Текст книги "Красный газ"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

У меня похолодело сердце – ведь действительно простая идея!

А я, идиотка, не привезла даже клочка воропаевской одежды, даже его носового платка! И сейчас мне не миновать шатуновского разноса. Вот уж как он смотрит на меня своими белесыми гэбэшными глазами!

– Но ты не дрейфь, Анна, – усмехнулся Зотов и полез за пазуху своего полушубка. – Зря я, что ли, летел сюда из Уренгоя? Я в Яку-Type посадочку сделал, все равно почти по дороге было. И вот… – С этими словами Зотов вытащил из-за пазухи полушубка целлофановый пакет, открыл его и осторожно вытряхнул на стол несвежее мятое мужское нижнее белье: трусы, кальсоны и майку. – Все воропаевское и нестираное! – гордо сказал старик Зотов. – Потом так разит, что даже я чую. Но перед тем как опять собак мучить, надо второй такой комплект привезти, из квартиры Хотько. Потому как убийца, может быть, после убийства Хотько хотьковские унты надел, черт его знает!

Я подошла к Зотову и чмокнула его в щеку. Возьмут собаки след по воропаевским трусам или нет, но от позора старик Зотов меня в ту минуту спас.

16

Зотовская идея оказалась бесплодной. Оруджев и сержант Теличкин промучились с собаками еще три часа, давая им нюхать то нижнее белье Воропаева, то нижнее белье Хотько (дом Хотько был здесь же, в «Лауреатнике»), но собаки не унюхали никаких следов.

– Не по воздуху же ушел Залоев! – бесился к утру Шатунов. – Он ходил туда ногами, а не летел, черт возьми!

– Есть только одно объяснение, – сказал старик Зотов, сидя у камина и пыхтя своей прокуренной трубкой. – Это был не Залоев. А перчатка Залоева оставлена нарочно…

– Конечно! Это были духи тундры? – усмехнулся язвительно Шатунов. – Духи тундры отрезали Розанову уши и яйца и бросили во дворе перчатку Залоева!

– А если это был Залоев, то его поведение нелогично, – сказал Зотов. – Розанов был один в коттедже и один в бане. Любой убийца предпочел бы совершить нападение в закрытом помещении, чтобы все было тихо и никто ничего не видел. Тогда мы узнали бы об убийстве только в семь утра, когда шофер приехал бы за Розановым. Но вместо того чтобы все делать по-тихому, вместо того чтобы утащить из коттеджа хорошую дубленку и всякое другое барахло, он убивает Розанова на открытом дворе, забирает какой-то старый тулуп, а на месте преступления демонстративно оставляет перчатку. Совсем как на вызовах на дуэль.

– Меня и бесит, что он нас дразнит, сука! – сказал Шатунов. – Я только не понимаю – зачем?

– Хочет показать, что убивают не духи тундры, а он – Залоев, – сказал Худя Вэнокан. – А это нам поможет панику остановить…

– Но зачем?! – повторил Шатунов. – Зачем он сам на себя наводит?

Худя пожал плечами:

– Для славы, однако. Бывают психи. Хинкли, например. В президента Америки стрелял. Для славы, однако. Залоев, может быть, тоже такой. Не хочет нашим ненецким духам славу свою отдать, однако…

– «Однако, однако»! – передразнил Шатунов. – Однако этот побег с твоей легкой руки случился! Грамотный ты больно! Хинкли!

– Я-то, однако, как раз предупреждал начальника лагеря, что такой побег теоретически возможен. За три недели предупреждал, однако! – обиженно сказал Вэнокан.

– Теоретически! – проворчал Шатунов, поскольку крыть тут было нечем: действительно, простой следователь милиции, ненец к тому же, предупредил руководство лагеря № РС-549, то есть кадровых офицеров КГБ, о возможности использования для побега линии высоковольтной передачи, а те и в ус не подули.

– Есть один нюанс, – сказала я. – Мы не знаем, почему он убивает только начальников. Пока это выглядит как цепь случайных совпадений…

– Короче! – нервно сказал Шатунов. – Есть идея или только болтовня?

