Текст книги "Фаворитка Наполеона"
Автор книги: Эдмон Лепеллетье
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Прокурор оставался бесчувственным и надменным. Плохо скрытая улыбка блуждала порой по его губам. Его маленькие моргающие глазки светились радостью. Он смотрел на нравственную гибель, вызванную им, на рану этого человека, подло пораженного им в сердце оружием закона.
Наконец графиня, обернувшись к нему, сказала:
– То, что вы сделали, отвратительно! Но я женщина, а женщины способны лучше сопротивляться сердечным ударам, крушениям чувства. Между тем мужчина, теряющий то, что он любит, бывает слаб; он не может овладеть собой и отдается уносящей его буре, беспомощный, измятый, израненный! Он все утратил, он не сознает более ничего. Где найти ту, которая заменит разбитый кумир? Он может только стонать, плакать… его храм разрушен, мрак надолго водворился у него в сердце; для него жизнь кончена!
– Вздор – все эти разглагольствования! Оставьте ваше нытье! – сказал прокурор. – Потрудитесь уйти, вы свободны!
– Я уйду не иначе как вместе с полковником Анрио и доктором Эмери.
– Этих господ я оставляю у себя. Вы должны отправляться одни, вам уже было сказано… все формальности соблюдены мной заранее! – И, приказав страже увести графиню, прокурор поднялся и вышел из кабинета через боковую дверь, тогда как графиня Валевская против желания получила свободу, а полковник Анрио, поддерживаемый доктором Эмери, был отведен обратно в тюрьму.
XIV
Как какое-нибудь существо без разума, как животное, которое ведут на бойню, полковник Анрио был отведен обратно в тюрьму, не успев даже вернуть себе хладнокровие. Удар был слишком силен, Анрио страдал под тяжестью того, что было раскрыто в суде.
Он оставался глух и ничего не отвечал на слова доктора Эмери, на нежные утешения графини Валевской, но его страдание было огромно и горе безысходно. Единственно, что он желал теперь, – это смерти. Лишь одна мысль жгла его мозг – мысль о том, что его безгранично любимая жена, его нежная, кроткая Алиса изменила ему, и с кем же? С каким-то негодяем авантюристом!
Когда он наконец пришел в себя, лежа на своей маленькой, низкой постели в тюремной камере, прошло довольно долгое время. Он оставался два дня без пищи и две ночи без сна. Но после этого периода уныния к нему вернулся некоторый душевный покой; мало-помалу у него снова возродилась энергия, и он стал думать о своем положении.
Он был скомпрометирован, и очень серьезно, в заговоре против Бурбонов, и это могло стоить ему жизни. Но вместо того чтобы защищаться, он открыл себя со всех сторон для нападения. Правда, так он мог спасти своего преданного друга, доктора Эмери, признанного опасным человеком в Гренобле.
Правительство хотело показать пример наказания населению, слишком расположенному к Наполеону, и рассчитывало, что, чем нагляднее будет пример, тем сильнее будет влияние.
Полковник уже знал, что его участь решена в военном совете. По донесению прокурора он вместе с доктором Эмери должен был подвергнуться суду королевского комитета, и относительно приговора у него не было никаких иллюзий.
Это решение обрадовало Анрио, и он благословлял обстоятельства, так хорошо сложившиеся для него. Последние юридические формальности должны были скоро кончиться; правительственный комиссар уже сообщил ему день, когда он должен предстать перед военным судом.
Конечно, полное успокоение не снизошло на Анрио, но зато теперь его поддерживало сознание своего долга и достоинства. Он решил, что должен оставаться спокойным и гордым, должен приготовиться умереть как храбрый солдат, а не как обманутый муж, которого угнетает сердечная боль; ведь он должен умереть за свое дело, а не от любовного горя.
