даже кончил он тогда царственно – не спеша источил из себя сперму, чтобы Алла не захлебнулась.

Через два месяца мы с ней расстались, она вышла замуж за какого-то шведского дипломата и укатила в Швецию, и теперь я по праздникам и на Новый год получаю оттуда лирические открытки самого дружеского содержания.

Глава VI
Втроем, вчетвером. впятером и так далее

Перейдем к разврату.

Как двое мужчин могут иметь одну бабу, это легко представить. Но как одним прибором трахать двоих сразу, этого я не мог себе представить даже тогда, когда две мои приятельницы, которых я трахал по очереди – день одну, день – другую, приехали ко мне вместе.

Одна из них – жгучая брюнетка двадцати шести лет, с большой грудью, назовем ее Наташей, вторая – двадцатилетняя блондинка, коротко стриженная, с маленькой грудью и пухлыми, будто рожденными для минета губами – Света.

Они были подружки и знали, что я сплю с ними по очереди. А теперь они приехали ко мне на пару, с тортом и какими-то фруктами, а коньяк был мой.

Мы пили чай и коньяк, болтали о том о сем, а потом я прилег на единственную в комнате кровать, которую они обе хорошо знали. Я прилег на кровать поверх покрывала и предоставил Свете и Наташе полную свободу действий. Мне было интересно, как они разберутся между собой – кто из них уедет, а кто останется со мной в эту ночь.

Но они и не думали делить меня или эту ночь.

Они обе улеглись рядом со мной, одна слева, у стенки, другая справа; улеглись, как и я, одетыми, и мы продолжали нашу беседу лежа. При этом я сначала обнимал их обеих, а потом в полусумраке вечерней комнаты обе мои руки нырнули им за пазухи, и должен вам сказать, – это особое удовольствие – держать груди двух женщин, а разговаривать о чем-то постороннем, словно я и не шарю пальцами по их оттопыренным соскам.

Но очень скоро они не выдержали притворства и стали по очереди целовать меня. Тоже недурная вещь – не успеешь расстаться с пухлыми Светкиными губами, как уже над тобой губы волоокой брюнетки Наташи.

Конечно, Младший Брат мой вздыбился, раздирая ширинку, тем паче, что Светка уже шарила рукой по моим брюкам в поисках пуговиц, а потом ее рука нырнула мне под трусы, и ее прохладная ладонь обняла ствол моего разгоряченного Братца. Спустя мгновенье там же оказалась и Наташкина рука, и теперь они нянчили его двумя ладонями.

Я лежал, как кот, – зажмурившийся от удовольствия.

Но это было только прелюдией.

Убедившись, что мой безотказный Брат готов к боевым действиям, они стали в четыре руки раздевать меня, и тут я почувствовал себя эдаким Цезарем, которого две наложницы готовят к наслаждениям.

Они раздели меня догола, и разделись сами, и снова легли рядом со мной, по обе стороны, укрыв и себя, и меня одним одеялом. Тут обе мои руки уже расстались с их грудями и нырнули к их Младшим Сестрам. А их четыре руки были в моем паху, но для четырех рук там не так уж много места, не могу сказать, что мой Брат таких уж невероятных размеров, что его можно держать четырьмя ладонями. Двумя – да, можно, но четырьмя – извините… Итак, двумя руками они держались за моего Братца, а свободными руками гладили мне прочие места и еще целовали меня по очереди.

Очень скоро мы так распалились, что я уже был готов трахнуть сразу двоих, и теперь мне казалось, что мой Брат вырос до таких размеров, что пройдет насквозь Светкино тело и еще Наташке достанется.

Но тут они нырнули головками под одеяло, сделали кульбит в постели, и теперь их ноги оказались у моих плеч, а головы – у моих бедер, и они принялись двумя языками вылизывать моего Младшего Брата.

Ну, такого минета я еще не имел!

