Текст книги "Последний цирк (СИ)"
Автор книги: Эдуард Дроссель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Когда-то я любил цирк больше всего на свете.
Я родился и первые годы своей жизни провёл в маленьком провинциальном городке. Мои нынешние парижские друзья называют его селом и я на них не обижаюсь. Для урождённых парижских буржуа любой провинциальный городок – это село.
К сожалению, наш городок держался на одном-единственном человеке, мсье Лавале, богатом землевладельце, которому принадлежали практически все окрестные поля и угодья, отчего едва ли не все горожане в той или иной степени зависели от него. Кто-то занимал у мсье Лаваля деньги в долг, кто-то, как мои родители, на него батрачил... Наш пекарь, мсье Прюдо, закупал у мсье Лаваля муку, молоко и масло. Все без исключения владельцы лошадей кормили их овсом, выращенным на полях мсье Лаваля. Мясник, мсье Лекю, покупал на его ферме свежую говядину и свинину. Каждая хозяйка утром шла на базар, чтобы купить яиц и других продуктов – всё с той же фермы. Аптекарь, мсье Тибори, собирал лекарственные травы на лугах мсье Лаваля и готовил из них свои снадобья. Трактирщик, мсье Шардони, заполнял свои подвалы вином и пивом из урожаев мсье Лаваля. Также мсье Лавалю принадлежали: здешняя кузница, мельница, маслобойка, скобяная и галантерейная лавки, кофейня, парикмахерская, швейный салон и обувная мастерская. Мсье Лаваль построил на свои средства пожарную каланчу, отреставрировал обветшавшую церквушку и открыл воскресную школу. Словом, что бы нашим гражданам ни потребовалось – крупа, соль, дрова, гвозди, нитки или вакса, – нас всем так или иначе снабжал мсье Лаваль.
И несмотря на то, что он никогда не избирался городским главой, его авторитет и положение были таковы, что ни одно постановление городского совета не могло быть утверждено без его одобрения.
Это потом я узнал, что подобные люди встречаются повсеместно – богатеи, прибравшие к рукам всю власть в своей округе. Они достаточно частое и распространённое явление, их неоднократно описывали в своих произведениях признанные классики отечественной и зарубежной литературы. Но в детстве я считал, что мсье Лаваль на свете такой один, и это меня в нём восхищало. Я гордился тем, что мсье Лаваль, бывший простолюдин, стал тем, кем стал, и сделал наш городок таким, каков он есть. Мне было невдомёк, какие драмы и трагедии скрываются за кулисами подобного стремительного возвышения удачливых и предприимчивых лиц, сколькими жертвами усеян их скоротечный путь к высокому положению, сколько пота, крови и слёз они выжали из других людей, скольких разорили, обобрали до нитки и пустили по миру, сколько бед и горя причинили, сколько жизней и судеб порушили... Мсье де Бальзак был не совсем прав когда писал, что за всяким большим состоянием кроется преступление. На самом деле за каждым большим состоянием неизбежно кроется множество преступлений. Ничего этого я в то время не знал, а если бы мне кто-то сказал, что мсье Лаваль всего лишь скороспелый и беспринципный делец, пьющий соки из моих земляков и фактически обративший их в своих слуг, я бы не поверил и плюнул такому человеку в рожу. Это мы-то милостью провинциального нувориша живём в его владениях и полностью зависим от его благорасположения? Да полноте, в уме ли вы! Разве мсье Лаваль какой-то средневековый феодал?
Не сразу, увы, приходит понимание, что со сменой общественных формаций меняется лишь форма человеческих взаимоотношений, но не суть. Мсье Лаваль и другие, подобные ему местечковые тузы, это действительно феодалы нашего времени и мы, простые люди, так же зависим от них, как какой-нибудь средневековый крепостной зависел от своего барона или графа. Мои родители вставали с зарёй и шли вкалывать на виноградниках мсье Лаваля, как их средневековые предки вкалывали на его титулованного предшественника. Разница лишь в том, что перед именем мсье Лаваля отсутствовал аристократический титул, а в остальном всё оставалось по-прежнему. 1792 год отправил многих баронов и графов на гильотину, но свято место пусто не бывает, освободившуюся нишу заняли всякие лавали, а кто был никем, тот так им и остался.
