Текст книги "В Сырах"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Гладиатор

Там ещё был «Гладиатор».

Если ехать с Садового кольца и повернуть на Большую Сыромятническую, огибая когда-то известный в советском социуме магазин «Людмила» (сейчас в нём разместились несколько магазинов), то метров через двести по левой стороне появляется 1-й туннель. Дыра въезда и дыра выезда из Сыров. Именно туда сейчас устремляются автомобили буржуинов, приезжающих в выставочный комплекс «Винзавод». А в ночь открытых музеев туда же течёт река посетителей. Над туннелем по эстакаде, часто лязгая, идут поезда на юг и с юга России. Вот как раз перед 1-м туннелем располагался частокол «Гладиатора». Частокол, по мысли его создателей, имитировал, быть может, римский военный лагерь или гладиаторскую школу. Тут и там из него торчали заострённые брёвна, окрученные непонятного назначения канатами, на нём висели якобы римские щиты, топоры и копья, а сквозь просветы были видны деревянные домишки. Каждый домик вмещал несколько столов, там могла разместиться в каждом либо среднего размера компания, либо несколько индивидуальных посетителей. В зимнее время домики отапливались обогревателями. В вечернее время суток «Гладиатор» загадочно мерцал красными лампочками, издали притягивая к себе внимание. Когда я впервые увидел «Гладиатор», это был летний вечер, вдоль тротуара стояли довольно дорогие автомобили, широкие двери римского лагеря были гостеприимно открыты, я тотчас же нашёл «Гладиатору» литературный прототип. В романе Steppenwolf Германа Гессе герой романа Гарри Галлер пытается попасть в заведение с горящими плохо, исчезающими буквами: «Магический театр. Вход не для всех». Прежде всего, ему трудно даже прочесть исчезающие буквы. Наконец он дочитывает: «Только для сумасшедших!»

«Таинственное место!» – помню, подумал я, впервые столкнувшись с «Гладиатором». Мерцающие лампочки обыкновенно ассоциируются у меня с Новым годом, с ёлками, на которых, собственно, эти лампочки и мерцают. Обещая в Новый год новую судьбу, ту или иную, или неопределённую сказку. Поскольку я передвигался и передвигаюсь после тюрьмы лишь на автомобиле, то мне пришлось проезжать мимо «Гладиатора» по меньшей мере один раз в день, если я покидал Сыры. Почему один? Выезжал я обычно мимо завода «Манометр» на набережную Яузы, а вот въезжать домой с набережной было неудобно, въезжали мы всегда через 1-й туннель, мимо «Гладиатора».

Однажды у меня был в гостях бывший нацбол Андрей, сделавший в конце концов неплохую карьеру как юрист. Он ушёл от нас спокойно, просто отдалился, никогда после не выступил против нас, я его уважал. Явился он с коньяком. Выпив его коньяк, мы выпили моё вино и стали думать, что делать дальше. Бультерьерочки в тот вечер не было, она находилась в спальном районе у родителей. Сыры, надо сказать, чрезвычайно бедны продовольственными магазинами, есть лишь один продмаг, – убогий, советского образца, где до сих пор нужно «выбивать чек» в каждый отдел, а ассортимент там постнее советского. Закрывается магазин в восемь вечера. Была полночь.

– Пойдёмте в «Гладиатор», Эдуард! – предложил Андрей. – Вы там были?

Я сказал, что не был. Он сказал, что он тоже там не был и вообще плохо знает эту часть города.

– А выпить хочется, Эдуард! Вам не хочется?

Я сказал, что и мне хочется. А ещё хочется есть. Но я не имею права покидать квартиру без охранников.

– Эдуард, посмотрите на меня. Я здоровый парень. И вы здоровый ещё мужик. Кто нас тронет? Что они у вас круглые сутки сидят во дворе?

Я сказал, что сейчас не сидят круглые сутки, но есть правила безопасности.

