Текст книги "Второй фронт Иосифа Сталина"

Автор книги: Эдуард Белтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Весь этап она прошла. И умерла у меня на руках в Усть-Каменогорской тюрьме.

Поздно вечером нас привели в Александрию. Ночевали в колхозной конюшне, А утром, часов в пять, нас начали выводить и строить. У конвоя это занимало очень много времени – пока всех построят в колонну, пока выведут овчарок, пока установят свои пулеметы, пересчитают всех... Конечно, в этапе много было возможностей для побега, сколько угодно возможностей, но куда бежать, если немцы близко? Кто бы помог мне, еврейке? Никто не бежал из колонны. Позже было два случая побегов – уже из вагонов. Расстреляли тут же, на месте.

В некоторые дни, когда нас немцы совсем нагоняли, мы шли, почти не отдыхая. Был такой день – я очень хорошо его помню – когда мы вышли в пять утра, а отдых был только на следующий день в семь утра. Мы шли сутки и прошли 70 километров.

Я себе задаю иногда вопрос, есть ли у человека порог боли или порог усталости. Наверное, нет. Наверное, всё-таки нет, если можно пройти 70 километров и через полчаса подняться по крику: "Подъем!", когда кажется, что пусть поставят перед тобой 15 пулеметов – все равно не встану. И всё-таки встаёшь и идешь дальше. В дороге, кстати, умирали немногие. Очень много людей погибло потом, когда уже не надо было идти, когда уже не надо было торопиться, когда нас погрузили в вагоны. Вот тогда на каждой остановке открывали вагоны и вытаскивали умерших. А в дороге, пока шли, почти никто не умер. Во всяком случае, из женщин, кажется, никто. В нашей колонне, первый слева в моем ряду, шел один мужчина, не помню его фамилии. Он был главным инженером крупного завода сельскохозяйственных машин. Мне очень трудно рассказать про него, это невозможно рассказать – это надо видеть. Он все время шел рядом. Он был одет в спецовку. Это был человек не крупный, не толстый и, видимо, не очень крепкий. Выбился он из сил очень быстро. На первых же переходах он уже не хотел есть. Это первый тяжелый признак, когда человек, прошедший 50 км, не хочет есть. По дороге мы все время разговаривали с ним – о литературе, о прочитанном. Меня поразило разнообразие его интересов, очень тонкое понимание литературных школ, очень тонкая оценка писателей в их нарочитом, что ли, отношении к советской власти, в их искренности. Когда я тащила за собой Соколовскую, он помогал мне, и мы втроем шли рука об руку. Я даже не могу вспомнить, как, почему он оторвался от меня. Я как-то не заметила этого, но следующее мгновение меня настолько потрясло... Это произошло после Александрии, за Красной Каменкой, на четвертом или пятом дне нашего пути. Шли проливные дожди, грунтовые дороги страшно размыло/было ужасно много грязи, и идти очень тяжело, а нас все гнали и гнали..."

Фронт. Август. Котел пол Рославлем. В плен немцами взято 38 тысяч советских солдат и офицеров, захвачено около 250 танков, около 250 орудий.

Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).

"По гулу машины, которая шла где-то сзади, я поняла, что это большая машина. Я не могу решить, намеренно ли он бросился под машину или поскользнулся. Думаю, что бросился сам. Под машиной был какой-то крюк, и этот крюк зацепил его за оторванный хлястик на куртке. Его несколько раз перевернуло под машиной, и я видела сама, как колеса прошли по этому человеку, – сама видела. И самое поразительное – он остался жив! Машина проехала, не останавливаясь. Конвой ее не задерживал. Этап остановился только на такое время, которое потребовалось, чтобы подогнать подводу, ехавшую за колонной. Ведь колонна растянулась так, что те, кто шел в ее начале, не видели последних рядов. Когда подогнали подводу, подошли двое конвоиров: один взял моего попутчика за плечи, другой – за ноги, раз-раз – раскачали и бросили его на подводу. Я слышала стук головы о заднюю перекладину. Я не видела, остался ли он в сознании, но во всяком случае вечером он был еще жив. На следующий день, коща нам дали хлеб, я взяла кусок, зачерпнула в консервную банку воды, которую нам тоже дали, и подошла к подводе: он был еще жив. Он даже узнал меня. Я подняла его голову, напоила, попыталась всунуть кусочек хлеба – ему уже не хотелось есть.