Стоит ли удивляться тому, что едва этого краеугольного камня в нашем общественном фундаменте не стало, всё сразу же полетело под откос, покатилось кувырком и пошло прахом? Наследников мсье Лаваля, какую-то далёкую родню, никогда не жившую в наших местах, больше волновали не мы и не наше благополучие. На городок им было плевать. Они уподобились собачьей своре, дерущейся за кость. Каждый хотел урвать себе кусок пожирнее. Мы ежедневно оказывались свидетелями ссор и склок, когда дело между родственничками доходило чуть ли не до драки.
А всё из-за того, что мсье Лаваль скончался скоропостижно и не успел составить завещания. Его жена и дети умерли давным-давно, в тот чёрный для всей Европы год, когда к нам из Индии впервые пришла холера и собрала знатный урожай. Двое моих старших братьев, которых я ни разу не видел, скончались, как и домочадцы многих горожан. Болезнь затронула почти каждую семью, а надёжных средств для её лечения как не было, так и нет до сих пор.
Потеряв семью, мсье Лаваль не задумывался о повторной женитьбе до тех самых событий, о которых я собираюсь поведать.
При чём же тут цирк, который я упомянул в самом начале? Дело в том, что кончина мсье Лаваля напрямую связана с приездом цирка и сейчас я об этом расскажу. Мне не повезло стать единственным свидетелем ужасного события, причём свидетелем, о котором не подозревала ни одна из сторон – ни жертва, ни его убийца (хотя насчёт последнего я не уверен). Да, я утверждаю, что мсье Лаваль был жестоко убит и его убийца, возможно, до сих пор ходит на свободе. А поскольку сам я уже стар и нахожусь при смерти, вряд ли убийца как-то сумеет мне навредить, если я раскрою его тайну.
Считайте это моей предсмертной исповедью, правдивым изложением событий, о которых я молчал много лет.
Итак, цирк... Обычный бродячий цирк заезжал к нам довольно часто, несколько раз в год, что, в общем-то, было довольно странно, учитывая, насколько небогат и немноголюден был наш городок. Вряд ли мы обеспечивали циркачам солидную выручку... Зато её обеспечивал мсье Лаваль. Как я понимаю, он сам являлся страстным поклонником цирка, а ещё больше его владелицы, мадам Клементины Дюпре, так что та приезжала в первую очередь к нему, к богатому и щедрому меценату и любовнику, который в состоянии выкладывать солидные деньги за каждый приезд.
Мадам Клементина тоже была вдовой. Вообще-то изначально цирк принадлежал её покойному мужу, мсье Полю Дюпре, который вскоре после бракосочетания трагически погиб – взбесившаяся лошадь размозжила ему копытом голову. Как утверждали, к ней в загон забежал какой-то маленький поросёнок и лошадь из-за этого пришла в такое неистовство, что её было не удержать. Впоследствии мадам Клементине предлагали умертвить этого поросёнка, фактически повинного в смерти мсье Дюпре (очевидно, это был какой-то дрессированный цирковой поросёнок), однако мадам проявила неслыханное великодушие и сохранила поросёнку жизнь, оставила как свою ручную зверушку. Многие тогда сочли этот поступок эксцентричным и задавались вопросом: а любила ли вообще мадам своего мужа, или же была благодарна поросёнку за то, что сделал её вдовой и владелицей весьма доходного цирка?
Как бы то ни было, мсье Лаваль выделил под цирк целое поле среди своих владений, которое ничем не засевалось и там не пасли никакой скот, только регулярно окашивали траву. Из-за этого «цирковой участок», как его у нас называли, круглый год выглядел плоским, словно доска, и как будто омертвелым – над ним не роились насекомые и птицы не слетались на него выклёвывать из земли червей.
