Текст книги "Последнее дело Трента"

Автор книги: Эдмунд Бентли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Эдмунд Бентли
Последнее дело Трента

Глава 1
ДУРНЫЕ ВЕСТИ

Когда неукротимый мозг Сигсби Мандерсона был сокрушен выстрелом, произведенным неизвестной рукой, мир не потерял ничего, что стоило хоть единой слезы; миру напомнили о тщетности богатства, какое покойник накопил – не оставив после себя ни друга, который бы оплакивал его смерть, ни поступка, который бы заставил вспоминать его добром. Но когда пришла весть о его кончине, людям, живущим в огромном водовороте бизнеса, показалось, что земля дрогнула.

В мрачной истории коммерческих операций не было личности, которая отложила бы столь сильный отпечаток на умы делового мира. Личность эта стояла совершенно особо. Финансовые гиганты, рвущие подать с миллионов тружеников, существовали и раньше; но в случае с Мандерсоном была та единственность, что делала его в глазах сограждан символом практичности, неоспоримым вожаком устойчивости, твердо шагавшим сквозь искусственно созданные кризисы, финансовые демарши конкурентов с Уолл-стрит.

Состояние, оставленное его дедом, который был одним из дельцов этого города, только меньшего калибра (соответственно своему времени), пришло к нему через отца, который всю свою долгую жизнь спокойно давал деньги взаймы и никогда не получал при этом недобросовестного барыша. Мандерсон-младший, не знавший, что значит не иметь на руках крупной суммы, должен был бы тянуться к нравам новейшей американской плутократии, к традициям и обычаям большого богатства. Но этого не случилось. Его воспитание и образование укоренили в нем инстинкт спокойного благополучия, ощущение могущества, которое не кричит о себе тысячью языков. Тем не менее в начале своей деловой карьеры он был не только гениальным игроком, но и врагом каждого, кто в погоне за прибылью успевал больше, чем он. Затем он познал, что и война – очень выгодное дело. Так молодой Мандерсон открывал для себя многогранность и сложность борьбы на нью-йоркской бирже.

Ко времени смерти отца, когда Мандерсону было тридцать лет, казалось, какое-то новое сияние золота, которому он служил, озарило его. С внезапной гибкостью, свойственной людям его нации, он обратился к банковскому делу отца, не особенно прислушиваясь при этом к звукам биржевых битв: он уже держал в руках всю деятельность большой фирмы, чей безупречный консерватизм, устойчивость и финансовый вес возвышали ее над бурями рынка.

Он стал совершенно другим человеком. Каким образом произошло это изменение, никто не мог бы сказать с уверенностью, но были, говорят, какие-то предсмертные слова, сказанные его отцом, единственным человеком, которого он уважал и, может быть, любил.

Вскоре его имя стало ходячим в деловом мире. Оно стало символом всего, что было расхвалено и прочно в Соединенных Штатах. Он планировал всевозможные комбинации капиталовложений, стягивал, соединял и централизовал предприятия индустрии континента, безошибочно финансировал государственные и частные фирмы, разоряя при этом множество мелких хозяйств.

Десятки тысяч бедняков проклинали его имя, но финансисты и дельцы отвращения к нему не питали. Он протягивал им руку, чтобы защитить силу богатства в каждом из уголков страны. Энергичный, хладнокровный, безошибочный, он служил национальному возвышению, и благодарные воротилы назвали его Колоссом.

Тем не менее было на исходе жизни Мандерсона одно обстоятельство, скрытое от всех, кроме, пожалуй, его секретарей и нескольких свидетелей его бурного прошлого. Только маленький круг людей знал, что у Мандерсона, этого столпа здравого бизнеса и рыночной устойчивости, были часы тоски по тем полным напряжения временам, когда Стрит дрожала при его имени: время от времени пират с ножом в зубах в нем все же проглядывал. Тогда, бессильный и пресыщенный, Мандерсон позволял себе подсказать кому-нибудь, как могла бы состояться миллионная сделка.

– «Сдается мне, – скажет он, бывало, – что Стрит стала удивительно скучным местом с тех пор, как я перестал там бывать». Постепенно о милой слабости Колосса узнали в деловом мире, и деловой мир был счастлив своим знанием.