Боже, что они делали! Они обнимали его губами с двух сторон, при этом их языки работали неустанно, шевелясь, как горячие водоросли, а потом они менялись – одна обсасывала головку, вторая – подлизывала языком снизу – ну, это была сказка!

Я же двумя руками распахнул их нижние губы, и уже не только указательными пальцами, но и тремя пальцами каждой руки втиснулся в горячие щели их Младших Сестер, и углублялся туда до упора, чувствуя, как трепещут от похоти их женские внутренности.

Светка, чудная минетчица, приняла в свой рот первый выброс моей спермы и тут же передала Брата в Наташкины губы, и та старательно важно досасывала остатки.

Я умер. Я лежал в постели, обмерев от первого акта, и руки стали ватными, и пальцы уже не шевелились.

Они встали, Светка пошла в ванну за полотенцем, Наташа налила мне коньяк.

Не пошевелившись, я милостиво разрешил им вытереть мне живот, и, трогательно поддерживая меня за голову, они дали мне отпить коньяк из рюмки.

А затем, так же бережно, как монарха, они повернули меня на бок, выбрали из-под меня одеяло и постельное белье, постелили на полу, чтобы у нас было больше площади для очередного раунда, и вдвоем, на руках понесли меня в ту постель.

Арена новой схватки была готова, но я еще лежал на ней, как поверженный и обессилевший гладиатор.

Светка повернула меня на живот, уселась мне на спину и стала делать мне массаж спины, а Наташка развела мне ноги в стороны и своим сухим, жестковатым от курева языком стала вылизывать мне задний проход.

Через пять минут я почувствовал, что мой опавший Братец уже упирается в пол и отталкивает от него мое тело. Наташка тоже заметила это, и они повернули меня на спину, и Наташка, развернувшись ко мне спиной, первая оседлала моего Братца. А Светка устроилась так, чтобы мои пальцы проникли в ее Младшую Сестру и в еще одно отверстие по соседству…

У меня оставалась одна свободная рука, и этой рукой я поочередно терзал четыре груди – Наташка и Светка сидели лицом друг к другу, и я одной ладонью старался захватить два соска – на большой, чуть отвисающей Наташкиной груди и на маленькой, упругой Светкиной. При этом особым кайфом было подтянуть Наташкину грудь к Светкиной и мять их вместе, сосок к соску.

На этот раз наша схватка продолжалась долго еще и потому, что, вынужденный работать пальцами правой руки и ладонью левой, я был отвлечен от эпицентра своего сексуального напряжения.

Наташа и Светка меня, что говорится, имели и в хвост и в гриву, но, право, это было отнюдь неплохо, гордость моя не страдала, поверьте.

И я уже давно заметил, что если не хочешь кончить, если хочешь удержать своего Младшего Брата, есть только один способ – отвлечься мыслями, думать о чем-то ином. Например, сочинять письма близким, обдумывать завтрашние дела и так далее. Лежишь себе на спине, баба, даже самая роскошная, елозит по тебе и скачет, а ты себе куришь, пьешь коньяк и думаешь о чем-то постороннем.

Один мой знакомый драматург говорил мне, что он в таком положении сочиняет лучшие сцены своих пьес. Я пьесы не сочиняю, но однажды, во время излечения от фригидности очередной своей «пациентки», пока она, сидя ко мне спиной, насаживала себя по моему методу короткими ступеньками на моего Младшего Брата, я в это время взял с тумбочки недочитанный роман и так увлекся им, что и не заметил, как она повернулась ко мне лицом и в изумлении остановила свою работу.

Тем не менее, от фригидности я ее излечил – право, себе же на голову, потому что потом, когда она научилась кончать, мне уже было не до чтения. При первых подступах оргазма она начинала кричать – но как! – в полный голос!

