Текст книги "Служебное расследование"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Попробуем, – Толик потянулся к телефону.

Кафтанов нажал кнопку селектора.

– Слушаю вас, Андрей Петрович.

– Соедините меня в начальником МУРа, срочно…

А Звонкова снова допрашивали. Та же троица. И так же угрожающе наклонялся Коновалов.

– Я не буду говорить. Ничего не буду говорить вам, – выкрикнул Женя.

На лестнице уже горел свет. За окном смеркалось. Тихо гудел лифт, пробираясь между этажами. Вот кабина остановилась. Лена увидела на площадке троих мужчин.

– Вы Лена? – спросил Корнеев.

– Предположим.

– А если точнее?

– А вы кто?

– А мы из МУРа, – Борис Логунов достал удостоверение, – поедемте с нами…

– Ну, а я-то здесь причем? Меня попросили. Познакомься, покрути ему мозги и свидание назначь.

– А вы не спросили – зачем?

– Спросила. А Слава сказал, разыграть его надо.

– Какой Слава?

– Ну, Голубев, журналист.

– Вы его адрес знаете?

– Конечно.

Странная квартира была у Славы Голубева. Большая, трехкомнатная, но какая-то нежилая. Похожая на гостиницу.

Сегодня у него был «катран». То есть, говоря по-русски, карточный притон.

Для крупной игры собрались трое известных «катал» (картежников).

Игра шла в гостиной, а Слава подавал закуску и выпивку. Он сидел на кухне перед столом, заставленным бутылками и заваленным промасленными свертками и слушал доносящиеся выкрики игроков.

– Банкую… На все… Не у фраеров… Карта не лошадь, к утру повезет…

Он сидел расслабленно и обреченно, слушая чужие, наглые голоса, звучавшие в его квартире. Коротко звякнул звонок. Слава встал, пошел к двери.

– Кто?

– Телеграмма.

Как только он отпер замок, в квартиру вошли Корнеев и Логунов.

– Вы Голубев?

– Да. А вы кто?

– Мы из МУРа.

Слава побледнел, ноги стали чужими и он прислонился к стене.

– Вы чего испугались, Голубев?

– Я…

Из гостиной вышел один из игроков. Увидел Логунова и остолбенел.

– Начальник…

– А, это ты, Васьков, ты что же здесь делаешь? Логунов подошел к гостиной, распахнул двери.

– Добрый вечер, а у вас здесь катран оказывается.

– Век свободы не видать, начальник, – перекрестился Васьков, – просто так играли, не на интерес.

– Ты мне, Васьков, может быть расскажешь, что вы на фантики играете? Придется вам поехать с нами.

Слава Голубев так испугался, что Корнееву показалось, что перед ним оболочка, из которой выпустили пар.

– Голубев, – Игорь закурил, – о катране потом, сейчас о Звонкове.

– Нет! – Голубев вскочил и бросился к дверям. – Это не я… Логунов перехватил Славу, посадил на стул.

– Да успокойтесь вы, Голубев, – Игорь налил в стакан воды, протянул ему.

Слава поднес стакан ко рту, попытался проглотить, но спазм сжал горло, и вода полилась на костюм.

– Я… Я… Не убивал я, – Голубев заплакал.

Логунов и Корнеев ждали, когда он успокоится. Сидели и курили. Слава затих.

– Вы можете говорить, Голубев? – спросил Корнеев.

– Да.

– Кто убил?

– Генка Мусатов.

Корнеев посмотрел на Логунова, тот кивнул и вышел.

– Голубев, давайте по порядку. Вы были на квартире у Звонкова?

– Да.

– Сколько раз?

– Два… Нет, три.

– Что вы там делали?

– Один раз были там вместе с Геной. Так просто, смотрели. Второй раз я сумку и газету брал… Потом гантелю… А потом вещи относил.

– Как Мусатов убил Желтухина?

– Он мне велел в дверь позвонить, сказать, что я из гаражного кооператива. Желтухин дверь открыл, мы вошли. Гена его скрутил, велел показывать тайник. Желтухин его послал. Тогда Гена сам искать стал. А Желтухин развязался и пистолет из-под подушки достал. Я закричал. А Гена его по голове гантелей…

– Мусатов нашел тайник!

– Да.