Свидания с посторонними были вообще запрещены подсудимым, но в виде исключения полковнику Анрио было разрешено принять кого-либо по своему выбору, кому он пожелал бы передать последнюю волю. Эта милость была разрешена ему в награду за его признание. Он действительно признался, что стремился низвергнуть Бурбонов и восстановить императора Наполеона на троне; но, принимая на себя главную вину, он упорно старался выгородить Эмери и совершенно не упоминал о своем друге, полковнике Лабэдуайере. Ему предстояло через два или три дня появиться на суде, после которого приговор должен был быть немедленно приведен в исполнение, и он попросил пригласить к нему супругу маршала Лефевра.
Сторож явился за ним как раз в тот момент, когда он с глубокой грустью думал об их убежище в Комбо, и доложил:
– Вас спрашивает какая-то дама, очень похожая на доброго молодца, – фамильярно прибавил сторож. – Она одета как маркиза, но без всякой церемонии называет всех на «ты»… Должно быть, это очень хорошая особа.
– Да, знаю. Поспеши же.
Полковник прошел в приемную. Железная ажурная решетка отделяла его от комнаты, где находились посетители. Мадам Сан-Жень была одна; позади нее лишь стоял тюремный смотритель, чтобы присутствовать при их беседе.
– О, мой милый, как ты изменился! – проговорила госпожа Лефевр со слезами в голосе.
– Не плачьте, моя дорогая благодетельница, успокойтесь! Я не какой-нибудь страшный преступник, и, что бы ни случилось со мной, вам не придется жалеть меня, так как вскоре меня не будет. Я ухожу туда, где забвенье, покой.
– Что ты говоришь? А твоя жена, а маршал? Ты забыл о них, несчастный! Тебе нужно защищаться! Постарайся смягчить судей, добейся отсрочки. Ведь они – военные, ты же смелый, отважный офицер, они оправдают тебя.
– Не думаю. Я признался, я все взял на себя.
– Как? В чем ты признался? Ведь ты же не сделал ничего бесчестного. Ты наш, и мы ждем, что ты скоро вернешься к нам. Алиса хотела сопровождать меня сегодня, она плачет все время. Мы ничем не можем утешить ее.
– О, не говорите мне ничего об Алисе!
– Вот тебе раз? Почему же это? Ты писал нам и ни одним словом не заикался об Алисе. В последнем письме, где ты просил меня приехать к тебе, ты даже определенно сказал, чтобы Алиса не приезжала со мной. Ты, значит, хочешь быть один? Разве ты не понимаешь, что твое поведение странно и неприлично?! Ты и так много зла причинил бедной Алисе, которую мы любим так же, как и тебя. Вы оба – наши дети.
– Замолчите, умоляю вас, вы разбиваете мое сердце! – воскликнул Анрио, закрывая лицо руками.
Госпожа Лефевр, удивленная этим порывом, по-видимому, была сбита с толку выражением искреннего горя. Горькая мысль мелькнула у нее в голове: уж не узнал ли Анрио, что жена обманула его с Мобрейлем? Как же тогда он говорил о ней? Почему он плакал? Но нет! Этого не может быть! Ведь Анрио ни от кого не мог узнать ужасную истину и неверность, в которой так искренне раскаивалась Алиса и которая должна была оставаться навеки тайной для него.
– Послушай, дитя мое, – начала мадам Сан-Жень, – мне непонятны причины, которые так глубоко волнуют тебя. Конечно, твое несчастье велико, но ведь Алиса тут ни при чем, и ты не должен так говорить о ней. Ты обижаешь меня.
– Вы правы, я виноват в том, что выказал слабость перед вами. Прошу простить меня.
– Ну хорошо, успокойся, расскажи мне все откровенно!
– Да, да, я все расскажу вам. Вы поймете меня, вы так преданны и так прямы по отношению к маршалу, которого я люблю как своего родного отца! Вы чужды низости…
– Расскажи мне все, Анрио! – с состраданием произнесла мадам Сан-Жень. – Доверься мне как своей матери.
Анрио отер слезы и начал свою исповедь. Алиса изменила ему с Мобрейлем, он узнал об этом от прокурора, который сообщил ему об этом в присутствии его лучшего друга, доктора Эмери, и графини Валевской, красавицы польки, которой когда-то увлекался император. Этим почти публичным оскорблением ему была нанесена страшная рана.