Зато когда на участке расставлял свои повозки и раскидывал шатры цирк, он преображался, оживал и расцветал. Праздничная атмосфера всеобщей радости и веселья, казалось, передавалась самой природе – представления ни разу не сопровождались ненастьем. Погода всегда была ясной и солнечной: ни тучки, ни дождинки, ни ветерка.
Это давало повод некоторым нашим старухам злословить в адрес мадам Клементины. На цирковые представления они не ходили, называли их бесовщиной, плевались вслед циркачам, крестились и считали мадам цыганкой, ведьмой, которая приворожила погоду, а заодно и мсье Лаваля. Старухи предрекали, что добром это не кончится и постоянно спорили с нашим пастором, отцом Фуко, пеняя ему на то, что тот никак не выгонит бесовское отродье из нашего городка. Бедняга пастор крутился как уж на сковородке – то ли сам не считал мадам Клементину ведьмой, то ли не хотел портить отношений с мсье Лавалем... Скорее всего верны оба ответа. Он как мог увещевал суеверных старух, но тех было не унять.
Самое удивительное в том – и я вскоре это понял, – что суеверные старухи оказались правы. Кто бы мог подумать – в наше-то просвещённое время!
Когда цирк подъезжал, его было слышно издалека. Духовой оркестр и барабанщики наяривали изо всех сил. Заслышав их, мы, мальчишки, бросали все дела и выбегали на дорогу, которая была у нас главной улицей, делившей городок надвое. Даже из простого прибытия циркачи устраивали зрелище, пышный бурлеск. Впереди выступал пузатый дирижёр, махавший чем-то наподобие маршальского жезла. За ним маршировали девицы, выряженные гусарами. Акробаты кувыркались и выделывали различные фигуры. Жонглёры подбрасывали и ловили шары и деревянные булавы. Атлеты поигрывали мускулами и подбрасывали вверх гири. Клоуны, с наспех наложенным гримом, кривлялись и корчили рожи. Дрессировщики щёлкали бичами, шагая рядом с клетками, в которых скалили пасти тигры, львы, медведи и обезьяны. На отдельном возу ехала здоровенная бадья с водой, из которой выглядывала растерянная мордочка тюленя. Имелись в толпе циркачей и уроды – карлики, женщина-змея, горбун, бородатая женщина... И всё это шествовало под музыку небольшого оркестра. А замыкал процессию слон, на котором, подобно восточной царице, восседала сама мадам Клементина, затянутая в разноцветные парчу, шёлк и бархат, сияющая украшениями как рождественская ёлка.
И хотя мадам Клементина, исполнявшая обязанности конферансье, на всех выступлениях объявляла имена артистов, я уже никого не помню, за исключением одного создания, которое артистом не было. Речь о маленьком поросёнке, неизменно сидевшим на руках у мадам. Совсем ручное, ласковое и послушное существо с милой весёлой мордочкой звали Кри-кри. На представлениях мадам частенько «разговаривала» с ним, что-нибудь у него спрашивала или что-то говорила, после чего Кри-кри на радость публике разражался пронзительным визгом, словно понимал каждое слово.
Почему-то никого не удивляло, как это так – мадам гастролирует, время летит, проходят месяцы и годы, а Кри-кри остаётся поросёнком, не вырастает в здоровенного хряка или в жирную хавронью. Быть может мадам нуждалась в поросёнке как в некоем символе? Мы же не знали, скольких поросят она уже сменила. Может это не первый Кри-кри? Как только один подрастает, мадам избавляется от него (например, продаёт мяснику) и заводит другого, который становится следующим Кри-кри. Насколько я помню, никто с мадам Клементиной эту тему не обсуждал.
Обычно в день приезда представления не было. Циркачам требовалось расставить повозки и фургоны, распрячь и накормить лошадей, установить шатры, подготовить арену, распаковать цирковой инвентарь и самим отдохнуть с дороги. Обычно мадам на ходу отдавала своим людям указания, затем пересаживалась со слона в услужливо поданную коляску и ехала в усадьбу к мсье Лавалю. Там же владелица цирка столовалась и ночевала всё время пребывания у нас цирка.
