355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Веркин » Час охоты » Текст книги (страница 1)
Час охоты
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 21:02

Текст книги "Час охоты"


Автор книги: Эдуард Веркин


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Эдуард Веркин
Час охоты

Глава 1
Выход

– Пошел! – приказал я тогда Айку.

Я еще договаривал это короткое слово, оно еще прыгало у меня на языке, а Айк уже несся вперед. Он двигался так резко, что ноги его сливались в пятно, и издали Айк походил на ожившую кляксу. На злую черную пулю, выпущенную из бесшумного духового ружья.

Я попытался его догнать.

Когда я прошел сорок шагов, он опережал меня уже на три корпуса, Айк, несмотря на внушительные размеры, совсем не был увальнем. Он был сильным и быстрым, гораздо сильнее и быстрее меня. Именно поэтому я и послал его первым.

Мы летели между яблонями, быстро, как только могли. Я даже не успевал дышать, вдыхал через раз. Взрыв-вдох, взрыв-выдох. Думать я тоже не успевал, да поздно уже было думать.

Через пятнадцать секунд выскочили на лужайку. Время замедлилось.

Ли приветливо воскликнула:

– Бакс! Айк! Сюда!

Мы не снизили скорость.

И она все поняла. Сразу, они ведь очень понятливые. Она выдвинулась вперед и присела. Ли испугалась и успела крикнуть:

– Бакс! Айк! Нельзя!

Айк шел первым. Мой расчет оказался точен. Айк обогнал меня на полторы секунды и прыгнул первым. Роза инстинктивно выставила вперед руку. Айк повис на ней и потащил гадину вправо.

Затем прыгнул я, и меня было уже не остановить. Быстрым движением глаз я увидел, как в обмороке оседает на траву Ли.

Потом я врезался в камень.

Глава 2
В клетке

Скоро меня убьют. Скорее всего в конце этой недели. Если повезет, то на следующей. Убьют. Убьют, тут уж ничего не поделать. По-другому они поступить не могут, так уж у них принято. До последней минуты будут играть в гуманизм, тешить свое милосердие, делать вид, что решают.

А потом, конечно, прикончат.

Будут следить, чтобы я хорошо питался и спал положенное количество часов. Чтобы я получал все необходимые витамины, будут, как положено, капать их на корочку хлеба и издали, с опаской, забрасывать в мою клетку. Это чтобы у меня не случилось рахита. Гулять, правда, выпускать не осмелятся, я ведь опасен. Я чертовски опасен, даже несмотря на перелом лопатки. Кстати, они и его залечили. Вставили в кость стальной штырь для крепости. Так что я теперь здоров. Почти здоров – некоторая скованность в движениях все равно наблюдается, и я слегка хромаю. Это от пойнтеров.

Они меня вылечили. Зачем это им надо, не понимаю? Зачем меня лечить? Чтобы отправить на тот свет здоровеньким? Это даже обидно. Кругом полно больных и голодных, а лечат меня. Смертника. Вот так.

Гуманизм, милосердие – прекрасные штуки. На прошлой неделе приходил психолог с учениками. Светили мне фонариком в зрачки, издали, конечно, тесты какие-то проделывали. Заставляли веревочку в кольцо протаскивать, будто я обезьяна какая безмозглая. Так меня затрепали, что я не выдержал и рыкнул на них. Как следует. В бэддог стиле.

Пробрало.

Разом все отскочили от клетки, побледнели и сразу же давай чиркать в свои блокнотики: «немотивированная агрессия», «психопатические реакции», «крайняя степень опасности», «социопатия»… Правду, короче, писали. Фотографировали тоже, много и с удовольствием. А перед уходом психолог сказал этим своим ученикам, что, мол, несмотря ни на что, несмотря на все, что я натворил, со мной надобно поступить гуманно. Ибо тварь я бессловесная, живая машина, не ведал, что творил, одним словом, старая песня, инстинкты, рефлексы и никакой тебе души.