Вечером его на подводе уже не было. Они не хоронили тех, кого сбрасывали по дороге. Крестьяне находили эти трупы и закапывали где-то.

Да, я могу повторить, что в нашем этапе в основном погибали мужчины. Помню еще одного из них, Седого. Он был до революции редактором газеты "Одесские новости". Когда его взяли, ему было уже далеко за семьдесят – он был глубокий старик. И меня поразило, с какой заботой относилась к нему молодежь. Его все время поддерживали под руки, вели по двое. Вели эстонцы, латыши... То ли это были сокамерники, то ли нет – мне трудно сказать, какое это было знакомство. Я не могла выйти из рядов, чтобы с ним познакомиться, но я знаю, что это Седой. Я его все время видела.

...Его добили, когда выбилась из сил молодежь, когда никто не мог тащить никого и ничего. ("Седой – литературный псевдоним редактора "Одесских новостей" Ильи Львовича Соколовского, бывшего в молодости близким другом Троцкого и родным братом его первой жены – Натальи Львовны. Мемуаристка либо не знала, либо запамятовала, что к моменту ареста И. Л. Соколовский был уже совсем слепым (поэтому, вероятно, его и поддерживали под руки), а упомянутая выше Б. И. Соколовская – жена "Седого" – была его спутницей во всех скитаниях, начавшихся во второй половине 1920-х годов ссылкой в Ташкент, и в описываемом этапе также шла вместе с ним. – Э. Б.).

Фронт. Август. Котел под Смоленском. В плену – 310 тысяч солдат и офицеров Красной армии, немцами взято в качестве трофеев около трех тысяч танков и около трех тысяч орудий.

Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).

"А мы все шли. Конвой нас подбадривал: "Ну немножко, ну вот еще немножко. Вот дойдем до Днепропетровска и больше не будем идти пешком". Но в Днепропетровске не было никакого транспорта, чтобы нас грузить. Все эвакуировались, все было занято, все было переполнено.

И нам сказали, что надо пройти еще до Павлодара – это 140-150 км от Днепропетровска. И мы пошли. Немцы нас уже не догоняли. Да мы и не могли делать ни 70, ни 50 км в день. Мы и 30 не могли пройти. У меня такое впечатление, что эти последние 30 км мы шли неделю. И конвой чуть подобрел: бери сколько хочешь палок. Но палки съедали руки. У нас были страшные руки. Мы же бросили все свои вещи в начале пути, и ни у кого никакой тряпки не было, чтобы завязать эти кровоточащие раны".

Фронт. Август. Котел под Уманью. Немцами взято в плен 103 тысячи солдат и офицеров Красной армии, захвачено 317 танков и 858 орудий.

Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).

"Как я шла... Как раненые собаки оставляют на снегу окровавленный след, так каждый шаг мой отпечатывался. На подошвах уже ни сантиметра кожи не было. Но мне казалось, что не очень больно – ощущение боли как-то притупилось.

...Нас подвели к вагонам – это были рудовозы. Это такие гигантские деревянные ящики для угля, а сбоку – узенькая лесенка. Но начинается эта лесенка на высоте человеческого роста, так как вагоны стоят на очень высоких рессорах.

Какая женщина могла так поднять ногу, чтобы взобраться на эту лестницу? Никто не мог. Не только я, но даже молодые женщины не могли. И тут конвой озверел. Стали вчетвером у двери вагона и толкали, били:

"Скорей, скорей!" Но когда мы ставили ногу на эту лестницу, то не было сил, чтобы поднять ногу на следующую ступеньку. И даже если нам удавалось подняться до самого верха лестницы, то уже не хватало сил, чтобы спрыгнуть внутрь вагона. Но что делать? Как-то спрыгивали. Прямо на рифленый пол рудовоза. Вагон наполнялся очень быстро. В первый момент мы не отдавали себе отчета в том, что в этом вагоне жутко тесно, что придется ехать в нем почти месяц, что в этих вагонах нет уборных, нет параши, что если начинаются женские функции (у многих они к тому времени еще сохранились), то негде помыться. И, что самое главное, на верху каждого вагона было устроено как бы седалище. Чуть ниже крыши было место, чтобы постелить доски. И вот на этих досках_ехали конвоиры – так что все свои отправления мы должны были делать у них на глазах. У нас еще не выработалась привычка не считаться с этим, еще убивало чувство стыда, еще мучились до предела, до конца терпели. Можно ли представить это? Большинство так ослабло, что не могло дожидаться ведра или параши – все делали под себя. И стояла ужасная вонь и грязь. Потом принесли ведра. Эти ведра должны были выносить через верх, а вагоны выше человеческого роста примерно на метр. Никто не мог поднять ведро на такую высоту, не на что было встать, поэтому становились на людей. Причем это не так, что вот человек встал, а другой встал ему на плечи. Уже никто не стоял – никто не мог стоять, поэтому просто ложились друг на друга. И когда кто-нибудь собирался вылить парашу, он кого-нибудь подтаскивал к тому, кто уже лежал, и клал этих двоих. Шаткая эта подставка из двух лежащих людей не всегда выдерживала, и поэтому ведро часто опрокидывалось не за стенку вагона, а внутрь, на нас".

Фронт. Август. Котел под Гомелем. Немцами взято в плен 78 тысяч солдат и офицеров Красной армии, захвачено около 150 танков и около 700 орудий.

Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).

"Ужасно было и другое – быстро возникла вшивость. Так их много было, этих вшей, что когда вагон засыпал, люди шевелились, кипели, прямо как вода в кастрюле кипит. В вагоне было больше ста человек. Скамеек никаких не было. Поскольку дно было рифленым, то ни один человек не мог лечь на пол на протяжении всей дороги. Мы сидели в вагоне, как в камере: каждая из нас вдвигалась в следующую. Ноги при этом страшно затекали.

В вагоне была перегородка. За перегородку в первый же день положили умирающих. Положили мужчин в наш женский вагон в надежде на то, что мы будем за ними ухаживать. Перегородка была невысокой – два ряда сбитых досок, так что легко можно было перелезть.

В Кировоградской тюрьме сидела врач, Софья Викторовна. С ней сидел и ее отец – священник, отец Виктор. Отец Виктор сразу же попал в наш вагон за эту перегородку. Мы с Софьей Викторовной вдвоем кормили его и других умирающих. Мы брали их пайки и пытались заставить их есть, но почти никто из них уже есть не мог.

Тогда мы выносили эти пайки конвоиру и спрашивали, можно ли раздать их другим заключенным. Если он разрешал, то мы клали пайки на крышку ведра, и тот, кто хотел, брал. Хотели многие. Себе мы пайки не брали. Никогда. Ни я, ни Соня. И не потому, что мы не хотели есть, а чтобы не выглядело, что мы помогаем больным ради этих паек.

Из тех, кто был за перегородкой, никто больше трех дней не прожил. Перегородку эту скоро разобрали.

Первые три дня нас не кормили. Совсем. И почти не давали воды. На третий день нам сварили кашу из манной крупы. Сварили её в бочке из-под керосина или бензина. А приносили кашу в ведрах, на которых было столько грязи, что сомнение брало – а не бывшие ли это параши.

Трое суток я не ела, но эту кашу съесть не могла. Может быть, позже, через год, скажем, я бы эту кашу и съела, но в тот момент – нет. И не только я одна. И кроме того, снова возник вопрос: во что взять кашу? Приносили ее горячей. Чем есть? Как есть? У нас не было подолов, не было платков, не было ничего. У меня был, правда, бюстгальтер. Раздеться – значит догола раздеться на глазах конвоиров. Я сейчас не могу вспомнить, как этот вопрос разрешался. Есть прямо из ведра вагон не мог. Возле ведра могло есть пять, ну, десять человек. Да и ведра эти... Они так напоминали только что использованные параши! Это было хуже скотства, это было ужасно, ужасно. Но – ели. Ели не все, но многие.