– И несмотря на это, – продолжал Анрио, – я все же мысленно уношусь к тем мгновениям счастья, которые Алиса подарила мне! Я люблю ее как испорченного ребенка, звук ее невинного голоса до сих пор чарует меня, нега ее взора заставляет биться мое сердце. Мне немного нужно, чтобы сойти с ума. Я готов был бы разбить себе череп о стены тюрьмы, если бы во мне не было уверенности, что моя жизнь принадлежит императору, что я должен подчиниться ожидающему меня приговору; ведь моя казнь воскресит в этих местах сожаление по императору и увеличит ненависть к королевским палачам. Я отказываюсь от самоубийства, потому что мне обеспечена более благородная смерть.
– Но что, если тебя обманули, если Алиса осталась верна тебе? – проговорила Екатерина Лефевр, стараясь посеять сомнение и думая таким образом спасти тех, кого она называла своими детьми. – Ты не должен верить, должен забыть.
– Не верить, забыть? – повторил полковник. – Но я считал дни, часы рокового числа и каждый раз только глубже чувствовал весь стыд и весь ужас своего бесчестия. Восемнадцатого апреля Алиса находилась с Мобрейлем в ресторанчике Лятюйя, да, мне это известно… В этот день я был в Комбо и хотел, чтобы Алиса была со мной. Мы должны были провести вместе весь день перед моим отъездом к императору, который направлялся к Провансу и острову Эльба. Я уже так давно не был свободен! Но – вы помните? Несмотря на мои мольбы, Алиса уехала от нас, так как хотела быть в Париже. И она не вернулась. О, я все отлично помню теперь! Когда я спросил ее, почему она не приехала назад, она ответила, что не было почтовой кареты и что она осталась ночевать у де Бриньон, с которой я едва был знаком. Я написал этой даме, и она ответила мне, что ее не было в Париже весь апрель месяц; ее письмо здесь. До этого последнего доказательства я все еще сомневался… Но что же мне теперь делать? Разве это недостаточно ясно, грубо и ужасно?
Анрио говорил с лихорадочной торопливостью. Мадам Сан-Жень ничего не могла сказать; она была поражена. Ее честность также протестовала против измены Алисы, и она вполне сочувствовала Анрио.
– Послушай, дитя мое, – начала она, – то, что ты сообщил мне, действительно отвратительно. Но не следует отчаиваться, слагать оружие. Ты выйдешь отсюда, мы постараемся утешить тебя. В Комбо мы создадим тебе такую приятную, тихую жизнь, что ты все забудешь и простишь.
– Увы, я уже говорил вам, что моя жизнь кончена. Я не увижу Комбо. Передайте от моего имени маршалу, что я не перестану до гроба питать к нему чувства дружбы; что же касается Алисы, то пусть она забудет меня, неблагодарная! – Он на мгновенье прервал свою речь, видимо подавленный тяжестью обстоятельств, а затем продолжал: – Но теперь и нам придется расстаться. Я очень рад, что видел вас, но мне необходимо быть одному, так как я слишком страдаю. До свидания! Поцелуйте от меня маршала и прощайте навсегда, так как нам не придется увидеться более!
– Но почему же? Я думаю, наоборот, что мы скоро увидимся, – воскликнула мадам Сан-Жень прерывающимся от рыданий голосом.
Однако Анрио ничего не сказал и вышел, понурив голову.
Едва он удалился, как мадам Сан-Жень опустилась на скамью и дала волю слезам.
Три дня спустя полковник Анрио был приговорен к смерти, а доктор Эмери оправдан военным судом.
XV
Приговор военного суда нисколько не напугал полковника Анрио. Он ожидал его, почти сам вызвал его, и его признания были вполне категоричными. Его поведение, так же как поведение доктора Эмери, было твердо в присутствии правительственного комиссара.
Доктор во время речи увлекся своими революционными идеями, которые в умах тогдашних либералов неразрывно сочетались с наполеоновским режимом и трехцветным знаменем.