– Есть идея, – сказала я. – Сбежали трое. Чтобы выбраться из Салехарда, им нужно было три комплекта одежды и три комплекта документов. Один из беглых – бывший художник и поддельщик икон. Вывести из паспортов фамилии Воропаева, Хотько и Розанова и вписать какие-нибудь другие – для него пара пустяков. Теперь у них есть как раз три комплекта одежды и три комплекта документов. Значит, торчать им в Салехарде больше ни к чему. Даже если этот Залоев – просто псих, как Хинкли, или кровожадный маньяк, как Ионесян, двое других должны попытаться улизнуть из Салехарда с помощью поддельных паспортов. И делать это они будут сейчас, сегодня.

– Дельная мысль, – сказал Шатунов. – Но аэропорт и железная дорога и так закрыты, а на зимниках[6]6
  Зимник – временная зимняя дорога в тундре и тайге.


[Закрыть] стоят патрули.

– Зимой из Салехарда можно выехать не только по зимникам, – заметил Ковров. – В тундре сейчас наст везде крепкий…

– Над городом висят вертолеты, – сказал полковник Синий. – Сегодня ночью из Салехарда еще ни одна мышь не выскочила. Но вообще Ковина права: им незачем сидеть в городе, где мы проверяем каждый дом. Им нужно мотать отсюда, и они попробуют это сделать сегодня. Только как? Ползком не уйдешь в тундру…

– Эх! – вздохнул Шатунов. – Мне бы пару тысяч солдат – я бы сразу превратил Салехард в мышеловку!.. Но что еще могут сделать эти типы? Угнать вездеход? Смешно! Мы их с воздуха пришлепнем, как кекликов!

– Или они вас, – сказал вдруг Зотов.

Мы повернулись к нему удивленно. Зотов, почмокав свою трубку, спросил:

– Кто-нибудь знает, было ли тут в коттедже Розанова оружие?

Шатунов прищурился, усваивая новую идею старика Зотова. А Зотов продолжал:

– Как выяснила в Яку-Type моя следовательница Анна Ковина, у Воропаева, когда он ходил на б…ки к своей ненке в соседнее стойбище, был при себе пистолет. Этот пистолет исчез вместе с его одеждой. Теперь вопрос: было ли при себе оружие у Хотько, когда его убили?

Конечно, ничего такого о пистолете Воропаева я не выясняла в Яку-Type, это был еще один мой промах, но старик Зотов прикрыл меня и тут. Вот уж действительно не зря он залетал в Яку-Тур! Любой из нас, следователей, знает, что негласным приказом еще в тридцатые годы Сталин разрешил всем руководителям тундровых и таежных экспедиций, а также всем партийным руководителям от секретарей райкомов и выше иметь личное оружие – пистолеты. И тем, и другим – для защиты от рабочих беспорядков. С тех пор никто этот приказ не отменил, но пистолеты выдают только в КГБ и – строго лимитированно. Таким образом, Воропаев, как начальник заполярной экспедиции, имел право на пистолет. Как же я, дура, не подумала об этом в Яку-Туре! Интересно, имел ли пистолет доктор Хотько? Если имел, то нелегально…

– Пистолет Хотько изъят мной у него на квартире и сдан в КГБ, – спокойно сказал Худя Вэнокан. – Это не исключает, однако, что у него мог быть второй. Оружие Хотько держал нелегально, даже жена о пистолете ничего не знала. Судя по ее рассказу, Хотько ушел на рыбалку со спиннингами и дрелью для бурения лунок во льду реки. Через три часа рыбаки нашли его голым на реке, он еще не начал рыбачить…

– У Розанова было и ружье, и пистолет, – сказал Шатунов. – Я сам с ним на диких оленей охотился в прошлом году…

– При обыске коттеджа никакого оружия не обнаружено – сказал Худя Вэнокан. – Ни ружья, ни пистолета, ни патронов, ни денег.

– Та-ак… – протянул Шатунов. – Вот тебе и духи! Значит, у преступников как минимум теперь два пистолета и ружье. Веселая история может быть при аресте! Что ж! На войне как на войне… Только где воевать? Скорей бы!

– Я думаю, теперь можно дать материалистическое объяснение тому мистическому факту, почему убиты только начальники, – заметил спокойно Зотов. – А то «духи», «духи», «месть тундры»! А преступникам просто нужно оружие и деньги. И то и другое есть у начальства. – И, довольный собой, Зотов снова достал из кармана баночку со своей вонючей мазью.