Регулярной пайки сначала не было. Выдавали хлеб,нарезанный, конечно, без всякой хлеборезки – как получится. Мы страдали не столько от голода, сколько от жажды. Воды давали страшно мало. А ведь мы ехали в начале августа по Украине в жуткую жару. Только день на двенадцатый мы доехали до Урала: ночи стали очень холодными. Но дни все равно были очень жаркие. По ночам мерзли. Прижимались друг к другу. Все-таки спали, потому что были очень измучены. Продолжались женские функции, а помыться было совершенно негде. Мы жаловались врачу, что у нас просто раны образовываются. От этого многие и умирали – от грязи умирают очень быстро.

Во время этапа мы вконец оборвались. Приехали в Усть-Каменогорск в совершенно чудовищных лохмотьях. Не было чулок, не было трико, не было полотенец. Да вообще ничего не было – ни ложки, ни кружки.

Я не помню, сколько мы ехали. Наверное, месяц. Нас ведь не все время везли. Пропускали другие эшелоны. Наши вагоны загоняли в тупики, и там мы стояли по три-четыре дня. Я насчитала в нашем составе 52 вагона. Я не уверена, что все зги 52 вагона везли заключенных. Ведь некоторые вагоны были для конвоя, некоторые – для продуктов, некоторые – для неисчислимого количества собак, для лошадей и т. д. Когда мы приехали на станцию "Защита", осталось всего 17 вагонов с заключенными. Я думаю, что люди, которые ехали в остальных вагонах, умерли. Правда, в наш вагон никого не подселяли по пути из других вагонов. Но, возможно, это потому, что вагон был женским, а умирали в пути в основном мужчины.

Если открывание дверей и вынос трупов были редкими в начале этапа, то уже на 67-й день пути эти открывания стали ежедневными. Шли на станцию, кого-то вызывали, открывали двери на стороне, противоположной железнодорожной станции, и через ворота на крюках, которые открывают при разгрузке руды, выбрасывали умерших.

Эти трупы обычно складывали на близком расстоянии от рельсов, чтобы их не зацепил поезд...

Когда мы подъехали к "Защите", ни один человек не мог вылезти из вагона не было никаких сил. И охрана не могла нас заставить. Ни ружья, ни овчарки не помогли. Мы не то что не хотели подчиниться, а просто не могли. Тогда конвоиры открыли ворота вагона, брали за руки и за ноги и выбрасывали. И ведь все это с высоты человеческого роста. Потом подогнали три грузовика и стали перевозить всех в тюрьму.

Тыл. Бессарабия. Вспоминает Софья Левензон (Вайнштейн).

"В 1941 году, в ночь с 13 на 14 июня, в два часа ночи – стук в дверь. Мы вскочили в ночных рубашках. Солдаты МВД о чем-то поговорили с отцом, и чрез 15 минут нас вывели из дому. Один солдат сказал: "Соберите постели в простыни пригодятся". Погрузили меня, отца и мать в грузовик и на первой станции за Кишиневом погрузили в товарные вагоны с нарами из досок – мужчин отдельно, женщин отдельно.

Почти через три недели прибыли в Омск (не буду писать, как выпускали под вагон по необходимости, как получали ломтик хлеба в два-четыре дня). Мы с мамой оказались со многими в бараке, сколоченном на скорую руку из досок в совхозе села Паутовка Омской области.

На второй же день вывели под охраной на полевые работы. Вечером отмечались в комендатуре. Когда начался учебный год, мама спросила насчет школы, но бригадир Кутыркин сказал, что нас привезли сюда перевоспитывать.

К осени 1942 года в совхозе появился капитан МВД и стал составлять списки для переезда (нас с мамой и других женщин с маленькими детьми в списки не включили, но все умоляли включить, потому что говорили, что везут к мужчинам).

Оказалось, что пароходом перевозили по Оби в Березово, Салехард... В Березове ловили рыбу в замерзшей Оби, жили в избушках, сколоченных кое-как из досок. После того, как я два раза тонула в Оби, меня перевели работать на рыбзавод, в основном во вторую и третью смену..."