При известии о его смерти паника обрушилась на рынки, как ураган. Цены колебались и рушились, словно башни во время землетрясения. По Соединенным Штатам прошла эпидемия самоубийств. Она перенеслась и на Европу. В Париже отравился известный банкир. Во Франкфурте один из дельцов бросился с собора. Люди закалывались, стрелялись, вешались – и все потому, что в уединенном уголке Англии расстался с жизнью человек, сердце которого было отдано алчности.

Весть о его смерти охватила Лондон в течение пятнадцати мину г. Через полчаса сенсационное известие о том, что обнаружен труп Мандерсона, с неизбежными при этом слухами о самоубийстве, стало достоянием дюжины редакций. Однако еще до появления первых экземпляров газет паника на Уолл-стрит была в полном разгаре.

А в мире все шло своим чередом. Для человечества, за исключением миллиона – двух полусумасшедших игроков, смерть Мандерсона ничего не значила. Жизнь мира продолжалась. В течение двух дней Панина прекратилась, цены стабилизировались, банкроты притихли, рынок вошел в норму.

И «мандерсоновская история» остыла. Огромный поток американских туристов, приезжающих в Европу, неизменно стекался к памятникам великих людей, умерших в бедности, но никто почтительно не склонил головы у могилы знаменитого плутократа около маленькой церкви в Марлстоне…

Глава 2
ОШЕЛОМИТЬ ГОРОД!

На столе сэра Джеймса Моллоя в единственной хорошо обставленной комнате «Рекорда» зазвонил телефон. Сэр Джеймс дал знак рукой, и Сильвер, его секретарь подошел к аппарату.

– Кто это? Кто?.. Я вас не слышу… О, это мистер Баннер, не так ли? Да, но… Я знаю, но он очень занят. Не могли бы вы… Ах, так? В таком случае подождите, пожалуйста.

Он положил трубку перед сэром Джеймсом.

– Это Калвин Баннер, помощник Сигсби Мандерсона, – сказал секретарь. – Он настаивает на личном разговоре с вами. Говорит, что у него очень серьезные новости.

Сэр Джеймс посмотрел на телефон, взял трубку.

– Да? – сказал он жестко. – Да… – И Сильвер, ревностно следивший за боссом, увидел на его лице удивление и ужас. – Боже милостивый!.. пробормотал сэр Джеймс. Сжав трубку, он медленно поднялся на ноги, взглянул на часы и быстро, поверх трубки, сказал Сильверу:

– Найдите Фиггса и молодого Вильямса. Быстро! – Сильвер ринулся из комнаты.

Именитый журналист был высоким, сильным, умным ирландцем лет пятидесяти, смуглым и черноусым, человеком неутомимой энергии, хорошо известным в свете, который он отлично понимал и которым чуть играл с полуциничным отвращением. Он был директором компании, владевшей самой влиятельной утренней газетой «Рекорд», а также самой независимой вечерней газетой «Сан». Кроме того, сэр Джеймс являлся главным редактором «Рекорда», в штат которого подобрал способнейших журналистов.

– Вы уверены, что это все? – спросил сэр Джеймс, внимательно выслушав собеседника. – Когда это стало известно? Да, конечно, полиция уже там… А слуги?.. Хорошо, мы попробуем… Слушайте, Баннер, я очень обязан вам за все это… я ваш должник… Повидайте меня в первый же день, как будете в городе… Хорошо, все понятно. Теперь я должен действовать. Всего доброго. Сэр Джеймс повесил трубку и схватил лежавшее на столе железнодорожное расписание. Вошел Сильвер, следом за ним – Фиггс, человек в очках, с жесткими чертами лица, и Вильяме.

– Я прошу вас записать кое-какие факты, Фиггс, – спокойно сказал сэр Джеймс. – Когда запишете, придайте им соответствующую форму, и как можно быстрей. Это – для специального выпуска «Сан».

Фиггс кивнул и взглянул на часы. Затем извлек записную книжку и пододвинул стул к большому письменному столу.

