Текст книги "Герда"

Автор книги: Эдуард Веркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А ты знаешь, что ты до двух лет была блондинкой? – к чему-то спросила мама. – Беленькой-беленькой, как Игорь сейчас, может, даже светлее…

Была беленькой, а потом стала черненькой, такое с людьми случается, причем довольно часто. Невзирая. Жизнь вообще часто преподносит сюрпризы.

– Он тебя на три года старше, а сам по себе мелкий такой был, да еще рахит. А ты наоборот, пухленькая была.

Мама завела все-таки машину и для демонстрации моей былой крупности совсем по-лягушачьи надула щеки, но я не умилилась, и мы поехали домой, но спокойно, конечно, не могли ехать, потому что маму пробило на впечатления из моего детства.

– Мы вас рядом садили, в одинаковые комбинезончики наряжали – и не отличишь. Вот и сейчас.

– Что сейчас? – не поняла я.

– Я иногда ваши шаги путаю… Аглая, мы ведь… Конечно, это мы виноваты, мы. Мы не уделяли…

Тут ожидаемо случилась сцена «да, я, наверное, плохая мать». Драматургия проста, но действенна – мама бичует себя, а я должна вовсю ей возражать и чувствовать себя виноватой. Я не стала доставлять ей это удовольствие, я не Гоша. Тут все просто, один раз пойдешь на поводу, и этим приемом тебя будут раскатывать раз за разом. Поэтому я молчала, дожидаясь финала. Он не замедлил.

– Боже, за что вы меня так ненавидите? – вопросила мама.

Тут я уже не удержалась и хихикнула.

Мама посмотрела на меня дико и всю остальную дорогу молчала.

А я думала над этим и вечером еще. Не об истерике, о нашей с Гошей похожести.

Интересно было понять, насколько это правда. Если у человека отсутствует ярко выраженная личность, то этот человек начинает невольно подстраиваться под личность более сильную и цельную. И в итоге начинает даже думать, как она, именно поэтому…

Кое-какие мысли мне пришли в голову, и я их записала в блокнот.

А дома выяснилось, что Мелкий пропал. Ну, сначала никто особенно не удручился, пошутили немного, позевали, но тут я и сказала:

– Это его Пегая Соня, наверное, сманила.

Мама как-то нехорошо побледнела, сама стала как Пегая Соня, и чуть было на меня не замахнулась, однако вовремя одернулась и рванула искать Мелкого. Ну, и мы тоже – что еще делать?

Дом у нас большой, построенный для комфорта и радости, и оттого дизайнерски-бестолковый, так что спрятаться, пропасть и исчезнуть навеки можно в любое время, завалишься за швейцарский диван – и поминай как звали. Кроме того, дизайнер, одержимая модной манией оптимизации, устроила в совершенно разных, подчас совсем неожиданных местах секретные хранилища, потайные шкафчики, интегрированные в пространство дома сундуки, ниши для ваз, декоративные гроты и провалы. Обилие углов, фальш-перегородок, колонн, арок и других предметов, искажающих пространство, первое время меня весьма пугало, сейчас же я привыкла. А Мелкий привык еще сильнее, изучил все эти джунгли и ориентировался в них как Тарзан. Прятаться он тоже любил, кстати.

Мы начали поиски по отработанной технологии – как бы невзначай и молча, если Мелкий услышит, что его ищут, он спрячется еще надежнее. Поэтому мы вышли в холл и стали методично проверять все закутки, включая подушки для дивана – хитрый Мелкий навострился забираться и в эти подушки, более того, он каким-то образом умел застегиваться изнутри.

Искали, искали, искали, нашли винтажную керосиновую лампу, потерянную в позапрошлом году.

– Стойте, а где собака? – спросила вдруг мама.

– Гуляет, наверное, – предположил Гоша. – Она любит гулять…

– Тебе было велено следить за ребенком, а ты опять его упустил, – злобно перебила мама.

– Да его все упускали, – попытался оправдаться Гоша. – Он же как ниндзя, бегает по стенам и за стенами…

– Дома бардак! – нервно сказала мама. – Пропадают вещи, теперь дети пропадать стали! У меня такое впечатление, что на нас…

– Герда – это и есть Пегая Соня, – сказала я. – Она на самом деле оборотень, то собака, то тетка.

Мама прожгла меня взглядом ярости.