Ученики согласно закивали головами, умные такие, многие в очках. Тогда я решил немного развлечься – скучно ведь в клетке, – втянул посильнее воздух, как бы определяя, кто из них пахнет лучше, вкуснее и аппетитнее, задержал дыхание – чтобы глаза покраснели.

И облизнулся.

И психолог и его команда рванули так, что создали в двери небольшой затор. А один даже блокнот свой бесценный потерял. Удрали, оставив после себя в воздухе запах больницы. Спирт, лекарства, резиновая обувь. Хоть какое-то разнообразие. А то тут обычно все смертью пахнет.

Или еще вот приходили. Тоже на прошлой неделе. Две дамочки с фотоаппаратами. Не знаю уж, кто их пустил, обычно ко мне никого не пускают. Нельзя меня беспокоить, а то в ярость впаду. Дамочки угостили меня домашними сырными шариками и печеньем, а потом давай проливать надо мной слезы и причитать. Я не виноват, что я такое несчастное существо, жертва этого жестокого мира, неправильного устройства общества. Утешать меня давай, говорили, что уже начат сбор подписей за мое помилование, что меня непременно спасут и отправят на особый остров, где я буду жить счастливо и уже точно никого не прикончу. И фотографировали меня с разных сторон. И так и сяк.

Этих я не стал пугать, таких даже пугать бесполезно. Зоозащитники, хуже них только вегетарианцы, впрочем, первые часто еще и вторые. Взять бы их, и в палеолит на недельку…

Наверное, не подействовало бы, они неисправимы. Интересно, думал я, каким же надо быть полным придурком, чтобы подписаться под прошением о моем помиловании? Я бы сам себя никогда не помиловал.

Если бы, конечно, не знал всей правды. Но правду знаю только я. И еще… И всё.

Сбор подписей. Нет, идиоты. Этот мир катится в пропасть, и толкают его туда идиоты и гуманисты.

Я надеюсь, это будет газ. Мне хочется, чтобы это был газ. Я слышал по телевизору, что газ – это приятно и безболезненно. Раз, и все – сон в мятных объятиях тишины, покой. Раз – и ты уже на зеленом лугу, в краях, богатых дичью, в месте, где нет никого, кто был бы тебе неприятен. Газ или выстрел из револьвера. Наверное, в ухо, я видел, полицейский застрелил так Айка. И это тоже нормально. Во всяком случае, не больно. Тоже раз – и все.

Но на выстрел мне рассчитывать не приходится – эти умники в белых халатах наверняка собираются изучить мой мозг. Разрезать его, положить в спирт, поставить на полку, а потом показывать всем. Смотрите – это мозг того самого! Да-да, знаменитого… Впрочем, не буду забегать вперед. Лучше скажу, почему я все это тут рассказываю.

А рассказываю я все это потому, что мне совершенно нечего делать. Целыми днями я лежу на полу клетки, смотрю в стену. Иногда смотрю телевизор. Читаю что-нибудь в журналах. Этот тип, что за мной присматривает, ничего, кроме журналов, не читает. Ни разу не видел у него книжки. Его стол расположен достаточно близко от меня, и мне все прекрасно видно, хотя первое время было трудно привыкнуть читать вверх ногами.

Но с этим я справился.

Никто ко мне не приходит. Из тех, кого я бы хотел видеть. И последние дни я проведу в одиночестве.

Па от меня отказался, это показали по телевизору. Его спросили, почему я такой, а он понес что-то об ответственности и о просчетах в воспитании… А потом докатился до позорного – заявил, что у нашей бабки тоже постоянно случались всевозможные заскоки, но ему про это вовремя не сказали, так что он не виноват. А что касается меня, так я вообще… Племенной брак.

И в конце добавил, что очень сожалеет о случившемся. Что если бы он знал, то утопил бы меня и моего братца в ведре еще в младенчестве. Дальше я не стал даже слушать.

Ма сказала, что ей страшно – столько лет она провела под одной крышей с монстром! Как на пороховой бочке.

Ли ничего не сказала, ее по телевизору не показывали. Это хорошо. Если бы еще и она что-нибудь сказала… Не знаю, как стал бы жить. Повеситься тут нельзя.

Никто не пришел. Никто. Они оставили меня одного.