– Сильвер, – продолжал сэр Джеймс, – скажите Джонсу, чтобы он срочно телеграфировал нашему местному корреспонденту, пусть все бросает и немедленно направляется в Марлстон. Никаких причин в телеграмме не указывать. Ни одного лишнего слова, пока не выйдет «Сан». Вам понятно? Вильяме! Скажите мистеру Антони, чтобы он был готов дать две колонки, да такие, которые бы ошеломили город. Скажите, пусть примет все меры предосторожности, чтобы эта новость не появилась в других газетах. Скажите, что через пять минут Фиггс будет у него со всеми фактами и ему потребуется для работы отдельная комната. По дороге сообщите мисс Морган, чтобы она сейчас же меня повидала. И прикажите телефонистке вызвать мне мистера Трента.

Вильяме исчез, и сэр Джеймс моментально повернулся к Фиггсу, уже нацелившему карандаш на бумагу.

– Сигсби Мандерсон убит, – быстро и четко начал сэр Джеймс. – Он, его жена и двое секретарей последние две недели находились в своем доме в Марлстоне, недалеко от Бишопсбриджа. В этом доме, приобретенном много лет назад, Мандерсон с женой проводили часть каждого лета. Прошлой ночью он лег спать в половине двенадцатого, как всегда. Никто не знает, когда он встал и покинул дом. Его не хватились до утра. Около десяти часов садовник обнаружил его тело в сквере у гаража. Он был убит выстрелом в голову. Пуля прошла через левый глаз. Смерть, должно быть, наступила мгновенно. Мандерсон не был обворован, однако на его запястье заметны следы, которые заставляют предполагать, что имела место борьба. Немедленно был вызван доктор Сток из Марлстона, который и произведет вскрытие. Полиция Бишопсбриджа, срочно прибывшая на место преступления, молчит. Надо думать, что у нее нет каких бы то ни было данных для поиска убийцы. Вот и все, Фиггс. Мистер Антони ждет вас. Я должен позвонить ему и кое-что уладить.

Мистер Фиггс поднял голову.

– Один из самых способных сыщиков Скотланд-ярда направлен для расследования этого события. Думаю, это можно смело добавить, – предложил он.

– Если хотите.

– А миссис Мандерсон? Она была там?

– Да. А что с ней?

– Убита горем, – продолжил репортер. – Никого не хочет видеть…

– Я бы не стала писать этого, мистер Фиггс, – произнесла спокойным голосом неслышно вошедшая мисс Морган. – Я видела миссис Мандерсон, – продолжала она, повернувшись к сэру Джеймсу. – Она выглядит вполне здоровой и разумной. Мне кажется, что удар ее не задел. По-моему, она делает все возможное, чтобы помочь полиции.

– Тогда что-нибудь в вашем стиле, мисс Морган, – сказал сэр Джеймс с улыбкой. – Зачеркните ваши добавки, Фиггс, и поторопитесь… Ну, мисс, надеюсь, вы знаете, чего я хочу.

– У нас есть вполне подходящая биография Мандерсона, – ответила мисс Морган, опустив глаза с темными ресницами. – Я просматривала ее несколько месяцев назад. Она фактически готова для завтрашней газеты. Что же касается «Сан», то, мне думается, ей лучше использовать зарисовку о жизни Мандерсона, которую они давали около двух лет назад, когда он ездил в Берлин улаживать затруднения с едким калием. Помнится, это была вполне приличная зарисовка. Вообще досье на Мандерсона у нас обильное, но большинство из газетных вырезок – вздор. Редакторы могут получить их, как только придут. Есть у нас и два очень хороших портрета. Они – наша собственность, лучший – это тот, что нарисован мистером Трентом, они как-то плыли на одном корабле. Он лучше любой фотографии, но вы всегда говорите, что читатель предпочитает плохую фотографию хорошему рисунку. Я сейчас же их пришлю, и вы сможете выбрать. Мне кажется, у «Рекорда» есть все возможности выдать добротную сенсацию. И возможности эти удвоятся, если вы сумеете своевременно послать кого-нибудь на место события.

Сэр Джеймс глубоко вздохнул.

– Ну, чего мы стоим? – спросил он удрученно Сильвера, вернувшегося к своему столу. – Она даже Брадшоу знает наизусть. Мисс Морган терпеливо привела в порядок свои манжеты.

– Я еще могу быть чем-нибудь полезной? – спросила она, и тут зазвонил телефон.