– Что в нем было?

– Денег очень много. Коробка зеленая из-под чая индийского, не знаю, что в ней было, и папка с бумагами.

– Мусатов все это забрал?

– Да.

– Сколько он дал вам денег?

– Десять тысяч.

На экране телевизора Чарльз Бронсон стрелял в кого-то из пистолета, пролетали машины, кружился над небоскребами вертолет.

Геннадий Мусатов смотрел видео.

Он лежал на диване в светлой майке и тренировочных брюках «адидас».

Огромная квартира была пуста. Свет фонаря с улицы отражался в полированной мебели и покрытом лаком полу.

Геннадий Мусатов отдыхал.

В прихожей звякнуло.

Он встал. Большой, сильный, тренированный, и пошел к дверям.

– Кто?

– Это я, Геннадий Сергеевич, вахтер.

– А, тетя Аля.

Гена открыл дверь, и в темноту квартиры ворвались люди. В живот ему уперся ствол пистолета.

– К стене.

Кто– то с силой завернул ему руки, щелкнули наручники. Вспыхнул свет.

– Уголовный розыск, Мусатов, – Корнеев достал из кармана бумагу. – Вот постановление прокурора о вашем аресте и производстве обыска.

– Тетя Аля, – сказал Геннадий, – позвоните дяде.

– Хорошо, Геннадий Сергеевич, хорошо.

Дядя Геннадия – Мусатов-старший вошел в квартиру, когда обыск был закончен. На столе лежал пистолет «ТТ» с серебряной именной пластинкой на рукоятке, зеленая банка. Крышка была открыта, в ней были плотно уложены украшения. Рядом куча денег и папка с фотографиями и бумагами.

– Что здесь происходит?

Мусатов стоял в комнате величественно спокойный.

– В чем дело, Гена? Геннадий пожал плечами.

– Так кто мне объяснит, в чем же дело?

– Видимо, я, – Игорь встал.

– Кто вы?

– Я заместитель начальника отдела МУРа, майор милиции Корнеев.

– Корнеев? – Мусатов пристально посмотрел на Игоря.

– Ваш племянник Геннадий Сергеевич Мусатов арестован по подозрению в убийстве гражданина Желтухина Степана Федоровича. При обыске нами обнаружены оружие, деньги, ценности и бумаги, хранившиеся в квартире покойного.

– Это так, Геннадий? – спросил Мусатов, словно никакого Корнеева вообще не было.

Гена пожал плечами.

– Вы старший? – наконец Мусатов обратил свое внимание на Игоря.

– Да.

– Пойдемте.

Они вышли в другую комнату.

– Вы знаете, кто я? – спросил Мусатов.

– Да.

– Племянник мой должен быть освобожден. Мусатов говорил небрежно, властным тоном.

– Это невозможно.

– Не понял?

– Он совершил тяжкое преступление.

– Он мой племянник.

– Закон одинаков для всех.

– В наше время, майор, надо иметь сильных друзей. Иначе не сделаешь карьеру.

– Меня вполне устраивает мое положение.

– Все эти ценности и деньги из квартиры убитого?

– Да.

– А бумаги.

– Тоже.

– Я могу ознакомиться с ними?

– Нет.

– Вам не кажется, Корнеев, что вы рискуете?

– Нет, не кажется. Я выполняю свой долг.

Геннадия вывели в коридор, он шел, не зная, куда деть руки, скованные наручниками.

В дверях он повернулся. Посмотрел на дядю.

– Как же так, дядя Миша?

Михаил Кириллович молчал. Им овладела непонятная апатия, и он внимательно смотрел, как уводили племянника, как уходили понятые и милиционеры.

– Наследили-то, наследили, – сокрушенно сказала вахтерша. – Я приберу, Михаил Кириллович.

Мусатов не ответил, ушел в глубь квартиры.

А Толя ждал Звонкова. Он сидел в машине у отделения милиции, разглядывая прохожих. Вскоре появился Женя. Прищурившись, посмотрел на осеннюю улицу, залитую неярким солнечным светом, и засмеялся.

– Радуется, – из дверей отделения вышел Коновалов. – Имеешь право. Такое счастье раз в жизни бывает.

Женя молча посмотрел на него и пошел к машине.

