Текст книги "Тени кафе «Домино»"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Некогда стол этот стоял в Петербурге, в весьма изящном кабинете, а ныне от былой гвардейской стати мало что осталось. На столе стоял изящный серебреный чернильный прибор, валялись гранки, рукописи, книги с закладками и стоял пыльный телефонный аппарат.

Олег зажег традиционную настольную лампу с зеленым абажуром.

Наевшаяся Нюша мяукнув прыгнула на стол, уселась, подставив сытый животик под тепло, идущее от лампы.

Леонидов разложил документы.

Положил перед собой стопку бумаги, взял ручку.

Задумался на мгновение и написал:

«Налет с французским прононсом».

Он писал быстро, работать было интересно и легко.

Урчал котенок, раскачивала за окном темнота испуганный город, трещали дрова в буржуйке.

Вдруг пыльное сооружение звякнуло, а потом затрещало, как испорченный трамвай.

В великом изумлении Олег поднял трубку:

– Леонидов.

– Привет, Олег Алексеевич…

Голос главного редактора был напористым и веселым.

– Удивлен?

– Сражен. Ведь у меня аппарат отключили во время переворота в семнадцатом, как вещь буржую ненужную.

– Так слушай. Мне позвонил начальник МЧК Манцев… И говорит, как телефонировать тебе, А я отвечаю, у Леонидова телефон отключен как у вреднейшего буржуя.

– А он?

– Засмеялся и спрашивает, есть ли твой номер в последнем выпуске «Вся Москва». Я говорю есть. Вот и вся история. Теперь ты не вреднейший буржуй, а нужный революции человек. Голос редактора в трубке на секунду умолк.

– Много написал?

– Три страницы.

– Чекистам нужно, чтобы мы вышли утром. У них свои дела. Сколько осталось работать?

– Часа три.

– Через три часа я вышлю мотор. Езжай в редакцию.

Когда он вернулся, Нюша спала у дверей. Часы тяжело пробили четыре раза.

Леонидов разделся, накинул халат и пошел умываться, руки были в типографской краске. Он вернулся в комнату и лег на кровать. Нюша подобралась к нему, прижавшись, и заурчала.

Леонидов заснул сразу.

Елена Иратова.

Поезд подходил к Москве к девяти часам.

Прежде чем вытащить аппаратуру, выгрузили баулы и коробки Лены.

По перрону бегали мальчишки-газетчики.

– «Рабочая газета»… «Рабочая газета». Читайте статью Олега Леонидова о французской банде.

– Ну вот, Леночка, – улыбнулся Бауэр. – Несколько необычно, но Олег Вас встречает.

Лена засмеялась.

Бауэр сунул газетчику деньги.

– «Налет с французским прононсом». В духе нашего друга статья.

А газетчики бежали, выкрикивая название статьи Леонидова.

Всей киногруппой Лену усаживали на извозчика. И поплыла Москва, но мимо. Чище она стала, веселей с той поры, как актриса уехала на Юг. Больше вывесок и меньше заколоченных окон. В Большой Афанасьевский въехали, и пошел снег. Он падал на землю в полном безветрии, словно пух.

Лена поймала снежинку на ладонь, и она была похожа на новогоднюю елочную игрушку.

– Приехали, барышня, – повернулся к ней извозчик, – во двор будем заезжать?

– Конечно, конечно. Вон к тому подъезду.

– Значит будем.

Извозчик подъехал, помог сгрузить чемоданы, и даже на второй этаж подсобил поднести.

Лена села на чемоданы у двери, на которой блестела табличка «Елена Андреевна Иратова – драматическая актриса».

Лена повернула рычажок звонка.

За дверью послышались шаги. Звякнула цепочка, щелкнул замок.

На пороге стояла тетя, разглядывая ее в лорнет на черненой ручке.

– Прибыла домой, драматическая актриса.

Тетя, бывшая прима провинциальных театров, умела держать паузу.

– Тетя Надя!

Лена вскочила, обняла ее.

Они оба заплакали.

Ну заходи, заходи, я уже третий день в ванной колонку топлю.

Потом они завтракали.

– Тетя, откуда на дверях эта вульгарная табличка.

– Нас уже уплотнить хотели. Так Олег достал охранную грамоту у самого Луночарского, поэтому велено было повесить табличку. Он тебя очень ждал. Ты вернулась из-за него?

– Тетя, милая моя тетя, возвращалась к нему, а теперь не знаю.

– Леночка, я не понимаю, а твое письмо, мне его Олег показывал.