Но только не в этот раз. К слону подбежал запыхавшийся Жан Легран, служивший у мсье Лаваля мальчиком на побегушках, и что-то вполголоса сказал мадам Клементине, отчего та мгновенно изменилась в лице. Слон, существо непосредственное, ухватил хоботом соломенную шляпу Жана и отправил себе в пасть. Жан испуганно отшатнулся, не удержался на ногах и приземлился на пятую точку. Ух и потешались мы над ним тогда! Эта забавная сцена отвлекла наше внимание от мадам и мы не сразу отметили, что коляску не подали и слон продолжает нести мадам к «цирковому участку» на поле. Но уже к вечеру все городские кумушки судачили о том, какая кошка пробежала между циркачкой и её кавалером.
На следующий день цирковые зазывалы – те самые девицы в гусарских нарядах – с самого утра начали завлекать народ на представление, в чём совершенно не было нужды, мы бы и так пошли. С развлечениями в маленьких городках не густо.
К нам на двор забежали мои тогдашние приятели – Франсуа, Мишель и Гийом. Мы дружили семьями, их родители батрачили на виноградниках вместе с моими. Вчетвером мы были той ещё компанией сорванцов. Не раз нас ловили за какими-нибудь совместными проделками, таскали за ухо и угощали розгами. В самом городке и в его окрестностях не было места, где бы мы ни побывали и куда бы ни сунули свои любопытные носы (за исключением садов возле особняка мсье Лаваля, где можно было нарваться на сторожа и получить заряд соли пониже спины). Мы знали все тропы и лазейки, и знали, где можно срезать и где прошмыгнуть, чтобы кратчайшим путём попасть из точки а в точку b.
– Пьер, Пьер! – наперебой звали меня друзья. – Бежим скорее в цирк, не то не успеем занять местечко поближе к арене.
Да, бродячий цирк мадам Дюпре славился своей демократичностью. В нём не было балконов и лож для привилегированной публики. Разумеется, первый ряд предназначался для мсье Лаваля и членов городского совета, но остальные горожане рассаживались кто где успел.
Даже если бы небесные светила потухли и грянула кромешная тьма, местоположение цирка можно было бы определить по звуку и запаху. Музыканты разогревались перед выступлением и извлекали из труб и скрипок пронзительные диссонирующие звуки, которым позавидовали бы истязуемые души грешников в аду. Собранные в одном месте дикие животные, которых мой не мой, всё без толку, источали характерную мускусную вонь, которую ни с чем не спутаешь. А ещё цирк оставлял после себя невероятное количество конского навоза...
В тот раз нам повезло и мы застолбили места во втором ряду. Прямо перед нами уселся приехавший мсье Лаваль, поэтому, когда представление началось, я услышал и увидел кое-что, что укрылось от остальных зрителей. Обычно на всех представлениях мадам Клементина усаживалась рядом со своим щедрым кавалером. Голубки, не стесняясь, держались за руки, обменивались шутками, смеялись и прижимались друг к другу. Номера мадам объявляла прямо со своего места, не утруждая себя выходом на арену. Голос у неё был довольно зычным и наши мужики шутили, что ей бы стоило служить в армии унтер-офицером. Если возбуждённая публика начинала громко галдеть и долго не могла угомониться, мадам клала два пальца в рот и издавала такой свист, что в зрительских рядах воцарялась мгновенная тишина. Этим она совершенно покорила меня и остальных мальчишек. Мы безуспешно пытались повторить её свист, но ни у кого не получалось так же здорово, как у неё.
Мадам Клементина была рослой и стройной женщиной слегка за тридцать, с крепкой и ладной фигурой. В одежде она предпочитала восточный или, так называемый, турецкий стиль, хотя в действительности это была мешанина из турецких, персидских, индийских и греческих предметов женского туалета. Ослепительной красавицей её, наверно, нельзя было назвать, тем не менее она была довольно миловидной и привлекательной особой. Попутешествовав с тех пор по разным странам, я неоднократно встречал подобных жгучих брюнеток в Южной Италии, Далмации или Греции. Волосы она никогда не заплетала и они свободно ниспадали слегка вьющимися прядями из-под турецкой чалмы, украшенной бисером и перьями.