– Да, – ответил ей сэр Джеймс, снимая трубку. – Я хочу, чтобы вы как-нибудь совершили ошибку, сделали несусветную глупость, мисс Морган, так просто, ради нас!

Она позволила себе улыбнуться, прежде чем покинула кабинет.

– Антони? – спросил сэр Джеймс и весь ушел в разговор с редактором, находящимся на противоположной стороне улицы, где размещалась редакция газеты «Сан». Сэр Джеймс редко заходил туда, ему не очень импонировала атмосфера вечерней газеты. Мистер Антони, этот Марат Флит-стрит, любивший всякого рода полуночные «завертушки», сказал бы то же самое о газете утренней.

Примерно через пять минут вошел рассыльный в униформе и сообщил, что мистер Трент на проводе. Сэр Джеймс резко оборвал разговор с мистером Антони.

– Пусть немедленно переключат его сюда, – велел он. – Хэлло! – закричал он в трубку. Голос в трубке ответил:

– Хэлло, чтоб ты лопнул! Что сдвинулось в мире?

– Говорит Моллой, – сказал сэр Джеймс.

– Это я сообразил, – ответил голос. – Это Трент. Он пишет картину. Дошел до половины. Его прервали в самый ответственный момент. Надеюсь, для этого были какие-то серьезные основания?

– Трент, – веско сказал сэр Джеймс, – это очень важно. Я просил бы вас кое-что для нас сделать.

– Очередная газетная забава! – возразил голос. – Поверьте, мне не до шуток, у меня рабочее настроение. Я делаю что-то действительно стоящее.

– Случилось нечто из ряда вон выходящее, Трент.

– Что именно?

– Убит Сигсби Мандерсон, выстрел в голову, и никто не знает, чья это пуля. Тело нашли сегодня утром. Это случилось недалеко от Бишопсбриджа. – Сэр Джеймс подробно изложил Тренту сведения, которые только что диктовал Фиггсу. – Что вы об этом думаете?

Многозначительное ворчание было ему ответом.

– Давай, давай, думай, – торопил его Джеймс.

– Искуситель!

– Вы появитесь? В трубке молчание – Где вы там? – спросил сэр Джеймс.

– Слушайте, Моллой, – голос звучал жалобно, – это дело может быть интересным, а может быть и нет. Сказать трудно. Возможно, это загадка, а возможно, все просто, как новый день. Необворованное тело – это привлекательно, но он мог быть убит каким-нибудь жалким босяком, которого Мандерсон нашел в саду спящим и пытался прогнать. Такую шутку он мог выкинуть. А у убийцы хватило здравого смысла не тронуть денег и драгоценностей – самое верное дело. Скажу вам честно, я не хотел бы отправлять на виселицу того, кто угробил такого человека, как Сигсби Мандерсон… просто в качестве социального протеста.

Сэр Джеймс улыбнулся телефону. Это была улыбка успеха. «Ты сдаешься, мальчик. Признайся, тебе хочется выехать на место и ознакомиться с делом. Ты знаешь, что это так. Если там будет что-то, из-за чего ты не захочешь с этим делом связываться, ты вправе его бросить».

– Между прочим, где вы сейчас?

– Я на семи ветрах, – ответил голос Трента, – и я восхитительно пустой.

– Можете ли вы прибыть сюда в течение часа? – настаивал сэр Джеймс.

– Думаю, что могу, – проворчал голос. – Сколько у меня времени?

– Времени достаточно, дорогой. И в этом вся загвоздка. Единственный порядочный поезд ушел полчаса назад. Другой, тихоня, идет из Педдингтона в полночь. Вы можете воспользоваться «Бустером», если хотите. – Сэр Джеймс говорил о своем скоростном автомобиле. – Но все равно вы не попадете на место, чтобы успеть хоть что-то сделать сегодня.

– И лишусь сна. Нет, спасибо. Мне – поезд. Я люблю ездить в поездах. У меня к этому призвание. Могут ли ваши люди раздобыть гостиницу поближе к месту происшествия и забронировать мне номер?

– Конечно, – сказал сэр Джеймс. – И появляйтесь как можно скорей.