– Господа, – сказал он, – я отлично понимаю, что у вас есть две причины, чтобы осудить нас. Во-первых, вы хотите показать, что можете покарать самых достойных и благородных офицеров, оказавших большие услуги отсутствующему императору, и в то же время хотите заставить поверить других, что мы не больше как исключение, что армия верна вам и забыла своего прежнего вождя. Но, мне кажется, ваша игра повредит только вам и от этого выиграем мы. Что значит наша жизнь, моя и полковника Анрио? Мы уже давно принесли ее в жертву. Мы не боимся вашего приговора. Но я считаю нужным заявить во всеуслышание: реставрация, которой вы служите, имеет призрачную прочность, данные ею обещания все оказались ложью. Народ в скором времени заметит ваш деспотизм и постарается уничтожить вас. И меры, к которым прибегнет он, будут ужасны! Неужели вы настолько слепы и глухи? Неужели вы ничего не слышите и не видите? Вы – жалкие безумцы! Разве вы не понимаете, что ваши деспотизм и репрессии повлекут печальные последствия и что за них придется отвечать Людовику Восемнадцатому и его семье, связанной узами родства с иностранными монархами, легионы которых пролили кровь наших соотечественников? Господа, ваше лицеприятие велико, ваше невежество безгранично, ваши приговоры низки и фанатичны! Если бы вы прислушивались к тем крикам, которые доносятся до моего слуха через плохо закрытые рамы окна, вы отпрянули бы в страхе и ужасе! Народ ожидает вашего приговора, но его бесконечная наивность, его доверие еще раз будут обмануты. Мое имя известно и пользуется уважением в этом большом и прекрасном городе Гренобле. Симпатии, которые охраняют мое имя, сильнее, чем все ваши статьи, они переживут ваш приговор и когда-нибудь заявят миру о вашей низости, о вашей рабской подлости и занесут ваше имя на скрижали истории, в красный список политических преступников.
Эта речь произвела большое впечатление на присутствующих и спасла жизнь доктору.
Анрио отказался от речи; он ограничился тем, что подтвердил свои показания.
Отведенный обратно в свою камеру, он ждал казни, которая должна была состояться через сорок восемь часов.
По закону приговоренные к смерти имели право видеться со своими друзьями или родственниками, а также могли распорядиться своим наследством, прежде чем состоится казнь; только ради этого и давалась эта незначительная отсрочка. Однако Анрио отказался видеться с кем бы то ни было, и ему нечего было также ни писать, ни передавать что-нибудь.
Поэтому он был немало удивлен, когда сторож ввел к нему двух дам и мужчину. Его камера еле освещалась узким окошком, выходившим на тюремный двор, и он не сразу признал вошедших.
– Неужели ты не хочешь расцеловаться с нами? – проговорил мужчина, хлопая полковника по плечу.
Анрио лежал в это время на своей узкой постели. Услышав возглас, он вскочил, точно на пружинах, и, приглядевшись, воскликнул:
– Маршал! Неужели это вы? Благодарю вас, что вы не забыли меня!
Он кинулся в объятия маршала Лефевра и крепко сжал его.
– Нас тоже следует поцеловать, – проговорила в свою очередь Екатерина Лефевр, подводя Алису, закутанную в густую вуаль.
– Вас – да. Но ее никогда, никогда… Я не могу! – воскликнул Анрио и, бросившись на шею к мадам Сан-Жень, зарыдал. Несколько успокоившись, он продолжал: – Ваш неожиданный приход является настоящим счастьем для меня! Но к чему вы привели Алису? Вы заставляете меня испытывать муки. Я не хочу видеть ее. Я хотел умереть с памятью о ней и с моим горем.
– Постой, посмотри на нее! – сказала мадам Сан-Жень, указывая на Алису, которая, стоя на коленях, тихо шептала про себя, точно молясь.
