Текст книги "Осень в Сокольниках"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Малюков дернул рукоятку.

– Бом! – мелодично пропело за забором.

Он нажал еще раз и снова услышал звон колокола.

– Да, – сказал Филиппыч, – ох, нечего делать людям. От жира все это. От жира.

За забором запоздало залаяла собака. Потом послышались шаги, кто-то шел к воротам. Загремела щеколда, в проеме калитки стояла полная усатая женщина, лет под семьдесят. Она мрачно посмотрела на Малюкова и спросила басом:

– Кого вам?

– Нам нужен гражданин Лесоковский, – ответил Малюков.

– Вы с почты? – Женщина рассматривала форму следователя.

– Нет, я из прокуратуры…

– Позовите нам хозяина, быстренько, – вмешался Акимов.

– Если вы насчет концерта…

– Мы насчет другого, – перебил ее участковый и шагнул в калитку. Но женщина-гренадер стояла как стена.

– Ты чего? – грозно двинулась она на старшего лейтенанта, – по какому праву…

Акимов взял ее за плечо и отодвинул. Лицо его покраснело, будто он поднимал штангу.

– Лариса Федоровна, – загудела женщина-гренадер.

В глубине участка появилась стройная белокурая женщина в кофте, напоминающей мужскую рубашку, и вельветовых джинсах, плотно обтягивающих бедра. На поводке она вела огромного черного водолаза.

– В чем дело? – издали крикнула она. – Олег Моисеевич работает. Если вы насчет концерта…

– Я старший следователь Московской городской прокуратуры, старший советник юстиции Малюков, нам нужен ваш муж.

– Вы из прокуратуры? – спросила удивленно женщина. – Но…

– У меня постановление прокурора о производстве обыска у вас на даче.

– Обыска! – ахнула Лариса Федоровна и выпустила поводок.

Огромная собака, радостно размахивая хвостом, бросилась к Стрельцову и начала лизать ему руку.

– Да, обыска, – твердо сказал Малюков, – давайте пройдем в помещение.

– Сейчас, минуту, – Лариса Федоровна почти бегом бросилась по дорожке.

– Мне кажется, – сказал Вадим, глядя ей вслед, – что нас пригласили в дом.

Малюков молча кивнул.

Они прошли всего несколько метров, дорожка резко повернула, и они увидели дачу. Огромный дом из стекла и полированного дерева. Верхний этаж был похож на купол, исполненный из витражей.

– Н-да, – сказал Малюков, – неплохо живут композиторы.

– Его песни, – дал справку Алеша Стрельцов, – во всех кабаках поют.

– Зря я не пишу песен, – усмехнулся Вадим.

– Конечно, зря, – серьезно ответил Малюков. – Покойный композитор Экимян был генералом милиции, а до этого начальником уголовного розыска Московской области.

– То-то область и разворовали, – мрачно изрек Акимов.

Они подошли к крыльцу, поднялись на террасу. Вернее, это была не терраса, а огромная застекленная комната, даже не комната, а зал. Вадиму по роду службы, да и просто так приходилось бывать на всяких дачах, но такую он видел впервые. Она поражала не размерами, а каким-то бессмысленным слиянием стилей. Современные полированные панели уживались рядом с бронзовыми старинными ручками и коваными фонарями начала века, в круглые современные окна вставлены потускневшие витражи, на которых замысловато переплетались обнаженные грудастые дамы, похожие на татуировку. Да и чего только не было в этом доме. Терраса была заставлена козетками, канапе, столами и столиками на тряских паучьих ножках, разномастными стульями. Все это скорее напоминало театральный реквизит для спектакля из непонятной жизни. В глубине дома послышался недовольный голос, заскрипели невидимые ступени. Дверь распахнулась, и на террасу почти выбежал человек среднего роста. Гладко прилизанные черные волосы разделял безукоризненный пробор, на нем был светлый, почти белый, костюм, темно-вишневая рубашка и яркий сине-желтый галстук.

– Я композитор Лесоковский, – сказал он, обводя глазами пришедших, – в чем дело? Что за намеки?

– Я старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции первого класса Малюков, – представился Олег Леонидович, – вместе со мной приехали начальник отдела МУРа подполковник милиции Орлов, инспектор уголовного розыска лейтенант милиции Стрельцов и ваш участковый старший лейтенант милиции Акимов.