Так вот, возвращаясь к теме. Скорее всего это будет дротик, они это любят. Так останавливают бешеных собак. Умелец подносит ко рту длинную железную трубку, надувает щеки и плюет. Я видел такое однажды. Они так застрелили бродяжку. Швырк – и красная стрела прямо в холку! Бедняга мучился сорок минут – сердце оказалось слишком сильным, долго гоняло яд. Тогда они просто его додушили. Со мной они поступят так же. Подойти на расстояние шприца они побоятся, значит, остается дротик. Они загонят мне его в шею и уйдут, чтобы не смотреть. У них ведь тонкие гуманистические нервы. Я останусь один с этим дротиком.

Я уже даже привык к одиночеству.

Впрочем, не совсем к одиночеству. Этот тип со мной почти все время. Сидит, смотрит телик. Жует свою чесночную колбасу, этот запах лишает меня сна, но ничего поделать нельзя – он ест ее постоянно, отчего мой мозг просто взрывается! Наверное, он это специально – чтобы я помучился дополнительно.

Смотрит телик, жует, а сам все время на меня поглядывает – а вдруг я просочусь через прутья или каким-то образом отопру электронный замок? И выскочу! И выпрыгну! И понесу клочки по закоулочкам! Ведь в газетах так много написали о моей необычайной хитрости, о моем необычайном интеллекте, о моем змеином коварстве.

Тип сидит тут круглые сутки, уходит совсем редко. Трудоголик. Старается держаться от меня подальше, но иногда любопытство все-таки берет верх, и он подходит ближе. Кстати, еду он мне подает только на лопате. И все время кивает в сторону пожарного щита, где между багром и топором висит короткий черный арбалет с заряженным шприцем. Вроде как если я буду сопротивляться, то он непременно засандалит мне в бок эту штуку. Словно я сам не понимаю.

Иногда он тоже меня фотографирует. Наверное, потом продает фотки своим приятелям. Или в Сеть грузит. Или они грузят. А сегодня притащил какого-то парня, наверное, своего сына – от парня так же пахло чесночной колбасой, семейные запахи – самые сильные.

– Смотри, близко не подходи, – советовал он мальчишке, хотя тот и так близко не подходил, стоял у самой двери почти.

– А он совсем не страшный, – сказал мальчишка. – Обычный. Я таких сто раз видел… У тети Анны такой же, она с ним в молочную кухню ходит!

– Это он только с виду такой, – заверил страж. – А стоит отвернуться… Однажды мне чуть полруки не оттяпал!

Это он нагло врал. Но я не стал вступать в спор, мне было лень. Даже наоборот, мне вдруг захотелось сделать мальчишке приятное, чтобы он потом рассказывал обо мне своим приятелям, детям и внукам. Я незаметно подобрался и, когда мой сторож достал фотоаппарат, с ревом бросился на решетку. Клетка дрогнула, мальчишка завопил, а его папаша с перепугу сел прямо в ведро уборщика с водой. Смеху-то было.

Как только он выбрался из этого ведра, так сразу выпроводил своего сына и схватился за арбалет.

Теперь от него пахло не только чесночной колбасой, но еще и страхом.

– Прибью тебя, тварь ненормальная! – шипел он. – Скажу, что ты бежать пытался…

Я знал, что он не выстрелит, и был спокоен. Потому что это случится не сейчас, позже. Я знаю это. Я это чувствую.

Это произойдет через неделю.

А мальчишка правильно испугался. Нас надо бояться. И держаться от нас подальше. Мы – не игрушки. Если честно, то я бы запретил таких, как я, – я опасен, тут страж прав.

– Сволочь… – Страж щурился и думал, чем бы меня уязвить.

Огнетушителем – это очень неприятно. А следов никаких – пеной в морду – так нахлебаешься, что лучше не надо. Но он, конечно, не додумался. Просто постучал по клетке лопатой.

– Я бы тебя уже давно… – прошептал страж. – Жаль, нельзя…

– Не, – возразил я. – Не осмелишься. Кого охранять тогда будешь? Лабрадоров? Болонок чесоточных? Так за них и не платят ничего. Другое дело я.