– Умная моя, добрая, единственная в жизни. Я сама ничего не понимаю. Когда я уезжала на Юг, вернее, бежала от этого холода, грязи, хамства, я думала, что там увижу старую добрую жизнь.

– Увидела? – тетя закурила толстую папиросу.

– Нет, там было все то же, но в другой декорации. Но там у меня был успех, не такой, как в Москве, но успех. Но была и горечь, тоска. Я очень скучала по Олегу. И я как в «Чайке» «…гнала, гнала лошадей…». В Москву, в Москву…

– Не надо, Леночка, я знаю чеховский репертуар.

– Мне повезло, я встретила Разумного, и мы начали снимать фильму. И все вернулось. А Олег, он остался прежним.

– Но он так много сделал для тебя. Нас не уплотнили, он договорился, что тебя берет к себе Станиславский.

– Не может быть?!

– Может, моя девочка, может.

– Мы стали разными люди, в пятнадцатом году все было иначе.

– Леночка, не мне тебе советовать. Ты знаменитая актриса, живи, как знаешь. Ты встретишься с ним.

– Конечно, я очень скучала без него. Но я не могу жить как прежде, я накопила столько душевных сил, мне успех нужен. На Юге, несмотря ни на что, я поднялась, а он…

Лена помолчала, крутя в руках ложку.

– А он остался прежним. Я сегодня его увижу. Я боюсь нашей встречи.

Лена встала, открыла дверь в свою комнату.

Все стены были увешены серебряными венками, лентами, афишами с ее именем…

Тыльнер и Оловянников.

На обитой светлой кожей двери прилипла серебряная пластина, на которой писарским рондо написано «Ерохин В.П. – коммерсант».

– Все по новой начинается, – вздохнул Оловянников, – откуда эти буржуи повылезали?

– Это ненадолго, – успокоил его Тыльнер. – Спорим, коммерсанты опять приказчиками станут.

Он повернул ручку звонка.

– Кто так?

– Я хотел бы видеть гражданина Ерохина, – ответил Тыльнер.

– Как доложить?

– Инспектор Уголовно-розыскной милиции Тыльнер.

– Минутку.

– Он нас за дверьми весь день держать будет? – разозлился Оловянников.

– Боится налетов, не догадался я ей телефонировать. Аппарат у Ерохина наверняка есть.

Дверь полуоткрылась на ширину цепочки.

– Покажите документы.

Тыльнер достал удостоверение, раскрыл, протянул к двери.

– Сейчас открою.

В прихожей висела изящно сработанная под китайскую бронзу люстра, висели какие-то яркие картины, на полу лежала ковровая дорожка.

Из комнаты вышла весьма красивая дама.

– Слушаю вас, господа.

– Господа в Черном море, – мрачно пробасил Оловянников.

Тыльнер толкнул его в бок, снял кепку, наклонил голову с безукоризненным пробором.

– Позвольте представиться, мадам Ерохина. Инспектор уголовного розыска Тыльнер Георгий Федорович. Со мной мой коллега субинспектор Оловянников.

– Слушаю вас.

– Нам необходимо побеседовать с Вами по поводу налета на квартиру Громовых.

– Мы с мужем давали показания дважды, но если Вам угодно, Жорж…

Тыльнер изумленно посмотрел на мадам Ерохину.

– То я готова рассказать еще раз. А Вы меня не узнали? Наши дома в Сокольниках были рядом.

– Господи, Галя Строганова, Галина Васильевна, Вас и не узнать, Вы стали такой…

– Какой? – засмеялась хозяйка. – Прошу в гостиную. Чай, кофе? Анечка! Три кофе!

Они удобнее уселись в уютной гостиной, и Тыльнер спросил, не давая хозяйке подготовиться.

– Галя, Галина Васильевна, при налете Вы пострадали меньше всех, хотя нам известно, что у Вас весьма дорогие украшения.

– Ах, вот в чем дело. Я их перестала надевать уже как полгода. Мы с Людочкой Полянской были в театре у Таирова, а на выходе на нас напали двое, и если бы не три красных командира, то мы бы остались без украшений.

– Вы заявили в милицию?

– Краскомы доставили бандитов, ну и мы пошли конечно в участок рядом с театром. С той поры я ношу драгоценности только дома. А муж мой вообще не носит золота, у него отобрали наручные серебряные часы.

– Галя, – Тыльнер улыбнулся, – я часто вспоминал Соколники, крокет…

– В который Вы, Жорж, мухлевали, – засмеялась Ерохина.