– Не переживайте, захочет есть – вылезет, – я попыталась ее успокоить.

– Он с собой бутерброд взял, – сказал Гоша.

С бутербродом он может год просидеть, подумала я; Мелкий вообще к пищевым невзгодам равнодушен, возьмет сухарь, грызет его, счастлив, не то что я.

Мама начала нервничать уже выраженно. Обычно Мелкого удавалось обнаружить максимум за второй проход, сейчас же не получилось и за третий. Лично я относила это к тому, что Мелкий в последнее время усовершенствовал свое мастерство скрадывания, стал прятаться лучше.

У мамы же затряслись руки. Самым форменным образом, мелко так задрожали, никогда такого раньше не видела. Она тоже удивилась и некоторое время эти свои руки разглядывала и прикладывала к вискам.

– Так, – сказала мама и отправилась на кухню. – Так-так. Так-так-так.

Мы с Гошей отправились за ней. Нет, с чего это мы с ним похожи?

Мама достала ящичек с травяными бразильскими чаями, сделала микс, заварила в глиняном чайнике, по кухне пополз дровяной запах с примесями ванили, мама закрыла глаза, вздохнула, сверилась с эталонным образцом гармонии в глубине души, с током энергий, потом позвонила папе.

– Не нашли, – сказала мама, почти всхлипнув. – Что это такое, я не пойму? Что происходит? Мне, может, уже полицию пора вызывать?

Что ответил папа, я не слышала, но отвечал он долго и обстоятельно – мама то и дело кивала, соглашалась, а потом вдруг как рявкнет:

– Может, и ты будешь принимать участие в жизни семьи?!

Я едва не подпрыгнула. Гоша покачал головой. Интересно, это что? Кризис среднего возраста? Или как?

Заварился чай. Мама налила себе в большую глиняную кружку, исписанную майянскими иероглифами, символизирующими вечность, растворила в настое ложку похожего на парафин липового меда и стала пить. Мелкими глоточками, закрыв глаза, видимо, представляя себя в далеких просторах Мезоамерики, на вершине ацтекской пирамиды, в зарослях томатлей и шоколатлей.

– Мне кажется, Мелкий сбежал из дому, – сказала я. – Он явный бродяга, ему дома не сидится, вот он и решил немного прогуляться. В Гусь-Хрустальный.

Гоша ткнул меня в бок, а мама стукнула зубами о глиняный бортик кружки. Вообще-то, эти травяные чаи должны успокаивать, а мама как-то наоборот…

Она допила отвар, достала из холодильника два лимона, натерла ими виски. Пожевала жареных кофейных зерен. Минуту помолчала.

– Так, – сказала мама. – Продолжаем поиски. Если в этот раз не найдем…

Мама сжала кулаки. И мы отправились искать Мелкого в третий раз. То есть в четвертый. Я предложила расширить поиски на второй этаж и потихоньку смещаться на чердак, потому что чердак для Мелкого раздолье…

При слове «чердак» мама опять принялась натирать лимоном виски, а Гоша принялся мне мигать обоими глазами, да так интенсивно, что я слышала, как хлопают его веки, с таким чавкающим звуком, хлюп, хлюп, хлюп. Мама устремилась на второй этаж, а мы взялись осматривать холл. Без энтузиазма. Лично я не очень верила в то, что Мелкий пропал, прячется, скорее всего. Не знаю, с чего я решила заглянуть в книжный шкаф, интуиция, что ли.

Книжный шкаф у нас своеобразный, то есть дизайнерский опять же. Сделанный из старинного судового рундука, из таких грубых, плохо струганных досок, просоленных морем. Похож на гроб, если честно, лежит у стены. Это специально так затеяно – чтобы книжки были всегда под рукой, открыл рундук – и вот они, книжки, в доступности. Протяни руку – и бери, читай, приобщайся.

Зачем-то я открыла этот книжный гроб и увидела – в завалах Барто, Чуковского и Маршака лежал Мелкий. С хитрым видом. С надутыми щеками. С прищуром. Герда лежала рядом. На боку.

– Оригинально. – Я кивнула Гоше.

Тот подошел.

– Оригинально, – согласился Гоша.

Сам рундук размером с диван, крышка на пружинах, откидывается легко, в такой сундук много народу влезет, не то что какой-то там Мелкий с собакой.

– А ну вылезай, – потребовал Гоша.

