Текст книги "Сказка для взрослых"

Автор книги: Эдуард Юрченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

С к а з о ч н и к: Такая вот история. Согласен, звучит не совсем логично, однако в мире настоящих кабанов назвать кого бы то ни было другом означало намного больше, нежели в мире людей подписать соглашение о ненападении, а потом ночью напасть на спящего и не ожидающего агрессии соседа…

Представители шакальства побаивались наведываться на описываемое празднество. Да оно и понятно, ведь собравшаяся публика, не обучавшаяся в лесных школах и не шибко разбирающаяся в подковерных играх лесного политикума, успела, тем не менее, хлебнуть немало дегтя от заморочек хитромордых и потому не нуждалась в волшебных болотцах для определения того, под какой личиной скрывается очередной шакал. Они просто сразу мутузили носатых – не по статусам, а по мордам. Так вот… Суть звериного гуляния понять было немудрено: толпы служивших быков и кабанов раз в году собирались на главной опушке и веселились всеми возможными способами. Боевая грубость в описываемой компании считалась добродетелью и потому на дружеский подзатыльник здесь никто не обижался, а вызов померяться силушкой, или, там, запинать кого-нибудь, пободаться как следует, присутствующие воспринимали как хороший тон и не более. Время от времени кабаны схлестывались с быками, которые хоть и были крупнее, но менее организованы, или с другими кабанами; быки же, в свою очередь, соответственно, с другими быками. И вот, когда шум-гам да бравада отдыхающих начинали задевать интересы здешних жителей, в лес прибывало огромное количество псов – местных стражей порядка. Оказывается, драка с легавыми псами была неотъемлемым атрибутом любого гуляния, десертом, если хотите. Легавые испокон веков следили за порядком в лесу; беспорядки, кстати, тоже были по их части – они же сами их организовывали, контролировали, ну и, естественно, использовали для выгоды. Выгод было две: во-первых, продвижение по служебной лестнице с увеличением пайки, а во-вторых – получение нетрудовых шишек от запуганных и затравленных лесных жителей в качестве благодарности за молчание или мычание.

Псы, как стражи порядка, проходили специальную подготовку по усмирению взбунтовавшихся зверей, а кабанам этого-то как раз и не хватало – ну, не прикольно было хрюкающим просто затаптывать в пыль случайно забредшую на опасную территорию живность; им была необходима сопротивляющаяся жертва, коей и являлись легавые. Вначале псов атаковали отдельные боевики; они кусали противника и отбегали вглубь опушки, а когда стражи порядка бросались преследовать ретировавшихся провокаторов, углубляясь в толпу праздновавших созданий – тут-то и разыгрывалось главное действо: отдыхающая публика вмиг превращалась в грозных врагов партизанского типа, нападавших внезапно и со всех сторон… В общем, пока псы успевали подтянуть подкрепление, попавшие в западню легавые, изрядно подранные и искусанные, разбегались кто куда с поджатыми от страха хвостами, неся, как говорят на войне, невосполнимые потери. Потом наваливались основные отряды стражей порядка и не успевших ретироваться хулиганов упаковывали да бросали в срамную яму.

Так произошло и с нашими героями: двое кабанов, волчонок, ежик, медвежонок и шакаленок оказались захваченными врасплох. Их препроводили в упомянутую яму, намяв предварительно бока. В ходе боя на предводителя кабанов набросилось сразу три легавых пса. На помощь бравому командору пришли медвежонок с шакаленком. И если медвежонок просто подмял под себя двух собак, то третья особь легавой наружности, будучи вдвое больше шакаленка, изрядно искусала мелкого звереныша, повредив сухожилие на лапе, отчего тот стал прихрамывать на поврежденную конечность. Старший кабан оценил благородный порыв толстоносого и, уже сидя в яме с другими смутьянами, дважды бросался на осмелившихся попытаться сорвать злость на шакаленке. Остальная пришлая живность избежала участи своих друзей, разбежавшись по лесу. У посаженых в яму к утру наступило похмелье, и сидельцы постепенно стали приходить в себя. Немного подремав, предводитель обратил внимание на уткнувшегося ему в бок и мирно сопящего шакаленка. Тот, видимо ощутив на себе взгляд старшего товарища, открыл глазенки и уставился на кабана:

– Дядя кабан, извините, что я в вас уперся… Я просто нечаянно уснул…

– Не боись, толстоносый, после вчерашнего ты мне теперича как брат… Честно скажу, не ожидал я от вашей породы такой отваги. Молодца! Я – твой должник, – громко сказал кабан и по-дружески двинул шакаленка по плечу. В плече что-то хрустнуло и здорово заболело, но звереныш не подал вида, ибо похвала бравого солдата была для него сладким елеем.