Тыл. В августе был уже готов список узников Орловской тюрьмы, которых руководство МВД планировало этапировать в глубь страны. Но поскольку немцы стремительно наступали, решено было всех их расстрелять. И их расстреляли. Не было никакого суда, и приговора никакого не было. Было постановление наркома внутренних дел СССР, генерального комиссара госбезопасности Л. П. Берия, подписанное 9 сентября 1941 года. А 11-го числа из 161 приговоренного были расстреляны 157.

А узники в Орле были народ не случайный, не с бору по сосенке собранный. Были это всякие тогдашние знаменитости. Вот лишь некоторые из них.

Раковский Христиан Генрихович – старый большевик, один из тех, собственно, кто и создавал партию большевиков. В марте 1938 года на знаменитом "бухаринском" процессе был приговорен не к расстрелу, как почти все подсудимые, а к 20 годам заключения.

Плетнев – врач, лечивший А. М. Горького.

Кригер-Крейцберг А. А. – член ЦК и заведующий орготделом компартии Германии, директор Госиздата Автономной республики немцев Поволжья.

Каменева (Бронштейн) Ольга Давыдовна – жена Л. Б. Каменева и родная сестра Троцкого.

Ворович Б. Г – хозяйственник из города Шахты. Интересен был тем, что еще в мае 1941 года его оправдала Военная коллегия Верховного суда СССР (таких случаев в истории этой судебной инстанции было раз-два и обчелся), но он почему-то содержался в тюрьме.

Спиридонова Мария Александровна – лидер партии левых эсеров. С тех пор, как арестовали ее после неудачного мятежа в июле 1918 года, ни одного дня на свободе она уже не провела – то в ссылке, то в так называемом "минусе", то есть с запрещением проживания в определенных городах. Арестованная в последний раз в 1938 году, М.А. приговорена была к двадцатилетнему тюремному (не лагерному) заключению. Вместе с нею был арестован, осужден и тоже содержался в Орловской тюрьме ее муж, тоже бывший член ЦК партии левых эсеров, Илья Андреевич Майоров. Так их вместе и расстреляли.

Тела всех 156 расстрелянных заключенных Орловской тюрьмы были вывезены в Медведовский лес и там закопаны.

А эти документы в комментариях не нуждаются. Не знаю, правда, успел ли их прочитать недавно умерший сын Лаврентия Берия Серго Гегечкори, последние годы жизни потративший на то, что всем нам доказать, каким замечательным был его отец и как несправедливо с ним поступили. Хорошим он, говорят, был человеком, сам-то Сергей Лаврентьевич...

Совершенно секретно Народному комиссару внутренних дел СССР

тов. Берия

Дальнейший вывоз заключенных из прифронтовой полосы... считаем нецелесообразным ввиду крайнего переполнения тыловых тюрем.. Необходимо предоставить начальникам УНКГБ и УНКВД совместно, в каждом отдельном случае, по согласованию с военным командованием решать вопрос о разгрузке тюрьмы от заключенных в следующем порядке:

1. Вывозу в тыл подлежат только подследственные заключенные, в отношении которых дальнейшее следствие необходимо для раскрытия диверсионных, шпионских и террористических организаций и агентуры врага.

2. Женщин с детьми при них, беременных и несовершеннолетних – освобождать.

3. Всех осужденных по Указам Президиума Верховного совета СССР от 26.6, 10.8 и 28.12 – 1940 г и 9.4 с.г, а также тех осужденных за бытовые, служебные и другие маловажные преступления или подследственных по делам о таких преступлениях, которые не являются социально опасными, использовать организованно на работах оборонного характера по указанию военного командования, с досрочным освобождением в момент эвакуации охраны тюрьмы.

4. Ко все остальным заключенным (в том числе дезертирам) применять высшую меру наказания – РАССТРЕЛ. Просим ваших указаний. Зам. народного комиссара внутренних дел СССР (Чернышев)

Начальник тюремного управления (Никольский) 4 июля 1941 г.

Совершенно секретно

Заместителю народного комиссара внутренних дел СССР тов. Чернышеву Начальнику тюремного управления НКВД СССР капитану государственной безопасности тов. Никольскому

г. Москва

С началом военных действий началась и эвакуация заключенных из тюрем западных областей, а несколько позднее приступили к вывозу из остальных...