– Победа должна быть добыта любым путем, но я помню, как прекрасно Вы отгадывали шарады. Вспомните что-нибудь, что Вам особенно вспоминалось.

– Знаете, одна странная мелочь. У Громовых были в основном коммерсанты, и один человек, как бы сказать, раньше их таких, как он, именовали друг семьи, а проще любовник Наташи Громовой.

– Кто он?

– Александр Лептицкий. Именует себя литератором. У него бандиты даже часы не взяли…

– Почему?

– Копеечные, вороненые, но бумажник забрали. Я обратила на него внимание, когда он давал нам визитную карточку.

– Чем же он приметен?

– Темно-вишневая кожа, на ней выдавлен памятник Петру, и четыре, видимо золотых, уголка.

– Вещь, конечно, заметная, но почему она так Вас заинтересовала? – Тыльнер взял чашку с кофе.

– Вы знаете кафе «Домино»? – спросила Ерохина.

– Конечно.

– Третьего дня там был поэзоконцерт. Толь Мариенгоф читал новую поэму. Он пригласил нас с Людочкой Полянской. Так там был Лепницкий. И когда он рассчитывался, он достал тот же бумажник.

– Почему тот же? – вмешался Оловянников, который никак не мог справиться с фарфоровой кофейной чашкой.

– А потому, – улыбнулась Ерохина, что я, когда увидела этот бумажник первый раз, то обратила внимание, что половинка одного золотого уголка сломана. Ее нет.

– Галя, – обрадовался Тыльнер, – Вас не зря мы называли королевой шарад.

«Французы».

По пустому Зачатьевскому переулку шел один из «французской четверки».

Открыл ключом дверь в монастырской стене.

Ржавые петли заскрипели чудовищно. Прошел мимо церкви и постучал в едва заметную дверь.

Два удара… Пауза… Три удара.

Дверь открылась.

Келья монастыря скорее напоминала дамский будуар. Ковры на стене, зеркало в углу, кровать и стол красного дерева.

За столом сидело пятеро мужчин и женщина в черном с жемчугом на шее.

– Мы засиделись в Москве, – сказала она. – Более того, мы ничего не сделали ради чего приехали сюда. Жорж только что вернулся из Киева, он нам все расскажет.

– Друзья, я договорился с нужными людьми, они проведут нас через границу. Цену определил за каждого сорок империалов и того двести сорок монет. Твое поручение, Ольга, я выполнил.

– Такие деньги у нас есть. Но за кордон надо идти с приличной суммой, или с камнями. Поэтому, Виктор, разыщи Сашу Лептицкого, пусть даст подвод на камни или валюту.

– Сделаю сегодня.

– Теперь о статье. Надо наказать этого репортера.

– Убить? – удивился Жорж.

– Нет, – Ольга вставила в мундштук папиросу, закурила. – Нет. Но на нас, слава Богу, нет крови. Я знала этого Леонидова по Петербургу, он у Сытина заведовал петербургским отделом, поэтому часто бывал в столице. Его принимали в обществе, он был знаком с Великими князьями, говорил, что он причастен к убийству Распутина, во всяком случае, он написал об этом раньше всех. О его романах ходили легенды. Не надо его убивать. А опозорить надо.

– Каким образом? – поинтересовался Жорж.

– Очень просто, он же постоянно торчит в этой конюшне «Домино», Подождать, пока он выйдет, или вызвать запиской, раздеть до белья, на спину приклеить статью и отпустить с Богом.

Все захохотали.

Лапшин.

Лапшин, удобно устроившись в кресле, читал газету.

Прочел. Положил на стол. Закурил.

– Мама! Мама!

– Чего тебе?

Раздался приглушенный голос.

– Зайди ко мне.

Открылась дверь и зашла баронесса.

– Что ты, миленький?

– Газету читала?

– Конечно. Молодец Леонидов – и мужчина видный, и пишет занятно.

– Жаль, что я французского не знаю, – вздохнул Лапшин.

– А то что бы?

– Я под их марку погулял бы красиво.

– У нас другие дела, Афоня, совсем другие. Сонькин воздыхатель говорит, что с тобой повидаться хочет.

Лапшин вскочил.

– Это дело. Пора нам сваливать, мама, ох пора…

– А куда спешить. Чекистам я нужна…

– Пока нужна.

– Ничего. Юрочка Саблин – моя гарантия.

– А как он уедет?