Он повесил трубку, склонился над бумагами, и вдруг резкие ребячьи голоса взорвали улицу. Он подошел к открытому окну – группа возбужденных мальчишек сбегала с лестницы редакции «Сан» по направлению к Флит-стрит. У каждого в руках была кипа газет, и каждый выкрикивал сенсационный заголовок: «Убийство Сигсби Мандерсона!»

Сэр Джеймс улыбнулся.

– Отлично! – сказал он Сильверу, стоявшему возле него.

Глава 3
ЗАВТРАК

На следующий день, около восьми часов утра, мистер Натаниель Бертон Копплс стоял на веранде отеля в Марлстоне. Он думал о завтраке, ибо вспомнил, что вчерашнее возбуждение, связанное с известием об убийстве Мандерсона, начисто лишило его аппетита. Час назад он проснулся голодным и посему настроился употребить три тоста и яйцо; все остальное, решил, – за обедом. Прикинув так, мистер Копплс позволил себе несколько минут насладиться ландшафтом, включающим в себя и крупный береговой обрыв.

Это был человек среднего роста, сухощавый, лег шестидесяти, не богатырского здоровья, но выносливый и для своего возраста довольно деятельный. Борода и усы не скрывали топкого, но доброго рта; глаза были проницательными, но веселыми и приятными. Человек неглупый, он сохранил в себе натуру совестливую, деятельную, но лишенную воображения. Может быть, поэтому его веселость и доброта не имели ничего общего с чувством юмора.

Надо думать, в более ранние времена, под руководством церковников, он мог бы добиться высокого сана. Сейчас же он был ушедшим на покой банковским деятелем, вдовцом, не имеющим детей. Его строгая, наполненная скромными радостями жизнь прошла большей частью среди книг и в залах музеев, давших ему глубокие и терпеливо пополняемые знания о вещах довольно редкостных; это и привело его на исходе лет в тихий мир профессоров и кураторов – людей, преданных творческому поиску.

В тот самый миг, когда мистер Копплс завершал долгожданную трапезу за маленьким столиком на веранде, к отелю подъехал автомобиль.

– Кто это? – спросил он слугу.

– Это управляющий, – тихо ответил молодой человек. – Он встречал гостя, прибывшего поездом.

Автомобиль остановился, и швейцар поспешил навстречу. Мистер Копплс радостно вскричал, увидев вылезающего из машины мужчину с костистым лицом аскета, в грубошерстном костюме, с прической и короткими усами той неопределенной стрижки, что на грани неопрятности и терпимости.

– Копплс, вот это чудо! – воскликнул приехавший, бросившись к Копплсу, и прежде чем тот успел подняться со стула, крепко сжал его руку. – Мне везет сегодня. Это вторая удача в течение часа. Вы здесь! Почему вы здесь? И отчего этот убогий завтрак? Рад, очень рад видеть вас!

– Никак не думал встретить вас, Трент, – ответил мистер Копплс. – Вы прекрасно выглядите, мой друг. Но вы еще не завтракали, не присядете ли к моему столу?

– Охотно. Люблю обильный завтрак, приправленный утонченной беседой и невысыхающими слезами воспоминаний. Не скажете ли вы официанту, чтобы он накрыл стол, пока я умоюсь, это займет три-четыре минуты.

Он исчез в отеле, а мистер Копплс, подумав минутку, направился к телефону.

Когда он вернулся, Трент уже сидел за столом, озабоченно выбирая, что бы заказать.

– Думаю, мне предстоит нелегкий день, – сказал он. – Похоже, не придется есть до вечера. Вы догадываетесь, почему я здесь, не так ли?

– Безусловно, – сказал мистер Копплс. – Вы приехали, чтобы написать об убийстве.

– Как сухо вы об этом говорите! – ответил Трент. – Меня встречал управляющий гостиницей. Прошлой ночью ему позвонили из «Рекорда», сообщили, что я еду, и сегодня в семь утра он встретил меня на автомобиле размером в хороший стог сена. Он беспредельно рад, что я остановился у него. – Трент допил чашку чая. – Первое, что он спросил, не желаю ли я видеть тело убитого. Если да, то он сможет это для меня устроить. Тело находится в хирургии доктора Стока, его должны вскрывать сегодня утром. Так что я приехал вовремя. Управляющий доставил меня к доктору, по дороге щедро высыпал подробности – к моменту прибытия я был полностью в курсе дела. Мне кажется, что управляющий и доктор в добрых отношениях. В клинику мы прошли без труда, даже дежурный полицейский не чинил нам препятствий, хотя был достаточно осторожен и попросил меня не «продавать» его в печати.