Оглядываясь назад, я всё никак не могу понять, чем же такую женщину (ловкую наездницу и прекрасную охотницу, стрелявшую без промаха, если верить егерю мсье Лаваля) привлёк наш досточтимый мсье? Причина в его огромном состоянии или мадам Клементина нашла в нём что-то ещё, помимо богатства? Изысканными вкусами мсье не блистал, одевался как зажиточный фермер, а не как городской буржуа. От собственных батраков его отличало лишь то, что его одежда всегда была чистой, от неё не разило потом и её не украшали прорехи и заплаты. Росту мсье Лаваль был огромного, словно какой-нибудь гренадёр. Подозреваю, он бы с лёгкостью мог побороться на равных с любым из цирковых силачей. Говорят, что в молодости мсье Лаваль запросто ломал руками подковы и мог ударом кулака свалить наземь быка. Возможно, мадам Клементине нравился такой кавалер, на которого не приходилось смотреть сверху вниз. Сильная, волевая женщина, рядом с мсье Лавалем она легко могла позволить себе побыть слабой и беззащитной. Иначе говоря, женственной. Мсье Лаваль не видел в ней циркачку, он видел в ней прежде всего женщину. И это не могло не импонировать мадам, иначе бы она к нам не частила. И хотя каждой встрече голубков предшествовала продолжительная разлука, обоих это почему-то устраивало.
Когда мадам Клементина подошла и как обычно заняла место рядом с мсье Лавалем, я оказался прямо позади них. Не то, чтобы я специально подслушивал, вовсе нет, моё внимание было приковано к арене, однако, даже не желая того, трудно чего-то не заметить, если это происходит у тебя под носом.
С настороженной улыбкой, явно не зная, чего ожидать, мадам попыталась взять мсье Лаваля за руку.
– Вы как-то странно холодны в этот раз, мой дорогой друг, – шепнула она ему в надежде, что никто не услышит, только вот я услышал, потому что слух у детей вообще-то великолепный.
Мсье Лаваль настойчиво отнял свою руку и так же тихо шепнул в ответ:
– Уверяю вас, вы заблуждаетесь, дорогая Клементина. Мы с вами по-прежнему добрые друзья. И должны таковыми остаться.
Последнюю фразу мсье Лаваль произнёс с нажимом, после чего лицо мадам потемнело.
– Друзьями? Что это значит? Простите, но я не понимаю, мсье.
– Вы получите ответ на все вопросы, дорогая Клементина, только не сейчас, а позже, в воскресенье, сразу после церковной службы.
Больше за всё время представления мсье и мадам не перемолвились ни единым словечком. Владелица цирка больше не смеялась и не улыбалась, она сидела мрачнее тучи, глубокая морщина прорезала её лоб. Номера она объявляла как-то машинально, без обычного огонька и задора. Было видно, как в её душе сталкиваются и бушуют самые противоречивые чувства.
Программы бродячих цирков вообще не балуют зрителей разнообразием. Но, как я уже сказал, провинциальная глубинка не избалована развлечениями, поэтому все радостно и с неподдельным интересом в очередной раз смотрели то, что уже неоднократно видели. Животные прыгали через обруч и с тумбы на тумбу, клоуны веселили всех до упаду своими нелепыми ужимками, музыканты иногда фальшивили. Зрителей завораживали жонглёры, акробаты и шпагоглотатели, восхищал фокусник, достающий платки из рукава и кролика из пустой шляпы, пугал до чёртиков дрессировщик, совавший голову в пасть львам и тиграм, восторгали могучие силачи и приводили в состояние лёгкой брезгливости люди-уроды. Мы замирали, боясь дышать, когда канатоходец отстёгивал страховочный трос и шёл без него с завязанными глазами, или когда эквилибристы парили и кувыркались на огромной высоте, безошибочно рассчитывая все движения и ловко подхватывая друг друга на лету. Пожалуй, фокусник, мрачный субъект в чёрном цилиндре и длинной чёрной мантии с алой подкладкой и стоячим воротником, был единственным, кто старался удивить нас чем-то новым, придумывая и демонстрируя какие-то совершенно запредельные фокусы.