– Прости, прости, Анрио! – сказала она. – Я менее виновна, чем ты думаешь, уверяю тебя! Я пришла, чтобы покаяться в своих прегрешениях у твоих ног, рассказать тебе о своих страданиях. Я хочу, чтобы ты знал все тайны моего сердца, чтобы ты понял мою вину. Если после того, как ты выслушаешь меня, ты откажешься поцеловать меня, я умру раньше тебя. Жизнь стала адом для меня! Одна легкомысленная ошибка, один проступок, совершенный вопреки моей воле, заставили меня постареть на десять лет. Ведь и изменяя тебе, я сама не знаю, как это свершилось, я любила тебя. Это слишком тяжело! Тебе известно, что я обманула тебя низко и подло. Я сделала все, чтобы скрыть от тебя это чудовищное преступление, двадцать раз я готова была признаться тебе в своем проступке. Но я никогда не могла собраться с силами. Я чуть не умерла, когда осмелилась признаться нашей дорогой благодетельнице.
– Это правда, друг мой, – ответила герцогиня, – хотя еще три дня тому назад я пыталась успокоить тебя, но мне уже давно было все известно.
– Так, значит, весь мир презирал меня! – вскрикнул Анрио. – О, как я несчастен!
– Нет, Анрио, – возразила мадам Сан-Жень, – весь мир не мог презирать тебя. Наоборот, ты вызывал к себе лишь любовь и всеобщее уважение. Только Мобрейль виноват во всем этом, и только его презирали за его низость.
После этого она рассказала то, что когда-то она сама узнала от Алисы. Она сообщила, как горько раскаивалась бедная женщина, как сильно страдала она. Алиса никогда не любила Мобрейля; этот бандит, этот вор воспользовался положением женщины, воспользовался тем, что смог заставить ее подчиниться его влиянию, которое трудно объяснить, но которое снимало с нее ответственность за еепроступок. Алиса проклинала эту связь, которая едва не довела ее до пропасти самоубийства, и только ей, мадам Сан-Жень, удалось отговорить ее от этого решения покончить с собой. После этого молодая женщина снова как бы несколько успокоилась и с наивной, безумной верой начала верить в счастье. Госпожа Лефевр обещала ей забвение и мир, приняла в ней участие и сумела восстановить у нее веру в себя. Но с тех пор, как с Анрио случилось несчастье, она снова впала в отчаяние и решила во что бы то ни стало покончить с собой. Однако сперва ей хотелось повиниться Анрио, которого она не переставала любить, несмотря на измену. Она хотела покаяться в своем проступке, кричать о нем и искупить свою вину. Поэтому маршал и его супруга взяли ее с собой в тюрьму. Алиса узнала о той участи, которая ждет Анрио, и ее горю не было границ. Они взяли ее с собой, так как хотели, чтобы перед смертью муж узнал, что вина Алисы была не так велика, как ему могло показаться.
Рассказав все это, герцогиня подняла молодую женщину и, подтолкнув ее в объятия мужа, сказала:
– Поцелуйтесь же! Вы еще достойны один другого. Горе уравнивает характеры. Следует простить, я так хочу.
– Да, прости, – присовокупил со своей стороны маршал, – Алиса очень страдала и уже этим заслужила прощение.
– Хорошо, – сказал Анрио, – раз так вы хотите, маршал, и вы, моя добрая матушка, я прощаю! Насколько мои уста и мое сердце, которые были осквернены словами ненависти и злобы против моей дорогой Алисы, могут прощать, я готов простить и все забыть. Сколько бы я ни кричал на тебя, моя дорогая, я все-таки люблю тебя, я все-таки – твой самый верный и преданный обожатель. Я люблю тебя, Алиса, и готов забыть и простить все ради того счастья, которое испытываю в данный момент, снова видя тебя.
– Благодарю, – проговорила молодая женщина, обнимая его и запечатлевая на его устах свой пылкий поцелуй.
XVI
Графиня Валевская, выпущенная на свободу, решила предпринять все возможное, чтобы спасти Анрио. Прежде всего она решила известить обо всем Наполеона.
Казнь полковника могла сильно подогреть общественное мнение, настроить в сторону восстания крестьян и возмутить армию; поэтому нужно было воспользоваться трагическими обстоятельствами. Если император узнает об этой казни, может быть, он ускорит свое бегство.
Значит, ей снова нужно было отправиться на остров Эльба. Одной? Такое путешествие было и трудно, и небезопасно. Ей нужно было посоветоваться, но с кем? Кому можно было довериться?
Графиня колебалась, когда в Гренобль под охраной доброго ла Виолетта прибыли маршал Лефевр, его супруга и Алиса, чтобы попытаться отсрочить казнь Анрио и умилостивить военный суд. Графиня встретилась с ними.
Узнав, в чем дело, маршал и его жена, хотя и не веря в скорое возвращение Наполеона, тем не менее дали графине в провожатые ла Виолетта. Графиня и грубый, но добрый малый отправились в путь немедленно.
Прибыв в Ливорно, они встретили Нейла Кэмпбела.
Английский комиссар сильно скучал на острове Эльба. Он никогда не допускал мысли, что Наполеон мог покинуть остров, а потому постоянно устраивал себе небольшие передышки и приезжал то в Рим, то в Геную, то в Ливорно.
Обрадованный встречей с графиней, красота которой произвела на него при первом свидании огромное впечатление, Кэмпбел забыл про свои обязанности тюремщика и был занят только мыслью о том, как бы подольше удержать графиню в Ливорно. Кроме испытываемой им страсти он тешил себя мыслью, что, может быть, ему придется обладать любовницей Наполеона.
Графиня Валевская заметила это и стала кокетничать с англичанином напропалую, стараясь удержать его подальше от острова Эльба. Это ей удалось, а тем временем ла Виолетт отправился с ее устным поручением на остров.
Преданный тамбурмажор не знал, как ему удастся увидеться с императором, не навлекая на себя подозрений. В течение нескольких дней он посещал только своих знакомых солдат, говоря им, что хотел бы снова поступить на службу на остров. Он наблюдал за всем, стараясь как-нибудь попасть навстречу императору и воспользоваться удобным случаем, чтобы заговорить с ним. В то время как он бродил по Портоферайо, до него дошел слух, что на остров прибыл какой-то молодой человек с вестями из Франции. Ла Виолетт стал разыскивать этого молодого человека; последний не был послом, но, во всяком случае, его усиленно рекомендовал императору герцог Бассано. Встретив наконец этого человека, ла Виолетт сказал ему, что у него есть интересные новости из Гренобля, которые он должен передать императору. Флери де Шабулон, так звали молодого человека, ответил, что передаст это императору.
Впечатление, произведенное на императора привезенными Шабулоном сведениями о состоянии умов в Париже и о том, что он будет с восторгом принят там, было очень сильно, а сведения, привезенные ла Виолеттом, окончательно укрепили императора в его намерении. Наконец отсутствие Кэмпбела, а также уверенность, что графиня Валевская удержит его еще в течение двух недель вдали от Эльбы, заставили Наполеона поспешить с отъездом.
Тогда, не сообщая никому о своих планах, кроме своей матери, Наполеон начал свои приготовления. Мать Наполеона, узнав о его намерении, была потрясена.
– Дай мне возможность на один момент стать матерью, – промолвила она, – и я выскажу тебе, что чувствую.
Она страдала при мысли, что ее сын может быть арестован, выдан пристрастным судьям и затем расстрелян. И в то же время ей ясно представлялись те условия, в которых в дальнейшем будет протекать его ссылка.
Взвесив все эти возможности, она подняла голову и решительно сказала:
– Отправляйся, сын мой, отправляйся! Следуй тому, что уготовано тебе судьбой! Быть может, ты потерпишь неудачу и найдешь преждевременный конец. Но вместе с тем ты не можешь жить здесь; я с грустью убеждаюсь в этом ежедневно. К тому же будем надеяться, что Бог, который столько раз хранил тебя среди битв, сохранит тебя и на этот раз.
Она поцеловала его в лоб и ушла, взволнованная, но не удрученная, утешая себя мыслью, что ее сын не может находиться в бездействии на этом уединенном острове.
Наполеоном были приняты такие предосторожности, что никто, за исключением генерала Друо, не догадывался о готовящемся отъезде.
Бриг «Непостоянный» снова появился, но уже перекрашенный. Он теперь внешне походил на английские суда и мог смело пройти незамеченным среди сторожевых судов.