– Я видел тело на месте происшествия до того, как его убрали, – заметил мистер Копплс. – Я бы не сказал, что мне бросилось в глаза что-нибудь особенное, не считая того, что выстрел в глаз почти не изуродовал лица и не вызвал сильного кровотечения. Запястья, действительно, поцарапаны, в ссадинах. Полагаю, что ваш натренированный глаз заметил другие, более существенные детали.

– Другие детали… Конечно… Но я не уверен, что они что-нибудь значат. Настолько они необычны. Взять хотя бы запястья, к примеру. Как это вы обратили на них внимание? Вы, очевидно, видели Мандерсона незадолго до убийства?

– Конечно, – сказал мистер Копплс.

– И видели его запястья?

Мистер Копплс задумался.

– Нет. Теперь, когда вы меня об этом спросили, я вспоминаю, что во время последнего разговора с Мандерсоном на нем были длинные жесткие манжеты, опускающиеся почти до костяшек пальцев.

– Он всегда носил длинные жесткие манжеты, – сказал Трент. – Об этом сообщил мне управляющий, когда я обратил его внимание на тот факт, которого не заметили вы, что манжетов на покойном не было видно – они втянуты в рукава пиджака, как это случается, когда мы торопливо надеваем пиджак, не придерживая манжетов. Вот почему вы видели запястья.

– Это не больше чем предположение, – мягко возразил мистер Копплс. Человек имеет право торопиться, а спешка приводит к неряшливости.

– Так ли это? Управляющий утверждает, что Мандерсон был щеголем, что неряшливость ему не присуща. «Посмотрите на его ботинки, – говорил он. Мистер Мандерсон был особенно пристрастен к своей обуви. А тут шнурки завязаны в спешке». Я согласился. «И он оставил зубные протезы, – сказал управляющий. Не свидетельствует ли это о том, что он был в каком-то необычном порыве?» И я снова вынужден был согласиться, правда, не мог не спросить при этом: если он был в таком необычном состоянии, почему так тщательно причесался на пробор? Сделать такой ровный пробор – искусство. И почему так много надел на себя? Полный комплект нижнего белья, запонки, резинки для носков, часы с цепочкой, деньги, ключи и прочие мелкие вещи в карманах. Вот что я сказал управляющему. Он не смог найти объяснения. Вы можете?

– Все эти факты, на мой взгляд, говорят лишь о том, что он заторопился только в конце одевания… Пиджак, ботинки…

– Но не зубные протезы. Спросите любого, кто их носит. И кроме того, мне сказали, что, встав, он не умывался, для опрятного человека это подъем почти по боевой тревоге. И еще. Один из его жилетных карманов подбит замшей, он носил в нем золотые часы. А часы почему-то лежат в другом кармане. Странно…

Трент вернулся к своему завтраку. Копплс одобряюще улыбнулся:

– Это именно то, в чем я могу вам помочь. – Трент взглянул на него удивленно. – Я сказал вам, что ждал вас? – спросил Копплс. – Я объясню вам положение… Миссис Мандерсон, она моя племянница…

– Что? – Трент резко опустил нож и вилку. – Копплс, вы шутите?

– Нет, Трент… Ее отец, Джон Петер Домек, был братом моей жены. Я, кажется, никогда при наших встречах не упоминал ни о моей племяннице, ни о ее замужестве. По совести говоря, для меня это нелегкий разговор. Но вернемся к тому, с чего я начал. Прошлой ночью, когда я был там, – между прочим, дом хорошо виден отсюда, вы проезжали его, – он указал красную крышу среди тополей, единственное здание, стоящее особняком на расстоянии примерно трехсот ярдов…

– Я видел этот дом, – сказал Трент. – Управляющий, пока вез меня из Бишопсбриджа, рассказал о нем все.