– В чем дело? Почему?.. – спросил Лесоковский без прежней уверенности.

– Я расследую дело об убийстве и ограблении музея, – продолжал Малюков. – Задержанный милицией гражданин Силин Петр Семенович показал, что продал вам изразцовую плитку и чугунное литье, похищенное в музее.

– Да как вы смеете! – Лесоковский топнул ботинком на необыкновенно высоком каблуке. – Как вы смеете! Я лауреат конкурса на лучшую эстрадную песню «Золотая лира», я награжден грамотой Московской милиции, мне вручен знак…

– Поздравляю, – сказал Вадим.

– Что? – Лесоковский непонимающе поглядел на него.

– Поздравляю вас с этими высокими отличиями. Но нас интересуют вещи более земные. Изразцовый кафель и ковка.

– Вы думаете… – начал Лесоковский.

– Мы ничего не думаем, ваши действия подпадают под статью 208 УК РСФСР. То есть скупку заведомо краденого имущества.

– Я буду жаловаться, – в голосе Лесоковского не было прежней уверенности, – я член Союза композиторов, мои песни поет вся страна, на последнем телевизионном конкурсе…

– Я уже поздравил вас. Где плитка?

– Вы не имеете права!

– Имеем, – Малюков расстегнул «молнию» папки, – вот ознакомьтесь.

– Что это?

– Постановление прокурора о производстве обыска.

– Лариса! – слабо крикнул Лесоковский.

В дверях появилась жена.

– Лариса, ты слышишь!

– Вы согласны выдать незаконно приобретенные вещи? – еще раз спросил Вадим.

Лариса, дохнув на него дорогой косметикой, шагнула к Вадиму.

– Как вы смеете так говорить с моим мужем? Да вы знаете, кто бывает в нашем доме? Вам работать надоело? Мы позвоним Петру Ивановичу…

– Все, – скомандовал Вадим, – Акимов, пригласите понятых.

– Вы не смеете позорить заслуженного человека! – взвизгнула Лариса. – Кто дал вам право?!

– Смею. А право мне дает Конституция.

– Что это? – внезапно сказал Лесоковский. – Что это? – повторил он с трагической актерской интонацией. – Приходят люди, те, кому посвящаю, о ком пишу свои песни, и оскорбляют художника…

– Перестаньте, – Малюков подошел к хозяину, – прекратите эту комедию. На основании статей 167 и 168 УПК я обязан произвести у вас обыск и выемку разыскиваемых нами предметов. Согласны ли вы добровольно предъявить их нам?

– Он согласен, – неожиданно резко сказала Лариса Федоровна. Она словно сняла со своего лица маску справедливого гнева. Глаза стали настороженными и колючими, около рта обозначились твердые складки.

– Ларик, – простонал Лесоковский, – как же так?..

– А так. Не хочешь позора, письма в Союз?

– Вас устроят в качестве понятых наша домработница и друг нашей дочери, гостящий у нас?

– У них есть документы? – спросил Малюков.

– Да. Пригласить их?

– Зовите.

Кафель и ковка лежали в сарае. Вернее, это был не сарай, а нечто среднее между гаражом и реставрационной мастерской. Вадим сразу же увидел кафель, он был разложен на цементном полу и ярко переливался в солнечном свете, падающем из окна. Орлов наклонился, взял одну плитку. Улица, извозчик, пешеход. Картинка старой Москвы была написана с щемящей нежностью. Горбатая улочка убегала вниз, венчали ее покосившиеся фонари, и Вадиму показалось, что он видит за окнами домов незамысловатый быт, ушедший от нас навсегда. Он осторожно положил плитку, повернулся к Лесоковскому.

– Силину, пропойце деклассированному, простительно. Он украл от пьяной своей глупости. Но вы, художник. лауреат конкурсов… Вы-то как могли пойти на это?

– Вы хотите сказать, что я воровал? – взвизгнул композитор.

– Как вы смеете! – вмешалась Лариса Федоровна– Как вам в голову могло прийти сравнивать моего мужа с вором и пьяницей.

– Он хуже. Силин не знал, что ворует. А ваш муж знал, что покупает. И если мне удастся доказать, что вы, гражданин Лесоковский, бывали в особняке Сухотина, вам придется отвечать как соучастнику.