Кафтанов ехал к Комарову. Он никогда не был у него дома, да и вообще никаких отношений, кроме служебных, у него с бывшим начальником отдела не было.

Кафтанов хорошо помнил, как летом пришел к нему Комаров и сказал, еле сдерживая себя:

– Как же это, Андрей Петрович?

А что мог ему сказать Кафтанов? Рассказать о том, как он пытался на разных уровнях отменить приказ об увольнении Комарова. Да разве это нужно было бывшему начальнику отдела. Он хотел точно знать, почему, а главное, за что его, человека с безупречным прошлым, за пять лет до срока, увольняют на пенсию. Кафтанов в тот день так и не смог ответить Комарову на этот вопрос. Почему, он понял позже, когда начальником отдела, не посчитавшись с его мнением, утвердили Кравцова. Тогда у него обострилось чувство вины перед Комаровым. Но, если проанализировать, то общение это было значительно более сложным. Кафтанова угнетала не только вина за многое, но и ощущение собственного бессилия и то, что называют инстинктом самосохранения.

Он часто шел на компромисс, уговаривал себя, что это необходимо для дела. Такие уступки собственной совести стали обычным и опустошали его. Но теперь время настало. Сжимали, сжимали пружину, а вот она и выпрямилась.

Кафтанов поднялся на третий этаж и остановился у двери с номером 32. Дверь была парадно обшита темно-вишневым кожезаменителем и утыкана золотистыми бляшками. Кафтанов позвонил, и она распахнулась сразу. На пороге стоял Комаров в линялом, заношенном тренировочном костюме.

Он сделал шаг на площадку и захлопнул за собой дверь.

– Говорят, есть примета, полное ведро к счастью. Так что же, Комаров?

Комаров молчал, глядя на Кафтанова растерянно, затравленно.

– Борис Логунов был в кабинете Корнеева и слышал ваш разговор.

– Это не доказательство, – Комаров поставил ведро, вытер ладони о брюки.

– Мы Тохадзе раскололи, Комаров. И он тебя сдаст. Ты лучше сам напиши, кто тебя просил навести на Корнеева.

– Ты что, ты что…

– Ты был честным мужиком и хорошим сыщиком, Комаров. Подумай, кем ты стал…

– А ты, Кафтанов, лучше? – перебил его Комаров.

– Не обо мне разговор, я за беспринципность и трусость свою отвечу перед кем надо, только и ты ответишь. Я тебе срок даю до завтрашнего утра. Не придешь, под конвоем приведу, ты меня знаешь.

Кафтанов повернулся и легко побежал по ступенькам вниз…

По коридору МУРа шел пожилой человек в аккуратном сером костюме, над карманом которого прилепились четыре ряда колодок, а с правой стороны рубиново блестел знак «Заслуженного работника МВД». У дверей с номером 325 он остановился и поправил пиджак.

– Вы Егоров? – спросила его секретарша.

– Да.

– Минуточку, – она нажала на кнопку селектора. Кафтанов встал из-за стола и пошел навстречу Егорову.

– Здравствуйте, Николай Борисович.

– Здравствуйте, Андрей Петрович.

– Присаживайтесь.

Егоров сел к столу, достал сигарету, закурил.

– Неужели еще курите? – улыбнулся Кафтанов.

– Надо убедить себя, что курение это просто удовольствие, тогда забываешь о пагубных последствиях, которыми пугают врачи. Но дело не в этом, Андрей Петрович. Как только мне позвонили товарищи из нашего управления, я сразу же на поезд и к вам.

– Ну ладно, – Кафтанов улыбнулся, достал пистолет с именной пластинкой, – «Оперуполномоченному Егорову Н. Б. за борьбу с бандитизмом. От Ленгорисполкома». Ваш?

– Мой. Я потом дважды эту сволочь задерживал, расспрашивал о пистолете, а он, потерял, мол. Его убили?

– Да.

– Счеты или с целью грабежа?

– Грабеж. Расскажите мне о его делах в блокадном Ленинграде.

– Об этом можно рассказывать месяцами. Там был некто Мусатов…

– Какой Мусатов?

– Тот самый, до которого по нынешним временам не дотянуться. Он был одним из руководителей, отвечающих за снабжение города продовольствием. Вот они и придумали историю с мертвыми душами. Устраивали своих людей управдомами в разбитые районы, они и составляли фальшивые списки жильцов.