– Не уедет. В Москве квартиру присматривает, его адъютант сказал, что получит здесь должность. Что почтарю сказать?

– Завтра там же, где и в прошлый раз, в два часа.

Французы.

– Друзья, – Ольга подняла бокал, – за нас.

Все выпили.

– А теперь, дорогие мои, бывшие камер-пажи, лицеисты, правоведы. Знаете, почему появилась эта статья?

Все с недоумением глядели на нее.

– Нас хотят выманить из нашей норы. Хотят, чтобы мы активизировались. Поэтому всем переодеться и пока французский забыть.

Кафе «Домино».

Было два часа по полудню, и кафе «Домино» только что открыли.

Художники декорировали маленькую эстраду, ими распоряжался Анатолий Мариенгоф.

– Колечка, этот задничек подними, это очень важно. Ты понимаешь, что читать сегодня будет Володя Маяковский…

Виктор Лепницкий вошел, постоял, посмотрел и сел в далшьний угол за столик.

– Не нравится, Витя, – крикнул Мариенгоф.

– Нет, я вашего Маяковского не выношу, поэтому и поесть пришел днем.

– Ты безнадежен, но могу тебя обрадовать, я посмотрел твою рукопись «Под аркой Главного штаба». Буду рекомендовать.

– Спасибо, Толя.

– Рано благодарить, рано. Олег!

В кафе появился Леонидов.

– Привет, Анатолий, масштабно задумали. Весьма.

– Тебе правда нравится?

– Серьезно. О господин потерпевший, – Леонидов направился к столу Лепницкого.

– Позволишь присесть?

– Конечно, только угощать тебя нечем, еле наскреб на обед.

– Спасибо. Скажи мне, как ты оказался в компании деляг?

– Понимаешь, меня пригласила одна дама…

– Значит, Витя, ты за любовь пострадал.

– Можно и так сказать. Спасибо тебе, что не указал в статье мою фамилию.

– Пустое, – Олег посмотрел на часы.

Половина третьего.

– Ну удачи.

Он встал и направился к двери.

Блюмкин и Арнаутов.

Кабинет Блюмкина был небольшой и заставленный громоздкой мебелью.

Сам хозяин кабинета сидел за столом, а напротив писатель Арнаутов.

– Дорогой мэтр, нам поручили разобраться с Вашим заявление об отъезде за границу. Вы пишите, что уезжаете с творческим целями. Как это понять?

– В Риге готовится к изданию мое собрание сочинений в восьми томах, я должен быть там.

– Ну кто где должен быть, мы решим. А почему Вы не хотите издать свои книги здесь?

– Кто из будет издавать?

– Правительство пошло навстречу писателям, уже есть решение об открытии частных издательств. Дорогой мэтр, там с нашей помощью Вы издадите все, что душа пожелает.

– Когда это будет, – Арнаутов достал папиросу, – а пока, чтобы жить, я распродаю библиотеку…

– И в притонах играете в карты?

– Да, играю.

– Как же Вы, обремененный семьей, поедите в чужую страну, в чужой город?

– Я еду один. Жена и сын остаются в Москве.

– Это меняет дело. Сколько Вы собираетесь пробыть в Риге?

– Месяца три-четыре.

– Значит, собрание сочинений уже в работе?

– Да.

– Ну что же, я посмотрю, что смогу для Вас сделать, тем более, что Сережа Есенин просил меня Вам помочь.

– Спасибо ему, он хороший человек.

– Очень. Давайте Ваш пропуск.

Блюмкин подписал пропуск, протянул Арнаутову.

– Вы будете сегодня в «Домино»? Сам Маяковский читает.

– Конечно.

– Значит увидимся.

Арнаутов подошел к двери, но не успел раскрыть ее, как Блюмкин спросил, словно в спину выстрелил:

– В каких Вы отношениях с Митькой Рубинштейном?

Леонидов вошел в кафе и увидел Лену.

Она печально сидела за столиком, подперев кулачком щеку.

Она подняла глаза. Вскочила. Словно в кинематографе. Упал стул, и она побежала к нему, распахнув объятья.

И они прижались друг к другу.

И время остановилось.

Кафе «Домино».

В кафе «Домино» за двумя сдвинутыми столами сидели Олег Леонидов, Анатолий Мариенгоф, Сергей Есенин, Яков Блюмкин и актеры из Художественного театра.

– Скажи мне, Олежка, – Есенин поставил на стол бокал. Блюмкин тут же налил.