– Спокойнее, Вадим Николаевич, – Малюков коснулся рукой его плеча, – спокойнее.

– Вы ответите. – гневно выдавила Лариса Федоровна, – ответите, это вам не бериевские времена.

Вадим посмотрел на ее перекошенное злобой лицо, на глаза, таящие предупреждение, и понял, что кляузы не избежать. Он вышел из сарая и закурил. Из сада дурманяще и горько пахло цветами. Такой запах обычно бывает в преддверии осени. Утро постепенно переходило в день, но он был таким же прозрачным и прохладным. Где-то за лесом прокричала электричка, и голос ее растаял над дачным поселком. В нескольких шагах стояла замысловатая скамейка. Как Лесоковский достал это литое металлическое чудо? Такие скамейки Вадиму приходилось видеть в далекой молодости в парках маленьких уральских городков. Обычно с обратной стороны спинки ставилось заводское клеймо и год выпуска. Вадим обошел скамейку, наклонился. Полусбитые временем буквы, морда какого-то зверя, видимо, заводской знак. Интересно, сколько заломили перекупщики с композитора за это поржавевшее чудо? Старина – это модно. Более того, это выгодно. Старый столик или этажерка, десятилетиями пылившиеся в чуланах и темных углах квартир, стали модными и поэтому сделались предметом наживы.

Орлов знал настоящих коллекционеров. Ценителей и знатоков старинного искусства. Эти люди вносили свой вклад в создание монографий о старинном портрете, находили исчезнувшие иконы, сохраняли от уничтожения мебель редчайшей красоты.

Когда-то старинную мебель просто выбрасывали на пустыри. Ее место в квартирах занимали блестевшие лаком современные гарнитуры. Ковры стали немодны, их заменили безликие паласы. И вот новый, неожиданный зигзаг моды, и появляются «ценители» типа Лесоковского.

Из сарая вышел Малюков в полном сиянии прокурорского мундира.

– Ну что? – спросил Вадим.

– Изъяли и задокументировали. Сейчас допрошу его, и поедем.

– Слушай, Олег, я тебе здесь не нужен больше?

– Уехать хочешь?

– Да. Дел много.

– Хорошо. Только машину вышли сразу обратно.

– Конечно. У меня к тебе просьба. Олег. Закрепи его показания насчет особняка Сухотина.

– Невзлюбил ты великого композитора.

– Есть немного. Нашакалил, где мог, фонарей, скамеек, ручек.

– А презумпция невиновности? Как с ней быть?

– Да брось ты, Олег.

– Что-то ты мне не нравишься сегодня, Вадим. Дерганый какой-то, странный. Что случилось?

– Не знаю еще. Но что-то случиться должно.

Орлов пересказал Олегу вчерашний странный случай.

– Интересно, – Малюков внимательно посмотрел на Вадима, – утечку информации из отдела исключаешь?

Орлов недоуменно пожал плечами.

– Это я так. Надо найти человека. Ты понимаешь, это не первый случай. Кто-то помогал твоим «друзьям» Тохадзе. Ох, кто-то помогал. И патронирует им человек осведомленный. Ты рапорт написал?

– А то!

– Хорошо. Я-то, знаешь… Ну, езжай.

У ворот дачи Орлова догнал молодой человек, представленный Ларисой Федоровной как друг дочери.

– Послушайте, – взял он Орлова за руку, – я хотел бы получить у вас справку.

– Справку? – удивился Вадим.

– Вернее, совет.

– Я не специалист по семейному праву, – усмехнулся Вадим.

– Я не о том. Это очень серьезно, то, что произошло сегодня?

– Смотря как поглядеть.

– Вы его посадите?

– Я не сажаю, я задерживаю, остальное решает суд.

– Вы думаете, дело дойдет до суда?

– Обязательно.

Молодой человек задумался. Вадим с интересом разглядывал его. Элегантный костюм, именуемый «сафари», мокасины, даже на вид мягкие и легкие, рубашка, чуть более темная, чем костюм, но из такого же дорогого материала, красивые часы на металлическом браслете. Перед Вадимом стояла преуспевающая молодость – элегантная, свежая, пахнущая дорогим заграничным одеколоном. Четко очерченный подбородок позволял думать о твердом характере, глаза были невозмутимо пусты.