Мелкий надул щеки еще сильнее.

– Герда, – сказал Гоша укоризненно.

Герда зевнула.

– Мелкий, ты меня удручаешь, – сказал Гоша.

Мелкий попробовал Гошу лягнуть, но Гоша был привычен и увернулся, хмыкнул, схватил Мелкого за шкирку и выволок его из рундука. Мелкий не сопротивлялся.

Герда устроилась поудобнее в книгах. Видимо, она думала, что это конура. Вообще, в рундуке достаточно комфортно, как-то, я помню, классе, наверное, в первом, я тоже в нем уснула. Тогда были в моде вампиры, я все думала, как они умудряются спать в гробах, вот однажды и попробовала, насверлив для безопасности дырок. Ничего, оказалось, что в гробу вполне себе нормально. Даже уютно, спится спокойнее и дольше. Тогда у меня даже идея возникла – наладить производство таких вроде как спальных пеналов из пластика для неуверенных в себе людей. Кстати, тогда я этот гроб немного усовершенствовала – встроила в него фонарик, так что теперь можно было читать внутри.

– Интересно, кто кого заманил в сундук? – спросил Гоша.

– Не знаю. Мелкий – странный тип.

А Герда странная собака. Мелкий, кажется, с ней подружился. Или она с ним. Она, кажется, со всеми подружилась.

– У нас дикая семейка вообще, – сказал Гоша. – Мама пьет настой из трав…

– Папа вяжет мушки из мамонтов, – вставила я. – Сестра стреляет по мамонтам.

– Что? – не понял Гоша.

– Странная у нас семейка, – согласилась я. – Лечить нас всех надо. Чагой. Меня уже лечат. Тебе Саша нравится?

– Что?

– Саша? Она прикольная. Тебе нравится? Нравится.

Гоша хотел ответить, но не успел, со второго этажа показалась с потерянным видом мама.

Мелкий, как будущая сволочь, тут же все понял и зарыдал, мама кинулась к нему с такой страстью, точно не видела его по крайней мере тысячу лет, подхватила на руки, принялась тискать, всхлипывать, Мелкий верещал, как ненормальный, точно и в самом деле был похищен волками и воспитан ими в пещерах, ну а потом, Акелла, само собой, промахнулся.

– В книжках лежал, – пояснил Гоша. – В ящике.

– Его там не было, – прошептала мама. – Его не было там, я заглядывала…

– Просто не заметила, – предположил Гоша. – Он же умеет маскироваться. Засыпался книжками…

– Его там не было! – снова крикнула мама. – Я тут несколько раз проверяла, его не было!

Она поглядела на нас.

– Он, наверное, прятался в глубине, – сказал Гоша. – А потом вылез откуда-нибудь, вот и все дела…

– Его не было.

Мама села в кресло. Почти сразу же встала, подхватила Мелкого на руки и удалилась к себе. Мы с Гошкой остались в холле вдвоем, ну, Герда еще вылезла из рундука и валялась уже возле батареи.

– Странная она какая-то, – сказала я. – Как ты думаешь?

Собака с глазами цвета самого синего льда.

Гошка не ответил, видимо, о странностях он не хотел говорить. Сел на диван. Я поглядела на него внимательнее. Не, не похож он на меня. Ничуть. Он сам по себе. Ему до меня далеко.

– Тебе не кажется, что у нас тут… – я обвела рукой дом. – Ну, что мама права? Тут у нас как-то… Что-то не то? Слышна поступь?

Это я, разумеется, сказала инфернальным голосом, про поступь. Когда я так говорю, у людей по коже текут мурашки.

Герда подошла к нам, поглядела на меня, потом на Гошу.

– Да у нас с самого начала не то, – Гоша бухнулся в кресло. – Дом построен какой-то талантливой дурой, теперь в нем ничего найти нельзя, все теряются…

– Зато комфорт.

– Ну да, комфорт. А все равно…

Гоша поежился.

– Как будто в нем что-то сломалось.

Гоша, конечно, дурачок, но это совсем простые вещи, должен понимать. Не понимает.

– Да просто все переутомились, – сказала я. – Вот и все дела. Нервное время, такое бывает. Успокоятся.

– Успокоятся, как же…

Успокоятся они. Нет, мама, кажется, не успокоится, она упрямая, она доведет все до конца. Камень покатился с горы, теперь его никакой Сизиф не остановит.