– Ну как хотите… – Было видно, что он обиделся.

– Пойдёмте, – сказал я, – только я надену кепку.

Мы отправились, осторожно оценивая темноту Сыров перед нами.

– Мы закрыты, – сказал нам мрачный мужчина в чёрном костюме с белой рубашкой и в галстуке. Мы нашли его во внутреннем дворике «Гладиатора». Там, оказалось, есть внутренний дворик с фонтаном. Между тем, в нескольких домиках был свет, и оттуда шёл дым и был слышен говор и хохот. И даже женский визг. Но во внутреннем дворике было темно, и только этот, в костюме.

– Для них вы не закрыты, – заметил Андрей. – Для нас закрыты.

– Они пришли часов в шесть. Сейчас разойдутся. После одиннадцати мы уже не принимаем заказы.

Я обычно не пререкаюсь с персоналом заведений, предоставляя это удовольствие другим. Впрочем, своих охранников я удерживаю от пререканий. Андрей ещё попререкался, и мы ушли, пытаясь вслух понять нравы этого заведения.

– Может, у них тут наркопритон? – предположил он. – Что вообще за люди?

– Не знаю. Может, чеченцы. Может, азербайджанцы. Может, дагестанцы.

Он проводил меня в квартиру и уехал.

Ещё одна попытка попасть в таинственное заведение произошла при подобных же обстоятельствах, только компания была более многочисленная, нас было четверо. Степень опьянения, видимо, была большая, потому что воспоминания об этом случае у меня остались более глубокие, символические, с оттенком мистицизма. В воспоминаниях как во сне был тёмный внутренний двор, был человек в чёрном костюме, белой рубашке и галстуке, слова его «Мы закрыты!» в этот раз звучали гулко и как бы доносились с высоты неба, этаким роковым приговором звучали свыше и раскатывались на гласных: М-ы-з-а-к-к-р-р-ы-ты! – ыты! Ыты! На следующий день этот человек вспомнился мне как египетский бог Анубис с головой шакала, хозяин царства мёртвых. Как бы там ни было, мне во второй раз не удалось попасть в «Гладиатор», и как человек, склонный к метафизическому объяснению предметов и явлений, я начал подумывать, что мне не дают попасть туда некие высшие силы. Как Гарри Галлер, я, проезжая ежедневно мимо «Гладиатора», вглядывался бессильно в частокол, в ступени, ведущие ко входу, в таинственную глубь его. Несколько раз я увидел там самого Анубиса, он или бесстрастно стоял на ступенях один, либо высокомерно разговаривал с какими-то vis-a-vis.

Заклятие сумел преодолеть мой адвокат Сергей Беляк. Приехав ко мне однажды в Сыры, он предложил мне пойти поужинать.

– Тут у тебя есть интересное заведение, содержат азербайджанцы, «Гладиатор» называется. Ты ещё не был?

Я поведал ему о своих попытках проникнуть в заведение и предположил (в первый раз), что меня не хотят обслуживать только потому что это я.

– Глупости, Эдуард, – поморщился Сергей. – Они действительно рано закрываются, потому заказ блюд у них кончается в одиннадцать. Только и всего. Там собираются авторитеты диаспоры. Люди серьёзные. Чего им засиживаться как сявкам после полуночи.

Мы подъехали к «Гладиатору» на его «Лексусе».

– Добрый вечер, – сказал Сергей. Нас встретил Анубис. – Нас двое. Усадите нас, пожалуйста, но без шумных соседей!

Анубис с приветливой улыбкой отвёл нас в один из домиков, спросил: «Подходит?»

Мы заверили его, что подходит. Потому что в домике было уютно и не было других клиентов.

– Я вам пришлю русского официанта, Диму, – сказал Анубис и вышел.