– Понимаете, какое дело, – сказал он, – я заканчиваю МГИМО.

– Ну и что? – Вадим сразу же понял, о чем будет говорить дальше его собеседник.

– Так как же, знаете, для выездного работника милиция, суд… Что вы мне посоветуете?

– Надейтесь на лучшее, но готовьтесь к худшему, – сдерживая смех, ответил Орлов и зашагал к машине. Открывая дверцу, он обернулся, любитель «выездной жизни» задумчиво разглядывал дачу. Он, видимо, взвешивал шансы. Что лучше, реальное благополучие Лесоковских или возможность поездки за рубеж.

Олег Кудин по кличке «Чума» сидел в длинном коридоре МУРа на неудобном деревянном диване. Он хорошо знал этот коридор. Более того, хорошо знал некоторые кабинеты. И его тоже неплохо знали здесь три-четыре человека. Некоторое время назад, когда он был просто учеником седьмого класса Олежкой Кудиным и занимался в школьном мотокружке, он познакомился с бывшим гонщиком Николаем Алимовым. Познакомился и сразу влюбился в этого человека. Он старался подражать ему во всем. Продав приемник, духовое ружье, еще массу ценных мальчишечьих вещей, он купил вытертую кожаную куртку такого же фасона, как у Алимова. Олег ходил за ним как привязанный. Бегал за водкой, сносил любые оскорбления. Он ждал. Ждал главного – когда Алимов начнет его тренировать. После первого проезда по двору на ревущем «Харлее» Алимова наставник дал пацану кличку «Чума». К сожалению, Алимов научил Олега другому. Он сунул ему связку ключей от зажигания и велел увести мотоцикл.

– Чему в молодости научишься – от того в старости разбогатеешь, – назидательно произнес бывший чемпион.

Олег Кудин не знал, что его кумир за темные дела изгнан из спорта, что он лишен звания «Заслуженный мастер спорта». Что нынешний Алимов – обыкновенный пьяница и жулик. Он не знал этого, когда, обмирая от счастья, гнал мотоцикл проходными дворами, а рев двигателя оставался позади, под сводами арок. Не знал он этого и потом, когда пытался уйти от патрульных милицейских мотоциклов. Его не наказали. Сначала просто поговорили, а потом один из работников милиции позвонил в мотоклуб ДОСААФ… Потом он служил в армии, в десантных частях… А потом было многое: угоны машин и соучастие в квартирной краже. Арест, суд, этап, колония. Все было. Но он все равно мечтал стать гонщиком. На соучастие в краже его подбил тот же Алимов. Он не говорил о деньгах и вещах, он сказал, что есть работа для гонщика. В тот раз Олег ушел от погони. Потом, на следствии, водитель патрульной машины, догонявшей его, специально пришел посмотреть на человека, ушедшего от него.

– Из тебя, парень, классный гонщик получился бы, – с сожалением сказал старшина.

Олег поднял голову, увидел серебряный квадратик значка «Мастер спорта СССР» на кителе старшины, и в душе у него запели звонкие трубы победы.

В колонии он работал автослесарем. Начальство относилось хорошо к этому молчаливому, мрачноватому парню. Он любил машины, на этом и построил свою работу начальник отряда майор Кузьмин. Через год Кудина расконвоировали, он возил лес с повала. Ударным трудом и безукоризненным поведением он заслужил пересмотр срока. Правда, один конфликт был. Но не обо всем знает начальство.

Олег стирал робу в умывальнике. Он не любил садиться в кабину в грязной спецовке. Рядом в курилке сидели трое. С одним из них по кличке «Кочан» Олег был на этапе. Кочан был блатным. Где и от кого он нахватался этого, неизвестно. Он тянул уже третий срок, сейчас попал по 206-й часть II. Он вошел в умывальник, долго смотрел, как Кудин остервенело трет щеткой робу, раскачивался с пятки на носок.

– Чума! Слышь, Чума?

Олег разогнулся, стряхнул с рук воду.

– Ну?

– Завтра в поселок заедешь, десять пачек чая мне привезешь.

– А больше тебе ничего не надо? – поинтересовался Олег.

– Ты что, падло? Тебе жить надоело?