Но в этот момент эхо оглушительного взрыва докатилось до «Лауреатника». Мы в недоумении переглянулись. Шатунов протянул руку к телефону, но телефон, опередив его, зазвонил сам. Шатунов снял трубку. Чем дольше он слушал, тем темнее становилось его лицо. Затем швырнул трубку и рявкнул всем:

– Началось! По машинам, философы! Взрыв в тресте «Ямалгаздобыча»!

17

Мы мчались по пустым улицам темного Салехарда к центру, к дирекции треста «Ямалгаздобыча», расположенной на улице имени ненецкого национального героя Ваули Пиеттомина. В тряске вездеходов никто не разговаривал, только молча изумлялись наглости преступников: три диких убийства, а теперь еще взрыв в головном тресте по освоению газовых богатств Ямала! Первое, что приходило в голову: преступники взорвали трест, чтобы отвлечь КГБ, милицию и дежурные вертолеты к центру города, а сами тем временем выскочат из Салехарда. Видимо, эта мысль пришла в голову одновременно всем: Шатунов высунулся из своей «Волги», стал шапкой махать сопровождающему нас в воздухе вертолету и кричать:

– В тундру! В тундру, етти твою мать!

Похоже, пилот его понял – вертолет, накренясь, взял курс на окраину города…

К зданию «Ямалгаздобыча» мы прикатили почти одновременно со «скорой помощью» и пожарной командой. Картина случившегося была ясна с первого взгляда. Взрыв произошел не в здании треста, а у его подъезда. Здесь, на мостовой, ярко горели остатки взорванного сорокатонного самосвала «Ураган». Возле этого факела грелись и приплясывали ненецкие мальчишки, а водитель «Урагана» – пожилой тщедушный мужичонка – разгонял их своей шапкой-ушанкой.

Насмерть перепуганные сотрудники треста – те, которые решились выйти сегодня на работу, – робко выглядывали из выбитых окон четырехэтажного здания и даже пытались ловить выдуваемые ветром бумаги и чертежи.

Конечно, водителя «Урагана» тут же допросили. Но едва он начал рассказывать, что «ни ухом ни рылом» не виноват, что он по дороге на работу заскочил в трест на минутку узнать насчет талонов на мясо, потому что его жена уже месяц как родила двойню, а мясные талоны ему на двойню не дают, поскольку его двойняшки-де мясо не едят, а только грудь сосут… короче, пока он описывал, как вошел в управление треста, поднялся на второй этаж к бухгалтеру, «а тут ка-ак шарахнет, мне вот щеку стеклом порезало, может, это бензобак воспламенился, счастье еще, что я порожний был, а если бы с грузом?».

А Шатунов тем временем кричал в телефон начальнику аэропорта: «Поднять в воздух всю авиацию! Мне не нужно разрешение Московского управления авиации, я приказываю поднять самолеты! Или ты у меня сам сядешь в лагерь вместо этих беглых!»

В этот самый момент раздался второй взрыв. В десяти кварталах от нас, у входа в дирекцию другого треста – «Севертрубопроводмонтаж», взлетела в воздух персональная служебная «Волга» директора треста. Взрыв был потише первого, стекла в здании «Севертрубопроводмонтаж» вылетели только на первом этаже, но зато в багажнике «Волги» было шесть ящиков апельсинов, полученных директором треста в начальственном спецраспределителе, и ящик голландского, в алюминиевых баночках, пива «Хайнекен». Эти апельсины и банки с пивом разметало по заснеженной темной улице.

– Эти сволочи купили кого-то, чтобы устроить эти взрывы и под шумок выскочить из города, – запоздало сообразил полковник Синий, выходя из машины у здания «Севертрубопроводмонтаж». – Деньгами у убитых разжились…

– Да… – задумчиво произнес майор Шатунов, глядя на взорванную «Волгу». – Но это уже не игрушки с отрезанными членами. Это диверсия. И с политическим душком. – Он повернулся ко мне. – Беглый Толмачев – политический?

Я утвердительно кивнула.