Герда приняла озабоченный вид и вдруг ни с того ни с сего упала на пол, выставила язык и принялась дрыгать ногами и щелкать зубами.

– Что это она? – спросила я. – Опять придуривается?

– Похоже на то. Странная собака…

Герда перестала биться и озорно поглядела на нас.

– Линка свадьбу назначила, – вздохнул Гоша. – Вот мама и бесится. Из-за этого, наверное. Все-таки не каждый день дочь замуж выдает. Кстати, скоро они к нам в гости заявятся. Она, Симбирцев и чемоданы в клеточку.

– Какой твой любимый цвет? – спросила я.

Мой зеленый. Цвет самой первой листвы.

– Зеленый, – ответил Гоша. – А зачем тебе?

– Психологический тест.

– А, понятно. Любимый цвет зеленый, любимое животное собака, любимый напиток…

– Какао со льдом, – закончила я.

– А еще я чихаю по три раза, – сказал Гоша. – Как и ты.

Показалась мама. Без Мелкого, видимо, уснул.

– Почему от ребенка пахнет собакой? – спросила она.

– Так он с собакой там был, – сказал Гоша. – В сундуке.

– С собакой?!

– Дети любят рядом с собаками спать, – сказала я. – У собак температура высокая, с ними спится комфортно. И сны они хорошие нагоняют.

– Почему ребенок спит с собакой?!

– А что? Блох мы вытравили, – заверил Гоша. – На ней ни одной блохи нет, честно.

Мама отправилась в детскую. Наверное, проверять, есть ли на Мелком блохи. Так день и прошел.

Герда явилась ко мне уже вечером, стала чесаться спиной о книжную полку, хребтом о стеллаж из гавайского кедра, позвонки и ребра издавали глухой мясной звук, на самом же стеллаже стали раскачиваться книги и некоторые просыпались на пол. Герда неожиданно ими заинтересовалась, чесаться перестала, подошла и стала нюхать книги, я видела, как ее мокрый нос поблескивает. По комнате поплыл запах сухого войлока и воска, и вдруг ни с того ни с сего мне захотелось затопить печь. Вот самую обычную печь. Дровами. Видимо, генетическое, видимо, мои предки умели мять войлок и топить печи.

– Ни фига мы не похожи, – сказала я. – С Гошкой.

Герда поглядела на меня, пошевелила головой, я вдруг увидела, что уши у нее совершенно как стоптанные башмаки. Такие два башмака на голове, только что пуговицами коричневыми не прихвачены.

– Думаем мы, может, и одинаково, – добавила я. – И в костюмчиках на босу ногу похожи. Но жить будем совсем по-разному. Лично я долго и счастливо. Невзирая. И вообще.

Герда вздохнула.

Все-таки у нее удивительные глаза.

Глава 9
Плюшевый волк

Герда вздохнула.

– Чего это она?

– В знак солидарности, – пояснила Алька.

– С кем?

– Со мной.

Алька вздохнула.

Это она недовольна, что ее ко мне переселили почти на неделю. Раньше они с Аделиной в одной комнате жили, потом Аделина познакомилась с Симбирцевым и стала жить с ним, и Алька заняла всю комнату и была счастлива. Недавно Аделина с Симбирцевым вообще переехали в Москву и решили, в конце концов, пожениться. А теперь они заглянули к нам перед свадьбой для упрочения родственных отношений. И Альку снова выгнали. И она была этим страшно недовольна и не поленилась набрать на кухне хлебных крошек и подсыпать их в свою кровать, чтобы Аделине не спалось.

Кроме того, Алька готовилась к премьере. Они со своими студийцами целый год репетировали «Гамлета», и Алька должна была играть то ли Розенкранца, то ли Гильденстерна, то ли еще какую-то живность, и вовсю тренировалась, знакомилась с контекстом, входила в образ и т. д. Конечно, этот горюновский случай выбил Альку из колеи, но их предводитель Петр Гедеонович обещал сохранить за Алькой роль… И вдруг «Материнскому Рубежу» взбрело поставить благотворительный спектакль. Идея была с восторгом принята активистками, и все матери «Мружа» принялись с энтузиазмом строчить платья, клеить декорации и сочинять сценарии.

Основой выбрали, конечно же, «Маленького принца».

Это вызвало среди Альки волнения и протесты, поскольку настоятельно советовала обратиться к более классическим произведениям, ну, если не Шекспира поставить, то хотя бы лорда Дансени или на крайний случай старика Лавкрафта.

– Сколько можно?! – взывала Алька. – Его же везде ставят, от детских садов до институтов! Это же милый кувшинчик с соплями! Это же в зубах у всех завязло. А я предлагаю им вполне нормальную пьесу, я ее сама сочинила…

– Аглая, – строго отвечала на это мать. – Ты представляешь, что такое благотворительный спектакль?! Туда же все соберутся. Все. Администрация, бизнесмены, пресса. Возможно, даже губернатор. Мэр точно. Елена Сергеевна. Ты действительно считаешь, что этой публике будет интересна постановка под названием «Мой друг Ктулху»?

– Но ведь это…

Мать сделала кукольные глаза, что означало, что дальнейший спор бесполезен. Но Алька, конечно, спорила, Алька девушка упертая.

– «Маленький принц», по-твоему, лучше? У нас в школе в этом году его ставили, так даже успеваемость снизилась. Это же скука скучная. Вообще ставить притчу на сцене – это пошло.

– Могу тебя утешить – ну, если это тебя утешит, – в этой пошлости тебе достанется главная роль.

– Ну, понятно, сын губернатора еще мал…

– При чем здесь сын губернатора?

– Я не хочу играть мальчишку, который ведет себя как девчонка, – крикнула Алька. – Лучше я уж Лиса сыграю!

– Лиса будет играть Елена Сергеевна, – оборвала дискуссию мать.

Елена Сергеевна – это сестра мэра, isoLDA. Спорить с этим аргументом не стала даже Алька, убежала к себе и некоторое время бодала стену, впрочем, без результата – мать была непреклонна, и уже на следующий день они с Алькой отправились шить костюм Маленького принца и репетировать.

– Чего там репетировать? – злобствовала Алька. – Как сопли на кулак правильно наматывать? Я столько раз его видела, что наизусть уже почти знаю. А ведь Экзюпери был вполне приличный человек, черт его дернул эту размазню написать, а? Зачем? Зачем это без конца воспроизводить?

– Так надо, – отвечал я. – А вообще, чем ты недовольна? Ты начинаешь карьеру с главной роли – и еще возмущаешься. Радовалась бы, прима.

Алька только скрипела зубами, вздыхала и говорила, что она лишаем заразится в знак протеста. А потом заразит всех исполнителей, осветителей, режиссеров и зрителей, и будет им не «Маленький принц», а «Большие плеши», и вообще, она не согласна и репетировать не станет.

Но, конечно же, стала. Мать, когда надо, убеждать умела, авторитет, то, се, благо семьи. Против блага семьи Алька выступить не осмелилась, и репетиции начались.

Вообще, «Материнский Рубеж» относился к своим проектам основательно, «Маленький принц» не стал исключением. Быстро и мощно. К созданию привлекли областное художественное училище, музыкальное училище, хоровую капеллу «Родники», парашютный завод и прочих художественно настроенных личностей, спектакль рос, Алька страдала.

Ей не нравились «слишком дебильного» вида лосины, в которых приходилось изображать Принца. Ей не нравилась музыка, сочиненная в местном союзе композиторов – «слишком похожа на похоронный марш». Ей не нравилось… Ну, ей все не нравилось, «особенно все остальные идиоты», не имеющие ни малейшего представления о системе Станиславского. Алька пустилась падать в обморок. Пришлось привлечь Петра Гедеоновича. И Алька сломалась.

И день премьеры настал.

За неделю до премьеры приехали Симбирцевы, Алька переехала в мою комнату и каждый вечер ругалась, а наругавшись, сочиняла в тетрадь пьесу «Мой друг Ктулху: Нисхождение». Главным героем ремейка был исследователь полярных пространств и по совместительству охотник на нечисть Аскольд Имбирцев, он наивно полагал, что Ктулху можно подорвать портативным ядерным зарядом, но Ктулху оказался не так прост, как казалось на первый взгляд…

Ну и так далее.

Алька волновалась, я пытался ее успокоить, но Алька, как настоящая актриса, не успокаивалась, рвала платки, и грызла ногти, и заламывала руки, вздыхала, и для компании посадила рядом с собой Герду, которая тоже повздыхать любила. Так они и вздыхали. Герда еще иногда чесалась – видимо, опять с травы блох подхватила. Алька, на это глядючи, тоже стала чесаться.