Кабаний предводитель сделал небольшую паузу, а затем гаркнул:

– Кто тронет шакаленка – будет иметь дело со мной!.. Порву любого!..

Публика ямы с пониманием закивала мордами и как-то даже с уважением посмотрела на звереныша.

Часа два отвязное сообщество приходило в себя, издавая нечленораздельные звуки. Улучив подходящий момент, шакаленок обратился к кабану:

– Дядя кабан, а можно вам вопрос задать?

– Валяй, животина. Сегодня тебе все можно.

– Скажите, а почему кабаны и быки нас, шакалов, так недолюбливают?

Предводитель почесал макушку и задумался:

– Да откуда мне знать? Не любим – и все тут!

– Но ведь так не бывает, обязательно должна быть какая-то причина.

– Согласен, – ответил кабан, – причина должна быть, но я чего-то никак вспомнить не могу. Ты это, не боись, я вспомню и пренепременно тебе все расскажу. Башка, знаешь ли, сильно болит и ничегошеньки не соображает.

– Вы только не забудьте, а?

– Хорошо, тока ты мне напомни, вот я и не забуду, – сострил кабан.

– Обязательно, – засмеялся шакаленок.Больше в яме ничего примечательного не произошло. Спустя еще пару часов группа кабанов напала на охрану срамной ямы и наши пленники были освобождены. Так вот, собственно, и закончилось заточение героев «великого побоища».

VII

Тем временем старый шакал – а он же по совместительству являлся и смотрящим за описываемыми территориями – не оставлял надежды заполучить в свои сети кота: уж шибко умной была усато-полосатая тварь, уж больно искусно придумывал мяукающий свои аферы и уж жутко талантливо да без напряга получалось у лохматого переигрывать хитрейших шакалов.

Для начала к кабану направили засланных казачков, затем козочек, после – белок и огромное количество всяческой незаконно распространяемой в лесу дури. Несколько лесных кикимор (ну это те, что любят на себя в отражении любоваться, не заморачиваются по поводу морали и готовы на все за вкусную еду, модный прикид да определенную сумму шишек) три дня всячески ублажали хрюкающее создание под мед, коноплю и все остальное, что бьет по мозгам. Вконец измотавшись и обессилев, профессиональные вешалки взмолились старому шакалу с просьбой отпустить их с миром, ибо такого фонтана энергии, коим был наш кабан, не могли вынести даже видавшие виды сказочные представительницы древнейшего лесного ремесла.

Старый шакал, решив, что время уже пришло, явил себя кабану. Упитая и вкрай распоясавшаяся скотина требовала продолжения банкета. Интересно, что вылаканое, вынюханое и съеденое нашим героем любого другого зверя свело бы в могилу – я уже молчу о бедных кикиморах. Однако кабанье рыло чувствовало себя великолепно, хоть и выглядело, мягко говоря, помятым.

– Ну, здравствуй, бравый гуляка, – обратился шакал к кабану.

– Привет и тебе, хитрозадый, – икнул кабан и продолжил, – лакни медку задарма – угощаю. Вы ведь, толстоносые, жуть как любите за чужой счет повисеть. А? Че притих? Правда уши режет?.. Или нет, правда глаза мозолит?.. А может, правда… – кабан задумался, провалившись в какие-то размышления и, как бы очнувшись, продолжил, – правда… правда… да за правду я любого порву, потому как правда – делу венец!.. Или опять нет? Слушай, носатый, валил бы ты лучше по добру по здорову, а то совсем мне все мозги запудрил…

Старый шакал терпеливо слушал бессвязный треп своей предполагаемой жертвы и в какой-то момент, улучив паузу в размышлениях утомленного отдыхом кабана, спросил:

– Слушай, кабан, а чего бы тебе больше всего сейчас хотелось?

– Сейчас?

– Ну да.

– Вот прямо здесь и сейчас?

– Да, да!

– Кикимор бы штук пять, да посвежее и помоложе, а то последние совсем чахлые оказались.

Шакала начинал напрягать разговор со столь развязным собеседником, он вздохнул, заскрипел зубами, но виду не подал:

– Ну, а кроме кикимор?

– А еще меда, да побольше! Вечно его самую малость не хватает.

– Ну, а кроме меда? – раздражаясь, задал следующий вопрос толстоносый.

– Кроме меда? – медленно повторил кабан, затем задумался и «воткнул», а может сначала «воткнул», а уж затем задумался, – а о кикиморах я уже говорил?

– Говорил, – скрипя всеми частями тела, почти выкрикнул шакал.

– Зна-чит, го-во-рил, – по слогам повторил кабан, – а после кикимор – меда бы мне, коноплей подышать, да росой маковой унюхаться…

– И все? На большее твоей тупой фантазии не хватает? – уже почти кричал шакал.

– А ты часом ничего не спутал, вонючка пресмыкающаяся? Зашибу! – рявкнул кабан и метнул в интригана валявшийся рядом дрын.

Шакал взвыл от боли, а кабан, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Ну почему же все, определенное количество шишек мне ну никак не помешало бы.

– Ну наконец-то, – вздохнул шакал.

– Что наконец-то? Что наконец-то? Щас как дам больно, – сказал кабан и оторвал от дерева очередной дрын, после чего шакал с испугом отпрыгнул на безопасное расстояние.

– Угомонись уже, хочу предложить тебе шишек еловых.

– А почто мне еловые? Есть этого добра у меня… Я иначе, как за кедровые, и разговаривать не буду.

– А я тебе еще ничего и не предлагал – не рановато торгуешься?

– Не хочешь ничего предложить – тогда вали по-быстрому, а то мне с тобой разговоры разговаривать не по масти кабаньей будет…

– Да полно тебе, не беленись, с предложением я к тебе, с деловым…

– Ну, раз с предложением, то выкладывай, сколько предлагаешь?

– А за что тебе не интересно?

– Да какая мне разница за что! Тут важно знать – сколько…

Шакал облизнулся, предвкушая легкую победу над алчной тварью:

– Дам пятьдесят шишек, ежели продашь мне кота.

– Где?

– Что где? – не понял вопроса шакал.

– Шишки где?

– Какие шишки?

– Какие, какие – кедровые… Пятьдесят штук.

– Так ты продашь кота?

– За пятьдесят кедровых?

– Ну да.

– Понятно, продам. А почему не продать? Отваливай шишки и чеши котяру искать, поймаешь – твой. Хотя, думаю, он завтра же улизнет от тебя, а шишечки мы эти с превеликим удовольствием прокутим за твое здоровье, – икнул кабан.

– Э-э-э, нет, так не пойдет.

– Что значит – не пойдет? Ты хотел усатого купить?

– Ну, хотел.

– Ты пятьдесят кедровых за него предлагал?

– Ну, предлагал.

– А раз предлагал, то гони обещанное, а то ведь зашибу, ты меня, скотина хитрозадая, знаешь, – рявкнул кабан и припер шакала к сосне.

Шакал понял, что в этом раунде потерпел фиаско и потому, отвесив разгульной особи пятьдесят кедровых, решил сменить тактику:

– Как видишь, дорогой кабан, свое слово я держу.

– Ну, – не понимая, куда клонит носатый нукнул кабан.

– Я хочу предложить тебе новый контракт, на более выгодных условиях.

– Хочешь – предлагай.

– Я готов увеличить гонорар в два раза при условии, что ты приложишь собственное копыто к некоему документу, подтверждающему продажу твоего закадычного друга кота.

– Да продать-то я его могу, но копыто к соглашениию прикладывать не совсем правильно будет, ибо котяра не является моей собственностью, а посему и гуляет, где хочет да с кем вздумается.

– Я, уважаемый кабан, имею в виду не буквальную продажу, а фигуральную, – лихо завернул шакал.

Кабан впал в ступор, пытаясь понять смысл сказанного, а затем, выйдя из него, зло посмотрел на шакала с вопросом:

– Ты можешь нормальным языком изъясняться, без этого твоего версаля?

С к а з о ч н и к: Кабан, естественно, не знал, что значит фраза: «К чему этот версаль?», но часто слышал ее от кота и потому использовал ее и где надо, и где не надо.

– Хорошо, я поясню: мне необходимо, чтобы за немалое вознаграждение ты приложил собственное копыто к некоему документу, означающему, что твой друг кот продан тобой мне полностью, обмену и возврату не подлежит.

– Опять ничего не понял. Ты можешь нормально объяснить?

– Конечно, могу, уважаемый кабан: термин «продан» в данном случае можно трактовать, как «предан», – полушепотом произнес шакал.

– Что??? – взбеленился кабан. – Чтобы я предал котяру??? Да чтобы вообще я кого-то предал?.. Мы, кабаны, можем продать что угодно, но предать… Не бывать этому! Ану, пшел вон, хитрозадый, а то, чесслово, прибью.

Шакал дернулся и, в какой уже раз, отпрыгнул на безопасное расстояние, пригнув башку, над которой со свистом пролетел новый дрын.

– Да успокойтесь вы, господин кабан, ибо опять меня не так поняли…

– Ну, дак ты объясни нормальным языком, а то блеешь, как овца, или воешь, как кикимора, – хохотнул, радуясь своему остроумию, кабан.

– Хорошо, я попробую, но только, ради Левы, царя всех зверей, постарайтесь дослушать меня до конца и бросьте этот дрын.

– Ладно, валяй, не бойся… Хотя мне, честно говоря, приятно видеть твой неподдельный страх. Как говорит мой друг кот: «Боится – значит, уважает», – договорил кабан и треснул толстоносого по башке так, что у того в глазах звездочки заблестели.

– Понимаете, тут такое дело: мне, собственно, не надо, чтобы вы предавали своего друга. Достаточно будет документального подтверждения, что он продан. И все.

– И все? – неуверенно спросил кабан.

– И все, – быстро закивал шакал.

– Чего-то ты все-таки не договариваешь, толстоносая морда. Ну-ка, поклянись.

– Да чтоб мне век в срамной яме сидеть и воли не видать, кикиморой буду!

Последняя часть фразы произвела на кабана должное впечатление, ибо в его мире подобными словами никто просто так не бросался.

– Ну, допустим, – медленно произнес собеседник. – А что мне с того-то обломится?

– Я же предложил вам увеличить гонорар вдвое, – растерянно ляпнул шакал.

– Вдвое – это как? А вернее, вдвое – это сколько?

– Это – целых сто кедровых шишек… Заметьте: не еловых, а кедровых…

– Что??? Ты, толстый шнобель, предлагаешь мне, честному кабану, продать друга за каких-то сто шишек?

– Ну, да… – несколько опешил шакал.

– Дешево ты, скотина, оценил моего друга и дружбу нашу…

– Хорошо. Ваша цена?.. – задал вопрос толстоносый, не давая кабану опомниться.

– Да чтобы я котяру своего родного за сто шишек продал? Да ни в жисть! Да не бывать этому! Я лучше сам его убью! Тыщу, как минимум.

Шакал, уже потерявший надежду договориться с хрюкающим созданием, влет согласился с предложенной кабаном суммой:

– Тыщу – так тыщу. По рукам?

– Лады, – как-то слишком просто согласился кабан. – Только – шишки вперед.

– Хорошо, мне нужно десять минут, дождитесь меня здесь и никуда не уходите…

– А куда я в таком состоянии денусь, – резонно заметил кабан.Спустя десять минут старый шакал притащил некий документ, к которому хрюкающее животное приложило свою конечность, предварительно несколько раз попытавшись сосчитать принесенные шишки. В результате долгих подсчетов пьяное рыло заявило, что в мешке не хватает восьми шишек, которые тут же были доложены покупателем в обозначенный мешок с добром.