Двадцать шестого февраля 1815 года, в восемь часов вечера, когда войско только что окончило свой несколько ранний ужин, был дан приказ готовиться к походу.
Офицеры находились на балу, который устраивала княгиня Боргезе. Солдаты думали, что дело идет о каком-нибудь смотре или маневре, который хочет произвести император. Но вскоре все поняли истинное значение приказа, и прогремел громкий клич: «Да здравствует император!». Все стали целоваться друг с другом от радости, что снова будут во Франции и начнут новый путь к славе.
В тот момент, когда император собирался ступить на бриг, он заметил ла Виолетта во главе солдат на своем месте тамбурмажора и, сделав ему знак, спросил:
– Готов ли ты, ла Виолетт?
Жезл тамбурмажора поднялся и описал параболу в голубом небе. В тот же момент раздались звуки марша, который в последний раз играли на берегу острова.
Флотилия Наполеона распустила паруса. Император ступил на бриг в сопровождении генералов Берто, Друо, Камброна и директора рудников Рио Понса де Леро. Начальствование над островом было передано камердинеру Наполеона Лапису, который был переименован в губернатора.
Окрестности Эльбы охранялись французскими судами «Лилия» под командой шевалье де Гара и «Мельпомена» с капитаном Галле.
Как в отъезде, так и в высадке Наполеона все было как-то странно и чудесно. Но нужно помнить, что Кэмпбел все еще отсутствовал, а королевские суда должны были вечно крейсировать вокруг острова.
Переход длился две ночи и два дня. В понедельник 27 февраля бриг был встречен французским судном «Зефир» с капитаном Андрие. Командир брига, на котором плыл Наполеон, обменялся приветственными фразами через рупор с коллегой, которого он хорошо знал. Гренадеры в это время сняли свои мохнатые шапки и легли на палубу. Капитан Андрие ни на одно мгновение не заподозрил, кого вез его приятель. Рассказывают, что на вопрос, как здоровье императора, Наполеон сам взял рупор и ответил:
– Император чувствует себя очень недурно.
Во вторник 28 февраля, в семь часов вечера, увидали берег, но высадка произошла только на другой день, в час пополудни.
Был произведен пушечный салют, подняли трехцветное знамя, и войска были высажены в заливе Жуана. Один отряд солдат, по собственному почину, направился к маленькому городу Антиб. Но тут произошел случай, который можно было бы истолковать как дурное предзнаменование. Комендант укрепленного городка отворил ворота и впустил 25 солдат, но затем опять закрыл город и объявил солдат своими пленниками.
Графиня Валевская, которая тоже приехала в Антиб, чтобы одной из первых приветствовать императора на французской земле, была, как и солдаты, заперта в укрепленной части города, конечно, к немалому для себя неудовольствию. Несмотря на ее мольбы и жалобы, губернатор Орнано оставался непреклонен. Впрочем, так случилось, что губернатор влюбился в графиню и позднее заставил ее забыть Наполеона.
Едва высадившись на берег, Наполеон приказал принести карты и здесь же, под открытым небом, разложив их на столе, четко наметил свой будущий путь.
Наиболее удачным, конечно, представлялся путь, который идет по берегу моря мимо Тулона и Марселя на Лион. Но там находились войска, и если император мог более или менее верно рассчитывать на офицеров, то на маршалов была плохая надежда, так как для них переход на сторону Наполеона неминуемо был сопряжен с большим риском и с лишением всех тех привилегий, которые были приобретены ими на службе у Бурбонов. Кроме того, население Прованса вообще без особых симпатий относилось к императору и было преисполнено уважение к королям.
Однако благоприятные известия, привезенные ла Виолеттой из Гренобля, окончательно укрепили решение Наполеона, и его маленькая армия пустилась в путь через Грасс после небольшого отдыха в Канне.
Вначале поход проходил очень медленно. Наполеон приказал не прибегать к насилию и платить населению за все, чтобы не вызывать злобы.