Благо, это была огромная министерская квартира в министерском доме на Советской площади («девушка» была дочкой одного из наших министров), и стены в этом доме были, видимо, фантастической толщины, иначе непонятно, как нас не слышали соседи и дежуривший в подъезде милиционер. Когда наступал оргазм, ее крик был уже не криком, а воплем – я все время боялся, что вот-вот в квартиру ворвется милиция спасать ее, и затыкал ей рот руками, но и сквозь мои пальцы она орала до тех пор, пока не кончала полностью и не падала на меня своим довольно-таки грузным телом.

Наутро, в лифте, когда опальный Аджубей или бывший министр морского флота Бакаев выводили на прогулку своих собак, мне казалось, что они глядят на меня подозрительно, будто слышали всю ночь эти вопли, да помалкивают из трусости перед папашей моей «пациентки»…

Но вернемся к разврату.

Оседланный двумя наездницами, я плелся медленной иноходью, переключая свое внимание с Наташки на Светку и обратно. Они тем временем экспериментировали то так, то эдак, но очень скоро я понял, что, сидя рядом, они мешают друг другу.

Мы встали. Мой Брат еще был в хорошей форме, я чувствовал, что меня еще хватит надолго. Я подвел их обеих к стене, поставил рядом на расстоянии шага от стены и велел наклониться к полу, упереться в пол руками. Теперь две розовые щели, обрамленные курчавым пухом и белыми округлостями ягодиц, смотрели на меня, и мой Братец входил в них строго по очереди – медленный заход в одну, выход, заход в другую…

Девочек это очень возбуждало, и Светка не выдержала первой, отскочила от стены, села позади меня на пол и, вывернув голову, стала подлизывать моего Братца, когда он выходил из Наташкиной щели.

Таким образом, прямо из горячей Наташкиной щели мой Брат оказывался во рту у Светки, она обводила его быстрым влажным языком, успевала заглотить, но я уже вынимал у нее изо рта и тут же вводил в Наташку.

Пожалуй, это было лучшее, что они тогда для меня придумали.

Наташка устала стоять, согнувшись в три погибели, они поменялись местами, но, скажу честно, это длилось недолго – от такого кайфа я скоро кончил.

Мы стали пить чай. То есть не так. Я снова лежал, как Цезарь, а они отпаивали меня чаем, и я выяснил у них по скольку раз они кончили за это время – Наташка три раза, а Светка два.

– Это непорядок, – сказал я. – Я не люблю неравенства. В следующий раз каждая должна честно сообщать, когда она кончает, и отвалить, чтобы я мог сосредоточиться на другой.

– Слушаюсь, – сказали мои наложницы, и, передохнув и побалагурив, Светка, юная и нетерпеливая, снова нырнула головой к моим чреслам, и ее пухлые губки и нежный извивающийся язык стали вибрировать и возбуждать моего Братца.

Стоит ли продолжать?…

Секс вчетвером отличается от секса втроем только количеством партнерш и несколькими дополнительными возможностями – скажем, так называемой «каруселью», когда девочки идут по кругу.

Есть еще «самолет», или застольная русская игра в «угадайку», когда восемь-десять голых мужчин сидят за столом, а девочки под столом делают им минет… но тут я намеренно прерываю себя. Потому что я в принципе против присутствия при моем половом акте другого мужского лица. Я считаю, что это уже просто-напросто свальный грех.

Можно иметь гарем, можно и в современном мире устроиться как какой-нибудь падишах и трахать кряду двоих, троих или даже четверых, но зачем же грешить?

Вы когда– нибудь видели двух петухов на одном насесте или двух быков в одном стаде?

Нет, я против свального греха, извините, тут мое целомудрие останавливает перо.

Глава VII
Секс и романтика

Княгине Варваре Павловне Гагариной.

Львица модная, младая

Честь паркета и ковра,

Что ты мчишься удалая,

И тебе придет пора.

На балах ты величаво

Жопой круглой и вертлявой

Своенравно не виляй,

И меня не раздражай.