– А может, мне провести обструкцию какую? – спросила Алька. – Ну, допустим, в самый трогательный момент я…

– Не надо, – посоветовал я.

– Почему? Надо же это болото всколыхнуть.

– Народ не поймет, – повторил я. – То есть совсем не поймет. Мать попросят из «Рубежа», она станет еще больше звереть… Короче, лучше тебе сыграть Маленького принца как полагается.

– Это называется конформизм, – выдала Алька.

– Это называется стратегия выживания, – возразил я. – Уступить в одном, чтобы выиграть в другом. Все так делают.

Алька вздохнула особенно протяжно. Герда солидаризировалась, постояла немного и отправилась бродить по дому.

– Ладно, – сказала Алька. – Час позора я как-нибудь переживу.

– Конечно, переживешь, – успокоил я. – Что такое час позора для настоящего актера? Час позора каждую неделю – это даже полезно…

– Какую каждую неделю?! – едва не подпрыгнула Алька.

– Ну, ведь спектакль до конца года будет идти, – объяснил я. – Каждую неделю по субботам.

– Правда, что ли? – с ужасом спросила Алька.

– А ты что думала? Конечно. А вообще привыкай. Ты же в актеры собралась, а актеры должны играть все что угодно, от Гамлета до омлета. Актер есть глина в руках режиссера…

– Аглая, – позвала мать снизу. – Уезжаем.

– Ни пуха ни пера, – пожелал я.

– К черту, – ответила Алька.

А потом спросила, буду ли я на премьере. Я сказал, что нет, не любитель я театров, а она разнюнилась и сказала, чтобы я был обязательно. И Сашу чтобы взял, потому что Саша успокаивает. Я сказал, что попробую быть, и Сашу позвать попробую, обещаю.

Они уехали, я отправился гулять с Гердой. Гуляли, я кидал теннисные мячи, Герда их приносила, по пути раскусывала. Потом в канаве нашли покрышку, Герда занялась ею, я позвонил Саше, она сказала, что до обеда у нее практика, а потом она свободна, можно и на спектакль сходить, она с детства к театру приучена.

Гуляли почти три часа, от десяти утра, до аппетита, потом двинули обратно, причем Герда прихватила с собой и покрышку, упрямо доволокла ее до дому и забросила в гараж.

Дома было так себе. Симбирцев и Аделина сидели в холле, пили газировку с лимоном и со льдом и в преддверии театрального вечера обсуждали последние московские премьеры, Симбирцеву нравилось, а Аделине нет, не хватало чего-то ей.

Симбирцев был похож на Симбирцева. Такой старорежимный. Доктор Чехов, только не чахоточный, а напротив, большой любитель игр на свежем воздухе – поло, крикет, лаун-теннис. В пенсне. Нет, в самом настоящем пенсне, я такие только по телику видел, а у Симбирцева на носу прилипли. И смотрит так… Одним словом, мы, дворянство Костромской губернии и, наверное, вегетарианец. Аделина очень довольно выглядела, мечты сбылись, наверное, скоро поедет, на радостях убьет из лука косулю.

Сама она на себя была похоже все меньше. Очки у нее пропали, видимо, вставила контактные линзы. И макияж исчез. Раньше Аделина мазалась как Барби на выпускном, а сейчас ничего, даже волосы в хвост на затылке собрала, такая вся серьезная, как Прозерпина, не помню, кто такая. И костюм строгий, как у девушек в банке.

– Тебе идет серый, – сказал я и напшикал в стакан из сифона.

Сифон это, кстати, Симбирцева подарок, стильный такой аппарат, в серебряной оплетке, во всех приличных домах пьют газировку только из сифона. Что-то в этом действительно есть, сифон у нас всем понравился, особенно Мелкому.

– Спасибо, – ответила Аделина. – Я знаю.

– Серый всем идет, – заметил Симбирцев. – Это классика. Шерсть, английское сукно.

– В шерсти в театре жарко будет, – предупредил я. – Я вот в рубашке пойду.

– А ты, Игорек, что, тоже в театр собираешься? – осведомилась Аделина.

– Собираюсь.

– Бедненький. Пойдет в театр, будет мучиться. Один пойдешь, кстати? – спросила Аделина уже ехидно.

– Не один, – ответил я.