Кудин насухо вытер руки и без замаха ударил Кочана в печень. Взял робу и ушел, а того отливали водой шестерки.

На этом взаимоотношения Кудина с блатными закончились. Мальчишкой во дворе он слышал легенды о воровском «законе», о блатной дружбе, о страшной мести.

Но он уже был не мальчишка и немного знал этот мир, в котором уважали только силу.

И еще один раз ему пришлось столкнуться с людьми типа Кочана. Их прислал Алимов, когда Олег уже работал в такси. Им нужно было немного – машина и надежный водитель. Они ждали его во дворе. Трое. В джинсах, обтянутые кожей коротких курток. Один, видимо, старший, подошел к нему и спросил, загородив дорогу:

– Ты Чума?

– Я Кудин. Понял, Олег Кудин, – краем глаза он заметил, как двое зашли с боков.

– Ладно. Пусть будет Олег Кудин, – миролюбиво согласился старший, – мы к тебе разговор имеем. Нас Алимов прислал. Пойдем куда или здесь столкуемся?

– Давай здесь, – Олег понял, что драки не миновать. Их было трое молодых, широкоплечих. Безмятежная молодость, плюс физическое развитие по специальным системам, плюс спорт. Он знал таких мальчиков, работающих на деляг. У них и название было свое: «бомбардиры».

– Значит, так, – сказал Олег старшему, – передай Алимову, разговора не будет. Пусть Бога благодарит, что я его на следствии не сдал, все взял на себя. Мне больше парашу нюхать неохота.

– Боишься, козлик? – спросил насмешливо тот, что стоял слева.

И тут Олегу стало невыносимо тошно. И дико возненавидел он этих копеечных гангстеров из какого-нибудь Ясенева или Теплого Стана. Он шагнул к старшему, вернее, не шагнул, а качнулся в обманном движении и, перенеся тяжесть тела на левую ногу, подсек правой этого наглого парня, на лету добивая его ребром ладони. Один перегнулся от нестерпимой боли на земле, двое других напряглись для броска. Олег наклонился, поднял обломок трубы и пошел на них.

– Мы тебя достанем, – прохрипел старший, – получим с тебя, падло.

– Чего же ждете, – зло усмехнулся Кудин, – давай получай. – Он прыгнул ему навстречу и врезал трубой по боку.

– О-о-о, – дико на весь двор закричал старший.

Согнувшись пополам, он незряче засеменил к стене. Третий убежал. Потом они все же отомстили ему, но это уже другой разговор. Он не хотел того, что было с ним раньше. Прошлая жизнь была безрадостна. Воспоминания о ней были перенасыщены тоской и болью. Олег Кудин маялся на жесткой скамье, подходил к зарешеченному окну, курил. Несколько раз из кабинета выходил Саша Крылов, пробегая мимо, останавливался и успокаивал Олега. Тот кивал головой. Мол, ничего, я понимаю. Шло время. Он стоял и курил, незряче глядя в окно, затянутое железными прутьями, когда кто-то подошел и стал рядом. Олег обернулся. За его спиной стоял Фомин. Кудин знал этого человека.

– Здравствуй, Кудин, – сказал Фомин.

– Здравствуйте.

– Это хорошо, что ты пришел. С тобой наш старшой поговорить хочет. Ты подожди, он скоро будет.

Олег молча кивнул головой. И от того, как говорил с ним этот мрачный опер, Кудину вдруг стало легко и спокойно. Прошло минут десять. Он услышал за спиной легкие шаги, обернулся и увидел высокого человека в замшевом пиджаке. Он посмотрел на Кудина, потом на часы и спросил:

– Вы случайно не Олег Кудин?

– Случайно да.

– Моя фамилия Орлов. Вы извините меня за опоздание, при нашей службе тяжеловато планировать время. Но я торопился. Прошу.

Олегу стало совсем спокойно на душе, и он вслед за Орловым шагнул к дверям кабинета.

Вадим снял пиджак, повесил его на стул и уселся в кресло у стола.

– Устраивайтесь, – сказал он Кудину, – курите.

Олег огляделся. Кабинет был небольшой. Письменный стол, карта Москвы, несколько стульев и сейф. Только яркий календарь «Совэкспортфильма» диссонировал с этой аскетически строгой обстановкой. С календаря на Олега зазывно смотрела Ирина Мирошниченко, приглашая его в какой-то неведомо красивый мир.