Погоди, тебя заставлю

Я смириться подо мной,

Жаркий член свой позабавлю

Окровавленной…

Граф А. Толстой

Давайте поговорим о романтике в сексе.

О любовных приключениях, случайных встречах, изменах, любви с первого взгляда и прочих атрибутах так называемых «романс-новелл».

Правда, в России такого жанра литературы нет напрочь, но зато в жизни любовные приключения можно встретить на каждом шагу. В стране, где женщин на 10 миллионов больше, чем мужчин, в стране, где все виды свободной общественной активности населения были запрещены, где еще могла сохраниться у людей хоть какая-то независимость от системы, как не в сексе?

И вот на постелях многочисленных квартир происходили самые бесконтрольные, неожиданные, романтические, лирические, космические и трагические сексуальные приключения.

На поиски этих приключений люди тратят порой все свое свободное время. Особенно – молодые люди и незамужние женщины так называемого «бальзаковского возраста».

В каждом советском городе имелся свой «Бродвей».

То есть официально эта центральная улица города, городка или поселка называется проспектом Ленина, улицей Маркса или еще как-нибудь в духе советской системы. Но пожилые обыватели упорно называют эти улицы их старыми, дореволюционными названиями, а молодежь – только одним словом «Брод» – от слова «Бродвей», причем это сокращение «Брод» совпало с корнем русского слова «бродить», т.е. ходить без всякой цели, гулять.

«Пошли на Брод» или «Пошли на Бродвей!» – в русском языке это теперь такая же своя, русская фраза, как «пепси-кола» и означает – пошли гулять по центральной улице.

Разница между Нью-Йоркским Бродвеем и советскими «бродвеями» огромна. Не потому, что в Нью-Йорке куда больше рекламы, магазинов, порнокинотеатров и мюзиклов, а потому что на Нью-Йоркском Бродвее вы можете подцепить только дешевую шлюху, а на советские «бродвеи» молодежь каждый вечер стекается со всего города, чтобы познакомиться друг с другом.

Школьники старших классов, студенты техникумов и первокурсники вузов – вот кто шагает рядами и даже колоннами навстречу друг другу в этом ежевечернем «бродвейском» променаде. Дойдут до конца улицы и поворачивают обратно, и снова дефилируют, не спеша, лузгая семечки, по тротуару – парни высматривают девушек, с которыми хотят познакомиться, а девушки косят глазами на прохожих парней.

Это длится часами – с семи вечера до двенадцати, ежевечерне, но, конечно, особенно многолюдно по субботам и воскресеньям. Здесь принято заговаривать с незнакомыми девушками, флиртовать, шутить, назначать свидания, а все дальнейшее уже зависит от ее Величества Судьбы.

Когда я учился в Москве, во ВГИКе, на экономическом факультете, в нашем общежитии жил один студент из Армении. Я не знаю, когда он успевал учиться – я никогда не видел его в коридорах нашего института, в институтской столовой или в библиотеке. Но по вечерам я регулярно встречал его в нашем общежитии, и всегда – с новой девушкой, явно не московской, провинциальной внешности.

Однажды я оказался днем на московском «Бродвее» – улице Горького и зашел в кондитерскую, что напротив гостиницы «Минск». Эта кондитерская славится свежими булочками с изюмом и вкусным кофе, который вы можете выпить за столиком.

Я взял булочку и чашку кофе и оглянулся в поисках свободного столика или хотя бы свободного стула. И тут я увидел своего знакомого по вгиковскому общежитию. Он сидел за одним из столиков, одетый в черное кожаное пальто, белые кожаные перчатки, при галстуке и со шляпой на голове. На столе перед ним лежала французская газета «Ле Монд» и стояла недопитая чашечка кофе. Соседний стул был свободен, но на нем лежали пестрые иностранные журналы и пышный шерстяной шарф.

– Привет! – подошел я к нему и кивнул на стул. – Тут свободно?