– Люди наслышаны о вас и о ваших деяниях, – продолжал мистер Копплс. – Так вот, прошлой ночью, когда я был там, Баннер, один из двух секретарей Мандерсона, сильно надеялся, что «Рекорд» пришлет именно вас заниматься этим делом, ибо полиция в полной растерянности. Он вспомнил пару ваших прошлых успехов, и Мабель, моя племянница, заинтересовалась вами… Держится она великолепно, Трент. У нее необычно твердый характер. Она сказала, что читала ваши статьи по поводу дела Абингера, и не скрыла своей озабоченности, как бы журналисты не раздули грустного дела Мандерсона. Я уверен, что вы поймете ее чувства, Трент. Уверяю вас, ею руководит не пренебрежение к этой профессии. Мне пришлось сказать ей, что вы – мой друг, и охарактеризовать вас как тактичного и чуткого человека с редкими задатками следователя. Короче говоря, она рада, что делом займетесь вы, и обещала вам полное содействие.

Трент перегнулся через стол и молча пожал руку мистеру Копплсу. Копплс, очень довольный оборотом дела, резюмировал:

– Я только что разговаривал с Мабель по телефону, она просила передать вам, что вы вольны наводить любые справки, что она полностью отдает дом и сад в ваше распоряжение. Правда, видеть вас ей бы не хотелось, и это можно понять. Ее уже допрашивал офицер сыскной полиции, и она чувствует, что не способна на большее. Она полагает, что оба секретаря и некий Мартин расскажут вам все, что вы хотели бы узнать.

Трент в задумчивости закончил завтрак, медленно набил трубку и уселся на перилах веранды.

– Копплс, – сказал он тихо, – есть ли в этом деле что-нибудь, что вы знаете и предпочитаете мне не говорить?

Копплс слегка вздрогнул и удивленно повернулся к Тренту:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду Мандерсонов… Что меня больше всего насторожило в этой истории? Внезапно зверски убит человек, и ничье сердце не дрогнуло по этому поводу. Управляющий отелем говорил о Мандерсоне с холодным безразличием, как будто никогда не видел его в глаза, хотя я понимаю, что они были соседями каждое лето в течение нескольких лет подряд. И вы, простите, говорите об этом событии совершенно равнодушно. Что касается миссис Мандерсон, не обижайтесь на меня, но я знаю женщин, которых смерть мужа взволновала больше. Что-то в этом есть, Копплс. Или, может, это мое воображение? Была ли какая-нибудь роковая странность в Мандерсоне? Нам как-то выпало совместное морское путешествие, но разговаривать не довелось. Только знаю со слов, что личностью он был довольно отталкивающей. Это может иметь значение в нашем деле, вот почему я спрашиваю. Мистер Копплс размышлял. Он пощипывал бороду и смотрел на море. Наконец повернулся к Тренту.

– Я не вижу оснований быть с вами неоткровенным, – сказал он. – Надеюсь, вы понимаете, что это не расхожие сведения. Истина состоит в том, что никто не любил Мандерсона, и я думаю, что самые близкие люди любили его меньше всего.

– Почему?

– Трудно найти объяснение. Могу только сказать, что человек этот не вызывал особой симпатии. Казалось бы, ничего отталкивающего: хорошие манеры, не развратник, не тупица, по-своему интересен. Но во мне всегда жило такое ощущение, что не было живого существа, которым он не пожертвовал бы ради достижения своих целей, для утверждения своей силы в обществе. Может, это звучит странно, но, думаю, не совсем. Мабель была несчастлива… Вы любезны, Трент. Вы стараетесь внушить мне, что мы ровесники, а я все же почти вдвое старше вас, мой мальчик. Я ухожу из этого мира, поэтому многие доверяют мне свои невзгоды, но я никогда не знал случая, подобного тому, что произошло с моей племянницей и ее мужем. Я помню ее ребенком, Трент… Только Мандерсон сделал ее несчастной!

– Что он сделал? Почему она стала несчастной?