Когда представление закончилось, мсье Лаваль встал с места и поднял руку, призывая всех к вниманию. Жан Легран и другие подручные мсье Лаваля вскочили, требуя тишины. Бледная мадам Клементина не сводила со своего кавалера тревожного и настороженного взгляда, не понимая, почему мсье вдруг к ней охладел.
– Дорогие друзья, земляки! – начал мсье Лаваль вальяжным голосом сытого и важного господина, обращавшегося не как равный к равным, а как властелин к зависимой и подневольной челяди. – Позвольте сообщить вам приятную новость. В воскресенье в моём поместье состоится праздник, на который все вы приглашены. Будет щедрое угощение. А причину, по которой я устраиваю подобное мероприятие, я раскрою на самом празднике. Засим позвольте откланяться.
Приподняв край шляпы и даже не взглянув на мадам Клементину, мсье Лаваль твёрдой походкой покинул цирк.
Жан Легран вышел в центр арены:
– Разумеется, приглашение касается также непревзойдённой мадам Дюпре и её славной труппы. Мсье Лаваль настаивает, чтобы вы остались до воскресенья...
Эти слова, сказанные не лично, а переданные через слугу, выглядели как оскорбление, как унизительная издёвка. Подозреваю, что именно в тот момент мадам Клементина всё поняла – её кавалер дал ей отставку, порвал с ней отношения. Неотёсанный деревенщина, не знакомый с элементарными нормами этикета – а именно такой фигурой и был по сути мсье Лаваль, – сделал это прилюдно, в самой неделикатной и отвратительной манере. Как будто забраковал на базаре корзину червивых яблок.
Обычно представление начиналось вечером и продолжалось допоздна. Когда зрители выходили, снаружи уже было темно, впрочем, с темнотой отлично справлялись бумажные китайские фонари, развешанные вокруг шатров. Люди не расходились, потому что за представлением следовал традиционный фейерверк. В ожидании последнего народ прогуливался под фонарями, дети бегали за сладостями к лотку мсье Пишо, нашего кондитера, женщины неизменно толпились возле гадалок, прорицателей и хиромантов, с упоением выслушивая всякую чушь о своей судьбе, а их мужья предпочитали общество мсье Шардони, чтобы пропустить по кружечке пивка или чего покрепче. Шардони и Пишо не упускали случая заработать лишнюю монету, выставляя передвижные лотки и тележки возле цирка. Кроме того к услугам зрителей были и кое-какие аттракционы...
И вот грянули долгожданные фейерверки. Народ оживился, принялся вопить «ура!» и подбрасывать в воздух головные уборы. Как это частенько бывает, я в самый неподходящий момент нестерпимо захотел отойти по нужде, потому что выпил слишком много лимонаду. Поскольку лимонад мне дозволялось пить только когда приезжал цирк, я старался наверстать упущенное и не думал о том, как буду опорожнять мочевой пузырь.
Я побежал в укромное местечко, где не было фонарей и где, судя по запаху, опорожнялся не я один. Быстренько сделав своё дело, я пошёл обратно и тут заметил Кри-кри, метавшегося вокруг шатров с выпученными глазёнками. Должно быть хлопки, взрывы и вспышки фейерверков напугали поросёнка, он дрожал и трясся всем тельцем, словно его подсоединили к лейденской банке.
Схватив испуганное создание на руки, я начал поглаживать его по спинке и приговаривать, что это всего лишь фейерверки и что бояться нечего. Чтобы Кри-кри не убежал в город и его не покусала чья-нибудь собака, я решил найти мадам Клементину и вручить её любимца прямо в руки. Поросёнок доверчиво прижался ко мне, не вырывался и не визжал как резаный, хотя обычно поросята, насколько я знал, ведут себя именно так.
