Текст книги "Черепаший камень (СИ)"

Автор книги: Эдуард Тил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   Как понять, кто в классе главный? Взять вот Серого: у него брат боксёр, да и сам он, если надо, любого отделает. Разве что с Илюхой будут проблемы. Физкультурник Серого тоже хвалил: и мяч вести может, и пас дать, и по кумполу при случае. Хоть куда парень.

   А я знаю, чего Серый не мог.

   Не мог он, например, сорвать годовую контрольную. А Артёму для того надо было лишь сказать: ладно, учитесь тут, пацаны, а мы пока рванём на самоцветный... ну, за камешками. И подмигнуть так хитро, мол, понимаете же? Никто не поймёт, но все подумают: это про самоцветный карьер, что ли? а как они туда? а почему сейчас? а после уроков будет поздно?

   Дальше подключаемся мы с Костей. Нагоняем тумана, сыпем недомолвками – серпентин... заходка... да ты столько не утащишь!.. – и через минуту полкласса просится в нашу экспедицию. Так кто здесь лидер?

   Мне, в общем, всё равно. Просто наблюдение.

   А пока ведёшь желторотых к карьеру, тут и приврать не грех: да, изумруды попадались; нет, сторожа теперь шёлковые. Вот старый охранник – тот из ружья шмалял. Дробью. Гляди! И тычешь пальцем в отметины на тыльной стороне ладони. Которые, конечно, не от дроби, а ожог расплавленной резиной.

   Тому, кто в карьере не был ни разу, сойдут любые басни: он забудет их напрочь, как только под ногами кончится земля и разверзнется ступенчатая бездна. Каждая ступенька называется уступ. Между уступами зигзагом протянуты дощатые лестницы – очень пологие, чтобы самый тщедушный работник мог преодолеть их дважды в день.

   Именно по этим безопасным ступенькам мы и пускаем туристов. Сами ждём наверху, обещаем догнать. Пролёта через три снизу уже посмеиваются, мол, где вы там? Тогда кто-нибудь из нас плюёт небрежно в сторону, и мы начинаем: на каждом уступе, если знать места, можно найти спрятанный канат или трос, или резиновый шланг. Сбросишь – и в мгновение ока окажешься уровнем ниже. Забраться по шлангу – тоже недолго. А если случится убегать, шланги легко поднимаются, заставляя погоню делать крюк и наворачивать зигзаги по лестницам.

   Спасаться из карьера нам довелось лишь раз – от такой же компании, как наша. Когда вокруг ни души, с чужаками лучше не знаться.

   Враг превосходил числом, и мы ретировались. Нас преследовали уступа два, – но куда им, по лесенке-то! Жалко только, что пришлось отдать «базу» – место с хорошим обзором, где мы часто жгли костёр и разбирали трофеи.

   Мы думали, вернёмся осенью назад – а там всё испорчено. Но нет: удобство шлангоподъёмника те, другие, тоже оценили, и даже навязали узлов – чтобы легче цепляться. А у нашей «базы» натянули тарзанку.

   Тарзанкой называют много чего. Эту соорудили из проволоки, которая тянулась от телеграфного столба до башенки с лестницей и антенной – двумя уступами ниже. Проволоку продели сквозь обрезок трубы, и теперь, взявшись руками, можно было проехаться от края уступа вниз до самой башни.

   Катался ли кто на этой тарзанке, мы не знали. Наверное катался, раз привязал к трубе ещё и длинный кусок шпагата – затаскивать наверх. (Иначе как закинешь трубу обратно?) Костя однажды притянул её к «базе», подвязал у столба, но ехать побоялся.

   В точности сказать нельзя, но один уступ по ощущению был высотой этажа в четыре. Два уступа, значит, – восемь. Сами уступы далеко не отвесные, потому и не пугали высотой.

   Другое дело тарзанка. Навернулся – пиши пропало.

  * * *

   Этот наш класс, как и прошлогодний, совал в карманы разную дрянь: слюду, змеевик, серный колчедан, – словом, всё прозрачное, цветное и необычной формы. Вот что бывает, когда не слушаешь Марью Васильевну на истории родного края. Зря она, что ли, в школьный музей нас водит?