Телевизор на стене демонстрировал азербайджанский канал из Баку. Мелкие, сладкие помидоры равно прибыли из их родины. Бараний шашлык, видимо, недавно ещё щипал траву на горных пастбищах родины. Кинза, свежая, я уверен, тоже росла там же, между камнями или где она растёт? Цены были низкие. Чисто.

Русский Дима говорил с чуть слышным акцентом их Родины. Я заказал двести водки и пива. Сергей Б. только пиво. Стали говорить о делах и о личной жизни. 23 октября Сергей сделал самую мою, как оказалось, финальную фотографию с бультерьерочкой. Вот о ней мы и стали говорить, о бультерьерочке.

Мистика «Гладиатора», однако, ничуть не рассасывалась. Всё там выглядело чрезвычайно странно. Обыкновенно такие заведения напоминают базар. Официанты в таких заведениях запанибрата с клиентами, клиенты громко разговаривают, есть пьяные… женщины пошло хохочут… В «Гладиаторе» было скудно с женщинами, предметы все как бы ушли в себя, разыгрывалась некая мистерия. Даже шашлычный жир не вонял, но строго пахло подгорелым мясом. Неужели только потому, что здесь собирались авторитетные люди диаспоры? Ну не каждый же день они приезжали? А когда не приезжали, как им удавалось держать весь этот ансамбль, весь персонал и домики, и частокол, и предметы в строгом соответствии с заданным регистром?

«Гладиатор» никогда не вышел за пределы этого заданного («кем»? либо «чем»?) регистра. Он никогда не нарушил первого впечатления: места загадочного, непостижимого, у него всегда оставалась тайна. Теперь уже навсегда, потому что он стоит закрытый и холодный, мерцание лампочек остановили, и к тому времени, когда эта книга попадёт к читателю, «Гладиатор», видимо, уничтожат. Он останется лишь в том измерении, что и таинственное место «только для сумасшедших», куда рвался Гарри Галлер, в середине книги он всё же находит его: «Чёрный орёл», где ждёт его Термина, его спасительница.

Меня не спасла в «Гладиаторе» моя Термина, я её там не нашёл, в те годы мне встретились elsewhere несколько девушек. Призраки их остались там, в квартире в Сырах, я полагаю, они мешают спать своими воплями квартирной хозяйке и её сыну. С книгой же Steppenwolf у меня связана целая цепь воспоминаний. Сейчас я о ней расскажу.

В 1977 году в апреле я впервые попал в brown-stone мультимиллионера Питера Спрэга в Нью-Йорк Сити, дом впоследствии стал героем моих двух крупных произведений, а именно «Дневника неудачника» и «Истории его слуги». Там дом самостоятельно фигурирует как «миллионерский домик». Я попал туда, в дом, посредством знакомства с девушкой Джулией Карпентер, работавшей тогда экономкой (house-keeper) у Peter Sprague. Детали моей жизни, связанной с домом, есть в книгах, которые я назвал. Суть не в этом. Ещё весной и летом 1977 года, в период моего… как бы по-старому назвать это состояние, определим его как «жениховство», в период жениховства с Джули, она познакомила меня где-то у входной двери с темноволосой женщиной, отрекомендовав её как актрису Карлу Романелли. Актриса торопилась куда-то, потому, стандартно улыбнувшись мне, она покинула дом. А Джули пояснила, что Романелли снялась в фильме, продюсером которого был Питер Спрэг.

– Ещё там снимались актриса Доминик Санда и германский актёр… – Джули задумалась, поскольку как и большинство американцев имела проблемы с идентификацией неамериканских celebrities, – очень известный… Макс…

– Макс фон Зюдов, – подсказала Джули вышедшая в это время в кухню, где мы сидели, секретарша Питера Карла Фельтман. – Я тебе дам книгу, Эдвард, у меня есть книга…

Через несколько дней я получил, да, первого своего Steppenwolf'а, издание «Пингвина» с парой фотографий на обложке и силуэтом Макса фон Зюдов. На обложке же было помечено: «Сейчас снят фильм со звёздами Макс фон Зюдов и Доминик Санда». На обороте было сказано: «Обложка показывает Макс фон Зюдов и Доминик Санда в Steppenwolf Германа Гессе, с Пьером Климента, Карлой Романелли, Гельмутом Фоернбахером и Роем Босьер. Фильм отснят Фредом Хайнес. Исполнительный продюсер Питер Спрэг».