Владелицу цирка я отыскал возле деревянного закрытого фургона, который служил ей личным домом на колёсах. Мадам Клементина стояла ко мне спиной, поникшие плечи вздрагивали, до меня доносились сдавленные всхлипы. Застигнув плачущую женщину в столь неловкий момент, я и сам себя почувствовал неловко. Быть свидетелем девчачьих или женских слёз я не любил.
Однако поросёнка надо было вернуть.
– Вот вы где, мадам! – громко и с преувеличенной радостью воскликнул я, чтобы своим внезапным появлением не напугать женщину. – Кажется ваш любимец потерялся. Фейерверки ему определённо разонравились, в этот раз они его почему-то напугали...
Прежде, чем повернуться ко мне, мадам украдкой вытерла слёзы – так обычно делают взрослые, когда хотят, чтобы дети не видели, как они плачут. Будто дети дураки и ничего не понимают. Мне было двенадцать и я понимал.
– Ох, Кри-кри, маленький негодник! – с наигранной беззаботностью воскликнула мадам, принимая любимца из моих рук. – Куда же ты убежал? Скорее поблагодари юного мсье, где твои манеры!
Она взяла тоненькое копытце Кри-кри и помахала им мне. Я подыграл и помахал в ответ, а затем, поскольку я всё-таки француз, счёл необходимым спросить:
– Мадам, у вас всё в порядке? Вы выглядите расстроенной...
Звякнув браслетами, Клементина Дюпре взъерошила мне волосы.
– Со мной всё в порядке, малыш, не беспокойся.
– Я не малыш, – обиженно буркнул я. – За неделю до дня всех святых мне стукнет тринадцать.
– О, простите, мсье! – Мадам Клементина отступила на шаг и сделала изящный книксен, что в её турецком наряде выглядело комично. – Здесь темно и я не сразу разглядела, что вы уже взрослый.
На мгновение в ней проявилась обычная Клементина Дюпре, весёлая и игривая. Она подтрунивала надо мной, причём делала это совершенно беззлобно и не обидно.
Я собрал волю в кулак и задал вопрос, мучивший меня и всех наших мальчишек:
– Скажите, мадам, как вы свистите? Мы с ребятами пробовали тысячу раз и у нас не выходит так громко.
Мадам Клементина рассмеялась, на этот раз искренне, открыла дверку фургона, посадила туда Кри-кри, чтобы снова не убежал, и подошла ко мне.
– Откройте рот, мсье. Засуньте пальцы, вот так. А теперь согните и подожмите язык вот сюда. Теперь свистите.
Я свистнул и чуть было не оглох – так громко у меня получилось.
Послышались шаги – к нам бежали Франсуа, Мишель и Гийом.
– Пьер, Пьер, вот ты где! Тебя все обыскались. Твой папаша обещал, что если ты не явишься через минуту, он всыплет тебе ремня.
– Мадам, вы такая обалденная! – восторженно выпалил я, прежде чем сообразил, что делаю, и неуклюже добавил, как умеют только неопытные в галантном поведении мальчишки: – И очень красивая. Пожалуйста, не грустите больше, вам это совсем не идёт...
Клементина Дюпре наклонилась и ласково потрепала меня по зардевшейся щеке.
– А вы очень милый мальчик, мсье. Однако же возвращайтесь к друзьям. Не хотелось бы, чтобы вам всыпали ремня. И спасибо за Кри-кри...
Я кивнул и вприпрыжку помчался к приятелям, потому что отец действительно мог меня излупить, даже в праздничный день, а мать в таких случаях стояла рядом, вздыхала и приговаривала: «Ну вот видишь, сынок, чего ты добился? Будет тебе впредь наука». Перечить или мешать отцу производить экзекуцию она никогда не смела...
Больше я не видел мадам Клементину до того дня, когда наш городок содрогнулся от жестокого убийства мсье Лаваля. Мне было чем заняться – я показывал друзьям, как циркачка научила меня свистеть и их зависти не было предела.