18

После этих взрывов Салехард оцепенел. Люди затаив дыхание ждали очередной диверсии. Если бы в городе были бомбоубежища, все население, я думаю, перекочевало бы в них. Но в вечной мерзлоте не то что бомбоубежище, могилу выкопать невозможно. Поэтому люди сидели по домам, забаррикадировав окна и двери и гадая, где произойдет следующий взрыв или очередное убийство. Радио призывало население к спокойствию, но радио никто не слушал. Многие считали, что следующий взрыв будет либо на электростанции, либо на городской водокачке, а поэтому запасались водой и вытаскивали из кладовок старые примусы.

А мы, сидя в здании местного КГБ у телефонов и рации, ждали сообщений от пилотов вертолетов, в каком месте пойдут беглые на прорыв милицейских заслонов или что еще они выкинут в городе.

Но все было тихо. Через час не выдержали нервы (и желудки) у рабочих в мужских общежитиях. Там работяги и бичи с утра сидели голодные: боялись выйти в столовую. К десяти примерно утра они практически натощак выпили все свои запасы спиртного. Продуктов в комнатах мужских общежитий никогда нет, а какие-нибудь недопитые бутылки водки и спирта всегда найдутся. И, расхрабрившись, на спиртных парах, с охотничьими ружьями в руках, группами и в одиночку бичи и работяги стали стекаться к столовой-ресторану «Волна». (Днем это заведение работает с семи утра как рабочая столовая, а вечером, после семи, – как ресторан, т.е. цены на блюда повышают и продают водку.)

Но «Волна» была, конечно, закрыта: никто из поваров на работу не вышел. Рабочие – человек эдак 60 – сбили замок с двери столовой, ворвались в нее и перешли на полное самообслуживание, начав, конечно, с ресторанных запасов водки. А еще через час эта пьяная толпа, уже не боящаяся ни черта, ни тундровых духов, осадила небольшое одноэтажное здание местного КГБ. Они били стекла в зарешеченных окнах, пытались высадить входные двери и орали:

– Поезд давай! Шатунов, давай нам поезд, сука! Экспресс давай! До Москвы! Или мы тебе сами яйца поотрываем!

Кто-то шарахнул в окно шатуновского кабинета из охотничьего ружья…

Лежа на полу, мы ногами двигали к окнам тяжелые гэбэшные стальные сейфы, а Шатунов кричал в телефон начальнику городской пожарной охраны:

– Все пожарные машины – сюда! Бичей этих – из брандспойтов!

Через несколько минут сквозь рев толпы, мат, звон выбитых стекол и оружейные выстрелы мы услышали спасительный вой сирен пожарной команды и гул трех бронетранспортеров местного военного гарнизона. Еще через пару минут уже можно было выглянуть в разбитые окна: толпа разбегалась, уворачиваясь от воды, хлещущей мощными струями из пожарных брандспойтов. Тех, кто замешкался, вода сбивала с ног, и они уже не могли бежать: на 40-градусном морозе вода мгновенно намерзала на их одежде ледяным панцирем, мокрые унты и валенки примерзали к мостовой.

– То-то! – поднявшись на ноги и отряхивая с себя пыль и осколки стекла, процедил сквозь зубы Шатунов. – Это вам не Польша, суки! – И через окно приказал солдатам, которые принялись стаскивать к «черному ворону» обмороженных рабочих: – Отставить! Пусть лежат на морозе. Протрезвеют, б…ь! Тогда будут уважать Советскую власть!.. – Он тут же взял телефонную трубку, набрал номер начальника аэропорта: – Агапов! Что бы ни случилось в городе, даже если, я не знаю… если комитет партии взорвут, – держи всю авиацию в воздухе! Ты меня понял? Чтобы ни одна мышь из города не выскочила! Что? Горючка кончается? Меня не касается – бери «НЗ»!

Только через час, когда ушли радиограммы о случившемся в Тюмень и в Москву и пришел первый ответ от секретаря Тюменского обкома партии Богомятова (а мы тем временем подметали кабинеты КГБ и забивали разбитые окна какой-то фанерой и листовыми плакатами «КГБ – ЩИТ И МЕЧ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ»), Шатунов разрешил солдатам и санитарам «скорой помощи» поднять с мостовой замерзающих людей. Но их уже не имело смысла везти в КПЗ или тюрьму. И их, насмерть обмороженных, отвезли прямо в больницу.