– Скажи мне, – продолжал Есенин, – ты так долго ждал свою Ленку, с мокрым задом по ее делам бегал, тетушке ее продукты с Сухаревки возил…

– Я не понимаю, Сережа, что ты имеешь в виду?

– Где она? Почему не разу я ее с тобой не видел? Почему, дружок мой добрый?

– Она себе положение делает, – вмешался в разговор актриса Таня, – много репетирует, а Константин Сергеевич разрешил ей досняться в фильме, говорят, очень интересно получается.

– Это не ответ, – Есенин упрямо крутанул золотым снопом волос, – что нашей компании сторониться, что скажешь, Олег?

– А что мне сказать, не нравится ей «Домино» во и все.

– А когда-то нравилось, – Мариенгоф отпил из чашечки.

– Что делать, – сказал один из актеров, – барышня возвращает утраченное положение.

– Зачем ты так говоришь, Саша, – Татьяна возмутилась, – Лена Иратова талантливая, блестящая актриса, и ее положение вечно.

– Тебе неприятно все это слушать, – наклонился к Олегу Блюмкин, – скажи правду?

– А ты как думаешь?

– Думаю, неприятно.

– Правильно.

– Олег, – Блюмкин обнял Леонидова за плечи, – головушка отчаянная, это не самое большое горе.

– Послушайте, – вскипел Леонидов, – вы так мне сочувствуете, как будто что-то знаете. Если это так, то вы просто обязаны сказать мне.

– Успокойся, – благородный отец обнял Леонидова, у Ленки все идет как надо. Константин Сергеевич очень ею доволен, она за несколько дней стала примою, фильма ее идет на ура. Сам Луночарский отсматривал отснятый материал и сказал, что получается первая революционная трагедия, и Иратову хвалил. Знаешь, на чем держится театр?

– Нет.

– На зависти. Вот и поползли слушки да сплетни. Успокойся.

– Попытаюсь, – Леонидов закурил.

– И запомни, чем трагичнее ты будешь воспринимать эти разговоры, тем чаще они будут возникать.

– Спасибо за совет, постараюсь.

– Вот уж постарайся, брат.

На эстраду поднялся человек в синем плаще до пят с серебряными разводами и высоком колпаке, усыпанном звездами.

– Дорогие коллеги, друзья. К вам пришел в гости театр-варьете «Синее Домино». Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Здорово.

– Салют.

– Привет «Синему Домино».

Разноголосно ответил зал.

– Друзья. Я хочу предложить вашему вниманию прекрасного артиста Вадима Орг. Он один – группа любимых вами певцов.

В зал заглянул Лещинский, осмотрелся и скрылся в дверях.

На эстраду поднялся человек в костюме Пьеро.

Огромные густо подведенные глаза грустно посмотрели в зал.

Он поклонился.

Зал вспыхнул аплодисментами.

– Друзья, – сказал Пьеро, – я много лет дружил с Сашей Вертинским. Мы были с ним на Юге. Но он уехал, а я вернулся домой. Когда мы пели за ширмой, слушатели частенько путали нас. Сейчас я исполню вам романс Александра Вертинского, который вы, наверняка, не слышали – «Дорогая пропажа».

Зал зааплодировал.

Артист подошел к роялю. Пробежал по клавишам, проверил настройку и, прежде чем набрать первый аккорд, повернулся к залу.

– Друзья, первый куплет я спародирую Сашу, а остальное буду петь сам, уж больно мне нравится романс.

Он несколько секунд посидел молча и опустил руки на клавиши.

И внезапно зал кафе наполнил грассирующий голос Вертинского:

Самой сильной любви

Наступает конец.

Бесконечного счастья обрывается пряжа.

Что мне делать с тобой и с собой наконец, Как тебя возвратить, дорогая пропажа.

Зал затих, истово слушая слова о несложившейся любви.

Баронесса за угловым столиком вытирала глаза платком, ее девицы утихли, замолчали люди в щеголеватой коже.

Блюмкин глубоко вздохнул, Олег посмотрел и увидел совсем другое лицо страшного чекиста, было печально.

А певец продолжал:

Будут годы лететь, как в степи поезда,

Будут длинные дни друг на друга похожи,

Без любви можно тоже пережить иногда,

Если сердце молчит и душа не тревожит.

– А теперь пою я, – объявил певец.

Но когда-нибудь ты совершенно одна,

Будут сумерки в тихом и прибранном доме, Подойдешь к телефону смертельно бледна И отыщешь затерянный в памяти номер.