– Олег, – сказал Орлов, – вы, кстати, разрешите вас так называть?

Кудин растерянно пожал плечами.

– Вот и прекрасно. Я хотел бы поговорить с вами просто, без протокола. Лейтенант Крылов говорил о вас добро и хорошо.

– Он хороший парень, – Кудин достал сигарету.

– Я рад очень, что вы симпатизируете друг другу.

Он много рассказывал о вас, и я знаю, чем вы занимаетесь сегодня. Я знаю, что вы дважды судимы за соучастие в квартирных кражах. Знаю вашу роль в этом деле. Поэтому разговор наш будет, возможно, не всегда приятным для вас, но тем не менее необходимым и вам, и мне.

– Слушаю вас.

– Олег, рвать с прошлым надо сразу. Это истина банальная, описывается в десятках романов, но тем не менее единственно правильная.

– Значит, опять прошлое, – Кудин зло ткнул сигарету в пепельницу, – одно прошлое. Вчера, сегодня, завтра, а будущего нет.

– Это вы бросьте. Будущего нет только у покойников. У вас оно уже, слава Богу, началось. И нам бы хотелось, чтобы прошлое не помешало вашему будущему.

– Я очень рад, что МУР так беспокоится о моей судьбе, но о ней я побеспокоюсь сам. Понимаете, сам.

– Понимаю. Но не стоит так раздражаться. Право, не стоит. И претензий у вас к нам не должно быть. Вы принимали участие в преступлении, мы пресекли его.

– Вроде как детская игра. Сыщик – ищи вора.

– Несколько упрощенная, но вообще точно. И именно мы, Олег, должны беспокоиться о вашей судьбе…

– Правильно, – Кудин зло прищурился, – я о судьбе своей побеспокоился, вернулся, прописался, в такси пошел. Работал, а тут ваши приезжают, берут меня у проходной и на трое суток на нары. А потом иди домой за недоказанностью. Это как?

– А это так, что на месте преступления был оставлен бумажник с отпечатками ваших пальцев, ключи от вашей квартиры и счет за телефон. Трое суток люди выясняли вашу непричастность к этой краже. Вам бы следовало задуматься, как все перечисленные мною вещи попали на место преступления?

– У меня в «Сосновом бору» кожаный пиджак украли. Я его повесил на спинку стула и ушел танцевать. Я же уже говорил это.

– Вы говорили, но не сказали кому было нужно.

Кудин молчал.

– Вы, Олег, пытаетесь обвинить нас в своих несчастьях, но не мы же украли у вас пиджак, не Крылов, не Фомин и не я, наконец, подбросили эти вещи на место преступления…

Кудин молчал. Он вспоминал длинный зал загородного ресторана, легкий радостный хмель, Светкины глаза. И лица, плавающие в дыму. Ах память, память. Не подвела бы Олега Кудина, не подвела. Помнит он этих людей. Три дня на нарах в КПЗ он ждал только одного, как выйдет на свободу и найдет этих сволочей. Сам. Без милиции.

– Так что же, Кудин? Получится у нас разговор?

Кудин молчал. Чего, кажется, проще, рассказать все, как было. Про драку во дворе, про Алимова и его мальчиков. Возьми и расскажи. Но не мог он этого сделать, не мог.

– Ну что же, Олег, вы не хотите помочь нам. Более того, вы не хотите помочь себе.

– Я хотел вас спросить, – Кудин снова достал сигарету, – вы опять интересуетесь этим делом?

– Если вы имеете в виду ограбление дачи академика Муравьева, то именно им мы сейчас и интересуемся.

– Но ведь суд был. Посадили Валю Суханова. Ни за что посадили.

– Это как же? – усмехнулся Вадим.

– А вот так же, посадили ни за что.

– Насколько я помню это дело, Суханов во всем признался.

– Признался, это конечно. Только и я могу в чем хотите признаться…

– Постойте, Олег, что-то вы загадками говорите. Суханову было предъявлено обвинение, он полностью признал его…

– Я Валю Суханова хорошо знаю. Он гонщик, сборник, заслуженный мастер спорта, чемпион СССР, Европы, всяких международных гонок. Я дружил с ним когда-то. Честнее парня я не знал.