– Ты мне погавкай!

И опять постучал лопатой, разозлить меня хотел.

Сфотографировать хотел – чтобы пострашней я выглядел. Но я назло сделал сиротскую морду – такого сразу пожалеть хочется, погладить, дать косточку.

– Погоди-ка, чего придумал…

Страж направился к огнетушителю. Он не так глуп, как кажется на первый взгляд, догадался.

– Я тебя сейчас… – приговаривал он. – Ты у меня сейчас… Будешь знать, как на людей кидаться…

Но до огнетушителя дело не дошло. Явились двое. Серьезные люди, по запаху серьезные – масло, железо, порох. С оружием, значит. В облаках одеколона, у одного «Фаренгейт», у другого «Клипер», «Клипер» – недешевый парфюм, я всего два раза встречал, один раз у губернатора – он общался с населением на соседней улице – и я слышал, как от него пахнет старыми парусниками и бочковым виски. С тех пор я знаю, что «Клипер» – это серьезно.

Страж исчез по кивку Фаренгейта.

Приблизились ко мне, смотреть стали. Не боялись ничего.

– А он интересный, – сказал Клипер через пару минут. – Кажется…

– Бродяга? – негромко спросил Фаренгейт.

Клипер пожал плечами.

Мне стало страшно. Впервые за все то время, как я здесь сижу. Потому что эти двое, кажется, понимали.

– Может, и бродяга… – улыбнулся Клипер. – Давно не видел…

Я сделал катастрофически глупую морду и выпустил слюну.

Клипер рассмеялся и погрозил мне пальцем.

– Некстати вообще все это… – Фаренгейт почесал подбородок. – Ой, как некстати. Полгода назад длинноствол запретили, теперь, похоже, собак будут запрещать. И это сейчас-то!

– Да уж…

– Ты нам подгадил, дружок! Даже не представляешь как.

Я молчал.

– Мне кажется, что все-таки бродяга – Фаренгейт покачал головой.

Они что, действительно понимают?

Клипер достал из кармана сложенную газету, расправил.

– Вовсю идет обсуждение, – сказал он. – Общественное мнение взбудоражено. Похоже, что закон пройдет. Тогда совсем без защиты останемся. Кто-то тянет и тянет…

Они молчали и морщились.

– А точно кукушка? – спросил Фаренгейт.

– Да, – кивнул Клипер. – Сделали ДНК. Третья за месяц. Бес, найденный в цветах, будь он проклят… Двоих мы перехватили, третьего – он.

Клипер указал на меня.

– Похоже на нашествие, а они всех псов под нож… И эти беснуются…

Он ткнул пальцем в газету.

– Прямо кампания развернулась. «Монстр из пригорода», «Зверь среди нас», «Возвращение Собаки Баскервиллей», «Чудовище из мрака»… Если бы знали…

Клипер покачал головой.

Да уж. Если бы они знали то, что знаю я. Если бы люди знали – они не смогли бы спать. И есть. И вообще, жизнь… Очень бы изменилась.

А Чудовище из мрака – это я, если кто не понял.

Глава 3
Кики пропал

– Бакс!

Открываю глаза.

– Бакс!

Зеваю и потягиваюсь, хрустя суставами.

– Бакс, зараза такая!

Я вскакиваю на ноги. Бакс – это я. Это она меня кличет, Ли. На самом деле ее зовут, конечно, не Ли, а Елизавета, но кто, скажите, будет называть так двенадцатилетнюю девчонку? Правильно, никто. И все зовут ее Лиз. А я еще короче – Ли. Потому что Лиз мне не нравится.

– Бакс! – кричит мне она.

– Ли! – отвечаю я и мчусь через кусты на голос.