И ответит тебе чей-то голос глухой:

«Он ехал давно, нет и адреса даже».

И тогда ты заплачешь «Единственный мой!

Как тебя возвратить, дорогая пропажа!»

Голос певца был чуть хрипловатый, но удивительно красивый, и последний куплет он спел с необыкновенным чувством.

– Браво!

– Бис!

– Давай!

– Еще!

Глеб выдернул из кармана куртки пачку кредиток, вспрыгнул на эстраду и положил их на крышку рояля.

Одна из девиц Баронессы по ее приказанию тоже отнесла деньги.

Блюмкин встал, вытер глаза, поднялся на эстраду, снял с пальца перстень с черным камнем и надел на руку певцу.

Зал безумствовал.

В это время вошел Арнаутов с неизменным скептическим выражением лица.

Он подошел к Леонидову.

– Здравствуйте, Олег.

– Добрый вечер, Павел Сергеевич.

– Что за дикий ажиотаж?

– Певец прекрасный, исполнил славный шансон Вертинского.

– Саша сошел бы с ума от радости, увидев, как принимают его пошлятину.

– Вы неправы, очень милые слова и мелодия прекрасная.

– Олег, когда я шел сюда…

За их спиной неслышно возник Блюмкин.

– Так вот, – продолжал Арнаутов, – очень милый молодой человек передал для Вас записку.

Арнаутов протянул Леонидову свернутый вдвое листок.

– Что за человек? – спросил Леонидов.

– Не старый, в форме железнодорожника. Сказал, что не хочет подниматься, мол, здесь есть человек, который может устроить ему неприятности.

«Товарищ Леонидов, я располагаю материалов, который заинтересует Вас. Он касается мздоимства на Белорусско-Балтийской дороге.

Инженер Сомов»

– Любопытно, кого боится в этом зале инженер Сомов, и что это за история.

Леонидов взял со стула пальто.

– Возьми браунинг, – вытащил из кармана пистолет Блюмкин, – мало ли что.

– Да кому я нужен. Чтобы меня ухлопать, не нужно придумывать столь экзотический повод. Я скоро.

Камергерский переулок.

На улице было темно, горел один фонарь на противоположной стороне Камергерского переулка.

Никого.

Таинственного Сомова у входа не было.

Леонидов зашел за угол и крикнул:

– Господин Сомов!

– Не надо кричать, – раздался голос за спиной.

Олег обернулся.

Напротив стояли двое, в тусклом свете фонаря он различил маузеры.

– Может, будем говорить по-французски? – спросил Леонидов.

– Конечно, у Вас парижский акцент.

– Ну и что вам надо?

– Господин репортер так красочно описал нас, что мы решили, что ему просто необходимо испытать все на своей шкуре.

Леонидов прикинул. Двое стояли рядом, значит, шанс был.

– Вы снимаете пальто, костюм, туфли и в одном белье возвращаетесь в Вашу помойку «Домино».

– Я могу оставить себе папиросы?

– Сделайте одолжение.

Леонидов опустил правую руку в карман, сжал кастет.

Сделал вид, что расстегивает пальто, шагнул.

Крайнего он ударил левой рукой по маузеру.

Тот выстрелил, выбил искры из булыжника и отлетел.

Правым кулаком он достал второго.

Тот рухнул как подкошенный.

Бандит пытался поднять маузер, но Леонидов ударил его ногой в лицо.

Тот отлетел.

Олег понял оружие.

«Француз» бежал в темному двора.

Леонидов вскинул маузер.

– Получи, твою мать.

И выпустил всю обойму ему в спину.

Кафе «Домино».

Блюмкин услышал выстрелы.

– Ребята, так Олега кончают!

Он выдернул браунинг и бросился к дверям.

За ним рванули все: Мариенгоф, Сергей Есенин, актеры.

Камергерский переулок.

Блюмкин выскочил на улицу и выстрелил в воздух.

– Все стоять! ЧК!

– Я и так стою, Яша, – ответил Олег.

Он склонился над телом человека в железнодорожной шинели.

– Живой? – хищно спросил Блюмкин.

– Живой, а второй ушел в проходные. Толя, поднимись наверх, спроси, нет ли врага.

Через полчаса появился Тыльнер с оперативниками.

Подом подъехал автомобиль с чекистами.

– Но ты его и уделал, Олег, – покачал головой Мартынов, – сейчас в больницу повезем.

Больница.

В коридор вышел профессор. Его ждали Манцев, Мартынов, Тыльнер, Блюмкин и Леонидов.