– А с кем? Я слышал, ты подружку завел. Ткачиху, кажется?

– Повариху.

– И как она? Борщ варит?

Я промолчал.

– Борщ, галушки-пампушки, всем так нравится простая народная кухня. Смотри, пристрастишься еще.

– А тебе-то что?

– Мне ничего, за отца обидно, – закатила глаза Аделина.

– А что тебе отец?

– А то. «Конек-Горбунок» читал? Было у отца три сына…

– А дочерей совсем не было, – оборвал я.

– С другой стороны, ты почти как декабрист, конечно, – продолжала Аделина. – Поднимаешь культуру среди диких масс, прививаешь им ценности, зубы там чистить, мыться раз в неделю. Ты просто Муравьев-Апостол, братишка.

Аделина презрительно посмеялась.

– А ты…

Она меня немного разозлила. То есть даже не немного, а вполне себе, мне захотелось встать и треснуть ее, припомнить все.

– А я люблю самодеятельные постановки, – вовремя вмешался Симбирцев. – Это правильно. Лучше посмотреть домашнюю постановку, чем десять профессиональных. Профессионализм не тождественен одаренности, напротив, вспомните Треплева…

Симбирцев завелся рассуждать о таланте, я отправился в гараж прогревать машину. Прав у меня нет в силу возраста, и за руль меня не пускают, однако прогревать двигатель и выводить вэн из гаража позволяют.

Я запустил двигатель и убрался на пассажирское сиденье. Включил радио, тупую музыку. Пришла Герда. Она подняла морду и стала смотреть в машину. От ее дыхания стекло сразу же запотело, и мне стало казаться, что там, снаружи совсем не собака, а какое-то сказочное существо, то ли гном, то ли домовой, то ли кто еще неведомый монстрологии, добрый и печальный дух несбыточных надежд.

Потом она приложилась носом, и на запотевшем стекле отпечатались две завитушки, похожие на королевскую лилию. Исчезла. Вот только что пыхтела и вот уже нет. Зато явились Симбирцевы, Аделина выгнала меня с пассажирского места на задний диван, сама уселась за руль, а Алексис Симбирцев рядом с ней. Поехали в театр.

Всю дорогу, разумеется, беседовали тоже о театре, то есть Симбирцев рассказывал про то, что сейчас театр в кризисе, никто не знает, куда идти и что делать, и в такой ситуации актуально возвращение к основам, а основы сами знаете где залегают. Что он в последний заезд в Британию посещал «Глобус» и театральный центр на Эйвоне, так вот там ведутся дискуссии, определяется парадигма, она соответствует…

А Аделина соглашалась, говорила, что надо бить в колокол, пока не все еще растлено и растленно.

Я представил, как они вместе бьют в колокол. Как Симбирцев раздувает праведные ноздри и дергает за мозолистый колокольный язык, а Аделина ему помогает, звонит в маленький бронзовый колоколец, и бьют, и взывают, и спасают. И я не удержался, и после того, как Симбирцев в очередной раз восхвалил британскую школу драматического искусства и провозгласил безусловный примат строгой традиции над расхлябанным модерном, я сказал:

– Обсморкаться.

Аделина слегка вильнула вправо и закашлялась, а Симбирцев сделал вид, что не расслышал, и переспросил:

– Что?

– Идиот, – сказала мне Аделина.

Сейчас мне с ней ругаться не хотелось, и я примирительно сказал:

– Да я в этом ничего не понимаю, если честно.

– Не понимаешь и молчи, – наставительно рекомендовала Аделина. – Ты вообще, я погляжу, слишком борзый стал. Не рановато ли?

Я хотел ответить, но не успел, потому что мы приехали к Театру юного зрителя.

Вокруг уже собралось довольно много недешевых машин, Аделина стала искать место для парковки, а я выбрался на воздух и двинулся ко входу.

Мероприятие действительно выглядело масштабным. Народ тянулся к ТЮЗу, причем довольно массово тянулся, тетеньки с детьми, и немногочисленные дяденьки с детьми, бабушки и дедушки. На ступенях за пятьдесят рублей продавали благотворительные значки «Материнского Рубежа», я купил две штуки, остальные тоже покупали, Симбирцев купил сразу десять, чем произвел впечатление на Аделину, она стала любить его гораздо сильнее. Впрочем, значки вообще покупали хорошо.