Я тогда же попытался читать книгу, однако история стареющего буржуазного интеллектуала не вызвала у меня большого интереса. Прочитав первые страниц пятьдесят, я перелистал остальные, и, каюсь, намеренно пропустил «Трактат о степном волке», а далее уже просто перелистал страницы, прочитывая здесь и там куски. Видимо, время для интереса к стареющим буржуа для меня не настало. Эрмин (или Гермин, если угодно) в моей жизни той поры было предостаточно. Они просто гроздьями висели тогда на мне, злом, честолюбивом парне-эмигранте, часть этих девушек остались запечатлены на страницах «Дневника неудачника» и «Истории его слуги». Однако уже в первом моём Steppenwolf'е я отметил пульсирующую на стене надпись: «Магический театр. Вход не для всех», «Только для сумасшедших», чтобы через годы связать магический театр из Steppenwolf'а с «Гладиатором».

Следующий Steppenwolf был подброшен мне судьбою в 1985 году, в июле, когда я поселился в мансарде на rue de Turenne в Париже. Среди книг квартирной хозяйки Франсин Руссель я без труда нашел Steppenwolf по-французски. Этот экземпляр оказался мне много ближе, 1985-й был годом первого моего разрыва с Натальей Медведевой, и весь год я прожил в состоянии… ну не полного одиночества, однако проблемы Гарри Галлера оказались мне вдруг куда ближе, чем за девять лет до этого, в Нью-Йорке. По-новому прочитал я и первые десятки страниц, в особенности эпизод с араукарией в предисловии (предисловие написано от лица племянника хозяйки отеля/меблированных комнат): «Я живу в другом мире, абсолютно не в этом, и вероятнее всего, я не смог бы жить ни одного дня в моём собственном доме с араукариями. Однако я неаккуратный старый Steppenwolf, всё же сын матери, и моя мать также была женой буржуа, выращивала растения и заботилась держать её дом и домашнюю жизнь такими чистыми и прибранными, и аккуратными, как только она могла. Всё это вернулось обратно ко мне через единый вдох паркетной ваксы и араукарии, и потому я сижу здесь время от времени и смотрю на этот маленький сад порядка и радуюсь, что такие вещи ещё существуют!»

Правда, уже на следующей странице Гарри Steppenwolf цитирует поэта Новалиса: «Человек должен быть горд страданием. Все страдания есть напоминание о нашем высоком состоянии».

Своего третьего Steppenwolf а я обнаружил в квартире 66 в доме № 6 по Калошину переулку в Москве, когда переселился туда весной 1995 года. И этого Steppenwolf'а (это опять пингвиновское издание, прославляющее заодно фильм и Питера Спрэга) я уже не отпускал. Он лежит сейчас на моём столе, потому что, выйдя из-за решётки, я нашёл его опять. Он сохранялся у девочки-бультерьерочки. В лагере я помнил его и начал писать эссе Steppenwolf об араукарии. Но у меня украли тетрадь.

В 2003-м заново прочитанный умудрённым мною, Steppenwolf навёл меня на таинственный (да, да, все равно таинственный) «Гладиатор», на таинственный квартал Сыры. В довольно банальной Москве – и Сыры! И «Гладиатор». И фигура Анубиса в чёрном костюме в глубине входа сияет белым воротничком…

У большинства историй есть реальное объяснение. Квартиру 66 в доме 6 я унаследовал от американского художника Роберта Филлипини, уехавшего в Америку. Он оставил мне свои книги. Этим рационально объясняется появление третьего Steppenwolf'а в моей жизни. А иррациональное состоит в непонятном упорстве, с каким судьба подбрасывает мне эту книгу: 1977, 1985, 1995. Иные книги не появлялись в моей жизни так часто.