Конечно, на Эльбе поднялся переполох, когда узнали об отплытии Наполеона. Тотчас же фрегат «Лилия» двинулся в путь, но прибыл в залив Жуана лишь 2 марта, когда Наполеон находился уже в двадцати милях от места высадки. Известие о высадке было послано в Марсель, где командовал Массена, но тогдашняя медленность сообщений благоприятствовала Наполеону, и нигде не предпринималось никаких мер ни для его встречи, ни для преграждения ему пути. Так, например, мост через Систерон, который легко было разрушить, дал ему возможность проникнуть в Альпы.
В это время были пущены в обращение прокламации – одна к народу и другая к армии, тщательно переписанные сержантами и фурьерами во время похода и помеченные «1 марта» и «залив Жуан».
«Мы не были побеждены, – говорилось в этих прокламациях. – Два человека, вышедшие из наших рядов, изменили нашим лаврам, своей стране, своему повелителю, своему благодетелю».
«Солдаты, в моей ссылке я слышал ваши голоса и пришел к вам теперь наперекор всем препятствиям и всем опасностям. Сорвите те цвета, которые изгнала нация и которые в продолжение двадцати пяти лет служили опорой для всех врагов Франции. Наденьте на себя трехцветную кокарду – вы носили ее в наши величайшие дни.
Мы должны забыть, что были владыками всех наций, но мы не должны терпеть, чтобы какая-нибудь из них вмешивалась в наши дела.
Солдаты, идите, собирайтесь под знаменами своего вождя; его существование является вместе с тем и вашим. Его права являются не чем иным, как правами народа и вашими. Его интерес, его слава, его честь – точно такие же, как и ваши интересы, ваша честь и ваша слава.
Победа пойдет шагом атаки, а орел с национальными цветами будет перелетать с колокольни на колокольню до самых башен собора Богоматери».
После этой пылкой прокламации Наполеон выразил благодарность жителям Нижних Альп, сказав:
– Мое возвращение рассеивает вместе с тем и все ваши страхи, а также гарантирует неприкосновенность вашего имущества, равноправие между отдельными классами; права, которыми вы наслаждаетесь вот уже двадцать пять лет и по которым тщетно вздыхали наши предки, составляют теперь как бы часть вашего существования. Я всегда с живым интересом буду вспоминать то, что мне Пришлось видеть при переходе через нашу страну.
Шестого марта Наполеон выступил в направлении Гапа и послал Камброна вперед в Map, по дороге в Гренобль.
Городок Map в эту эпоху заслужил себе бессмертие. На этом пути Наполеон наконец мог перестать считать себя бродягой, которого могут застрелить из-за куста или расстрелять судебным порядком. Он пожинал успех за успехом.
Пятый линейный полк был послан преградить ему там путь. Капитан Ласар устанавливал солдат в боевой порядок, стараясь возбудить их против Наполеона. Копейщики и гренадеры Наполеона, вероятно, не замедлили бы броситься в атаку на полк, но Наполеон остановил их, выехал вперед один и, стоя на дороге и распахнув свой серый сюртук, крикнул:
– Я здесь, солдаты пятого линейного полка! Если среди вас есть кто-нибудь, кто хочет убить своего императора, пусть стреляет!
И, быстро расстегнув мундир, он обнажил грудь.
Опущенные ружья поднялись, и крики «Да здравствует император!» огласили воздух, и солдаты пятого полка пошли брататься с солдатами Наполеона.
Так шли навстречу Наполеону как войска, так и народ. После этого путь к Греноблю был открыт.
Наполеон не без смущения подошел к этому городу, ворота которого были закрыты. Неужели он будет вынужден напасть на город и заставить его силой отворить ворота? Это был первый из больших городов Франции, который встретился ему на пути. В то же время он знал, что против него уже выступили Массена и герцог д'Ангулем. В ту минуту, когда он стоял в раздумье, раздались крики «Да здравствует император!», ворота раскрылись, и навстречу императору вышел полк, украшенный трехцветными кокардами. Это был седьмой пехотный полк под командованием полковника Лабэдуайера. Вслед за ними высыпали гре-нобльцы, и гренадеры вступили в город со своим великолепным тамбурмажором ла Виолеттом, который как сумасшедший вертел и играл своим жезлом.