– А паспорта?

– Забирали у покойных, но не сдавали.

– Да. И это можно доказать?

– А вы возьметесь?

– Попробую. Вы поможете?

– Конечно. Только в наше время…

– Волков бояться, – засмеялся Кафтанов…

Игорь Корнеев и Кафтанов в форме стояли в кабинете Громова. Кравцов, как всегда, устроился у стола. Громов нервно шагал по кабинету.

– Итак, Корнеев, вы не выполнили мое распоряжение…

– Я отменил его, – спокойно сказал Кафтанов. Громов продолжал, словно не слыша.

– Кроме того, история с Тохадзе…

– Тохадзе привлекаются по статьям 181 и 130, – перебил Громова Кафтанов.

– Я попросил бы вас меня не перебивать, – в голосе Громова звенел металл. – Хочу напомнить, что пока еще вы подчинены мне, а не я вам.

Лицо Кафтанова пошло пятнами, но он сдержался.

– Да, история с Тохадзе. Дыма без огня не бывает. И в завершение всего недостойное поведение на квартире товарища Мусатова.

– Я арестовывал убийцу, – твердо сказал Корнеев.

– Молчать! Можно делать все, но без хамства, не нарушая закон. Итак, приказ подписан. Вы, Корнеев, за поведение, порочащее работника Московского Уголовного Розыска, из управления увольняетесь и назначаетесь на должность дежурного в 108 отделение милиции. Но помните, это ваш последний шанс.

Корнеев посмотрел на улыбающегося Кравцова, на красного от гнева Громова, на застывшее, словно каменное лицо Кафтанова, и сказал:

– Жизнь покажет.

– Что? – Громов шагнул к нему. – Все, можете идти. Корнеев повернулся и вышел.

– Я обжалую этот приказ, – сказал Кафтанов.

– Вы лучше ответьте мне, что это за частный сыск вы затеяли? Да вы знаете, под кого копаете?

– Под Мусатова.

– Запомните, если Корнеева дежурным пристроили, то вас…

– Думайте лучше о себе. Кафтанов повернулся и вышел.

– Кстати, – в спину ему сказал Громов, – вы уже трижды жаловались на меня. Помните, бог троицу любит. – Громов засмеялся…

Ноябрь. На настольном календаре в дежурной комнате 108 отделения милиции листок с датой: 10 ноября 1982 года.

По радио звучит траурная музыка.

Корнеев в форме, перетянутой портупеей, с повязкой дежурного сидел за столом и читал книгу.

Траурная музыка наполняла комнату, и от нее на душе становилось скверно.

Корнеев встал, приглушил репродуктор.

В дежурку вошел Кафтанов в полном сиянии полковничьей формы.

– Здравствуй, Игорь.

– Здравия желаю, Андрей Петрович.

– Как служба, друг?

– Нормально. А у вас?

– Тоже…

– Андрей Петрович, правда… – Игорь кивнул на репродуктор.

– Да. Скоро передадут. Так что ты, Корнеев, дежуришь сегодня на рубеже двух эпох.

– Не понял.

– Потом поймешь. Кафтанов подошел к окну.

– Начальство приехало.

Игорь посмотрел на улицу и увидел Громова в генеральской форме, стоящего у машины, рядом с ним неизменный Кравцов.

– Ничего, Игорь. Это их последняя осень. Я не зря говорил о рубеже эпох. Ну, служи. А я поехал. Эти похороны нам еще станут боком.

Игорь сел за стол, открыл книгу. Но так и не успел прочитать ни строчки.

Вошли два мрачных сержанта. Между ними, крепко держась, чтобы не упасть, шел маленький человек в расстегнутом пальто.

Он посмотрел на Игоря, икнул и спросил:

– Дежурный?

– Да.

– Я их привел.

– Кого?

– Милиционеров.

– Привели? Почему?

– Да пьяные они, к людям пристают. Вот я и привел.

– Ну, что ж. Садитесь, давайте разбираться.

Игорь отодвинул кобуру назад, взял бланк протокола, устроился удобнее.

Один из сержантов подошел к репродуктору, повернул ручку.

Музыка была светла и печальна. Комнату наполнил реквием Моцарта.