Но мой знакомый вдруг нагнулся к своему кофе, прикрыл лицо газетой и прошептал мне сквозь зубы:

– Не говори со мной по-русски! Я тут – иностранец, француз. Сядь где-нибудь в другом месте…

Я изумленно отошел в сторону. Через минуту я увидел, как он пристально наблюдает за пышнотелой крашеной двадцатипятилетней блондинкой, стоящей в очереди за кофе. Стоило ей взять чашечку кофе и булочку, отойти от стойки и оглянуться в поисках свободного места, как он словно бы невзначай убрал с соседнего стула свой шарф и журналы, и блондинка с провинциальной наивностью тут же поспешила занять этот «чудом» освободившийся стул.

Нужно ли говорить, что вечером мой «француз» привел эту провинциальную блондинку в наше студенческое общежитие, в свою комнату на третьем этаже?

Позже я как-то разговорился с ним, и он сказал мне, что эта кондитерская на московском «Бродвее» – его постоянный пост. Здесь он каждый день кадрит новую грудастую провинциальную блондинку, выдавая себя за француза, который учится в Институте кинематографии. Сочетание слов «француз» и «кино» действует неотразимо, за четыре года «учебы» во ВГИКе мой знакомый перетрахал никак не меньше тысячи провинциальных пышнотелых блондинок – будучи армянином, он имел пристрастие именно к этому сорту женщин…

По вечерам московская улица Горького мало чем отличается от провинциальных бродвеев – я имею в виду уличные нравы. Здесь тоже слоняются без дела, флиртуют, назначают свидания возле памятника Пушкину или главтелеграфа.

Впрочем, здесь все-таки больше шансов попасть на «динамо» или на проститутку, чем в провинции.

Что такое «динамо»?

Обычно это две-три девушки, студентки техникума или молодые фабричные девчонки, гуляющие по «Бродвею» с определенной целью – подцепить пожилых командированных.

Они легко отшивают всех прочих молодых и явно безденежных уличных искателей лирических приключений, но при появлении нужных им «кадров» легко идут на сближение и столь же легко принимают приглашение поужинать в ресторане. А то и сами намекают, что надо бы сначала поужинать в ресторане, потанцевать, а уж потом…

«Потом» чаще всего не происходит, т.е. эти девицы, так называемые «динамо» или «динамистки», доужинав за счет своих ухажеров в хорошем ресторане, умело смываются от них в конце вечера, чаще всего – перед десертом.

В провинции «динамистки» могут действовать еще наглей – я не раз видел в провинциальных ресторанах, как такие «девушки» посреди ужина со своими новыми знакомыми вдруг приглашали к столу своего местного хахаля и заставляли приезжего искателя развлечений поить его шампанским и кормить шашлыками…

Но вернемся к романтике.

Я полагаю, что самым романтическим обстоятельством в русском сексе является не проблема «кого» и «как», а проблема «где». Это практически невероятно, чтобы молодой человек или молодая девушка имела здесь свою отдельную квартиру.

Молодой рабочий должен отработать на одном предприятии десять, а то и пятнадцать лет, чтобы получить государственную квартиру. А аренда квартиры на частном рынке простому советскому человеку не по карману, да и найти квартиру в аренду даже за большие деньги очень нелегко. Поэтому молодые люди продолжают жить с родителями в одной квартире даже после того, как у них самих появляются дети, – по два или даже три поколения в одной квартире или даже в одной комнате. Но если с помощью фанерных перегородок, мебели и прочих ухищрений молодоженам еще удается как-то отгородиться от родителей для своих законных супружеских утех, то как быть молодым и неженатым? Привести домой, к родителям парня или девушку и уложить его (ее) на диване в одной комнате с родителями – дело немыслимое. Получить комнату в гостинице без брони какой-нибудь высокой правительственной организации – так же невероятно. Кроме того, у вас в паспорте есть отметка, что вы живете, скажем, в городе Горьком. Значит, вы уже не имеете права снять номер в горьковской гостинице. Мотелей, «холидей ин» и прочих западных удобств, когда вы за 30-50 долларов получаете ключ от номера и никто не спрашивает ваших документов, – таких буржуазных вольностей здесь нет и в помине.