– Кто его так? – спросил профессор.

– Я, – ответил Леонидов.

– Ну и ручка у Вас. Сломана челюсть, разорвана щека. Наложили шину.

– Его можно допросить?

– Пока нет, он только мычит.

– Мартынов, поставь двух ребят для охраны, – приказал Манцев.

Он открыл дверь палаты, увидел человека с головой-коконом.

– Серьезно Вы его, Олег Алексеевич.

– Не люблю, когда меня раздевают.

– Да кто ж это любит, – засмеялся Мартынов, – ты, Олег, и стреляешь неплохо – второго-то подранил, наши следы крови нашли, сейчас мои трясут всех часто практикующих врачей и больницы.

– Они хотели рассчитаться с Вами за статью, это к гадалке не ходи, – вмешался Тыльнер. – А Вы напишите о сегодняшнем инциденте.

– А что, – обрадовался Леонидов, – и напишу, более того, приглашу следующих разобраться со мной.

– А вот этого, Олег Алексеевич, не надо. Пошли на улицу, а то здесь курить нельзя.

Двор больницы был освещен тремя дуговыми фонарями, так что было вполне светло.

Все закурили.

– Вот что, Олег Алексеевич, гусей дразнить не надо. Вы же не гвардейский поручик, чтобы вызывать их на дуэль. Вы нам помогли необычайно. К сожалению, ни я, ни Уголовный розыск не может приставить к Вам охрану. Поэтому Вам придется носить оружие.

– Василий Николаевич, – замахал руками Леонидов.

– Все, – твердо сказал Манцев, – без дискуссий, время военное. Выдай ему оружие, Яков.

– Держи, друг, – Мартынов протянул Леонидову небольшую кобуру. – Бельгийский Браунинг N9 и к нему две запасных обоймы.

– А разрешение?

– Завтра у тебя будет. Не думал я, что ты такой формалист.

– Вот завтра я и возьму ствол, – твердо ответил Леонидов.

Квартира Леонидова.

Тело женщины в тусклом свете рождающегося утра было особенно прекрасным.

Лена сидела к нему спиной и расчесывала свои роскошные волосы.

– Господи, Олег, ты бы хоть зеркало человеческое завел, твое больше напоминает огрызок.

– Непременно, милая, к следующему разу заведу.

– А следующего раза здесь не будет, Олеженька.

– Не понял?

– У меня такое впечатление, что мы любим втроем.

– Что ты несешь?

– Весьма элегантное определение. Твоя поганая кошка всю ночь скреблась и выла.

– Лена, она привыкла спать в комнате…

– Не говори чушь. Короче, или я, или это противное животное. Или сними номер в «Метрополе» – Яша Блюмкин тебе поможет.

– Уже Яша?

– Да, он прелестный человек, кстати, Яша рассказал мне, что организовали Госкино 19 декабря, и тебе предлагают там весьма солидную должность. Машину, квартиру, положение в обществе, а ты отказался. Сошел с ума? Держать в руках весь кинематограф…

– Да, предлагали, – перебил ее Олег, – но пойми, я не чиновник, я журналист.

– Отказаться от большого оклада, пайка, машины и до старости бегать по городу, разыскивая сплетни? Ты уже не мальчик, Олег?

Леонидов взял с тумбочки пачку папирос. Закурил.

– Опять эта солдатская привычка курить натощак, – со злобными интонациями сказала Лена.

За дверью заскреблась, заплакала Нюша.

– Опять эта гадость. Выкинь ее на улицу, – внезапно голос ее сорвался на крик.

– Спокойнее, Лена, спокойнее. Побереги эмоции для сцены. И запомни – Нюша будет жить здесь, никаким начальником я быть не хочу.

– А что же ты хочешь? – голос актрис прозвучал весьма иронично.

– Я журналист, я живу в удивительно интересное время. Оно стремительно и прекрасно…

– Чем же? – закричала Лена.

– Людьми, характерами, событиями, я хочу написать новую книгу.

– О том, как на углу Камергерского дрался с жуликами. «Повести Белкина» были, теперь очередь «Повестей Леонидова».

– Не надо меня сравнивать с Пушкиным. Я сам по себе, и повести мои будут не о Сильвио, а о других.

– О твоих дружках – пьяницах и скандалистах.

Лена начала одеваться.

Торопливо и злобно.

– Выпьешь кофе?

– Нет уж, премного Вам благодарна. Застегни пуговицы сзади.