19

ТЕЛЕГРАММА-МОЛНИЯ

Срочно,

по правительственному фототелеграфу

Москва, Кремль, ЦК КПСС

…Силы Салехардского КГБ, милиции и военного гарнизона не в состоянии пресечь беспорядки и предотвратить возможные антирусские выступления ненецкого народа. Для обеспечения безопасности проведения торжественного открытия газопровода «Сибирь–Западная Европа» командующий Сибирским военным округом генерал-полковник Попов по моему требованию обратился в Генеральный штаб Советской Армии с просьбой разрешить ему перебросить в г. Салехард авиадесантную дивизию имени Октябрьской революции.

Прошу оказать содействие в получении незамедлительного разрешения Генштаба на эту операцию.

Одновременно полагаю своевременным поставить вопрос о короткой отсрочке торжественной церемонии открытия в г. Уренгое газопровода «Сибирь–Западная Европа».

В. Богомятов, первый секретарь Тюменского областного комитета Коммунистической партии, кандидат в члены ЦК КПСС

Тюмень, 12 декабря 1983 г.,

12 часов 30 минут по местному времени

Часть вторая
Ловушка в Удмуртии

20

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС, СЕКРЕТАРЬ ЦК КПСС Константин Устинович ЧЕРНЕНКО

Срочно, секретно

Нарочными

Министру обороны СССР маршалу Устинову – одна копия

Председателю КГБ СССР генералу армии Чебрикову – одна копия

Препровождаю Вам копию письма первого секретаря Тюменского комитета партии тов. Богомятова. Поддерживаю его просьбу о срочной переброске войск в Ямало-Ненецкий округ. Беспорядки в Салехарде должны быть ликвидированы в 24 часа. Не может быть и речи об отсрочке открытия газопровода.

Прошу КГБ СССР принять решительные меры против утечки на Запад какой-либо информации о беспорядках на Севере.

Подробности – при встрече у тов. Андропова.

К. Черненко

12 декабря 1983 г.,

9.00 по московскому времени

21

Часы на Спасской башне Кремля показывали 9.35. Черный бронированный лимузин «Чайка» в сопровождения эскорта правительственной охраны мягко выкатил из ворот Спасской башни, пересек заснеженную Красную площадь. Шел мокрый тяжелый снег, в Москве была очередная оттепель накануне рождественских морозов. В такую погоду Константин Устинович Черненко всегда чувствовал себя отвратительно: при его эмфиземе легких и в сухую-то погоду дышать трудно, легкие хватают воздух только верхней своей половиной, а тут такая сырость… И до чего надоел этот утренний ритуал – вот уже третий месяц каждый день приезжать в кремлевскую больницу на совещания к умирающему Андропову. Человек, который 20 лет возглавлял КГБ и росчерком пера или просто мановением руки мог отправить на тот свет не одну сотню людей как внутри страны, так и за рубежом, – этот самый человек не хочет поверить в неотвратимую реальность своей близкой смерти. Парализованный, с серым, осунувшимся лицом, он лежит на третьем этаже кремлевской больницы, смотрит своими выцветшими уже глазами на Москву и каждое утро сразу после больничных процедур проводит в больнице то заседания Политбюро, то совещания с Госпланом или с Громыко, то беседы с министрами. Руководит, едри его мать! Даже ежегодную Сессию Верховного Совета СССР приказал собрать 28 декабря – в самый последний день года – в надежде, что авось поднимется на трибуну с докладом. Фиг ты уже поднимешься, хрена! Коммунисты не верят в Бога, но Бог-то есть! Ты спровоцировал Брежневу два инфаркта и отправил его в могилу, а через каких-нибудь полгода сам свалился на больничную койку!

Лимузин Черненко прокатил по осевой полосе улицы Горького и свернул на тихую, закрытую для общественного транспорта улицу Грановского, где находится кремлевская больница.

Возле больницы стоял длинный ряд правительственных лимузинов и черных «Волг».