Спрашивается: где же молодежь занимается сексом? Где двое влюбленных могут провести ночь? И как вообще в таких условиях стать женщиной или мужчиной?

О том, какими романтическими становятся эти проблемы в стране, можно судить хотя бы по тому, что на эту тему сделано несколько прекрасных фильмов.

Один из них – «А если это любовь?» – рассказывал драматическую историю: поскольку двум влюбленным десятиклассникам негде было переспать друг с другом, они занимались любовью на грязной лестничной площадке.

Любопытно, как относился бы Ромео к Джульетте, если бы она отдалась ему не в своей роскошной спальне с окном в сад, а на грязной лестничной площадке?…

В результате Джульетта из фильма «А если это любовь?» брошена своим Ромео и рожает ребенка, который будет расти без отца…

Второй фильм на эту тему, «Двое в городе», с крупнейшими советскими кинозвездами Михаилом Ульяновым и Алисой Фрейндлих, целиком посвящен тому, как два взрослых человека, мужчина и женщина, встретившись и влюбившись друг в друга в Москве, ищут место для ночлега. Весь фильм ищут место, где они могли бы отдаться друг другу, да так и разъезжаются из Москвы, не пригубив из чаши любви…

А герои третьего фильма, «Осень», поступают мудрей: для того чтобы спокойно заниматься любовью, они, едва встретившись в Москве, тут же садятся в поезд и уезжают из Москвы в глухую, далекую деревню, где, выдавая себя за мужа и жену, снимают комнату в избе у какой-то старухи…

Короче говоря, вся наша действительность романтизирует секс ежедневно и повсеместно. И это – еще одно достижение коммунистического образа жизни. Потому что, согласитесь, нет никакого удовольствия в сексе, если к этому не примешана хоть какая-то доля романтики – влюбленности, опасности, авантюры, тайны или приключения. Без этого секс только соитие и не более того.

Но вот если вы хоть чуточку влюблены или объединены одной тайной или опасностью… О, тут удовольствие от секса становится на много порядков выше…

Примеры теснят мою память, не знаю какой выбрать для начала.

… Она приехала в Дом отдыха актеров прямо из Парижа, и директор этого дома, святая и чуткая душа, поселил ее в трехкомнатном коттедже, где одну комнату занимал я, а две другие пустовали.

В день ее приезда меня в доме отдыха не было, я уезжал куда-то по делам и таким образом разминулся с ее мужем, известным актером, который привез ее в дом отдыха на своей машине и уехал. А она осталась – худенькая стройная блондинка 28 лет, с большими зелеными глазами и холодным взглядом пуританки. Можете себе представить, как взыграло мое ретивое, когда вечером, вернувшись из Москвы в дом отдыха, я обнаружил в своем коттедже это узкобедрое зеленоглазое созданье, эдакую Николь Курсель-Марину, сотрудницу Института мировой литературы, только что закончившую годовую лингвистическую практику в Парижской академии художеств. Мало того, что она была красива, мало того, что мы вдруг с ней оказались одни в коттедже, она еще год провела в Париже. Я не сомневался, что кроме лингвистической практики, она прошла там за этот год хорошую практику французского секса, и тут же взял курс на осаду этих зеленых дразнящих глаз.

Когда мне кто-то очень нравится, я не спешу.