Несмотря на наличие распоряжений штаба фронта, на станциях военные коменданты вагонов под заключенных не давали, так как таковых не хватало для перевозки раненых, членов семей и др. воинских перевозок... В большинстве тюрем западных областей местные органы НКГБ не только не способствовали, а наоборот, задерживали вывоз контингентов, числящихся за ними, возлагая потом всю ответственность на начальников тюрем. Проведение операций по 1-й категории (так на чекистском жаргоне изящно именовался расстрел заключенных. – Э. Б.) в большинстве своем также возлагали на работников тюрем, оставаясь сами в стороне, и поскольку это происходило в момент отступлений под огнем противника, то не везде работники тюрем смогли более тщательно закопать трупы и замаскировать внешне,

ЛЬВОВСКАЯ ОБЛАСТЬ – из тюрем области убыло по 1-й категории (опять напомню: расстреляно. – Э. Б.) 2464 человека, освобождено 80S... Все убывшие по 1-й категории погребены в ямах, вырытых в под

валах тюрем, а в гор. Злочеве в саду. Все документы и архивы в тюрьмах сожжены за исключением журналов по учету заключенных, картотек и учета ценностей. Все эти документы прибыли в гор. Киев.

ДРОГОБЫЧСКАЯ ОБЛАСТЬ – ...В остальных двух тюрьмах г Самбора и Стрий содержалось 2.242 заключенных. Во время эвакуации по 1-й категории убыло по обеим тюрьмам 1.101 человек... Осталось 80 незарытых трупов, на просьбы начальника тюрьмы к руководству горотдела НКГБ оказать ему помощь в зарытии трупов ответ был получен отрицательный.

СТАНИСЛАВСКАЯ ОБЛАСТЬ – ...По 1-й категории убыло 1.000 человек, погребение произведено за пределами тюрьмы в вырытой для этой цели яме.

ТАРНОПОЛЬСКАЯ ОБЛАСТЬ -...В тюрьме г. Чертков содержалось 1.300 заключенных. Для эвакуации было подано достаточное количество вагонов, но начальник горотдела НКГБ распорядился оставить в тюрьме 800 подследственных и осужденных... В самый последний момент он отказался от указанных 800 заключенных и заявил начальнику тюрьмы: "Делайте с ними что хотите"..

Начальник тюремного управления НКВД УССР капитан госбезопасности (Филиппов) 12 июля 1941 года

Спецсообщение

Разослать т. Берия, т. Меркулову,

т. Серову Из тюрьмы в городе Черткове заключенные в числе 954 человек 2-го июля с. г. были выведены пешком в направлении г. Умани... 20-го июля по прибытии в г Умань в связи с создавшейся обстановкой на фронте (прорвавшиеся немцы находились в 20-30 км от Умани) по распоряжению военного прокурора и руководства НКГБ УССР подследственные и осужденные за контрреволюционную деятельность в числе 767 были расстреляны, трупы их зарыты.

Зам. нач. 1-го отдела упр. НКВД СССР капитан госбезопасности

(Волхонский) 5 августа 1941 г.

Тюремному управлению НКВД СССР

Докладная записка Доношу по поводу конвоирования заключенных Ворошиловградской области.

Заключенные, убывшие из Ворошиловграда 13 июля по жел. дороге с конвоем конвойных войск НКВД в составе 1200 чел., прибыли в Ростов на Аксайскую переправу, где мост в их присутствии 20 июля был взорван. Начальник конвоя ст. лейтенант конвойных войск тов. Пяткин всех здоровых заключенных высадил и увел через Дон пешим строем. Больные, арестованные в количестве 152 человек, остались в вагонах на Аксайской переправе, старшим оставался лейтенант конвойных войск тов. Клыков, который простоял с заключеными на переправе 21, 22 июля, а 23, с угрозой захвата данной местности врагом, три заквагона с арестованными взорваны...

Политрук внутренней тюрьмы Ворошиловградского НКВД

(подпись неразборчива) сержант госбезопасности Чирков

Такие вот были они герои – тов. Пяткин и тов. Клыков. И вполне возможно, что дожили они и до того времени, когда всем до единого участникам Великой Отечественной вручили ордена имени этой войны. А они, как ни крути, в ней участвовали – по крайней мере жарким летом сорок первого года...