В Сырах я поселился в квартире, нисколько не напоминающей мне ни семейный буржуазный отель, где нашёл себе пристанище Гарри Галлер – Steppenwolf, ни квартиру моей матери, всегда чистенькую, но всё же мещанскую, а не буржуазную. Чувство общности возникало от более или менее общего возраста моего со Steppenwolf'ом и от его и моего одиночества, без сомнения. А меланхоличный, безлюдный пейзаж промзоны только физически подчеркнул моё всё усиливавшееся одиночество. Попытки выйти из физического одиночества воплотились в попытки найти волшебную дверь. В «Гладиаторе» мне почудилась волшебная, только моя дверь. То, что там круглый год мерцали лампочки, заманивало туда выпить и пообедать неизощрённые умы. А меня лампочки заманивали дверью в иной мир. То, что я так никогда и не смог убедиться в банальной, может быть, сущности «Гладиатора», – свидетельство того, что я очень сильно не хотел убеждаться. У меня так же было с тюрьмой. Некоторые мои сторонники, побывавшие в тюрьме позже меня, нашли тюрьму населённой жестокими, скушными и враждебными людьми. Я нашёл тюрьму мистической столицей Боли и Страданий, в которой я очищался и мудрым воспарил над Болью и Страданиями. Те мои сторонники, кто не увидел «моей» тюрьмы, не обладают мистическим видением, им недоступен экстаз, состояние, в которое впадают великие грешники и святые. Ну что ж, это кто как родится. «Я нашёл в тюрьме отвратительных существ, Эдуард Вениаминович, – таких, о каких вы писали, не обнаружил», – сказал мне укоризненно худой, бледный, освободившийся после двух с лишним лет в Бутырской тюрьме, парень. И я с сожалением вдруг понял, что он не такой, как я. Ему недоступно мистическое измерение. Его можно пожалеть, потому что те, кому недоступно мистическое измерение, живут в тюрьме погружённые в перебранки из-за чая или каши, ссорятся по поводу распределения телевизионного времени, яростно зачёркивают квадратики дней в календаре, с ненавистью затирая шариком ручки свои несчастные сутки. Их мир – передачки, тараканы, носки, чай, сигареты, они, я же говорю, их можно пожалеть…

Дверь в иной мир, тут Герман Гессе бесконечно прав, часто сторожит привратник-женщина. Гермина – джазовая богемная девушка – сумела расслабить и вернуть к жизни чувственными удовольствиями сходившего с ума старого интеллектуала. Мне доводилось возвращать к жизни несколько сходивших с ума от неуверенности юных дев. Однако чаще всего женщина является, да, да, привратницей в иные миры.

Недавно проезжая через Сыры случайно, я увидел, что расширенный (им отошло соседнее здание) «Гладиатор» снова открыли. Но это уже не таинственный ресторан.

Смерть Крыс

От неё пахло, хотите верьте, хотите нет, как от вещей, только что выстиранных в стиральной машине и недостаточно выполосканных. Откуда у крысы, которая должна бы разить подвалом, либо, на худой конец, её местом обитания, – клеткой, запах стирального порошка? В конце концов я нашёл приемлемый ответ, объясняющий её запах. Крыс любила мыло, и каждый раз, когда я, бывало, переставал следить за её поведением и перемещением по квартире, мыло вдруг исчезало неизвестно куда. Она пахла мылом, поскольку ела мыло, видимо, для неё мыло было деликатесом!

Хитрая, она не тащила его в клетку, это, может быть, сделали бы глупые крысы. Она прятала краденое добро в недрах квартиры: как правило, под пуританскую койку в моём кабинете, Я видел некое количество раз, как она выходила из-под койки. Однако ни в чём её не заподозрил, так как вид у неё был самый невинный. На её физиономии был обычный деловой оскал: животное прогуливается, имеет право, и отстаньте все.

Позднее я обнаружил всё же под койкой несколько кусков с деликатными бороздками от её зубов. Она не позволяла себе вульгарно объедаться мылом, она его деликатно дегустировала, так сомелье, дегустаторы вина, наполняют палату рта своим излюбленным продуктом, действуя вином на все рецепторы. Ах! Ах! – возможно, думала она, чувствуя, что жизнь прекрасна.

Благодаря покинувшей меня бультерьерочке я не только значительным образом пополнил свои знания в зоологии, но и приобрёл друга, точнее подругу, поскольку это была she-крыса. Подругу остроумную, с чувством юмора, любившую игры и развлечения. Про игры и развлечения можно и потом. Вначале о знаниях в зоологии.

Больше всего меня потрясли ногти моей Крыс. У нее, оказалось, были не какие-то там вульгарные костяные когти, как у кошек или медведей в зоопарке, но именно умилительные, миниатюрные ноготочки, как у детей или старушек! Бультерьерочка давным-давно, ещё когда мы познакомились, рассказывала мне о ноготках своих крыс (их у неё перебывало множество), тем не менее я испытал шок, увидев ноготки впервые. Если бы всем детям в школах показывали крыс с ноготками, думаю, дети вырастали бы куда менее жестокие.

Шерсть у Крыс была изначально белой, но постепенно пожелтела к старости. Старость увы, навалилась на мою подругу довольно быстро. Когда она попала ко мне, ей было уже два с лишним года, а живут крысы всего-ничего: три-четыре года, и только. Дальше я расскажу о мучительном процессе её старения, а сейчас общие положения.

Она была потомком лабораторных крыс, и потому белая, а глазки, как у всех альбиносов – у неё были розово-красные. В темноте и при вспышках фотоаппарата они горели дьявольским огнём. А по характеру Крыс была ангел с хвостом.

Хвост. Знаменитый хвост, якобы омерзительный, оказался таким же нормальным и полезным органом её тела, каким у нас являются ноги и руки. Однажды она, хитро озираясь на меня, показала мне фигуру высшего пилотажа. Порыскав по столу, она подкатила сырое куриное яйцо под мордочку и, взяв его передними лапами, перевернулась на спину. Поёрзала в таком положении по краю стола и вдруг упала вниз, на пол, хвостом вперёд. Хвост смягчил её полёт, яйцо не разбилось (!), и она, победоносно донеся его до своей клетки, положила яйцо у порога. Вот так! И гордо оглянулась на меня. Я ей зааплодировал… Когда мы с ней бегали в большой комнате, я – впереди, она – за мной, она держала хвост строго параллельно полу, над полом, так высоко как ей позволял её небольшой росточек. Она смешно следовала моим всем поворотам и повторяла их. В этом, я вспомнил, она была похожа на сокамерников моих в третьем корпусе Саратовского централа. На прогулке в его обширных двориках (да остаются они неизменно обширными для следующих поколений заключённых) я первые дни бегал трусцой один, следуя периметру дворика, вдоль стен. Впоследствии ко мне присоединялись мои молодые сокамерники, а иногда, о чудо, даже наш старший по хате Игорь. Оглядываясь, я видел пыхтевших зэков, их старые тапочки старательно повторяли стук моих старых тапочек.

Хвост для крысы – пружинистый крючок, как хобот у слона, она им вытворяла неимоверные вещи. А то, что он покрыт ороговевшей шкурой, к этому быстро привыкаешь, не вызывает же омерзения клешня краба.