– Зачем вы мне это говорите? – поинтересовался Вадим.

– Не знаю. Я на суд ходил и лицо его видел.

– Дорогой мой Олег, каждый человек носит в себе трагедию, но не у каждого она написана Шекспиром. За мою долгую работу в милиции мне приходилось видеть всякое. Механизм преступления еще не изучен, поэтому мы не можем, к сожалению, предсказывать точно всяческие поступки.

– Что касается меня, Вадим Николаевич, я не знаю этих людей. Я подрался с ними, они, видимо, рассчитались со мной.

– Расчет был жестоким, – Вадим встал, сел на стул рядом с Кудиным. – Вы поверьте мне, Олег, пройдет время, и все, что казалось важным сегодня, станет незначительным и далеким. Главное у вас там, впереди.

– Нет, – лицо Кудина стало задумчивым, – вы не правы. Это только кажется, что все бывает потом, потом ничего не бывает. Все происходит сегодня, а потом только горечь.

Орлов с интересом посмотрел на Кудина. Косой пробор, хорошо вылепленное мужское лицо, пожалуй, даже красивое, если бы не привычка кривить губы. Главным на этом лице были глаза. Светлые, с легким прищуром. Они жили словно отдельно, в их глубине, за видимой невозмутимостью, пряталось прожитое горе. Неглупый парень сидел рядом с Орловым. Совсем неглупый.

– Ну вот, видите, Олег, вы сами понимаете все прекрасно. Опять совершено похожее преступление…

– И кто-то забыл там мои носки?

– Нет, хуже. Там умер человек.

– Как? – голос Кудина дрогнул.

– Его отравили. Теперь вы понимаете, как важно нам найти кого-то из этих людей.

– Но я даю слово, что не знаю их.

– Хорошо, Олег, ответьте мне на один вопрос. Они приходили к вам от Алимова?

Кудин долго молчал, крутя в руках незажженную сигарету, потом раздавил ее в кулаке и утвердительно кивнул головой.

Он так и шел по коридору управления, сжимая в кулаке крошки табака. Путь от третьего этажа до постового, проверяющего пропуска, показался ему бесконечно длинным. Он словно заново прошагал всю прожитую им жизнь. Но ему все равно было легко, как человеку, долго несшему в гору тяжелый груз и внезапно сбросившему его.

Тяжелая дверь управления стукнула за его спиной, подводя итог прожитому, и Олег с удовольствием огляделся. Люди спешили по делам, у киоска с квасом стояла очередь – человека четыре. Ему мучительно захотелось пить… и тут он увидел Светку, она шла к нему из сквера напротив, и на лице ее было написано горе.

Сердце у Олега замерло, он бросился к ней навстречу. Обнял, гладил по плечам и говорил срывающимся голосом:

– Ну что ты… Что?… Все хорошо, дурочка…

Заскрипели тормоза. Замысловато заматерился шофер, и Олег понял, что стоят они посередине проезжей части.

– Пить хочу, – сказал он и засмеялся радостно и освобожденно.

Сегодняшнее утро у Юрия Петровича Долгушина начиналось с тенниса. Просыпался он рано. Сам. Хотя будильник заводил регулярно. Жил Долгушин в новом кооперативном доме на Ленинском проспекте. Квартира была небольшой – две комнаты и лоджия. В квартире не было ничего лишнего. Спальня, она же кабинет, и гостиная. Пол покрывали мохнатые паласы. Стены коридора и гостиной были заставлены книжными стеллажами. Подбор книг был точно по профессии – искусствоведение. Юрий Петрович был искусствовед. Он не имел ученой степени, но в своих кругах пользовался определенным авторитетом. Подлинные, большие ученые считали его работы не столько научными, сколько познавательными. Он писал популярные книги о живописи, археологических находках, забавных исторических курьезах.

Много лет назад, после окончания института в начале пятидесятых годов, он получил Сталинскую премию третьей степени. Получил ее за участие в создании монографии «Памятники старины Советской Грузии». Во главе коллектива, создававшего монографию, стоял академик, чье имя гремело в те сложные годы. Он был допущен до самых высоких кругов, и, вполне естественно, весь творческий коллектив, даже вчерашний студент, получили знаки лауреатов.