   Не то чтобы я или Артём или Костя много знали о камнях, но уж полевым шпатом сумки не набивали. И вообще, всё ценное не пылится на дорогах, а залегает под землёй. Потому-то сегодня мы задержались в карьере допоздна. Выпроводили остальных – грязных и довольных, – заверили, что ценного ничего внизу не осталось, и сели ждать: Тёма, я, Илья и Костя. И ещё толстый Егорка, которого, увы, не получилось вытолкать. Ему нравились белазы, что сновали вдалеке и казались игрушечными.

   А ждали мы вечерних взрывов.

   Днём причудливые установки сверлят в скалистой породе длинные, узкие шахты. Вечером туда закладывают динамит, после смены – подрывают. Следующим утром приезжают экскаваторы, грузят по машинам каменное крошево, и оно пропадает неизвестно куда. Между концом смены и концом светового дня имелся временной зазор. Его-то и должен использовать тот, кому хочется порыскать среди никем ещё не тронутых камней.

   В этот раз улов удался. Мы наполнили сумки малахитом и красной яшмой, нашли камень с подозрением на аметист. Но звездой вечера оказалась огромная, чудом уцелевшая друза бесцветных прозрачных кристаллов. Килограммов этак под шесть, похожа на панцирь алмазной черепахи из того мультика, где Алиса Селезнёва и птица Говорун.

   Плохо лишь то, что я и Артём «черепаший камень» увидели одновременно.

  * * *

   Солнце катилось к закату. Мы сидели в нашем излюбленном месте, – с отличным обзором, с костром, с кем-то сделанной тарзанкой. Илюха протирал трофеи, Костя торговался с Егором, а я понимал, что никогда ещё не ссорился с Тёмой – ни разу за пять лет. Ни разу до этого дня.

   Я молчал и думал: почему я уступил кристалл? Зачем дал себя уговорить?

   Артём, конечно, в нашей компании был главным и делал самое важное: придумывал, чем заняться. Я – напротив – укрощал полёт его мыслей, когда они, мысли, заходили слишком далеко. Молчаливый Илья стоил в драке двоих и был необходим нам для силовой поддержки, а ещё выступал арбитром, когда я и Тёма совсем не могли договориться. Тогда голос Илюхи становился решающим. «Нет, это без меня», – и мы допоздна рубились в монополию. «А я б пошёл!» – и мы пёрлись в грозу на отвал за грибами.

   Остальные же, вроде Кости и Егора, были, скорее, восторженной массовкой. Роль не почётная, но без них любое мероприятие теряло долю смысла – как филармония без девушки, как санаторий без детей.

   Но неужто мне стоило отдавать такую красоту?!..

   Артём стоял на бетонном блоке, опирался спиной на столб, пробовал руками железную трубу тарзанки. Он тоже молчал, мечтательно смотрел вдаль, и была в его профиле при этом такая решимость, которой я частенько завидовал.

   С тем же уверенным видом, правда, он нёс порой полнейшую околесицу. Например, что «СПИД» – от английского «скорость». Что уран добывают на Уране. И предлагал тоже всякую чушь. Моим делом было говорить: здесь ты не прав, а так вовсе убьёшься. И лучше, когда с примерами: прыгнул как-то знакомый в сугроб – и напоролся на арматурину. То бишь, кто знает, что там под снегом? Или – нельзя дышать каменной пылью: от того случаются болезни. Знал я одну тётку...

   Вот сейчас он стоит, готовый сделать толчок и заскользить по проволочной дороге. Это – опрометчиво. Возможно, он сам это понимает. Возможно, даже ждёт, чтоб его остановили. Признали смелость. Крикнули, скажем:

   «Да хорош, Тёма!»

   А если б я не злился на него и на свою мягкотелость, поступил бы хитрей.

   Например, сказал:

   «О! Стотонник!»

   Артём тогда сел бы рядом и словно между делом начал объяснять, что нет в природе белазов-стотонников, а есть на девяносто тонн и на двести с гаком. Но те, которые на двести, они теперь в другом карьере, щебёночном, – у шагающих экскаваторов на подхвате. Но, конечно, – Тёма поморщился бы, сплюнул сквозь щель в зубах: – ни хера они не шагают, чисто для красоты название. Я бывал у брата на щебёночном...

   Вот как могло быть.

   Но я был зол и молчал, и случилось то, что случилось: он оттолкнулся.

   – Ого!.. – произнёс Егорка, когда Артём помчался по проволоке над высотой.

   Я боялся, что проволока не выдержит. Но произошло другое: она оказалась плохо натянутой. Может, расхлябалась за лето. Может, такая и была.