Однажды, довольно-таки нетрезвый, когда мы с ней бесились в большой комнате и я догонял её, а она трусцой летела от меня, я не рассчитал и своей большой лапищей в ботинке наступил ей на её хвостик. Она подпрыгнула на полметра, ей-богу, издав такой душераздирающий звук, что испугался бы и сам чёрт. Она подпрыгнула стоя горизонтально! Как ей это удалось, попирая все законы физики! Приземлившись на пол, она стала дыбом на задних, злая-презлая, представляю, как ей было больно, ведь я в сравнении с нею был, как сейф, как слон. Пасть у неё была оскалена, глаза горели, она, видимо, собиралась кусануть меня что есть мочи, но вовремя вспомнила, что это я, её Вожак, её босс. Она опустилась, отбежала в угол, села ко мне спиной и стала зализывать свой болезный хвост. Целые сутки после этого она дулась на меня и отказывалась есть. Только к вечеру следующего дня мы помирились.

В начале моего повествования о моей жизни в Сырах я уже рассказал о некоторых повадках моей Крыс, здесь я лишь упорядочу сведения о ней, как того требует некролог, ведь я пишу ей некролог, моей зверушке, она скончалась 10 марта 2005 года, в марте – как оба моих родителя, через год после отца и за три года до смерти мамы моей.

Досталась она мне во взрослом возрасте полутора либо двух лет, а когда умерла, ей было года четыре. Первые признаки её старения я увидел внезапно, однажды вечером заметив, что ритуал влезания по моей штанине она выполняет не так резво, как прежде. Приглядевшись, я заметил, что при залезании по джинсовой ткани она более всего налегает на передние лапки, а задними только помогает. Впрочем, я не был уверен, что это так, но встревожившись, продолжил наблюдение. Оказалось да, мой зверь подволакивал правую заднюю лапу за собой. Я, ради такого серьёзного случая отправился в «Зоомагазин» в сопровождении охранников, это было на Старом Арбате. В «Зоомагазине» густо пахло зверьми. Мне, очень неожиданному клиенту, объяснили (длинноносая девушка в очках меня узнала), что у крыс к старости паралич задних ног является обычным заболеванием. Да, так вот! Девушка сочувственно чмокнула.

– Может быть, вы хотите купить новую крысу? У нас богатый выбор.

– Нет, спасибо, – отказался я. Моя крыса уже раздирает моё сердце, только новой мне и не хватает. – А нельзя ли её вылечить?

– Бесполезно. – Это уже была реплика взрослой, старой скорее, продавщицы. Она появилась из подсобного помещения. – Так у крыс выражается старение, это уже ведь не болезнь, но признак старческого ослабления организма. Вы заметили, что ваша крыса движется в десятки раз больше вас? У них уходит масса энергии на процесс жизнедеятельности, потому они и живут так недолго. Смотрите, как они активны.

У наших ног, в клетках бегали, метались, дрожали крысята. Не только белые, но и пятнистые, белобурые.

– Ну и что теперь, ждать пока она умрёт?

– К сожалению, другого выхода нет, – вздохнула продавщица животных. – Против смерти нет лекарств.

Мы вышли из магазина. Смеркалось. Сели в машину, оставленную в Калошином переулке. «Волга» заурчала и поехала.

– Ну что? – спросил водитель Стас.

– Ноги у нее отнялись от старости. Скоро умрёт.

Дома я выпустил Крыс из клетки. Она, как безногий инвалид, оперируя только короткими передними лапками, выбралась из клетки. Побежала, волоча за собой заднюю часть тела, коготки скрипели по линолеуму, к моим ботинкам. Стала взбираться по джинсам, но не удержалась, упала. Я поднял её, смущённую своей новой немощью. Ей-богу, у неё был извиняющийся вид, выражающий что-то вроде: «Прости, босс, я не пойму, что со мной, видимо, я больна или состарилась». Я поднял её и посадил на плечо. Она даже не заскрипела зубами, бедная моя, до того она была деморализована. Я попытался накормить её кусочком котлеты, дал ей сладкий сухарик, обычно я держал для неё неприкосновенный запас, но и сладкий сухарик не поднял её настроения. Она сидела на столе, у моего прибора, и даже не имела сил понарошку куснуть меня за руку, когда я потянулся к бокалу с вином. Обычно она всегда так поступала.