Кстати, я тоже не Бакс. Бакс это мое сокращенное имя, домашнее. На самом деле меня зовут Баскервиль Арнольд Парцифаль Пфингствизе Четвертый. Я немного горжусь своим именем – каждая собака бы мечтала прозываться Баскервилем, да еще и с таким привеском, но произносить все это целиком чрезвычайно затруднительно. И долго. Поэтому меня зовут Бакс. Хотя сначала меня звали Баск, но потом это имя как-то незаметно переделалось в Бакс. И всем очень понравилось. И мне тоже. А на день рождения Ли подарила мне серебряный доллар с дырочкой. Она прицепила доллар к ошейнику, и я так теперь с ним и хожу. И каждому теперь видно, что я – Бакс. А братец мой, соответственно, Арчибальд Арнольд Парцифаль Пфингствизе Четвертый, сокращенно Айк. Хотя братец мой в именах не очень разбирается, свое он знает лишь потому, что этим именем его подзывают к миске. Если бы его подзывали именем Осел, он бы тоже не сильно расстраивался. Дремучая личность, слишком туп даже для собаки.

– Бакс! – зовет меня Ли.

Я пролетаю через кусты, замечаю Ли, но остановиться не успеваю. Спотыкаюсь и лечу вверх пузом, дрыгая в воздухе ногами, шлепаюсь на спину.

Это я специально. Ли очень нравится, когда меня вот так заносит, и я переворачиваюсь и шлепаюсь, и земля в разные стороны. Она думает, что я неуклюжий, и жалеет меня. Сама-то она ходит на гимнастику и поэтому очень ловкая. Но я все равно ловчей. Я ведь собака. А любая собака в десять раз ловчее самого ловкого человека. Вот, например. Ли очень любит неожиданно щелкать меня по морде. Не знаю, чего уж интересного в том, чтобы щелкать пальцем по мокрой собачьей нюхалке, но многим людям это очень нравится. Ли тоже. За те доли секунды, что ее рука тянется к моей морде, я могу отпрыгнуть, по крайней мере, пять раз, но, чтобы сделать ей приятное, я сдерживаю рефлексы и дожидаюсь, когда ее палец коснется кончика моего носа.

– Попался! – радостно кричит она, а я делаю вид, что жутко расстроен своей неловкостью. – Ага!

Я знаю, что случится дальше – она схватит меня за ухо, назовет сундуком и угостит печеньем. А затем снова щелкнет по носу. И я снова не увернусь. Пусть Ли думает, что это она у нас тут самая быстрая. Я и Айку сказал, чтобы он не очень-то выделывался. Он послушал. Он всегда меня слушает, хотя я и младший.

Ну, так вот. Я неуклюже переворачиваюсь в воздухе и падаю на спину. И кувыркаюсь с глупой, как у последнего лабрадора, мордой. Ли смеется.

– Ну, сундук! Ну, ты даешь!

Я поднимаюсь с травы, отряхиваюсь и подбегаю к ней.

Ли треплет меня по голове. Ей можно. А остальным я никому не разрешаю, разве что Ма, она у нас вроде как альфа.

– А где Айк? – спрашивает Ли. – Где он прячется? Наверное, опять у отца заседает? Селедка снова ругаться будет – он ей на диван шерсти напускал. А это, между прочим, исторический диван, на нем однажды сам Мессинг сидел.

Я киваю головой, я сознаю, что диван – вещь историческая, только вот Айку на это глубоко плевать. Ему что Мессинг на диване сидел, что Микки-Маус – все равно. Он знает, что на диване очень удобно лежать. Летом прохладно, зимой тепло. Вот он и лежит. Па работает за компьютером, а Айк лежит и пялится в монитор, делает вид, что читать умеет. А сам даже своего имени не прочтет. Тупица, что уж тут поделаешь. А Селедка – это наша домработница. Ее зовут Надежда, но это имя ей совершенно не идет. Идет Селедка. Так и зовем.

– Селедка его пылесосом! – смеется Ли. – Всю пыль из него вычешет!

Айк боится пылесоса. Это ужасно смешно. Без двух семидесятикилограммовая зверина, способная перекусить дюймовую алюминиевую трубку, при первых же пылесосных звуках прячется под кресло или в какую другую щель и не появляется, пока уборка не будет окончена. Как щенок. Селедка этим пользуется и братца моего всячески ущемляет. По дому гоняет.