«Конечно, все уже здесь, – подумал Черненко, хотя и сам приехал за двадцать минут до совещания. – Вот машина Устинова, вот лимузин Громыко, но ближе всех к подъезду больницы – лимузин этого выскочки и любимца Андропова Горячева. Приехал первым, сукин сын! А может, он здесь и по ночам дежурит?…»

Телохранитель открыл дверь, помог Черненко выйти из машины и под локоть проводил сквозь коридор охранников к больничной двери.

В теплом вестибюле было тоже полным-полно охраны, кто-то принял у Черненко его пальто с каракулевым воротником и меховую шапку. Черненко зябко передернул плечами, хотел вздохнуть наконец поглубже и тут же уловил в воздухе слабый запах табака.

Сволочи, опять кто-то из охраны курил тут до его приезда! Но поди теперь выясни кто…

Закашлявшись, Черненко оглядел почтительно вытянувшиеся морды охранников, укоризненно покачал головой и прошел, мелко ступая, в лифт.

На третьем этаже, в просторном, украшенном пальмами вестибюле с большим персидским ковром на полу, сидели все: и Устинов, и Громыко, и новый глава КГБ Чебриков, и новый министр МВД Федорчук, и Председатель Совета Министров Тихонов, и этот моложавый, не в пример остальным, Горячев. В ожидании совещания они не теряли время даром, возле каждого стоял врач или даже два врача – Устинову и Тихонову измеряли кровяное давление, Громыко делали массаж головы, Федорчук глотал какие-то таблетки, а престарелые, старше 80 лет, члены Политбюро Пономарев и Кузнецов просто спали. Рядом с этими тучными патриархами кремлевской власти (Кузнецов попал в Политбюро еще в 1952 году, при Сталине) 50-летний Михаил Горячев, который сидел тут же, выглядел просто юнцом.

Склонившись над толстым блокнотом, он что-то быстро писал в нем, подчеркивая написанное резкими линиями.

«Ленина из себя изображает, – вяло подумал Черненко, – а у самого-то родимое пятно на голове – сатаны отметина…» Затем оглядел весь кремлевский синклит, сокрушенно покачал головой:

– Ну и лазарет!.. Доброе утро…

Телохранитель помог ему опуститься в кресло, между Устиновым и Чебриковым. К Черненко тут же подскочили два врача. Один держал наготове аппарат для измерения давления крови, второй осторожно взял Черненко за запястье, чтобы сосчитать пульс.

– Отстаньте! – отнял руку Черненко.

– Нужно измерить пульс и давление, Константин Устинович… – мягко, как капризному ребенку, сказал врач.

– Тебе нужно, себе и мерь… – с одышкой сказал Черненко.

– Константин Устинович! – укоризненно сказал врач.

– Ну хорошо, на… – Черненко подал ему руку. – А Рейгану тоже так каждое утро меряют, едри его мать?! Мы с ним одногодки, но в этого голливудского мерина уже в упор стреляли, легкое пробили, а он, тля, хоть бы хны! На лошадях катается, сука…

– Вам курить нельзя, Константин Устинович. Категорически, – сказал врач. – А вы тайком покуриваете, я по дыханию слышу. При вашей эмфиземе…

Черненко не стал слушать эту осточертевшую докторскую канитель, повернулся к Устинову:

– Ты получил мою цидулю[7]7
  Цидуля – записка (укр.).


[Закрыть] насчет ненцев?

Устинов кивнул:

– Я уже дал команду Генштабу…

Черненко повернул голову к Чебрикову и одновременно заметил, что этот Горячев все продолжает строчить и строчить в своем блокноте.

– По нашей линии тоже все меры будут приняты, – поспешил сказать Чебриков. – Есть только одна мелочь, Константин Устинович. Я как раз хотел спросить ваше мнение…

– Ну…

– За час до вашего приказания не пускать в Сибирь иностранцев в Уренгой вылетел некто Зигфрид Шерц, американец. Вы его знаете…

– Кто такой? – спросил Устинов.

