Текст книги "Портрет в черепаховой раме. Книга 2. Подарок дамы"

Автор книги: Эдуард Филатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– И никаких улучшений?

– Увы. Скорее, наоборот. Да вы садитесь, Фёдор Петрович!

– А эти чёртовы эскулапы что говорят? – спросил генерал, усаживаясь в кресло. – Лекарства, какие надо, дают?

– Дают. Но они…

– Что?

– Как мёртвому припарки.

– Так! – важно изрёк Уваров. – Стало быть, оборону держишь?

– Держу.

– Великий Князь о тебе всё время справляется. Велел передать самые…

– Спасибо. В полку что?

– Маршируем. Строй учимся держать ровнее. Уставы вдалбливаем.

– К войне готовитесь?

– Не приведи Бог, конечно! Но если Его Величество бросит клич, костьми ляжем! Все, как один!

– Краснова что-то давно не вижу. Раньше каждый день навещал.

– Срочно отправлен в армейский дивизион!

– Вот змея!

– Кто? – с удивлением спросил генерал.

– Старушка одна. Мстительная.

– Старушки бывают те ещё! – согласился Уваров. – А наш Егор Краснов послан с секретнейшим посланием императора, содержание коего разглашать не имею права. Тем более, оно мне и неизвестно.

Уваров встал.

– Что ж, поправляйся, Алексей! Какие просьбы есть?

– Чтоб прошение моё удовлетворили.

– Рассмотрим, не беспокойся! А что Его Высочеству передать?

– Уверения в моём нижайшем почтении.

Уваров сверху вниз посмотрел на лежащего и изрёк:

– Да уж, ниже некуда!

* * *

Княгиня Голицына, прогуливаясь по гостиной, диктовала письмо. За столом сидел секретарь и старательно всё записывал.

– Самая главная наша новость – императрица родила дочь. Великую Княжну нарекли Елизаветой. Случилось сие событие третьего ноября.

– Третьего ноября, – повторил секретарь, записывая.

– Мария Фёдоровна, конечно же, недовольна. У неё вновь подозрения по поводу непонятного происхождения внучки.

– А что же тут непонятного? – удивился секретарь.

– Это, – княгиня бросила на секретаря строгий взгляд, – не нашего ума дело!

– Ясно, – тихо произнёс секретарь и обмакнул перо в чернильницу.

– Это не нашего ума дело! – повторила Голицына. – Тем более, и император к сетованиям матери не прислушивается, оставляя все её наветы без внимания. Жену навещает часто и о малютке заботу проявляет трогательную.

– Трогательную, – повторил секретарь.

– Написал?

– Да.

– Дальше! Кавалергард Охотников, о котором я тебе уже писала, всё ещё находится в постели, рана его не заживает. Как говорят, 14 ноября он получил уведомление о полной отставке.

В гостиную неслышно вошёл Панкратий и объявил:

– Кавалерственная дама Загряжская Наталья Кирилловна!

– Вот как? – удивилась Голицына. – Проси!

– А письмо? – спросил секретарь.

– Потом допишем! Ступай!

Секретарь удалился.

В гостиную вплыла Загряжская. Дамы галантно раскланялись.

– Прошу! – пригласила княгиня, и дамы расположились у стола. – Чаем потчевать? Или как государыня Екатерина?

– Как государыня! – сделала выбор Загряжская.

Голицына позвонила. Вошла горничная.

– Кофею! – приказала княгиня.

Горничная вышла.

– Как быстро уходит осень! – пожаловалась Загряжская. – Едучи к тебе, я так озябла.

– Ничего, кофей согреет!

Дверь растворилась, горничная внесла поднос с кофейником, чашками, кувшинчиком со сливками, баночкой варенья и свежими булочками.

Дамы принялись пить кофе.

– Как внуки? – спросила Наталья Кирилловна.

– Растут. Как тесто в квашне.

– Внучка, говорят, у тебя чудо?

– Да, шустра не по годам! Как и все Голицыны! Я ей почтение стараюсь внушить к роду нашему. Чтоб гордилась происхождением. Девятнадцатое колено от Гедимина всё-таки!

– А она что?

– Учудила на днях! Стала ей про Иисуса Христа рассказывать, про божественные свойства души Господа нашего. Чтоб почитала. Благоговела чтоб перед Всевышним.

– Мудро, княгинюшка, мудро! – вставила слово Загряжская.

– А она слушала, слушала и вдруг спрашивает: а этот Иисус, бабушка, если он такой замечательный, не из рода ли Голицыных будет? А, какова дитятка?