Фойе театра тоже вовсю заполнял народ, нарядные дети, взрослые в солидных костюмах и в костюмах уток, медведей и крокодилов, клоуны еще. Пахло, как водится, – попкорном, шоколадом, гудели дудки, бренчали сахарные машины, какая-то скрипучая музыка играла, точно шарманка, оказалось, что на самом деле шарманка – возле колонны стоял Одноногий Сильвер с попугаем на плече и крутил ручку. Симбирцев восхитился еще раз и побежал снимать шарманщика на телефон, Аделина с ним. А я отправился бродить, искать Сашу.

Долго искать не пришлось, Саша меня уже ждала, в джинсах и в клетчатой рубашке, стояла, прислонившись к колонне, смотрела вокруг. В руке благотворительный шарик, на рубашке благотворительный значок.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – кивнула Саша. – Ничего мероприятие, народу много. Куда деньги пойдут?

– Не знаю. Кажется, собираются детдомовцев к морю свозить.

– Хорошее дело.

– Алька просила, чтобы ты пришла, – сказал я зачем-то.

– Она тоже участвует? – удивилась Саша.

– В главной роли.

– А где цветы? – спросила Саша.

– Какие? – не понял я.

– Ну, ты, Гоша, валенок, – помотала головой Саша. – У тебя сестра впервые в главной роли, а ты ей даже цветов не купил?!

Я почувствовал себя глупо. На самом деле, глупо, Алька наверняка ведь хотела…

– Тут есть где взять цветы? – спросила Саша.

– Не знаю…

Я огляделся. Цветов не видно, только игрушки, всякую электрическую дребедень еще продают в благородных целях, купи благотворительную электронную змею, и тебе спишут два греха незначительной тяжести.

– Может, ей игрушку… Ну, я видел, фигуристам игрушки кидают, вот я и решил…

– Это же театр! Тут не дарят плюшевых мишек, тут дарят цветы. Если подаришь игрушку, она наверняка обидится. Только цветы. Стой тут.

Саша постучала меня пальцем по плечу.

Я стал стоять, чувствуя себя глупо, хорошо, что стоять пришлось недолго, уже через минуту она вернулась с небольшим букетом. Три яркие алые розы.

– Розы… Алька любит гвоздики…

– Чушь, – отмахнулась Сашка. – Какие еще гвоздики? Только розы. Розы – цветы успеха. Поверь, ей понравится. А что за спектакль? «Маленький принц»?

– «Маленький принц».

– Здорово. Я в детстве очень любила… Пойдем в зал?

– Пойдем. Можно всякие места занимать, лучше где-нибудь сбоку.

Но уйти мы не успели, показались Симбирцевы. Алексис вел Аделину под ручку и о чем-то рассуждал. Нас они сначала не заметили, ну, или сделали вид, что не заметили, прошли мимо, увлеченные театром, и только потом, развернувшись, удостоили.

– Привет, Гоша, – сказала Аделина, – может, ты познакомишь нас со своей подругой?

– Познакомлю, – ответил я. – Это Александра, это Аделина. Это Алексис Симбирцев.

Все друг другу кивнули. Я не знал, что делать дальше, и предложил сходить в буфет.

– Нет, спасибо, – Аделина приветливо улыбнулась. – Мы пойдем рыбок в аквариуме посмотрим, а вы да, в буфет сходите. Там, кажется, гамбургеры дают.

И Аделина утащила своего Симбирцева смотреть рыбок.

– Там еще и пирожные есть, – сказал я.

– Да ничего, я и гамбургеры люблю, – ответила Саша.

Мы отправились в буфет, но там обнаружилась огромная очередь, так что нам пришлось мучительно голодать. Был попкорн, и я хотел его прикупить, но Саша сказала, что это неприлично – есть попкорн в театре.

Ну, делать было нечего, пошли в зал.

Зал в нашем ТЮЗе большой. То есть очень и очень большой, предназначен для масштабных мероприятий. Занавес красивый, с восточными загогулинами, с непонятным орнаментом и клыкастыми змеями. Мы с Сашей устроились почти на задних рядах, сели и стали ждать, когда начнется. Я почему-то не знал, о чем нам говорить, Саша, кажется, тоже, ну, мы просто сидели и молчали. Зал стремительно заполнялся, занавес колыхался, было видно, что на сцене что-то происходит. Пахло отчего-то баней. Деревом и вениками.