Это странно, я много раз думал об этой странности – вот я случайно, чуть ли не с тротуара подхватываю роскошную девочку, сажаю в свою машину и везу к себе домой, и это не блядь, не проститутка, это подчас вполне порядочная молодая женщина, но через пятнадцать-двадцать минут мы уже в постели. Но встреть я эту женщину в других условиях, на каком-нибудь вечере в театре, я принялся бы за ней волочиться, долго окружал бы ее хитрыми петлями, сам втянулся бы в эту игру и только потом, через несколько дней, атаковал напрямую. Результат был бы тот же, хотя…

Марина приехала в этот «рассадник разврата», в Дом отдыха актеров, с твердой уверенностью в стойкости бастионов своей крепости. Ее зеленые глаза смотрели на рой пожилых и молодых театральных ухарей свысока, холодно, отталкивающе. Подавая при знакомстве холодную узкую руку, она называла себя по имени-отчеству – Марина Андреевна, и целый день валялась в шезлонге, читая французскую классику в подлиннике.

Я тоже выказал холодность и безразличие при встрече. Я даже дал понять, что присутствие женщины в коттедже мешает мне, нарушает мой отдых – уже и не включи лишний раз телевизор, если она спит, не громыхни дверью, ну и так далее. Короче, в первый день я был с ней сух и отдален, только «доброе утро» утром и «спокойной ночи» вечером.

Но стоял май, с утра за окном начинают петь соловьи, а с реки тянет прохладной свежестью, голубиным ознобом. И оранжевое майское солнце бьет сквозь зеленую листву в окна, радугой вспыхивая в каждой капле росы… Весна была, весна, пора весенних гроз и весенних соблазнов.

Лежа по утрам в своей комнате, я невольно представлял, как в комнате напротив под легким одеялом, на натуральной льняной простыне лежит абсолютно голая худенькая зеленоглазая Марина, пьет чуть распахнутыми губами этот зябко знобящий воздух весны, и ее длинное, узкое, как стилет, тело просыпается, просыпается, просыпается, наливая весенним соком маленькую крепкую грудь.

Я ворочался в своей постели с торчащим от похоти Братом, всего два шага по коридору отделяли мою комнату от ее двери, и мы были только вдвоем в коттедже, но я держал себя в руках, ждал, и снова только:

– Доброе утро. Как спалось? Идете на завтрак?

За завтраком я болтал с соседом-старичком об очередной прогулке в лес, о замечательном воздухе недалекого от нас ельника. Марина молча сидела за нашим столом, церемонно ела творог с булочкой и уже собиралась встать, явно уязвленная отсутствием внимания к ее персоне, когда я как бы вскользь спросил:

– А вы не хотите пройтись по лесу?

Быстрый взгляд зеленых глаз, молчание, оценка, не кроется ли за моим предложением что-либо еще, но я уже продолжал разговор со старичком-соседом:

– Леонид Осипович, давайте мы вас вдвоем с Мариной вытянем на прогулку в лес. Вы не представляете, как там сейчас замечательно. Далеко не пойдем, а тут рядышком побродим… Марина, идите собирайтесь, нечего вам сидеть целыми днями над Монтескье.

И так вышло, что ей уже деваться некуда, вопрос о ее прогулке решен.

Три дня мы гуляли с ней по лесу.

Первый день в сопровождении Леонида Осиповича, второй и третий – вдвоем, но даже в густом ельнике, лениво и устало валяясь на весенней траве, я ни словом, ни взглядом не выдавал своей тяги к ней, мы просто были друзьями-рассказчиками – она рассказывала мне о Париже, будоража воображение тем, о чем и не упоминала, – о сексе в Париже, а я рассказывал всякие смешные были и небылицы из телевизионной практики.

И, казалось, мы так сдружились, что и в мыслях секса нет. А вокруг была весна, чириканье птиц, перезрелое томление лягушек на реке, утренняя роса на нежной листве, прозрачно-серебряный воздух по ночам и… весенние грозы. На третий день наших лесных прогулок грянула майская гроза со спелым крупным дождем. Мы прибежали из лесу, промокнув до нитки, согрелись крепким чаем, и она нырнула в свою комнату, а я слонялся по пустому коттеджу, ожидая сумерек.