Чебриков поспешно объяснил маршалу Устинову:

– Посредник между нашим Внешторгом и западноевропейскими банками. Проще говоря, маклер. Пять лет назад помог нам получить западные займы на строительство газопровода. Не даром, конечно. Леонид Ильич дал ему два с половиной процента комиссионных от этой сделки…

Черненко знал Зигфрида Шерца. Этот Шерц, продувная бестия, выцыганил у Брежнева два с половиной процента еще тогда, когда о строительстве газопровода шли только разговоры. Кажется, Юрий, сын Брежнева, Шерца Леониду Ильичу и рекомендовал как лучшего маклера: он, мол, и русский прекрасно знает, даже родился в России в семье поволжских немцев и мальчиком выехал из СССР, и немец по крови, и американский бизнесмен – лучше не придумаешь для роли посредника между СССР и немецкими банками. Потом, когда западногерманские и французские банки согласились финансировать строительство газопровода, Брежнев сиял и потирал руки: аж 18 миллиардов дают, это ж огромные деньги! Пусть не сразу всю сумму – не важно! Мы за их счет построим газопровод в Европу, а чуть что, если начнут французы, голландцы или немцы рыпаться, мы им раз – и краник перекроем, без газа оставим, у них там вся промышленность встанет! Или будем цены на газ поднимать, шантажировать…

– Так! – вдруг громко, на весь вестибюль, сказал Горячев и поставил жирную точку в своем блокноте. – Вопрос о беспорядках в Салехарде имеет несколько аспектов. Первое: 17 декабря, когда будет подписан акт о готовности газопровода, европейские банки должны выплатить нам вторую половину кредита, то есть 9 миллиардов долларов. – И повернулся к Председателю Совмина Тихонову: – Так?

Тихонов кивнул.

– Недавно мы уже имели осложнения с получением этих кредитов, – продолжал, заглядывая в свой блокнот, Горячев. – В частности, из-за того, что по вине КГБ на Запад просочились слухи о применении труда политзаключенных на этой стройке. Товарищ Андропов никого тогда не наказал, вы хорошо знаете, что он покровительствует органам безопасности. Но если теперь на Западе узнают о салехардских беспорядках, то можете не сомневаться – западные газеты раздуют из этого черт-те что! Особенно если узнают, что туда брошены войска. Можно не сомневаться в реакции европейских банков – они прицепятся к любому поводу, чтобы не дать нам деньги. Но это не все! – наставительно поднял руку Горячев. – Второй аспект. Я помню, что у прежнего руководства были планы за французские и немецкие деньги построить этот газопровод в Европу и потом держать пол-Европы под энергетическим контролем. Но французы и немцы не идиоты. Они одновременно финансировали строительство газопроводов из Алжира и Норвегии, и теперь неизвестно, кто кого шантажирует. Если не дать им сибирский газ сегодня, они завтра перейдут на алжирский, а послезавтра на норвежский. И еще будут диктовать нам цены на газ. Так? – повернулся он снова к Тихонову.

Тихонов опять кивнул.

– И наконец, третий аспект. Вы хорошо знаете, что о досрочном открытии газопровода собирается сообщить Сессии Верховного Совета сам товарищ Андропов. Поэтому я полагаю: Генеральный штаб армии должен не только срочно отправить в Заполярье десантную дивизию, но и взять всю ситуацию в Салехарде под свой контроль…

Черненко смотрел на Громыко, Устинова, Тихонова и других членов старой кремлевской гвардии. Вроде бы ничего не прочтешь на их лицах, не то слушают, не то дремлют, но хорошо знал, что скрывается за их морщинистыми тяжелыми лицами. Страх. Пусти завтра этого Горячева на место умирающего Андропова, и он закидает всех своими деловыми выкладками, а то и вообще погонит из Политбюро на пенсию весь этот лазарет. И главное, как быстро он пробился в самые верха кремлевской власти. За считанные годы сделал ту карьеру, на которую у Черненко ушла вся жизнь! А все потому, что умно воспользовался нашими болезнями. Вроде бы сидел себе в южной провинции заурядным секретарем краевого комитета партии и никакими талантами не блистал. В колхозах и совхозах этого края наверняка тот же бардак, что и по всей стране, – урожай, когда он есть, гниет на полях, потому что колхозникам этот урожай до лампочки, им лишь бы на своих домашних огородах побольше помидоров вырастить для продажи на «черном рынке»… И Горячев никогда бы не пробился из партийных пешек в ферзи, если бы крупные партийные фигуры не страдали на старости лет всякими старческими недугами и не ездили бы лечиться на курорты, которые как раз и находятся в этом южном крае. И конечно, Горячев, на правах гостеприимного хозяина края, встречал здесь приезжающих на лечение и в отпуск партийных шефов. И не только заваливал их дачи и санатории самыми лучшими продуктами, самыми свежими фруктами и овощами, но и создал вокруг этих санаториев целую зону показательных колхозов и совхозов, которые снабжали эти санатории молоком, мясом, яблоками, виноградом, раками, рыбой…