Олег застегнул.

– Я мечтала о встречи с тобой. С тем прошлым, с человеком, который был украшением любой светской компании. И что я увидела?

В голосе ее прозвучали театрально-трагические нотки.

– Не хочу тебя обижать, – Олег надел халат. – Но то светское общество, украшением которого мне довелось быть, уплыло из Крыма на пароходе.

– Только без намеков. Высшее общество есть везде. Оно существует и сейчас, но не для таких, как ты.

Леонидов с удивлением посмотрел на нее.

– Ты, по-моему, мягко говоря, неделикатна со мной.

– Лекарство, которым лечат болезнь, всегда горько!

Лена сняла бархатную шубку с меховой оторочкой.

Леонидов хотел помочь ей одеться.

Она вырвала шубку.

– Не надо. Галантность не совместима с положением пролетарского журналиста.

Она оделась, пошла к двери. Обернулась.

– Наше счастье в твоих руках, Олег.

– Извини, Лена, но вся эта сцена напоминает мне плохо отрепетированную роль из плохой пьесы.

– Ты ничего не понял.

Лена распахнул дверь.

Нюша бросилась в комнату.

Лена ударила ее ногой, но кошечка перепрыгнула через ее ногу и бросилась к постели.

– Дрянь, мерзость!

Лена хлопнула дверью.

Леонидов взял Нюшу на руки, она начала тереться мордочкой о его лицо.

– Не бойся, маленькая, я тебя никому не отдам.

Больница.

Тыльнер вошел в больничную палату, где лежал задержанный.

Человек с головой-коконом сидел на постели.

– Здравствуйте. – Тыльнер присел на стул, – а я Вам молока раздобыл, жевать-то Вы еще не можете. Фамилия моя Тыльнер, я инспектор Московского уголовного розыска.

Задержанный по военному наклонил голову.

– По документам Вы Андреев Сергей Федорович, служащий Наркомпроса. Мы проверили, документы Ваши липа. Запираться смысла нет. Говорить Вы пока не можете, но написать свое имя в Ваших силах.

Тыльнер протянул ему тетрадь и карандаш.

– Вы же, судя по тому, как наклоняете голову здороваясь, военный, видимо, бывший юнкер.

Задержанный отрицательно покачал головой.

Взял карандаш и написал «Пажский корпус».

– Вот это да. Самое привилегированное военное училище, Вы из семьи дворцовой знати?

Задержанный отрицательно кивнул головой.

– Значит из военных, сын генерала?

Раненый кивнул.

– Напиши Ваше настоящее имя и фамилию.

Леонидов и Шарапов.

В мясной лавке Шарапова у прилавка трое покупателей внимательно разглядывали разложенное мясо.

– Хозяин у себя? – спросил Леонидов.

– Сейчас позову-с, – приказчик поклонился.

Появился сам бывший унтер.

– Олег Алексеевич, гость долгожданный!

– Здравствуй, Михал Михайлович.

Шарапов вытер руки о фартук, обнял Леонидова.

– А невеста где же? Грозился с ней зайти?

– В театре занята.

– Ну, Бог с ней, другим разом познакомимся, а сейчас пошли, закусим, покалякаем малость, да человек один зайдет, для твоего дела, Алексеевич, интересный.

Расположились в соседней комнате.

На столе стояли две бутылки Казенной водки, здоровенная сковорода жареной свинины и картошки. И, конечно, соленые огурцы, грибочки и миска квашеной капусты.

Выпили по первой, закусили.

В дверь постучали.

– Заходи, Орест Петрович.

В комнате появился немолодой человек в поношенном пальто с шалевым воротником, мех на котором заметно вытерся.

Он снял шапку-пирожок, поклонился.

– Честной компании приятного аппетита. Здравствуйте, Михал Михайлович, мое почтение, Олег Алексеевич.

– Вы меня знаете? – удивился Леонидов.

– А Вы меня не признали, видать, сильно сдал я.

Леонидов встал из-за стола:

– Господин титулярный советник Андрианов, чиновник для поручений Московской сыскной полиции.

– Признали все же, – Андрианов крепко пожал руку Леонидову, – бывший чиновник, бывший титулярный, а ныне конторщик жилтоварищества.

– Погодите, Орест Петрович, Вы же были одним из лучших криминалистов, на конгрессе в Женеве Вас серебряной медалью отметили.

– И это было.

– Неужели не пригодились новой власти?

– Почему же, – Андрианов налил себе рюмашку, положил на тарелку свинину.