В науку Юрий Петрович ничего не внес. Зато в молодежных издательствах и журналах появлялись статьи и книги. Книга «Рукоятка меча» принесла автору довольно шумную известность. Мнения разделились. О ней писали в газетах и даже упоминали в одной из телевизионных дискуссий. Юрий Петрович относился к этой шумихе с иронией. Как-то, сидя с друзьями в ресторане ВТО, он хлопнул себя по лацкану костюма, на котором висела лауреатская медаль, и, засмеявшись, сказал:

– Я слишком рано получил то, к чему надо стремиться всю жизнь, а остальное меня не волнует.

Итак, он проснулся без звонка. Утопая ногами в пушистом паласе, подошел к зеркалу. Долго стоял, всматриваясь в его прозрачную глубину. Для своих пятидесяти шести лет он выглядел совсем неплохо. Мускулистый торс, втянутый, как у спортсмена-профессионала, живот, тяжеловатые ноги человека, много лет занимающегося спортом. Лицо загорелое, седину почти нельзя увидеть в светлых волосах.

Сорок минут он занимался зарядкой. Ровно сорок.

Гантели, эспандер, нагрузка для рук. Потом надел легкий тренировочный костюм и спустился вниз. Бегал Юрий Петрович тридцать минут. Размеренно, легко. Маршрут давно известен, и люди, спешащие на работу, привыкли к бегуну, появляющемуся в любую погоду летом и зимой. Бегалось хорошо. Прохладный утренний воздух приятно холодил разгоряченное лицо. Юрий Петрович был не одинок. Еще несколько человек вышли сегодня утром на пробежку. Он знал их, и они знали его.

Как изменилось время. Когда-то на бегущего человека смотрели с иронией и изумлением. Но век НТР диктует свои неписаные законы. Время, стремительное, насыщенное информацией, стрессовыми ситуациями, требует от человека крепкого здоровья. Бег, гимнастика, упражнения по системе йогов – словно панацея от всех болезней и бед пришли к людям. И многие поверили, а главное – многим помогло это. Поэтому никого уже сегодня не удивляет бегущий по утренней улице человек. Хочешь быть здоровым, будь. Ну а те, кому некогда, у них всегда наготове пословица: «Не куришь, не пьешь – здоровым умрешь». Долгушин добежал до здания гостиницы, это ровно половина маршрута, и повернул обратно. Когда он подходил к дверям подъезда, дыхание было ровным и спокойным.

– Доброе утро, Юрий Петрович, – сказала появившаяся на посту лифтерша.

Она, видимо, только проснулась, щека была красная и намятая.

– Вы птица ранняя, – продолжала она.

– Доброе утро, Мария Степановна, кто раньше встает, тот лучше одевается.

– Вам бы все шутить.

Долгушин легко вбежал к себе на седьмой этаж. Лифтом он не пользовался никогда и нигде. Знакомые посмеивались над его причудами, но вместе с тем на пляже в Сочи или Коктебеле с завистью смотрели на его мускулистую, словно вылепленную фигуру.

Душ. Чашка кофе с бутербродом. Первая сигарета. Курил их Юрий Петрович ровно десять штук в день. Лет двадцать назад он перешел на эту норму. Бросить совсем не хватало сил, да и не было необходимости.Долгушин не пил, а эту маленькую слабость себе прощал. Курил он дорогие импортные сигареты, не лицензионные, которые продавались в киосках, а именно настоящий английский «Данхилл» и «Ротманс», которые ему по крутой цене доставали умелые люди. Сигарета выкурена ровно на три четверти, погашена, пепельница вымыта.

Юрий Петрович начал одеваться. Одежда была его слабостью. Он надел легкий серый костюм «тропикал», невесомые темно-коричневые мокасины, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.

На письменном столе лежал листок, на нем аккуратно было записано, что необходимо сделать сегодня. Пять пунктов. Пять важных позиций.

Долгушин застегнул ремешок часов. Плоский золотой квадрат «Омеги» говорил о хорошем вкусе хозяина, о его достатке. У многих нынче часы стали опознавательным знаком. Большие, массивные, на тяжелом браслете, они из-под рукава пиджака свисают на кисть руки, символизируя причастность владельца к своеобразному «ордену». Но настоящий ценитель часов консервативен, он любит швейцарские фирмы. Они дороги, скромны и солидны.