Эти колхозы и совхозы получали куда больше удобрений, чем все остальные, лучшую технику, лучших агрономов – якобы для того, чтобы обеспечить питанием кремлевские дачи и санатории. Но второй хитрой целью этого Горячева было другое: чтобы, гуляя в окрестностях своих дач и санаториев или хотя бы проезжая к ним из аэропорта, Брежнев, Андропов, Романов, Гришин, Громыко, Устинов и все прочие видели, какой он замечательный руководитель. И клюнуло, получилось! Даже он сам, Черненко, голосовал на Политбюро за назначение Горячева министром сельского хозяйства, кто же знал тогда, что это Андропов и Громыко выводят свою пешку в ферзи… А теперь иностранные журналисты, как собаки-ищейки, вынюхивают по всей Москве, у кого больше шансов наследовать андроповскую власть: у Черненко, у Романова, у Гришина или у этого Горячева. Но вот вам! Пока в Политбюро большинство мест за стариками, никуда этому Горячеву с дьявольской отметиной на лысом черепе не пробиться. Не такие мы дураки, чтобы не понимать, что любой молодой генсек прогонит нас, стариков, на пенсию…

– …А помимо того, что армия должна взять ситуацию в Салехарде под свой контроль, – говорил тем временем Михаил Горячев членам Политбюро и правительства, ожидающим в холле больницы появления Андропова, – помимо этого, КГБ обязан обеспечить стопроцентную секретность всех событий в Ямало-Ненецком округе. И, решительно покончив с беспорядками, следует тут же открывать газопровод. Это открытие должно быть отмечено страной как всенародный праздник, как свидетельство победы всей нашей системы…

Черненко усмехнулся: ничего нового этот Горячев не сказал. Все, что нужно сделать, уже сделано, и распоряжения уже отданы. Только без этих речей и параграфов, а тихо, спокойно…

Горячев, видимо, ожидал обсуждения своих тезисов, но Черненко повернулся к Чебрикову и спросил негромко:

– Ну, так что этот Зигфрид Шерц?

– Он должен был лететь на открытие газопровода в Уренгой вместе с министром газовой промышленности Дыньковым, – сказал Чебриков. – Но вчера Дыньков заболел гриппом, и Шерц полетел один.

– Дыньков обращался к вам за помощью? – спросил Горячев у врачей.

– Нет, – ответил один из кремлевских докторов.

– Понятно! – усмехнулся Горячев. – У него такой же грипп, как у меня родовые схватки. Он просто боится уехать из Москвы, чтобы не потерять свое министерское кресло. Почему-то все считают, что товарища Андропова вот-вот не станет и состав правительства сразу изменится. Между тем врачи настроены куда более оптимистично. Не так ли?

– Безусловно! Безусловно! – поспешил сказать главврач кремлевской больницы. – У товарища Андропова гемоглобин в крови пришел в норму…

«Хитер ты, Горячев, ох хитер, – подумал Черненко. – Вот ведь как вставил намек, что никого разгонять не собирается, если сядет в андроповское кресло. Но подожди, мы тебя похитрее».

И, не слушая доклада главврача о здоровье Андропова, спросил у Чебрикова:

– А вообще там в Уренгое есть сейчас иностранцы?

– По счастью, нет, – ответил тот. – Были французы и немцы, монтировали компьютеры и электронику на компрессорной станции, но неделю назад все закончили и сейчас в Швейцарии на лыжах катаются… Только вот этот Зигфрид Шерц летит сейчас в Уренгой. Прикажете вернуть самолет в Москву или посадить его по дороге, где-нибудь на Урале? В Москве он мельтешить будет, я думаю, постарается на другой рейс сесть. А на Урале…