О ней самой и о её взаимоотношениях с мсье Лавалем я редко думал. Двенадцатилетние дети знают о существовании высоких чувств, но не знают, что это такое. Вот и я не знал, какова в действительности любовь и что чувствуешь, когда твою любовь отвергли. Мой опыт и опыт моих ровесников ограничивался знанием о том, что взрослые целуются и прижимаются друг к другу, после чего у них появляются дети. Старшие ребята или взрослые могли бы нас просветить на этот счёт поточнее, однако первые не снисходили до общения с «мелюзгой», а со вторыми мы сами не рискнули бы завести подобный разговор из опасения получить нагоняй за «постыдные темы».
Приготовления к празднику заняли несколько дней. Мсье Лаваль освободил всех батрачек от работы и они отправились помогать его кухарке и слугам – шутка ли, сколько нужно было всего наготовить!
В самый разгар этой суеты грянул первый сюрприз. По главной улице прогрохотала карета, из окна которой выглядывала некая молодая особа, и свернула к усадьбе мсье Лаваля. Городские кумушки тотчас принялись гадать, кто бы это мог быть и что у неё за дело к мсье Лавалю. Поскольку все знали, что у мсье где-то имеется родня, кумушки поначалу решили, что мсье, вероятно, навестила какая-то дальняя родственница, приглашённая на праздник. Тут же вспомнили, что в прошлом месяце мсье Лаваль ездил по каким-то делам в Нормандию. А начальник почты, мсье Пелье, шепнул по секрету, что последнее время мсье Лаваль ведёт активную переписку с некими адресатами в Нормандии и Париже. Сообщать подробности мсье Пелье наотрез отказался, опасаясь гнева мсье Лаваля.
Наконец женщины, помогавшие в особняке, разнесли весть, что к мсье Лавалю приехала некая девица Лимож, причём, судя по количеству вещей, приехала не в гости, а насовсем. Кто эта девица Лимож и кем приходится мсье Лавалю, никто сказать не мог.
Учитывая циркачей, все эти дни ошивавшихся в городке, нет сомнений, что кто-то из них донёс эти пересуды до мадам Клементины, которая безвылазно сидела в домике на колёсах и никому не показывалась на глаза.
В воскресенье перед усадьбой собрались празднично одетые горожане, дивясь неслыханной щедрости мсье Лаваля. Огромный трёхэтажный особняк представлял собой добротное каменное здание, построенное при Людовике XVI. С задней стороны он утопал в тени платанов, а по бокам и с фасада мсье Лаваль разбил пышный сад, где под яблонями, грушами и абрикосами были расставлены импровизированные столы – обыкновенные широкие доски на козлах, прикрытые скатертями. Столы ломились от сладостей, пирогов и лёгких закусок. К услугам взрослых имелось вино и пиво из погребов мсье Лаваля, детей ждали холодные кувшины с лимонадом. Слуги мсье Лаваля совершенно сбились с ног, да и помогавшие им женщины выглядели смертельно усталыми, зато довольными. Цирковые музыканты, нанятые за отдельную плату, услаждали гостей развесёлыми мелодиями и в промежутках не упускали случая пропустить по стаканчику.
Никто не скрывал своего нетерпения, всем хотелось поскорее узнать, по какому же поводу торжество.
Наконец его виновник показался под руку с девицей Лимож, нарядно разодетый, каким мы его сроду не видели. Его спутница явно робела и прятала лицо за широким веером.
Приняв из рук Жана Леграна бокал, мсье Лаваль постучал по нему, призывая собравшихся к тишине. Все затихли и обратили к хозяину нетерпеливые взоры; музыканты перестали играть. Мы, мальчишки, пролезли вперёд, распихивая всех, кого удавалось распихать, и протискиваясь между теми, кого не удалось. Там же, в первых рядах, я увидел мадам Клементину, в этот раз сменившую турецкий гардероб на французский.
– Друзья мои, земляки! – обратился к нам мсье Лаваль. – Наверняка вы гадаете, какая муха меня укусила и с чего я вдруг всё это устроил.