   Так или иначе, нам стало ясно, что до конца Артём не доедет. И верно: проделав полпути, он оказался в «яме»: и спереди, и сзади проволока уходила вверх.

  * * *

   Хотелось бы мне сказать, что мы сразу и наперегонки бросились выручать друга, но вышло чуточку иначе.

   Всё, что мы ощутили в первое мгновение – это шок. Было страшно, когда Артём ехал – аж потели ладони. Когда же он остановился, пару раз дёрнулся и беспомощно повис – мы разом перешли ту границу, за которой страх превращается в животный ужас. Хотелось одного – бежать без оглядки. Закрыть глаза, заткнуть уши – только чтоб не видеть, как разожмутся руки, только чтоб не слышать мокрый хруст о камень.

   Во второе мгновение я успел подумать о том, как мы будем жить дальше. То есть, мы четверо, – без нашего «лидера». Успел прикинуть даже, что я скажу, когда вернусь. И как оно потом будет – на похоронах. Заставят ли нас прийти? Надо ли будет при этом виновато смотреть в пол? А избегать глазами артёминой матери? А брата-экскаваторщика?

   Только после всего этого мне удалось кое-как вырваться из объятий паники.

   Артём худой и цепкий – это плюс, – но и он не сможет висеть больше пары минут, максимум – три. Дальше начинался уровень атлетов.

   Так можно ли за две минуты что-то сделать?..

   – Тащи, пацаны! – заорал Костя. Он ухватил тонкую верёвку. Другой конец её был привязан к трубе. Держась за неё, над пропастью болтался Тёма.

   Хороша ли идея – думать было некогда, и мы потащили. Мы тянули тонкий синтетический шпагат. Очень скользкий: приходилось оборачивать руку, и каждый новый перехват отнимал время. Егорка вскоре придумал вертеться, обматываясь нитью, – выходило быстрее, чем до того тянули четверо. Мы с Илюхой крутили толстяка – то есть, держали, чтоб не упал, – а Костя правил нитку.

   Егора мутило, и сильно. Он пробовал жмуриться – бестолку.

   – Вверх смотри, дурак!

   Его мучение кончилось внезапно: натяжение верёвки пропало.

   Не сговариваясь, мы замерли на секунду. Тишина была «добрым» знаком: всего лишь порвалась нить. Плохим же знаком было то, что Артём молчал. Значит, держится из последних сил. При мысли об этом снова накатило то странное безразличие, где мне представлялась могила, цветы, свежая земля.

   И вдруг я понял, что знаю один верный способ. Настолько верный, что он – уж точно – либо поможет, либо убьёт. А раз вариантов больше никаких...

   – Сюда!!!

   Мы вздрогнули и обернулись. Ещё бы: до этого дня никто не знал, как звучит илюхин крик. Телепатия или нет, но мы все, кажется, подумали об одном и том же.

   Я подбежал к телеграфному столбу, подпрыгнул, обхватил проволоку руками и ногами, повис на ней. Почувствовал, как она дрожит. Если порвётся, всему конец, но иначе... иначе никак! Ладони и икры позади колен вспыхнули острой болью.

   Мы с Илюхой висели так уже секунду, когда присоединился Костя. Тонкая стальная проволока стонала над нами, гудела, вытягивалась струной... и всё же не рвалась.

   Костя вопил, морщась от боли:

   – Ну что там? Поехал?!

   – Ага! – крикнул Егор.

   Он сам, бледный, едва стоял на ногах.

   – Ну, добрался?!

   Егор кричал и куда-то указывал пальцем, а мы ни черта не видели, кроме ненавистной проволоки и закатного неба над ней, и ни о чём не думали, кроме того, что как же больно! как она режет!..

  * * *

   Запасливый Егор достал из ранца хлеб и термос. Илья – жёлтые яблоки. Мы посильней развели костёр, пожарили, поели. Но молчали: говорил и был весел один лишь Артём. Можно понять – счастливое спасение.

   А ещё, – мне думалось, – у него перед глазами не было той жуткой картинки висящего над пропастью себя. Может, в этом всё и дело.

   Не стану утверждать, что описанный случай сильно изменил кого-нибудь из нас или, тем более, пошёл на пользу. Как бы там ни было, ту проволоку мы оборвали. Черепаший камень, кстати, отправился в школьный музей. Артём требовал табличку «добыт с риском для жизни», но в среду, на истории родного края, мы увидели другое: «Горный хрусталь. Химическая формула: SiO₂».