– Когда я спросил об этом Мабель, она сказала, что не терпит обидных недомолвок. Мандерсон был молчалив и держал ее на расстоянии. Я не знаю, с чего это началось, она только сказала мне, что не давала никакого повода для такого отношения к ней. Она гордая, Трент… Кажется, это длилось годами… Я ее единственный близкий родственник. Мать ее умерла, когда она была ребенком, а после смерти Джона Петера, до ее замужества, лет пять назад, я стал ей чем-то вроде отца. И вот неделю назад она попросила меня приехать и помочь ей. Вот почему и здесь.

Мистер Копплс отпил чая. Трент курил.

– Я думаю, вы знаете мои взгляды на экономическое и социальное положение общества, – продолжал мистер Копплс. – И, безусловно, представляете, как этот человек мог пользоваться своей финансовой силой. Стоит только вспомнить смуту на угольных копях в Пенсильвании три года назад. Это был образец бесчестия общества… В ту пору я приехал сюда и встретился с Мабель. Тогда она впервые рассказала мне о своих мучениях, об унизительных усилиях играть на людях в благополучие. Она просила у меня совета.

– Она любила его? – спросил Трент. Копплс ответил не сразу.

– Могла она еще любить его? – уточнил Трент.

– Вынужден сказать, что нет, – ответил Копплс, поигрывая чайной ложкой. Я думаю, что нет. Но не поймите эту женщину превратно, Трент. Никакая сила не заставит ее признаться в этом кому бы то ни было – даже себе самой, до тех пор, может, пока она считает себя связанной с ним. Все-таки до этой таинственной размолвки он был рассудителен и великодушен.

– Вы сказали, что она отказалась выяснять с ним отношения.

– Отказалась, – ответил Копплс. – И я знал, что совершенно бесполезно убеждать ее в чем бы то ни было, когда задето ее достоинство. Я все обдумал, взвесил и на следующий день подстерег Мандерсона, когда он проходил мимо этого отеля. Входить в его дом я не хотел. Я попросил его уделить мне несколько минут, и он вошел в калитку. Мы не общались с ним со времени их свадьбы, но он, безусловно, помнил меня. Я без всяких обиняков выложил все, во что посвятила меня Мабель. Я сказал, что не могу ни защищать, ни порицать ее: откровенность – дело родственное; она страдает, и я считаю себе вправе спросить, чем он может мотивировать свое отношение к ней.

– И как он это воспринял? – спросил Трент. Вызов, брошенный этим добрым человеком великану Мандерсону, взволновал его.

– Не очень хорошо, – грустно ответил Копплс. – Фактически – плохо. Я могу почти дословно передать вам, что он сказал, а сказал он немного: «Не встревайте, Копплс, моя жена сама о себе позаботится Я понял это по ряду причин». Он был совершенно спокоен. Знаете, говорят, что он никогда не выходил из себя. Но в глазах его был такой, я бы сказал, огонь, который наверняка привел бы в трепет любого, способного на ложь и несправедливость. Последнее его замечание, этот тон – я не в состоянии воспроизвести его – вывели меня из себя. Понимаете, Мабель дорога мне. Она была единственным ребенком, который жил в нашем… в моем доме. Более того, девочку воспитала моя жена, и любое осуждение Мабель я воспринимал как осуждение той, которой уже нет.

– Вы обрушились на него, – тихо предположил Трент. – Вы потребовали объяснений. – Это именно то, что я сделал, – сказал мистер Копплс. – Какую-то минуту он стоял, уставившись на меня, и я видел, как надувалась вена на его лбу, – неприятное зрелище! Потом он совершенно спокойно сказал: «Думаю, что это зашло слишком далеко», повернулся и направился к выходу.

– Он имел в виду вашу беседу? – задумчиво спросил Трент.

– Судя по словам, это так, – ответил Копплс. – Но по тому, как он их произнес, я понял, что он имеет в виду нечто иное. К сожалению, должен признаться, в тот миг я потерял способность мыслить. Меня охватила ярость. – У мистера Копплса был извиняющий тон. – И наговорил массу глупостей. Я напомнил ему, что по закону жена, с которой обращаются подобным образом, может покинуть мужа. Я сделал несколько крайне неуместных ссылок на его общественную деятельность и высказал мнение, что такие, как он, не имеют права на существование. Несмотря на возбуждение, я обратил внимание, что к моим выкрикам прислушиваются люди, сидящие на веранде. – Копплс вздохнул и откинулся на спинку стула.