– Сколько ей?

– Седьмой пошёл.

– Редкостное дитя! – отметила Загряжская и переменила тему. – Мой племянник тоже учудил!

– Это который?

– Григорий Строганов.

– Тот, что в Испанию укатил? – предположила княгиня.

– Он самый! Все тамошние дамы от него без ума, говорят! На шею вешаются! И он, сказывают, тоже не теряется – ни одной юбки не пропустит!

– Загряжская кровь! – заметила Голицына.

– Не скажи, Наталья, не скажи! – решительно возразила Загряжская. – Она не каждого будоражит! Взять хотя бы моего Николая. Не в пример братцу своему сумасбродному всегда тихоней был. Но уж зато в кого этот бес вселится, удержу нет никакого! Такого начудит, пока не перебесится, хоть святых выноси!

– Да уж! – сочувственно заметила Голицына. – Как вспомнишь, волосы дыбом!

– Что им наши волосы! – вздохнула Загряжская. – Старики у нынешних молодых не в чести. Всё по-своему повернуть норовят. Неслухи, перекорщики, пустобрёхи!

– Своих я в узде держу! – строго сказала Голицына. – Что Дмитрия с Борисом, что Екатерину с Софьей.

– Как? – удивилась Загряжская. – Борису-то, небось, сорок уж!

– Тридцать девять.

– Вот! И Софьюшке, поди, тридцать уж?

– Тридцать один. Но для меня они всё равно – дети! А я для них – мать!

– Да, – согласилась Загряжская. – Мать – это святое!

Помолчали, прихлёбывая кофе.

– Варенье отменное! – похвалила Загряжская.

– Малиновое. И польза от него! Роджерсон рекомендует употреблять постоянно.

– Роджерсон в этом разбирается, – вновь согласилась Загряжская.

Помолчали ещё.

– А у меня к тебе дельце, Наталья! – заявила вдруг Загряжская.

– Догадываюсь. Не ради ж варенья по студёному городу в карете тряслась.

– Не ради, ты права! Приехала как бы по-родственному. Дела семейные решать.

– По-родственному? – удивилась Наталья Петровна. – С каких это пор Голицыны…

– С тех самых, как одна княгиня полковника Ивана среди прочих выделила и сетями амурными оплела.

– Ивана? – нахмурилась Голицына. – Амурными? О чём это ты?

– Брось, Наталья, ангела из себя строить! Меня-то к чему за нос водить? Я Ванюшу полковника в виду имею. Про Ивана Загряжского говорю!

– Нашла, что вспоминать! – ещё больше посуровела княгиня. – Давно это было… И было ли?

– Было, было! – уверенно напомнила Загряжская. – И тут, в Петербурге, и в городе Дерпте.

Голицына вся сжалась в комок и неприязненно сказала:

– Что было, то было и давно быльём поросло! Из сердца – вон, из памяти – долой!

– Значит, было всё-таки! – не унималась Загряжская.

– И что ты от меня теперь хочешь? – почти со злостью спросила Голицына.

– Только то, что с тех самых пор мы с тобою как бы родня. Я с Николаем Загряжским повенчана, у тебя с его братом Иваном невенчанная любовь. Так что, хочешь, не хочешь, а деваться некуда – родня!

– Ладно, допустим. И что прикажешь делать мне теперь?

– Не о тебе речь! И не обо мне. Наше время кончилось, утекли дни молодые, их не воротишь. Другие нынче в жизнь вступают, о них позаботиться надо.

– О ком это ты? Не пойму что-то! – уже гораздо теплее произнесла Голицына.

– Есть у Ивана дочь, плод любви его дерптской.

– Наталья?

– Да. В честь тебя, между прочим, названа!

– И что же?

– Иван-то непутёвый, головушка забубённая, свою красу ненаглядную бросил! А сам на холостую ногу зажил. А любовь его дерптская от тоски занедужила и представилась! – Загряжская перекрестилась. – Сиротой росла Ташенька, ни отца, ни матери.

– Я знаю, – кивнула Голицына.

– Александра Степановна, доброй души человек, как родную дочь её воспитала. В Питер привезла, при дворе пристроила.

– Я её видела. В отца пошла. Глаза особенно.

– А характером – в мать! Так же доверчива.

– Что значит… доверчива? – не поняла княгиня.

– Оплёл её сетями амурными один кавалергард. Она и не устояла. А он, голова забубённая…

– Бросил?

Загряжская кивнула и, помолчав, добавила:

– Ещё и письмо прислал. С отказом. И с мольбой о прощении.

Княгиня нахмурилась и негромко спросила:

– Кто он?

– Алексей Охотников.

– Тот самый, которого…?

– Он.

Помолчали. И вновь заговорила Загряжская:

– Охотников ладно! Бог ему судья. А вот Наташеньку надо из беды вызволять. Замуж отдавать. Срочно! Время не ждёт.

– Она что же…?

– Да, да! Потому и решила к тебе обратиться. По-семейному. По-родственному. За помощью.

– Чем могу, помогу с удовольствием! – в голосе княгини зазвучала твёрдость. – Дело нужное! Почти святое! Говори, что от меня требуется!

– Свадьбу, я думаю, надо играть громкую! – начала издалека Загряжская. – Чтобы император с императрицей были за свадебным столом. И Мария Фёдоровна тоже. С Её Величеством я уже говорила, она согласна. Обещала поговорить с супругом. А вот с Марией Фёдоровной я не очень…

– Беру на себя! Что ещё?

– Посаженым отцом невесты будет обер-шенк двора Николай Загряжский.

– Твой благоверный.

– И родной брат твоего Ивана!

– Ладно, ладно! Забудем про непутёвого! Кто мать?

– Посаженой матерью невесты будет дочь сестры Николая, моя племянница Варвара.

– Княгиня Шаховская?

– Она. Посажёный отец жениха – мой брат Пётр Кириллович.

– Граф Разумовский?

– Он. А посажёной матерью я бы хотела видеть тебя, княгинюшка! О том и приехала просить.

– Согласна! – без раздумий ответила Голицына и повторила. – Дело нужное, почти святое!

– Вот и чудненько! – обрадовалась Загряжская. – Прямо гора с плеч! Да я и не сомневалась в твоём согласии… Спасибо за угощение! Мне пора!

– Счастливо доехать! – напутствовала княгиня и с улыбкой добавила. – Не окоченей на морозе-то!

– После твоего кофею стужа нипочём! – весело ответила Загряжская, вставая.

– Постой! – воскликнула вдруг Голицына. – Самое главное не сказала! Жених-то кто?

– Жених? – переспросила Наталья Кирилловна. – Жених – славный малый. Из иностранной коллегии.

– Как зовут-то?

– Николай Гончаров.

– Как? – ахнула княгиня. – Николай?

– Знаю, Наталья, знаю! Потому и сама приехала. Чтоб сказать: хватит, своё мы пожили, пора другим места свои уступать! Пусть молодых сети амуровы оплетают. Дело это нужное, сама говорила!

– Почти святое! – тяжко вздохнула Голицына.

* * *

В комнате-кабинете обер-шенка Двора Его Величества Николая Александровича Загряжского тихо беседовали двое: сам обер-шенк и его супруга Наталья Кирилловна.

– Может быть, всё же лучше тебе? Боюсь, пойдёт на попятную! – со вздохом произнёс Николай Александрович и с надеждой посмотрел на жену.

– Ну, вот ещё новости! Снова здорово! – всплеснула руками Наталья Кирилловна. – И это дело на меня!

– У тебя же ума палата, язык как надо подвешен. А я говорун тот еще, ты же знаешь!

– Какой уж есть! А дело это такое, что за дам болтливых не спрячешься! Мужской разговор должен быть. И на споры нет времени!

В углу кабинета громко пробили часы.

– Час уже! – вскрикнула Загряжская и метнулась к двери.

Выглянув в коридор она, она жестом подозвала мужа:

– Идёт! Встречай! Говори то, что велела! А я исчезаю!

И Наталья Кирилловна скрылась в соседней комнате.

Немного подождав, Николай Александрович широко распахнул дверь и вышел в коридор. Навстречу ему шёл Николай Гончаров.

– Милости прошу, милости прошу! – гостеприимно приветствовал молодого человека Загряжский.

– Здравствуйте, Николай Александрович!

– Добрый день, дорогой тёзка, Николай сын Афанасьев! Добрый день! Заходи!

Войдя в кабинет, Загряжский сразу же усадил Гончарова к столу, а сам шагнул к шкафу, достал бутылку вина и рюмки. Рюмки поставил на стол, а сквозь бутылку посмотрел на окно.

– Как играет, а! Бургундское! Только вчера привезли! Просто грех не попробовать! Как?

– Я вообще-то не большой любитель, – начал было Гончаров, но Загряжский его перебил.

– Я тоже не любитель! Да он здесь и не нужен! Тут ценитель надобен! Чтобы по достоинству оценить вкус напитка сего, богам предназначенного. Пусть его Боги пьют! И Богини! Мы лишь оценщики!

– Ну, если только оценщики…

– Только, любезный мой тёзка, только!

Загряжский разлил по рюмкам вино и поднял свою:

– За встречу!

– За встречу! – не стал возражать Гончаров.

Выпили.

– Как? – поинтересовался обер-шенк.

– Хорошее вино!

– Божественное! И алкать его многие знатоки-ценители почитают за великое счастье!

– Возможно. Счастье вполне может быть! – согласился молодой человек.

– Кстати, а как ты к нему относишься?

– К кому?

– К счастью. К человеческому счастью.

– С доброй завистью, – ответил Гончаров. – Потому как считаю, что каждый человек его достоин.

– Мудро мыслишь! – заметил Загряжский и вновь наполнил рюмки. – За счастье!

– За счастье! – и Николай пригубил рюмку.

– Э, нет! – замотал головою обер-шенк. – С таким скромным замахом счастья не добьёшься! За него биться надо! В омуты нырять! На самом дне счастье, бывает, прячется, понял? За счастье – до дна!

– Ну, ежели только за счастье…

И Гончаров осушил рюмку.

– Ну, как? Посчастливело?

– По жилам потекло, – улыбнулся молодой человек.

– То-то же! А ведь многим, очень многим не удаётся счастья этого достичь! Их удел – тоскливая повседневность! Или того хуже – напасть за напастью! День, когда невзгод никаких нет, и кажется счастливым.

– Участь их достойна сожаления! – произнёс Гончаров, силясь понять, куда клонит его собеседник.

– Особенно женскому полу достаётся! – продолжал между тем Загряжский. – Матерям нашим, жёнам, сёстрам, дочерям. Вот, к примеру, история, достойная пера. Сам всему свидетель. Представь себе девицу ангельской души. Сироту, можно сказать, круглую. Беспутный отец бросил жену ещё до родов. Мать, лишённая счастья, вскоре отошла в мир иной. Но дочь её вырастили добрые люди, в свет вывели!

– Счастливая, значит, судьба!

– Казалось бы! Потому как налетел на неё беспутный удалец, бес окаянный. Околдовал, опутал. И сгинул! Словно его и не было!

– Печальный конец! – сочувственно произнёс Гончаров.

– Не то слово, любезнейший тёзка, не то слово! Что красной девице остаётся? Камень на шею, да в омут головою вниз?

– В сказках, – с улыбкой заметил Николай, – перед тем роковым нырянием появляется добрый молодец и ведёт красну девицу под венец.

– А в церкви их встречают царь с царицей! – радостно подхватил Загряжский. Ведут за стол свадебный и поднимают бокалы…

– … за счастье молодых!

– Правильно мыслишь! – похвалил обер-шенк и наполнил рюмки. – За счастье молодых!

– Снова до дна?

– Сие зависит от того, какого ты желаешь молодым счастья.

Выпили. И Гончаров сказал:

– Забавная сказка! Не пойму только, к чему.

– Ты прав! Сказка с вопросом: кто лучше – беспутный удалец или добрый молодец? Вот ты! Какая роль тебе по душе?

– Молодец, конечно. Красну девицу жаль.

– Мудро ответствуешь! – снова похвалил Загряжский и в очередной раз налил в рюмки вина. – За мудрость молодецкую! За доброту!

Выпили.

– Я ведь не зря сказки тебе сказываю, Николай! – внимательно взглянув в глаза молодого человека, промолвил обер-шенк. – Ту красну девицу ты хорошо знаешь! Сидит она неподалёку в своём светлом тереме, льёт слёзы горючие и ждёт, не дождётся своего добра молодца.

– О ком это вы? – растерянно произнёс Гончаров.

– О моей племяннице.

– О Наташе?

– О ней, душе светлой, но горемычной.

– А разве она…?

– Полюбила тебя, добрый молодец! Но на счастье своё не надеется.

– Это почему же? – спросил Гончаров в изумлении.

– Потому, любезный мой Николай сын Александров, что счастье само не приходит. Его добыть надобно! И принести в ладонях ласковых своей суженной. Вот и скажи, ты готов осчастливить сироту Ташеньку?

– Готов! – еле слышно произнёс Николай.

– Мудрое слово! Вот только крепкое ли?

– Крепкое!

– Вот и проверим! – воскликнул Загряжский, наливая рюмки. – Чтоб бедам с напастями ни дна, ни покрышки! За готовность крепкую! За счастье!

– За счастье! – эхом повторил Гончаров.

Выпили. И тотчас Загряжский громко позвал:

– Наталья Кирилловна!

– Да, мои дорогие! – мгновенно откликнулась Загряжская. – Слушаю вас!

– Вот Николай с просьбой к нам обратился!

– Как интересно! С какой же?

– Я? – с недоумением отозвался молодой человек, мучительно стараясь вспомнить, о какой просьбе идёт речь. – Обратился?

– Только что! – бодрым голосом подтвердил обер-шенк. – Он просит руки нашей Наташи!

– Вот как? – в изумлении встрепенулась Загряжская. – Какая честь! Вы сделали великолепный выбор, молодой человек! Сегодня же обрадую Её Величество. Дайте же я вас расцелую! По-родственному.

И, крепко обняв смущённого Гончарова, Наталья Кирилловна трижды его поцеловала.

Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату из дворцового коридора влетела фрейлина Наталья Загряжская. Увидев тётушку, целующую Николая, она остановилась, обвела глазами всех троих и бутылку с двумя рюмками на столе.

– Ой, что тут у вас?

– Да мы, Наташенька, дело важное решаем! – важно начал обер-шенк.

– Вы что же, ничего не знаете?

– Чего не знаем? – насторожилась Загряжская.

– Государь войну объявил… Бонапарту.

* * *

Барабанщики отчаянно забили в барабаны. Трубачи протрубили сигнал. Стоявший на возвышении князь Борис Голицын поднял руку и объявил:

– Его Величество государь император Александр Павлович!

Император вышел вперёд. На плацу всё замерло.

– Любезные моему сердцу павловцы! Нам вновь предстоят большие испытания! Вчера мы объявили войну узурпатору Бонапарту. Теперь российским штыкам и пушкам надлежит развеять в дым миф о непобедимости французской армии. Не посрамим славы Отечества! С нами Бог!

Император размашисто перекрестился. Павловцы дружно грянули «ура!».

Великий Князь Константин повернулся к стоявшему поодаль Сипягину. Тот подошёл. Константин что-то шепнул ему на ухо. Сипягин кивнул и быстро зашагал куда-то в сторону.

Заиграл оркестр военной музыки. Начался парад.

А Сипягин, покинув полковую территорию, заспешил к коляскам.

– Нестор Михалыч! – раздался женский голос.

– Да? – повернулся на зов Сипягин и остановился возле коляски.

К нему подошли мужчина в шляпе, надвинутой на самые глаза, и женщина в шляпке с вуалью.

– Что это вы здесь разгуливаете? – недовольным шёпотом произнёс Сипягин. – Я же предупреждал, строжайше запрещено…

– Тебя разыскиваем, Нестор! – мрачно прохрипел мужчина.

– Зачем я вам? – недовольно спросил Сипягин.

– Насчёт остатка интересуемся! – напомнил мужчина. – Полный расчёт произвести пора! Как договаривались.

– Тише! – Сипягин опасливо покосился в сторону кучера и зашёл за коляску. – Не понимаю, о чём речь! Дело-то не сделано!

– То есть как? – удивился мужчина.

– А так! – Сипягин сверлящим взглядом посмотрел в глаза собеседникам. – Где убиенный? Где, я вас спрашиваю? И сам же отвечу: здравствует!

– Он не жилец! – зло прошептала женщина. – Рука у меня верная! Дни его сочтены.

– Вот когда представится, тогда и сочтёмся!

– Мы так не договаривались! – прохрипел мужчина.

– Больше месяца за нос водите, ваше благородие! – недовольно пожурила женщина.

– Ты вот что, Нестор, либо плати, как обещал, либо…

– Что? – побагровел Сипягин. – Угрожать? Мне? Да я вас знать не знаю, прощелыг, голодранцев! Сейчас свистну и сдам полиции!

– Не свистнешь, ваше благородие! – уверенно заявила женщина.

– Это ещё почему? – удивился Сипягин и полез в карман за свистком.

– Потому что не успеешь! – ответила женщина.

В её руке сверкнул кинжал, и Сипягин, охнув, осел на мостовую.

– Всё. Пошли! – тихо сказала женщина, вытирая кинжал платком.

Мужчина с опаской взглянул на упавшего, пошарил в его карманах и достал бумажник.

– Он же нас теперь…

– Не бойся! – ответила женщина, швырнув окровавленный платок на Сипягина, и пряча кинжал под накидку. – У меня рука верная!

Оба разом повернулись и быстро удалились.

* * *

Великий Князь Константин Павлович сидел у стола в своём кабинете и слушал утренний доклад. Докладывал бывший помощник Сипягина, ныне занявший его место.

– Ну? – нетерпеливо поторопил Константин. – Что ты молчишь, Шумахер? Я слушаю!

– Шумахин, Ваше Высочество! – негромко проговорил сипягинский преемник.

– Как, как?

– Шумахин.

– Шумахер веселей! – не согласился Великий Князь. – Сапожник по-немецки. Шумахер. Ну, так я слушаю!

Шумахин вздохнул и начал читать:

– «У Новой Фундляндии потонуло перевозное судно. Было на нём две с половиною тысячи войска. Спасено только девять».

– В огне сражения враз столько не сгубить! – заметил Константин. – Сильна стихия океанская! Ещё о стихиях есть?

– «В Италии – сильное землетрясение. В Швейцарии – проливные дожди. Во Франции – ужасная буря. Четыре корабля затонуло, многие лишились мачт».

Шумахин помолчал немного и продолжил:

– «Число народа в Северной Америке простирается до 6 миллионов 180 тысяч человек. Между ними находится 1 миллион 209 тысяч невольников и 1 миллион 100 тысяч милиции».

– Как стерегут, а? – подивился Великий Князь. – На каждого раба по охраннику!

– «Доктор Дженер получил из Бенгалии мешок рупий».

– Вот как? За что же?

– «В знак благодарности тамошних жителей за введение в употребление прививания коровьей оспы».

– Позанятней есть что-нибудь?

– Есть! – ответил Шумахин. – Из Вены пишут. «Приехал сюда один евреянин, живший в Амстердаме. Он выпросил у здешних купцов заимообразно 200 тысяч флорин червонцами с иностранными векселями и скрылся. Его уже везде ищут».

– Что у нас?

– «Зубной оператор Гартц отбеливает зубы. Сколь бы черны они ни были».

– Так!

– «В придворной книжной лавке Алисия продаются новые петербургские виды и портрет адмирала Нельсона. Скорняжный мастер Христофор Фиссель предлагает свои услуги в починке и поправке старых шуб».

– Дальше!

– Больше ничего нет-с! Только вексельный курс. И погода за прошедшие три дня.

– Ни убийств, ни пожаров, ни разбойных нападений не было?

– Бог миловал! – тихо ответил Шумахин. – Но есть толки…

– Какие? – оживился Константин.

– Непроверенные.

– В непроверенных всегда что-то есть! И что же толкуют?

– Будто муж с женою друг друга порешили.

– Вот как? – ещё больше оживился Великий Князь. – С чего это они?

– Странные личности, Ваше Высочество. Кто они и откуда – неизвестно. Сказывают, разбоем промышляли. Добычу, видно, не поделили.

– Так. И что?

– Оружие у них было. Пальба началась. А там и пожар. Спасти никого не удалось. Но в сгоревшей квартире любопытную вещь обнаружили.

Шумахин загадочно замолчал.

– Какую, Шумахер? Не тяни!

– Шумахин, Ваше Высочество! – тихо поправил чиновник.

– Шумахин, Шумахер – какая разница? Что обнаружено?

– Кинжал.

– Я-то думал…, – разочарованно протянул Константин. – Что в этом любопытного?

– Полиция полагает, что сим холодным оружием были совершены преступления последних месяцев.

– А в доме всё сгорело?

– Всё, Ваше Высочество.

– Концы, стало быть, в воду!.. Что ж, пусть полиция разбирается. Как разберутся, доложишь!

* * *

Санкт-Петербург окутывали сумерки. Княгиня Голицына стояла у окна и наблюдала, как тают, погружаясь во тьму, очертания домов. За столом в гостиной сидел секретарь и записывал очередное послание княгини сыну Дмитрию, отдыхавшему в Италии.

– Написал? – спросила Наталья Петровна.

– Написал.

– Дальше пиши! У нас только и разговоров тут о землетрясении в Италии. Те, кто летом предрекал то же бедствие Санкт-Петербургу, воспряли духом. Теперь они говорят, что грозная стихия сметёт с лица земли Москву.

Секретарь вздрогнул и поднял голову:

– А я и не знал! У меня ж в Москве отец с матерью! Братья… Спрятать куда бы?

– Если Господь решил кого-то смести с лица земли, от него не спрячешься.

– Это писать?

– Нет. Но запомни! Пиши дальше. Кавалергард Охотников всё так же плох. Роджерсон говорит, что безнадёжен. Императрица, которая в ноябре родила, узнала об этом только сейчас. Страшно убивается. Лекари опасаются за её здоровье.

– Здоровье, – повторил секретарь.

– А мы, – продолжала княгиня, – готовимся к свадьбе. Фрейлина Наталья Загряжская – о её романе с Охотниковым я тебе писала – выходит замуж за Николая Гончарова из Коллегии иностранных дел. Венчание в присутствии Их Величеств произойдёт в Дворцовой церкви 27 января.

* * *

В просторном зале Зимнего дворца всё было готово для свадебного обеда. Стол ломился от угощений. Собрались приглашённые, замерли у своих инструментов музыканты. Ждали только августейшую семью.

Но вот церемониймейстер подал знак, и музыканты заиграли «Гром победы раздавайся!». Двери распахнулись, и в зал вошли государь Александр Павлович под руку с императрицей Елизаветой Алексеевной. Вслед за ними шли вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, Великие Князья Николай с Михаилом и Великие Княгини Екатерина с Анной.

По залу пронёсся лёгкий шорох всеобщего поклона.

– Bonsoir! – громко произнёс Александр и, улыбнувшись, поправился. – То есть я хотел сказать всем: добрый вечер!

– Добрый вечер! – с улыбкой приветствовала императрица.

– Добрый вечер, Ваши Императорские Величества! – нестройным, но дружным хором радостно ответили гости.

– Давайте будем начинать! – весело предложил император.

– Господа! – воскликнул церемониймейстер. – Сейчас мы увидим молодых!

– Attendez! – неожиданно произнёс Александр.

Все с интересом повернулись в сторону Его Величества.

Император быстро подошёл к музыкантам, что-то негромко сказал скрипачу и взял у него скрипку.

– Ангел мой! – обратился государь к Елизавете Алексеевне. – Je vous en prie!

Императрица улыбнулась, подошла к императору и села за фортепиано.

– Теперь пусть входят! – сказал Александр и под аккомпанемент жены заиграл бодрую мелодию.

Церемониймейстер сделал знак рукой, дверь распахнулась, и в зал вошли молодые. Их сопровождали посажённые матери и отцы. Рядом с молодой женой Натальей Гончаровой шли обер-шенк Николай Загряжский и княгиня Варвара Шаховская. Молодого супруга Николая Гончарова сопровождали тайный советник граф Пётр Разумовский и княгиня Наталья Голицына.

Тронутые необычной торжественностью обстановки, все присутствующие дружно зааплодировали, раздались крики «браво!» и даже «ура!».

Увидав, КАКИЕ музыканты дарят им свою чудную музыку, молодые от неожиданности остановились, с удивлением переглянулись и тоже принялись хлопать в ладоши.

Их Величества завершили свой музыкальный экспромт и галантно раскланялись.

– Прошу к столу! – громко объявил церемониймейстер.

Все принялись рассаживаться.

Княгиня Голицына на какое-то время оказалась рядом с Руничем.

– Господин Рунич! – позвала она.

– Я к вашим услугам, сударыня!

– Я давно к вам присматриваюсь!

– Мне лестно это слышать!

– И только сейчас поняла, чего вам не хватает.

– Очень многого, сударыня! – улыбнулся молодой человек. – Пальцев не хватит перечислять!

– Я увидела только одно: вам не хватает жемчужины!

– Какой? – с интересом спросил Рунич.

Уже севшая на своё место Наталья Гончарова что-то показывала окружающим. Со всех сторон неслись голоса:

– Невероятно!

– Какая прелесть!

– Просто жемчужина какая-то!

– Настоящая жемчужина!

Рунич пригляделся и увидел в руках Натальи портрет молодой женщины необыкновенной красоты.

– Кто это? – спросил Рунич.

– Моя мама! – с улыбкой ответила Наталья.

Рунич повернулся к Голицыной:

– Вы эту жемчужину имели в виду?

Княгиня нахмурилась, но ответить не успела – послышался голос императора:

– Мадам и мсье! Дамы и господа!

Все разом замолчали. Даже лакеи, откупоривавшие бутылки, замерли на своих местах.

Александр поискал глазами Марию Антоновну, сидевшую рядом с мужем обер-егермейстером Двора Дмитрием Львовичем Нарышкиным, улыбнулся и сказал:

– Недавно мне подарили попугая. Птица оказалась очень забавной. Когда появляется мой старый лакей, попугай, встрепенувшись, тотчас начинает требовать пунша.

Сидевшие за столом засмеялись.

– Сегодня я буду вести себя на манер моего попугая, – продолжал император. – С той разницей, что я не буду обращать внимания на старых. Я буду смотреть только на молодых. И, встрепенувшись, буду требовать пунша, чтобы выпить его за здоровье и счастье Натальи и Николая Гончаровых!

– Ура-а-а! – грянули присутствующие.

По знаку церемониймейстера музыканты заиграли величальный свадебный мотив.

Рунич, встретившись взглядом с княгиней Голицыной, сказал:

– Число-то сегодня – 27-ое! И год 1807-ой!

– Ну и что?

– Две семёрки! Залог счастья!

* * *

А жизнь Алексея Охотникова тем временем неумолимо приближалась к финалу. Почувствовав, что дни его сочтены, штабс-ротмистр попросил доктора Стофрегена передать императрице, что хочет с нею проститься. Ответ последовал незамедлительно – Елизавета Алексеевна велела передать, что прибудет вечером.

Собрав последние силы, Алексей потребовал, чтобы его одели в мундир, а комнату украсили цветами.

В девять часов вечера к дому подъехал экипаж. Из него вышел доктор Стофреген, а за ним – две женщины с лицами, скрытыми под покрывалами.

– Какая прелесть! – воскликнула Елизавета Алексеевна, увидев множество цветов, украшавших комнату.

– Как в нашей оранжерее! – согласилась с сестрою Амелия.

Прибывшие старались выглядеть спокойными и весёлыми.

– Добрый вечер, Алексей! – ласково сказала императрица. – Как тут у вас мило, мой друг!

– Добрый вечер, Ваше Величество! – слабым голосом ответил Охотников. – Мило потому, что я вижу вас, стоя на краю пропасти.

– Мы вас не отпустим, Алексей! – запротестовала Елизавета Алексеевна и обратилась к Стофрегену, оставшемуся в соседней комнате. – Правда ведь, Конрад?

Стофреген молча покачал головой.

– Вот видите! – печально проговорил штабс-ротмистр. – Конрад бессилен мне помочь! Да я и сам это чувствую! Меня утешает лишь то, что после меня останется росток жизни!.. Как там наша малютка?

– Уже улыбается! – ответила Елизавета Алексеевна. – Наша Элизабет, Элиза, Лизинька!

– Вот и замечательно! – прошептал Охотников. – Вот и отлично! Прощайте, мои Элизы! Будьте счастливы!

Императрица наклонилась и поцеловала Охотникова в губы.

– Спасибо, Луиза! Спасибо, Ваше Величество! – дрогнувшим голосом произнёс Алексей. – Теперь я буду умирать счастливым! Дайте мне что-нибудь, что можно унести с собой!

Елизавета Алексеевна обернулась, что-то ища. Увидев на столе ножницы, быстро взяла их и подошла к Охотникову. Послышался лёгкий щелчок, и прядь волос упала на грудь Алексею. Императрица пожала ему руку, долгим взглядом посмотрела ему в глаза и вместе с сестрою удалилась.

Проводив их взглядом, Охотников взял прядь волос, вдохнул их аромат, спрятал на груди и впал в беспамятство.

Утром следующего дня он велел кликнуть брата, которого давно уже призвал к себе из имения. Просьба умиравшего была короткой: положить с ним в гроб золотой медальон с портретом императрицы, локон её волос и кольцо. Ещё Алексей передал брату чёрную лаковую шкатулку с золотой застёжкой, где хранились письма и записки от возлюбленных, и попросил передать её тому, кто придёт за нею после его смерти.

Отдал ли штабс-ротмистр какие-нибудь распоряжения относительно фрейлины Загряжской, так и осталось неизвестным.

30 января – ровно через три дня после свадьбы Натальи Загряжской и Николая Гончарова – кавалергард Охотников скончался.

Печальное известие об отошедшем в мир иной штабс-ротмистре едва не стоило жизни императрице, которая ни от кого не скрывала своего горя, выражая его в открытую.

Вечером 30 января в сопровождении своей сестры и в глубоком трауре она снова приехала на квартиру Алексея. У гроба опустилась на колени, долго плакала и молилась.