Далее я несколько месяцев наблюдал её неуклонную деградацию. В один из дней она перестала висеть на прутьях клетки, так как, видимо, даже передние лапки её ослабели. Правда, она умудрялась вытаскивать себя из клетки каждое утро, когда я открывал дверцу, но чего ей это стоило. Она неуклюже падала меж прутьев лесенки, ведущей на пол, падала боком, скатывалась кубарем, попадала лапами и хвостом меж прутьев, так что мне приходилось измышлять, как же её вынуть. Шерсть её стремительно желтела, безжизненные задние лапы сделались ощутимо синими под шерстью. Я несколько раз заплакал, наблюдая её мучительно везущей тело по полу кухни. Она уже не могла посещать другие комнаты, увы, жизнь её ограничивалась клеткой и кухней.

Там, за её клеткой была большая чугунная советская батарея, в целых десять секций, окрашенная в чёрный цвет. Я заметил, что если раньше она держалась подальше от батареи, спала в удалённом от неё углу, то сейчас она спит в ближнем к батарее углу, видимо, ей стало холодно. Я пододвинул клетку ближе к батарее и, вычистив клетку, насыпал ей помягче свежих сосновых стружек. И она там лежала, бедняжка.

Вечером я боялся вернуться домой и найти её мёртвой. Она не всегда находила в себе силы поприветствовать меня. В то время как когда она была здоровой, от каждого моего шороха она повисала на прутьях. Сейчас хорошо если она подымала голову, чтобы с виноватым выражением опустить её опять на подстилку из стружек.

Умерла она ночью. И я ничего не слышал. Рано утром я обнаружил её вытянутый, уже холодный трупик в углу клетки. Это было 10 марта 2005 года. В тот день мне некогда было её хоронить, у меня была деловая встреча. Я отыскал большую серебристого цвета коробку, положил в неё ваты, уложил туда мою подругу Крыс, под голову побольше ваты, как подушку, украсил её по бокам ёлочной старой гирляндой, разрезав её, закрыл коробку. Хотел было положить её в холодильник, но подумал, что это оскорбит её достоинство. На улице был сильнейший мороз, – 15, потому я открыл дряхлое широкое окно на кухне и положил коробку на внешний подоконник.

Там она пролежала двое суток. Потому что я и мои охранники – мы были заняты неотложными партийными делами. На третьи сутки утром я снарядил охранников хоронить крысу. По моей идее нужно было закопать её на том берегу Яузы, на пустыре. «Ну не можем же мы существо, с которым я прожил в дружбе чуть ли не два года, швырнуть в мусорный бак?!» – сказал я охранникам.

Я дал им с собой топор, лопату и даже зачем-то отвёртку. Сам я не отправился на захоронение, так как мы все опасались, что моё участие в копании могилы на пустыре может быть интерпретировано спецслужбами (наружным наблюдением) как попытка создать «схрон». Они ушли без меня.

Через некоторое время позвонили.

– Эдуард Вениаминович, – сказал Димка-белорус. – Земля такая ледяная, мы разожгли костёр, на месте могилки, но её всё равно, эту землю, ничем не пробьёшь. Мы тут нашли сухое большое дупло в дереве. Предлагаем захоронить её в дупле. Правда, в коробке она в дупло не входит. Просим разрешения вынуть её из коробки и похоронить её в дупле без коробки. Дупло хорошее такое, биологически чистое. Ей там будет хорошо.

Я дал согласие. Они её похоронили. И вернулись и сдали инвентарь: топор, лопату, отвёртку. И долго ещё удивлялись, что так промёрзла земля за Яузой.