Впрочем, Айк ей мстит. Несет бывало Селедка чай в беседку, а Айк спрячется в кустах. А когда Селедка проходит мимо – как выскочит! И морду еще такую зверскую сделает, что кто угодно испугается, не только Селедка. Селедка взвизгнет, поднос у нее на траву, а Айку только того и надо – быстренько все пирожные и сахар соберет, проглотит – и в сад, под деревом дрыхнуть. А Селедка назад в дом идет – за новыми пирожными. А обратно уже с пылесосом – чтобы Айка отпугивать. Такая у них война.

А вообще-то мой братец добрейшее существо. Однажды Ли притащила из школы белую крысу, так этот дурень ее взял да и тяпнул, думал, игрушечная. Крыса, конечно, всмятку, Ли в слезы. А Айк как понял, что натворил – так чуть не рехнулся. Заскулил и под дом забился, еле я его оттуда выманил. Он потом неделю переживал – ничего не ел, а это для него пытка целая. Вот какой ранимый получился.

А с виду не скажешь.

– Хочешь сказать, что Айк не у отца? – спрашивает Ли.

Я ничего не хочу сказать, делаю никакое лицо.

– Может, он на помойку опять удрал? Так ему за это от мамы ой как влетит!

Я киваю.

– Посмотри-ка, куда он задевался? – просит Ли.

Я поднимаю морду вверх и втягиваю воздух.

Яблоки, яблочная кора, баранина с кухни, бензин из гаража, сигареты – это Ма втайне курит, пыль, в углу сада кроличье семейство, соседи топят углем, одеколон «Уинстон» – это Па, кожа дивана… Ага, так и есть. Братец Айк возлежит, портит мебель. Могу даже сказать, что Айк валяется на спине – шерсть на брюхе пахнет иначе.

– На диване, – говорю я.

– На диване, значит, – понимает Ли. – Гаденыш какой…

Это точно.

Я собираюсь выпустить наполнившие мою голову запахи обратно, в мир, но вдруг там, в мешанине сотен и тысяч оттенков, в тонких линиях грез, в отзвуках чужих мыслей, я ловлю то, что заставляет меня задержать выдох.

Запах. Неуловимый, практически неуловимый, одна молекула на миллион. Знакомый запах. Не хочу его…

…Мухи. Огромные черные мухи…

Я с трудом удерживаю поднимающуюся на загривке шерсть, но тут налетает северный ветерок и смывает наваждение. Я выдыхаю.

– Ну что? – спрашивает Ли. – Его не дозваться?

Я пожимаю плечами.

– Ладно. – Ли улыбается. – Пусть Айчик сам по себе. Печенье не получит.

Я радостно облизываюсь.

– А мы что делать будем? – спрашивает Ли. – В догонялки не будем, надоело. В прятки тоже. Может, погуляем? До пристани и обратно?

Я изображаю энтузиазм. Верчу хвостом, пританцовываю.

– Вот и отлично, – говорит Ли. – А то мне одной скучно. Пошли.

Пошли.

Она, как всегда, щелкнула меня по носу, и мы направились к воротам. Ли шагала впереди, а я сзади, как самая настоящая телохранительская собака – прикрывал спину. Возле ворот нас догнал на машине Па, затормозил и опустил стекло.

– Гулять идете? – спросил.

– Ага, – ответила Ли. – К озеру спустимся.

– Понятно… – Па почесал подбородок. – Вы там повнимательнее смотрите, как пойдете.

– А что?

– Кики потерялся, – сказал Па. – Вчера с утра куда-то ушел – и все, больше нет. Мать вся расстроена. Плачет.

– Может, погулять отправился, – предположила Ли.

– Он раньше никогда на ночь не задерживался.

– А может, он на чердак залез? – еще предположила Ли.

– Чердак я еще тем летом забил, забыли, что ли?

– Он все-таки кот…

Па покачал головой, открыл ворота и поехал в город.

Из окошка задней двери высунулась счастливая морда Айка. Гордый тем, что его везут на машине, Айк показал мне язык.

– Кики пропал, – задумчиво сказала Ли.

Так все это и началось.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю