Текст книги "К. Р."

Автор книги: Эдуард Говорушко

Соавторы: Элла Матонина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

ЭЛИТАРНАЯ ДОЛЖНОСТЬ

Преображенский полк – это история Российской империи и Российской армии. Преображенцы участвовали в шведских, турецких, наполеоновских, балканских войнах. Полковое знамя, герб полка, полковая икона – это были святыни для имевших честь служить в полку.

Избранным, кто отлично служил, был награжден орденом Святого Георгия, орденом Меча и золотым оружием, разрешалось уйти в отставку «с мундиром», имея честь носить его всегда. За особые воинские заслуги генерала высокого ранга могли удостоить звания «Почетного преображенца». Этого звания удостоился в свое время генерал-аншеф граф А. В. Суворов-Рымникский.

В Преображенском полку служили Государи и Великие князья. Преображенцы стояли на самых почетных местах у царского трона. Их казармы были ближе всех к Зимнему дворцу. Многие, начинавшие здесь службу в нижних чинах, сделали высокую карьеру в государственной, политической и дипломатической деятельности. Знаменитый полк, «парадное» лицо петербургского офицерства, он был в чести, всегда на виду, с особыми привилегиями. Но, вступив в новую должность, Константин Константинович мучительно думал о себе в этом полку: как он самбудет идти «по благородному пути самоусовершенствования и полезной деятельности»?

Начиналась жизнь, характерная для высочайших особ Императорского Дома. А высочайшие особы, по замечанию современника, «как в футляре, замкнуты в собственном существовании… масса мелких интересов до такой степени заслоняет их взор, что совершенно закрывает от них широкие горизонты. С ними чувствуешь себя, как в комнате, лишенной воздуха. Их умственный и нравственный кругозор так узок, так ограничен. Перед их бедным умом, крылья которого постоянно обрезались, никогда не открывалось иных горизонтов, кроме Марсова поля и Красносельского лагеря, не вырисовывалось иных идеалов, кроме парадов и фойе оперы или французского театра!».

Но каким бы ни было едким и во многом несправедливым это замечание, доля истины в нем все же была. Вот и Великому князю Константину Константиновичу предстояло преодолеть в себе «кукольную пружину» царедворца, чтобы не превратиться под давлением «этикета, удовольствий и роскоши», этой хитроумной придворной машины, в посредственность.

«Всегда оставайтесь самим собой», – вспоминался совет Страхова. Совет был легко приемлем для диалога поэта с листом бумаги. Но как его применить в море человеческих отношений, часто окрашенных предрассудками, в придворно-уставных обстоятельствах?

После последних больших учений он с тревогой отмечал, как командиры теряются, видя перед собой вчетверо больше людей, чем в частях мирного состава, только немногие быстро осознают, как справиться с этой массой. «Придет война, – сокрушался Константин, сам один из командиров, – мы голову потеряем…»

Он, конечно, проверял, контролировал всё, что положено командиру полка. Любил дни, когда успевал многое сделать по программе, заранее составленной. Вспоминал Великого князя Алексея, от которого ему доставалось за эту «скучную сухую» наклонность еще на фрегате «Светлана». «Ты видом, как циркуль, манерой, как счетная линейка, педант и заведенная машина!» – кричал ему Алексей в кают-компании.

Но он и теперь находил, что в его привычке жить «по программе» ничего дурного нет. Иначе как бы он успел побывать в Пулковском комитете, председателем которого состоит по званию президента Академии? Как бы осмотрел новые батальонные кухни и столовые, а часть их пришлось забраковать? Как бы разобрался с караулом в новом арсенале, когда командующий 4-й ротой Джунковский, проверяя караул, застал двух часовых спящими?

Он шел на фуражный двор, осматривал склады неприкосновенного запаса, заходил в нестроевую роту, в артель нижних чинов, в арсенал при дежурной комнате, в библиотеку. Прослужив под началом хорошего военачальника Васмунда, он научился многим дельным вещам, как научился избегать того неразумного и недоброго, что тоже видел у Васмунда. «Это урок от обратного», – говорил себе Константин. Никто, как он, не понимал солдата, никто, как он, не любил его. К сожалению, элитная должность не приближала, а отдаляла от него солдат – главную силу армии. Какую же тоску он испытал по живому солдатскому разговору, по его открытой душе, когда видел застывших в чинопочитании подчиненных, обходя в темноте солдатские палатки!

Он погрелся возле угасавшего костра 2-го батальона и, уже возвращаясь после обхода вдоль тыла полка, услыхал из-под одной палатки возле патронных одноколок громкий голос. Остановился, прислушался: какой-то солдат рассказывал сказку. По говору можно было заключить, что он малоросс, хотя говорил по-русски. Сказка была про богатыря Ивана-дурака, совершавшего подвиг за подвигом и все никак не достигавшего благополучия, а у коня его «в лобу солнце, в затылку месяц, а скрозь звезды…». Сказка тянулась бесконечно. Он долго стоял и все слушал, радуясь живой солдатской речи. Любопытно было, с каким участием относились к сказке слушатели, иногда прерывая рассказ замечаниями, вопросами и восклицаниями…

И вдруг Константин Константинович понял: то, о чем он раньше думал с благодушной иронией – о разнице между собой и предыдущим командиром Преображенского полка, – к благодушию отношения не имеет.

* * *

Предыдущий командир, его лучший друг Великий князь Сергей Александрович, был грозой полка. Его боялись, ему подчинялись безоговорочно и офицеры, и солдаты. Конечно, это была не строгость принца Александра Петровича Ольденбургского, командира гвардейского корпуса, чья строгость граничила с самодурством, когда у офицеров случались нервные припадки, а солдаты впадали в панику при приближении своего начальника. Сергей же был просто строг, холоден, недоступен.

Константину казалось, что он хорошо знает Сергея: его крайнюю религиозность с поклонением всем русским святыням, поездками по монастырям, беседами со старцами. Сергей много читал, собственно он в какой-то мере развил вкус к серьезной литературе у Константина. Он его познакомил с Достоевским, который для Константина на всю жизнь остался главной притягательной силой в духовной жизни. Он дружил с Победоносцевым, крупным законоведом, государственным деятелем, литератором, человеком критического ума, близким к идеалистам-славянофилам. Была какая-то ниточка между ними – Достоевским – Победоносцевым – Сергеем.

Двадцать девятого января 1881 года Победоносцев писал Александру III: «Вчера вечером скончался Ф. М. Достоевский. Он был мне близкий приятель, и грустно, что нет его. Но смерть его большая потеря и для России. В среде литераторов он – едва ли не один – был горячим проповедником основных начал веры, народности, любви к Отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, к нему питало доверие, и действие его было весьма велико и благодетельно. Многие – несчастные молодые люди – обращались к нему как к духовнику, словесно и письменно. Теперь некому заменить его. Он был беден и ничего не оставил, кроме книг. Семейство его в нужде. Сегодня пишу к графу Лорис-Меликову и прошу доложить, не соизволит ли Государь Император принять участие. Не подкрепите ли, Ваше Высочество, это ходатайство. Вы знали и ценили покойного Достоевского по его сочинениям, которые останутся навсегда памятником великого русского таланта».

Первого февраля новое письмо: «Похоронили сегодня Ф. М. Достоевского в Невской лавре. Грустно очень. Вечная ему память. Мне очень чувствительна потеря его: у меня для него был отведен тихий час, в субботу после всенощной, и он нередко ходил ко мне, и мы говорили долго и много за полночь…»

И Сергей считал для себя счастьем увидеть Достоевского в своем доме, устроить его чтение, дать возможность собравшемуся обществу послушать писателя. И это была не мода, не прихоть «увидеть гения». Это была глубокая потребность души и интеллекта.

Сергей был крайне гостеприимен. У него, Великого князя, генерал-губернатора Москвы и командующего войсками Московского военного округа, всегда останавливалась семья Константина. «Милый дядя Сергей, радостный, со свойственной ему приветливостью…» – это воспоминание сыновей Константина Константиновича.

Но как противоположно этому звучали голоса большинства знавших его людей. Этим людям не в чем было Сергею завидовать, не в чем с ним соперничать. Они были богаты, родовиты, свободны от его власти, влияния, характера. И вместе с тем: «… при всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере, я не могу ее найти, – пишет Великий князь Александр Михайлович. – Будучи очень посредственным офицером, он, тем не менее, командовал л. – гвардии Преображенским полком – самым блестящим полком гвардейской пехоты. Совершенно невежественный в вопросах внутреннего управления, Великий князь Сергей был, тем не менее, московским генерал-губернатором, пост, который мог бы быть вверен лишь государственному деятелю очень большого опыта. Упрямый, с недостатками, он точно бросал в лицо вызов и давал, таким образом, врагам богатую пищу для клеветы и злословия».

Современный нам автор исторических книг В. Н. Балязин, собрав факты, набросал картину нравственной жизни полка во время командования им Сергеем Александровичем:

«Характернейшей чертой быта было бретерство, волокитство, игра в карты, склонность к гомосексуализму и забубенное пьянство. Дело врачей и психологов объяснить, почему так произошло, что среди офицеров гвардии широко распространился гомосексуализм. Александр III, эталон нравственности, с омерзением относился к носителям этого порока, но изгонять со службы не мог, ибо их было слишком много, ограничивался отставками офицеров, чьи похождения получали громкую скандальную огласку.

Император вынужден был отставить от службы сразу двадцать офицеров-преображенцев, не предавая их суду только из-за того, что это бросило бы тень на его родного брата – их командира».

Великий князь Константин Константинович достаточно брезгливо и возмущенно относился к этому доставшемуся ему полковому наследству, а за то, с чем лично справиться не мог, просил у Господа прощения и очень страдал.

И, конечно, не понимал Сергея. Зачем тогда Достоевский, зачем философские книги, зачем мудрые старцы и зачем чистая, почти святая, красивейшая женщина – жена, чьи портреты развесил и расставил Сергей у себя в кабинете?

А солдаты, служившие верой и правдой? Они ведь не должны вернуться домой, во все уголки России, опошленными, циничными, не узнавшими «трудной честности», этой руководящей силы человека?

В Сергее была какая-то неясная для Константина двойственность. Они, два близких друга, две родственные души, плакали у гроба матери Сергея – Императрицы Марии Александровны, не принимали, считая позором для России, роман его отца Александра II с княжной Долгорукой… И вот отец Константина, отправленный в отставку, оказался не у дел. Не думая о дружбе с Константином, о несправедливости по отношению к его умному и талантливому отцу, Сергей заявлял в письме Победоносцеву: «… Скажу Вам откровенно, что порадовался последним переменам в высших кругах… Я думаю, нелегко было привести в исполнение перемены министров…»

Перемены министров были не только не легкими, но, как в случае с отцом Константина, и крайне неудачными. Константина Николаевича заменил Великий князь Алексей Александрович – адмирал Российского флота.

Трудно было представить более скромные познания, чем те, что имелись у этого адмирала могущественной державы. Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Не интересуясь решительно ничем, кроме женщин и балов, он изобрел чрезвычайно удобный способ для устройства заседаний Адмиралтейств-совета. Он приглашал его членов к себе во дворец на обед и рассказывал одну и ту же историю из времен парусного флота. Это беззаботное существование было омрачено, однако, трагедией: несмотря на все признаки приближающейся войны с Японией, генерал-адмирал продолжал свои празднества и, проснувшись в одно прекрасное утро, узнал, что наш флот потерпел позорное поражение в битве с современными дредноутами микадо. После этого Великий князь подал в отставку и вскоре скончался.

Константин не любил говорить с Сергеем о Победоносцеве. Это было живое напоминание о болезни отца, о его исковерканной жизни. Сколько бы полезного мог сделать отец за истекшие, как вода, годы! Но его отстранили от государственной деятельности в лучшем возрасте зрелости. А сейчас он не жил, не умирал – мучился после случившегося с ним удара: вялость, сонливость, слабость, онемение пальцев рук…

И все же имя Победоносцева заявляло о себе в разговорах друзей.

– Ты ведь не станешь отрицать, что в смутное время 1881 года, когда весь Петербург бредил конституцией, и твой отец тоже, – единственным оплотом против этого безумия был Победоносцев. Он все же остановил смуту и дал России опомниться, – говорил Сергей.

– Интересную эволюцию он прошел: тайный корреспондент Герцена… [37]37
  Александр Иванович Герцен (1812–1870), издавая в Лондоне альманах «Полярная звезда» (1855–1868) и газету «Колокол» (1857–1867), получал обширную корреспонденцию из России, которая выборочно публиковалась в сборниках «Голоса из России» (1856–1860). Большинство корреспонденции были анонимными, из них выделялись два письма. Первое, с детальной характеристикой плачевного положения судопроизводства и саркастическим анализом деятельности Министерства юстиции и его главы В. Н. Панина, было опубликовано в 4-м выпуске «Голосов…» (1857), второе, содержащее памфлет на Панина, – в 7-м выпуске (1859). Позднейшие комментаторы сборников предположили, что автором писем был К. П. Победоносцев, тогда молодой чиновник Министерства юстиции. Упорные слухи об этом циркулировали среди сановников и при Николае П. Государственный секретарь и сенатор А. А. Половцов оставил в дневнике запись от 21 февраля 1901 года о беседе с Николаем II:
  «Я: Кто в молодости не был либералом? Ведь сам Победоносцев писал статьи Герцену в „Колокол“.
  Государь (вполголоса): Да, я это слышал.
  Я: Он сам мне это говорил. Он написал памфлет на графа Панина».
  Как полагают исследователи, многие видные деятели, либерально настроенные в 1850-1860-х годах, после восстания 1863 года и особенно после убийства Александра II в 1881-м совершили резкий разворот вправо, среди них и Победоносцев (более подробно см.: Степанов Ю. Г. К. П. Победоносцев – корреспондент А. И. Герцена // Освободительное движение в России: Сборник. 1999. Вып. 17). – Прим. ред.


[Закрыть]

– Но он Герцену писал не как противник самодержавия, а как сторонник его укрепления! – разозлился Сергей.

– Слишком разносторонне он его укрепляет: «Победоносцев – для Синода, Обедоносцев – для двора, Бедоносцев – для народа, а Доносцев он – всегда».

– Ты, Костя, не можешь обойтись без рифмы, даже столь низменной. А считаешь, что тебя петербургская культура взрастила…

– Мне он несимпатичен не по причинам наших семейных неприятностей. Не выношу людей, пусть даже высокоодаренных, высококультурных и умных, но все разрушающих злобной, узкой критикой. Не терплю ума без положительного, жизненного творчества. Победоносцев не в состоянии ничего произвести ни физически, ни умственно, ни морально… Пойми, он черств, как сухая корка, мертвенен, словно мумия, вышедшая из египетского саркофага… Пойми, Сергей, было бы лучше, если бы Победоносцев сидел в своем Хлебном переулке в Москве, ходил в университет, читал своим шелестящим голосом лекции, а не гипнотизировал всех. Мне жаль, что он свою умную голову не сумел приложить к реальным делам, а все заботится о «шатаниях мыслей», променяв силу своей мысли на силу злобы.

– Ты не прав. С ходу могу тебе кое-что из дел перечислить. Он принимал участие в деле создания Добровольного флота. Вспомни, сразу после Сан-Стефанского мира с Турцией возникла мысль, ввиду возможной войны с Англией, приобрести быстроходные пароходы, которые в военное время могли бы быть обращены в крейсеры-истребители. По всей России тогда открыта была подписка на осуществление этой цели путем пожертвований. Удалось приобрести в Германии первые суда, названные «Россия», «Москва», «Петербург», «Нижний Новгород». Знаю, что этим делом и отец твой занимался… И еще. Победоносцев знаешь о чем Государю написал? О северных краях России, которые приходят в запустение оттого, что правительство совершенно отвернулось от этих мест. Позаботился Константин Петрович и о школе для девочек в городе Свислочи; обеспокоен убогим видом «шведской могилы» в Полтаве. «Нужно достойно и праведно устроить это место», – говорил он. Сейчас указывает на необходимость реставрации древнего Спасо-Мирожского монастыря в Псковской земле. Подожди, я тебе сейчас что-то покажу…

Сергей выдвинул ящик стола, достал несколько листков бумаги:

– Прочитай. Саша позволил мне это переписать – письмо от Константина Петровича из Пскова. Только что получено Государем. Читай!

«Поездка моя в Псков, – читал Константин, – была крайне интересна и поучительна. Для русского человека древний русский город, исполненный исторических воспоминаний, кажется святыней, и в этом смысле Псков – на первом месте: здесь каждая пядь земли или полита кровью, или носит на себе следы исторических событий. Едешь, и говорят: здесь волновалось вече; отсюда Александр Невский шел на Ледовое побоище; тут граждане псковские встречали Василия Ивановича – первого рушителя псковской свободы; здесь юродивый Николай с куском кровавого мяса остановил кровожадного врага, а вот мощи этого юродивого в соборе; отсюда, с колокольни, Стефан Баторий смотрел на приступ 8 сентября; вот свежий пролом, заложенный в одну ночь псковскими гражданами и женщинами, – и так на каждом шагу. Старая псковская стена – поистине великая святыня, подобная севастопольской: враг не решился двинуть свое войска, и одни граждане отстояли свой город против целой армии первого полководца Батория к удивлению всей Европы и на спасение всей Руси, ибо, если бы не устоял Псков, не устоять бы и Москве. И это спасение приписал народ не себе, а заступничеству Матери Божией: в отчаянную минуту, когда враги ворвались уже в город и спасения не было, пронесли по стенам древнюю икону Печерскую, вынесли из собора мощи Всеволода-Гавриила и сказали: „Князь святой, сам спасай свой город“. И чудо совершилось: мужики, женщины и дети прогнали сильных рыцарей. Все это помнит народ с горячей молитвой, и ежегодно с 3 по 15 октября совершается великое торжество в память осады – крестный ход из Печерского монастыря вокруг стен всего города, со вселенскою панихидою у пролома, и тут же празднуется другое избавление Пскова в 1812 году, тоже приписываемое чуду великой милости Божией».

– Как написано! Поэт, историк! Язык русский, чистый, – восхищался Сергей.

– Да. Но как совместить эту поэзию со множеством странностей, похожих на доносительство: слежка за газетами, журналами, книгами, приезжими актерами… Мне, например, тоже не понравилась картина Ге «Христос и Пилат», но я же не требовал ее снять с выставки.

– Ты не обер-прокурор Священного синода…

– Так ведь анекдоты ходят о нем. Как-то увидел в продаже конверты с бумагой красного цвета, изучил их и пишет тогдашнему министру внутренних дел графу Дмитрию Андреевичу Толстому: «Посмотрите на свет: водяной знак изображает красного петуха».

– Ну, это все мелочи. – Сергей высокомерно посмотрел на Константина.

«Вот так он смотрит… Нет, хуже. Как на скот, смотрит на солдат, – подумалось Константину. – И, наверное, как и Победоносцев, не одобряет никаких учений, основанных на доброй природе человека».

Но вслух он сказал другое:

– А я и в мелочах не люблю лживой двойственности. «Мы не сумели сохранить праведника…» – так Победоносцев говорил об убийстве Александра II. А за месяц-два до убийства удержаться не мог от ненависти – и к «благодушному» Царю, да и к моему отцу, и к их сподвижникам: «Это роковое царствование тянет роковым образом в какую-то бездну. Прости, Боже, Александру II – он не ведает, что говорит… Теперь ничего не отличишь в нем, кроме Сарданапала. [38]38
  Сарданапал – герой одноименной пьесы Дж. Г. Байрона, слабый ассирийский правитель, по убеждению не проявляющий власти над подданными, считающий, что человек рожден для радости и любовных утех; даже узнав о заговоре приближенных, не пытается предотвратить мятеж, а демонстративно отправляется на пир. – Прим. ред.


[Закрыть]Судьбы Божьи послали нам его на беду России». Александр II правильно делал, что Победоносцева не любил. Увидишь, и Александр III перестанет слушать его риторику и доносы…

Константин вдруг замолк. Он все-таки любил Сергея.

– Извини, Сергей. Я излишне погорячился. Так, чего доброго, доберемся до графа Льва Николаевича, а там и до Рачинского.

– Рачинский? Сергей Александрович? Почему ты вспомнил моего тезку?

– Потому что он друг Победоносцева. И потому что вчера в заседании Академии мы избирали членов-корреспондентов на имеющиеся вакансии. Я просил замолвить слово за автора книги «Сельская школа» Рачинского как за одного из полезных русских людей, деятелей на поприще народного образования… Избрали единогласно.

– Ну вот! Победоносцевым ты недоволен, а его последователей отличаешь.

– Последователи – иные личности, далекие от его мертвящей работы.

– Но что ты нашел в Рачинском – затворнике, отшельнике, бедолаге?

– Тебе не понять. – усмехнулся Константин. – Должности у тебя слишком высокие…

Сергей пожал плечами:

– Ты только что одну из них получил, мою, можно сказать, вчерашнюю.

Разговор с Сергеем не получался. Не мог он сказать открыто Сергею: «Ты идейно близок к Победоносцеву, нынешнему „государственному оку“, поскольку защищаешь его убеждения, что для общества пагубна идея народовластия, „великая ложь нашего времени“, как говорит Победоносцев, что парламентские деятели – самые безнравственные представители страны, что вреден и безнравственен суд присяжных – „пестрое смешанное стадо, собираемое или случайно, или искусственным подбором из массы, коей недоступно ни сознание долга судьи, ни способность осилить массу факторов“, что вредна периодическая печать, сила развращающая и пагубная, мол, „любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав чужие деньги, основать газету, созвав толпу писак“, что вредно распространение народного образования. Но совсем не опасны, считает Победоносцев, невежество, грубость, забитость духовенства и неграмотной массы людей. Можно со всем этим соглашаться или не соглашаться, принимать эти суждения или отрицать, но нет в них ни слова любви к человеку…» Всё это хотел сказать Константин Сергею. Но не сказал. Он стал ему рассказывать, как стоял всенощную в учительской семинарии, как понравилось ему тамошнее богослужение и как при выходе из семинарии его фельдфебель Степан Кидалов вдруг сказал:

– Ваше Высочество, вы заметили, как священник и один из учеников трогательночитают возгласы и шестопсалмие?

– Ну и что, что он сказал? – поднял брови Сергей.

– А то, что я впервые слышу такое выражение от простого солдата. «Трогательно»… Ты чувствуешь в этом душу человека?

Сергей ничего не чувствовал. И Константин сказал себе: «Я не хочу быть таким командиром, каким был мой друг, – бурбоном и карателем. Я хочу испытывать счастье от возможности проявлять к людям любовь и доброту. Я хочу доверия».

Так он написал своей дорогой Королеве эллинов – сестре Оле.