С к а з о ч н и к: Знаете, торг кабана с шакалом, закончившийся предложением первого прибить кота, напоминает мне детский стишок времен развитого социализма (если кто еще помнит, что это было и когда):

Я свою сестренку Лиду

Никому не дам в обиду.

Мы живем с ней очень дружно,

Сильно я ее люблю.

Ну а если будет нужно —

Я и сам ее побью…

В конце концов, сделка была совершена, результатом чего можно было считать удовлетворенность всех ее участников: шакал понимал, что переплатил, но все-таки выиграл заключенное с котом пари, а кабан… кабан, скорее всего, был не в том состоянии, чтобы что-то понимать.

Старому шакалу никак не терпелось отыскать котяру и объявить лохматому о своей победе, но – не тут-то было… Три дня поисков не принесли желаемого результата. И вот, на четвёртые сутки один из соглядатаев смотрящего за лесом доложил главному интригану, что кот замечен там-то и там-то. Шакал, недолго думая, собрал несколько понятых, дабы прилюдно, то есть – призверно, объявить о победе в заключенном пари и не дать полосатому обвести себя вокруг когтя.

Прибыв на означенную лесную поляну, свидетели и понятые увидели печальную картину: изрядно помятое, грязное, липкое, мокрое и плохо пахнущее существо, очень приблизительно напоминавшее кота, отплясывало какую-то лезгинку на пеньке, в окружении большого количества белок, кикимор и прочей живности, любящей оттянуться за чужой счет. Соловьи, ублажавшие публику и крепко промочившие горло, издавали непереводимые и непонятные звуки, с огромной натяжкой напоминавшие птичьи трели. Ко всему этому лесному беспределу не хватало только фейерверков. Но они, собственно, уже и не были нужны, ибо гулявшая публика воспринимала объективную реальность исключительно сквозь призму выпитой, съеденной и вынюханной дури.

Старый шакал, повидавший на своем веку всякого-разного, впал в некий ступор и никак не мог начать разговор. Размах гуляния скорее напоминал отмечание какого-то всенародного праздника, нежели банальный оттопыр. И все-таки, взяв себя в лапы, смотрящий обратился к коту:

– Здрав будь, морда лесная…

– И тебя туда же, – продолжая танцевать, ответствовал гулеван.

– У меня к тебе пренеприятная новость. Не хочешь выслушать?

– Неа, не хочу… Не видишь – хорошо мне, приходи дней через несколько… Может, закончу к тому времени, а может, и нет…

– А чего празднуем-то? – с напряжением и беспокойством поинтересовался шакал, но, не найдя взглядом в толпе кабана, несколько поуспокоился.

– Чего празднуем? – переспросил кот. – Ну, чего-то, наверное, празднуем. Надо у кабана спросить, это он шишек немерянное количество приволок, а откуда – узнать не представилось возможным, второй день он, бедолага, в отключке…

– А где он? – еще не теряя надежды, спросил комбинатор.

– Кто? Кабан? – переспросил кот, не прекращая вытанцовывать. – Вон, в кустах под сосной дрыхнет.

И действительно: на краю опушки, окруженной большим кустарником, странно скрючившись, посреди примерно десятка тел помятых кикимор, возлежал сам виновник торжества. Старого шакала аж передернуло: так лихо расставленная сеть, похоже, была прорвана… И кем – недалеким, глупым и, вероятно, неадекватным существом…

Спустя какое-то время кабан начал издавать нечленораздельные звуки, свидетельствующее о возвращении хрюкающего рыла из царства Морфея. Разбросав приваливших его кикимор, гуляка уселся, приняв смешную и неестественную позу, так как подняться на ноги пока не мог. Икнув и почесав копытом загривок, кабан изрек:

– Где мы, а, котяра?

– Мы, можно сказать, в зверином раю, – танцуя, пробормотал кот, – и все – благодаря тебе, дорогая ты моя свинья.

– Только я, по-моему, не свинья, – подумав, произнес хрюкающий. – Точно, я не свинья, а кабан.

– А в чем разница? – хохотнул полосатый.

– Ну, наверное, есть какая-то, ежели по-разному называется…

– Поверь мне, друг любезный, – расфилософствовался кот, – в таком состоянии, как мы с тобой, зверье любого вида становится похожим исключительно на свиней, будь ты хоть крокодилом, или жирафом. Более того: и вы, кабаны, и свиньи, одинаково хрюкаете, так что не переживай – разницы особо не заметно.

– Ясно, – ответствовал кабан, не понимая смысла услышанного…

– Слышь, утомленный, тут шакалья морда интересуется, чего мы отмечаем. Можешь пояснить?

– Могу.

– Ну так поясни.

– Не помню.

– Дак ты вспомни и поясни…

Кабан напрягся, наморщил лоб, попытался вздыбить щетину, но ни первое, ни второе, ни третье ожидаемого результата не принесло. Он глупо оглянул присутствующих и с надеждой взглянул на кота:

– Котик, чего было-то, а? Я ничегошеньки не помню…

– Ты на днях приволок откуда-то цельный мешок кедровых шишек.

– Кто приволок? Я приволок?

– Ну да, ты. А в чем проблема?

– Дак у меня как раз последние несколько дней из памяти-то и стерты – такая вот незадача…

– Единственное, что я понял из твоего мычания, – продолжил кот, – так это то, что ты кого-то кому-то продал…

– И все? – с надеждой в голосе вопрошал кабан.

– И все, – подтвердил котяра.

Кабан дважды стукнул себя конечностью по голове:

– Че-то рубит меня, котик… Воспоминаний – ноль.

Тут не выдержал шакал:

– Это он мне тебя продал с потрохами, окончательно и бесповоротно. Так что теперь, кот, ты – мой! Помнишь уговор?

К кабану начало потихоньку возвращаться сознание, облако непонимания стало растворяться – и он как воочию вспомнил картину торга за кота:

– Все, вспомнил! Точно! Я тебя продал за тыщу пятьдесят восемь кедровых шишек…

– Не за тыщу пятьдесят восемь, а за тыщу пятьдесят, – поправил его шакал.

– Я это… Кроме тыщи и пятидесяти еще его на восемь нагрел. – Уж больно рожа шакалья хотел тебя прикупить – не торгуясь добавил.

Кабан с котом весело заржали.

Шакал, чуть не плача, выпалил, обращаясь к коту:

– У нас с тобой уговор, а по этому уговору ты…

Кот не дал шакалу договорить:

– А по этому уговору ты мне должен тыщу шишек, ежели кабан меня не продаст…

– Так он тебя продал! Вот и документик имеется, – произнес шакал, демонстрируя доказательство специально прихваченным свидетелям.

Кот в такт непрекращающегося танца подплыл к шакалу и, обращаясь к присутствующим, хитро начал разговор:

– Давайте разберемся в понятиях… Что значит «продал»? А?

– Что значит? – повторил шакал, а за ним все присутствующие на поляне звери.

– А «продал» – значит получил за кого-то, кого продал, что-то, за что продал, а конкретно – шишки. И не какие-нибудь, а кедровые…

– Ну да, так и было, – подтвердил шакал.

– Так и было, – согласились, не понимая, куда клонит усатый, звери.

– Вот. А если кто-то получил за продажу кого-то то, за что продал этого кого-то, а конкретно – шишки, и не простые, еловые, а отборные кедровые, а затем честно прокутил их вместе с тем, кто, собственно, и был продан, то выходит, что проданный субъект, то есть я, воспользовался благами, полученными от такой продажи, получив, так сказать, выгоду…

Все присутствующие, включая старого шакала, разинули пасти… Между тем кот продолжал сплетать свою хитрую словесную паутину:– А это значит, что друзяка-кабан не просто гордо пронес высокое звание моего друга, не поддался на искушение старого мерзкого интригана, не закрысил ни одной шишки, даже из тех, на которые нагрел носатого комбинатора, но и, как результат, помог мне выиграть заключенное со смотрящим пари! Не так ли, звери лесные?

– А? – хрюкнул кабан, зло взглянув на присутствующих зверей стеклянными глазами.

– Так! Так! – быстро закивали звери, движимые желанием поскорее покинуть это скверное место и удалиться на безопасное расстояние от агрессивно настроенного и неадекватного кабана.

– А коли уважаемая публика подтверждает, что пари мною честно выиграно, то, получается, за старым шакалом образовался должок размером в тысячу шишек, которые мы с кабаном хотели бы забрать при случае, когда нам будет удобно. Вот.

Старый шакал проиграл сражение и был разбит, как говорится, в пух и прах. Отрицать явные вещи в присутствии свидетелей, им же привлеченных, было глупо и небезопасно, поскольку из-за состояния, в котором пребывал кабан, его настроение менялось в мгновенье ока, и ничего хорошего это не сулило. Поэтому-то шакал кивнул, подтверждая тем самым наличие долга, и удалился, сильно осерчав на веселую парочку, а особенно – на кабана.

С к а з о ч н и к: Думаю, зверям следует забыть о коте с кабаном как минимум на месяц, ибо прогулять две тысячи шишек даже за такое время надо еще умудриться… Ну да оставим сладкую парочку и пофантазируем на предмет общения мало чего соображающих зверьков с ничего не понимающими бойцами, с честью вышедшими из переделки с легавыми псами.

VIII

Отлежавшись пару дней на солнышке и зализав полученные в битве раны, наши зверьки расположились на одной из полян стольного леса вместе со своими новыми друзьями. Поляна та кишмя кишела быками и кабанами. Нельзя сказать, что населяли ее только представители этих двух видов. Конечно, там, где тусила бравая публика, всегда было место для толстохвостых белок, алчных кикимор и наивных свиней. И если первые две категории развлекали местную публику исключительно ради выгоды, то последние по малости лет и наивности ума, ставили за цель создание с бравыми вояками ячеек лесного общества. Надо отдать должное их целеустремленности и романтизму: не будь этих кротких существ, солдафоны давно бы или перепились, или перебили друг дружку, что, в конце концов, имело один и тот же результат: либо срамная яма, либо разодранная на полях сражений плоть, либо холмик земли да скупая слеза товарища, пророненная то ли из жалости, то ли оттого, что в глаз что-то попало. Свиньи же привносили смысл в жалкое военно-полевое существование сорвиголов.

Как правило, все происходило по одному и тому же сценарию: романтический период – обхаживание милого хрюкающего существа с попыткой спариться (в этот период вояки на какое-то время забывали о меде и других стимуляторах, ведь хватало гормонов, дубасящих по беспредельным бошкам); затем период объективной реальности, данной клыкастым в ощущениях – это когда романтика с гормонами переставали «вставлять», а созданная ячейка лесного общества начинала доставать вполне реальными проблемами (приглядеть за поросятами, наколбасить шишек и еще что-то, чего обычно свиньи требовали от своих кабанов); и, естественно, третий этап – уход от объективной реальности, когда доведенное до состояния, близкого к неадекватному, клыкастое существо вдруг вспоминало о существовании друзей, меда и кикимор. Результат описанной трагикомедии не особо отличался в каждом отдельно взятом случае: свиньи начинали во всем винить кабанов, кабаны – свиней, а поросята только молча смотрели по сторонам, не понимая смысла происходящего. В конце концов, все ненавидели друг друга, но при этом были на все сто уверены, что если бы не эта свинья ему попалась, а вот та, другая, то все было бы иначе. Свиньи думали так же по отношению к кабанам.

Безусловно, случались в здешнем лесу и исключения из описанных правил, но случались они весьма редко, а посему-то и были сюжетами иных сказок, рассказываемых на ночь родителями своим малым чадам. К сожалению, взрослые особи кабанье-свинной породы с высоты прожитых лет в такие истории не верили.

С к а з о ч н и к: Вот так глянешь иногда на себя со стороны – ну кабан кабаном, даже обидно как-то…

Думаю, следует побыстрее вернуться к лейтмотиву нашего повествования, а то сказочник начнет на личности переходить, и не только на сказочные, а на вполне реальные. Но тогда это будет уже не сказка, а быль, со всеми вытекающими последствиями.

Шакаленок, подружившийся с местным предводителем кабанов, не отходил от него ни на шаг. Что-то тянуло его, выросшего в достатке и неге, к этому прямолинейному, но по-своему мудрому бродяге. Он не юлил, не врал, не боялся, одним словом – был полной противоположностью его деду, а того шакаленок не на шутку побаивался. Зверенышу нравилось слушать не шибко изысканные высказывания своего нового кумира о лесном политикуме, шакальстве, медведях, лешем, кикиморах и вообще – все, что тот мог изречь, как присутствуя здесь, так и находясь в другом измерении (после меда). Вот так, однажды вечером хлебнув от тоски медку, кабан растянулся под кустом шиповника, нежась в заходящих лучах летнего солнца. Шакаленок устроился тут же. Мимо возлежащих, сотрясая воздух раскатами беспричинного смеха, прошествовали две свиньи, достигшие романтического возраста, когда вторичные половы признаки заставляли кабанов пялиться на них с идиотским выражением морд. Свинки, разменявшие подростковый возраст, активно набирали дополнительные килограммы, отчего их плоские тела начинали приобретать округлые формы, так нравившиеся кабанам. Это был именно тот отрезок жизни свиней, когда в угоду природным инстинктам они неосознанно охотились на представителей противоположного пола. Сами же представители противоположного пола именно в этот период начинали обращать свои похотливые взгляды на соблазнительные формы свиней. В общем, длилось все это недолго – зверье, гонимое инстинктами, спаривалось по-быстрому, обзаводилось потомством и с удивлением начинало замечать недостатки своих визави. Опоросившись, свиньи активно набирали вес, превращаясь в бесформенные шары сала с ужасными складками на боках, и кабаны, естественно, все чаще поглядывали в сторону более молодых свинок. Кабаны, лезшие из кожи вон в период романтических отношений, после спаривания охладевали к своим избранницам, и, как результат, переставали уделять им должное внимание, отчего последние впадали кто в ступор, кто в приступы необъяснимой агрессии, а кто и просто в блуд. Кабан-предводитель, проводив долгим похотливым взглядом прошествовавших мимо свиней, присвистнул:

– Эх, где мои шестнадцать лет?

– Кто – где? – не понял шакаленок.

Кабан, казалось, не услышал вопрошания младшего товарища, а просто задал другой вопрос, глядя на свиней:

– Хороши, плутовки! Тебе как?

Шакаленок пожал плечами и ответил с безразличием, присущим его возрасту:

– Да свиньи как свиньи – ничего необычного.

– Не-е-ет, брат, тут ты не прав… Это не свиньи, а два молочных поросенка – сечешь разницу?

– Не-а, – простодушно ответствовал шакаленок, – а в чем разница?

Кабан уже было открыл пасть, но потом как-то оценивающе посмотрел на шакаленка и обозначил:

– Мал еще, подрастешь – поймешь, а не поймешь – придешь, объясню.

– Обязательно приду, – выпалил шакаленок.

– Ой, хорошо-то как, хорошо-о-о, – потягиваясь произнес кабан.

– Здорово, – уточнил толстоносый.

– Обалденно, – усугубил кабан.

– Суперски, – продолжил шакаленок.

– Очень сильно суперски, – ляпнул кабан, понимая, что его словарный запас эпитетов подходит к концу.

– Очень сильно-пресильно супер-пупер-суперски, – весело изрек щенок.

Кабан замолчал, задумавшись. Шакаленок ерзал рядом и, в конце концов, первым не выдержал игры в молчанку:

– Твоя очередь, дядя кабан, давай, не молчи, говори.

– Ништяк, – многозначительно произнесло кабанье рыло.

– А как это – «ништяк»?

– Не знаю, – сказал кабан, почесав за ухом, – так у людей говорят.

– А что обозначает это слово?

– Не знаю.

– А люди знают?

– И они не знают…

– А почему тогда говорят?

– Этого они тоже не знают.

– Чет вы меня совсем запутали, дядя кабан: люди употребляют в разговоре слово «ништяк», не понимая его значения? Так не бывает.

– Поверь моей седой щетине – еще как бывает!

Шакаленок топтался вокруг кабана, пытаясь разобраться в сути вопроса: