Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эдит Уортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА II

Когда веселье подошло к концу и молодежь стала расходиться, Фром укрылся за выступом тамбура, разделявшего наружную и внутреннюю двери, и оттуда наблюдал за разъездом гостей. То и дело луч фонаря выхватывал из группы нелепо закутанных фигур чье-нибудь юное лицо, раскрасневшееся от ужина и танцев. Те, кто жил в поселке и пришел пешком, первыми потянулись в гору, к главной улице; те же, кто приехал с окрестных ферм, еще толпились у навеса с лошадьми, шумно рассаживаясь по саням.

– А ты не едешь, Мэтти? – прокричал незнакомый женский голос, и сердце у Фрома дрогнуло. Тамбур загораживал от него выходящих – им надо было сделать несколько шагов вперед, чтобы попасть в его поле зрения; но звонкий голос, который раздался в ответ, прозвучал над самым его ухом:

– Боже упаси! В такую-то погоду!

Да, это была она – совсем рядом, близехонько; их разделяла только хлипкая дощатая перегородка. Вот сейчас она шагнет за порог, и его глаза, привыкшие к темноте, увидят ее так же ясно, как если бы на дворе была не ночь, а белый день. Внезапно накатившая робость заставила его снова укрыться за тамбуром, и вместо того чтобы показаться и окликнуть Мэтти, он продолжал стоять молча, прижавшись к стене. С самого начала их знакомства девушка, более живая, впечатлительная и открытая, ничуть не подавляла его – напротив, он исподволь перенимал присущую ей естественность и свободу обращения и сам удивлялся и радовался этому; но сейчас он чувствовал себя таким же неотесанным мужланом, что и в годы ученья в колледже, когда на загородном пикнике пытался приударить за вустерскими барышнями.

Он по-прежнему не двигался с места, а тем временем Мэтти вышла на улицу и остановилась в нескольких шагах от двери. Вышла она почти последняя и теперь растерянно оглядывалась, вероятно недоумевая, отчего не видно ее провожатого. И тут из темноты вынырнула закутанная до самых глаз мужская фигура; подошедший бесцеремонно стал к девушке вплотную, так что для Итана они оба слились в бесформенное пятно.

– Что, Мэтт, обманул тебя дружок, не явился? Ай-яй-яй, вот обидно-то! Ну ладно, не кручинься, так и быть, я никому не скажу. Я не сплетник, я человек благородный! (Как ненавистно было Фрому это дешевое, развязное зубоскальство!) Считай, что тебе повезло: папашины саночки – вот они, родимые, нас дожидаются!

И в ответ – недоверчиво-веселый голос Мэтти:

– Откуда тут возьмутся санки? Куда тебе ехать?

– Выходит, есть куда! Я и чалого жеребца запряг. Я как знал, что придется нынче ночью покататься! – Заранее торжествуя победу, Деннис попытался смягчить свой обычный наглый тон льстивыми нотками.

Девушка явно заколебалась, и Фром видел, как она в нерешительности теребит бахрому своей шали. Ни за что на свете он не выдал бы своего присутствия, хотя от ее решения зависела сейчас вся его жизнь – или по крайней мере так ему казалось…

– Погоди минутку, я отвяжу чалого! – крикнул Деннис и кинулся к навесу.

Мэтти стояла, глядя ему вслед, в позе спокойного ожидания, которая терзала душу нашему тайному соглядатаю. Он заметил, что Мэтти перестала напряженно всматриваться в темноту, словно ища кого-то глазами. Она не двигалась с места, пока Деннис Иди выводил лошадь, усаживался в сани и откидывал медвежью полсть, освобождая место для барышни; и вдруг, словно ее ветром сдунуло, повернулась и быстро пошла, почти побежала, вверх по косогору, огибая церковь.

– До свиданья! Желаю приятно прокатиться! – крикнула она на ходу, махнув ему рукой.

Деннис расхохотался и так хлестнул лошадь, что сани в два счета поравнялись с беглянкой.

– Хватит ломаться! Садись-ка живей! Тут на повороте вон какая скользота! – И Деннис перегнулся через бортик саней, протягивая ей руку.

Но она только рассмеялась в ответ:

– Спокойной ночи! Я с тобой не поеду!

На расстоянии их голоса уже не доносились до Фрома, и все дальнейшее превратилось для него в пантомиму теней, двигавшихся по гребню снежного косогора. Он увидел, как Деннис соскочил с саней и, перекинув через руку вожжи, направился к Мэтти. Свободной рукой он попытался ухватить ее под локоть, но она ловко увернулась, и сердце Фрома, замершее было на краю черной бездны, вздрогнув, возвратилось на свое законное место. Еще мгновенье – и он услышал затихающий звон бубенцов и различил на снежном пустыре перед церковью одиноко бредущую фигурку.

Он нагнал ее у дома Варнумов, в густой тени норвежских елок, и она, ахнув, обернулась.

– Небось подумала, что я про тебя забыл, а, Мэтт? – спросил он с радостной ухмылкой.

– Я подумала – вдруг что-нибудь случилось и ты не мог уйти из дому, – отвечала она серьезно.

– Новое дело! Из-за чего бы это я не мог уйти?

– Ну, мало ли – вот Зена с утра себя неважно чувствовала…

– Да она спит давным-давно. – Он помолчал, не решаясь задать вопрос, который вертелся у него на языке. – Так ты, стало быть, вознамерилась одна добираться до дому?

– Я ничего не боюсь! – засмеялась она.

Так они стояли вдвоем в темноте под елками, а вокруг, поблескивая под звездным небом, простирался безлюдный зимний мир. И Фром, собравшись с духом, задал свой вопрос:

– Если ты думала, что я не приду, отчего ты не поехала с Деннисом Иди?

– Господи, да где же ты был? Откуда ты знаешь? Я тебя там не видела!

Ее удивленные возгласы слились с его ответным смехом и дружно зазвенели в тишине, словно бегущие наперегонки ручейки талой воды. Свой поступок Итан находил теперь необыкновенно изобретательным и остроумным; он принялся лихорадочно составлять в голове какую-нибудь эффектную фразу, чтобы окончательно поразить воображение своей спутницы, однако смог произнести всего два слова охрипшим от волнения голосом:

– Ну, пошли.

Он взял ее под руку – как недавно пытался это сделать Деннис Иди, – и ему почудилось, что она чуть-чуть прижала его локоть к себе; но с места они не сдвинулись. Под елками было так темно, что он с трудом различал ее головку у своего плеча. Его подмывало нагнуться и потереться щекой о ее шаль. Он согласился бы простоять тут с нею всю ночь напролет.

Она сделала несколько нерешительных шагов вперед и вновь остановилась, глядя на обледенелый спуск, изборожденный бесчисленными следами санных полозьев и похожий на старое, поцарапанное зеркало на постоялом дворе.

– Сколько народу тут сегодня каталось, пока луна не зашла! – сказала Мэтти.

– А ты бы хотела тоже как-нибудь вечерком покататься?

– Ой, Итан, правда? Мы вдвоем? Вот было бы славно!

– Давай хоть завтра, если луна будет.

Она помедлила в раздумье, теснее прижимаясь к нему.

– Что сегодня было! Нед Хейл и Рут Варнум чуть не наехали на старый вяз – там, внизу. Все так перепугались, решили, что они убились. – Мэтти поежилась, и эта легкая дрожь передалась ему. – Вот был бы ужас, правда? Они сейчас такие счастливые!

– Нед Хейл растяпа, он и править толком не умеет. Вот я, например, могу тебя с этой горы так скатить, что любо-дорого будет смотреть!

Он и сам чувствовал, что расхвастался не хуже Денниса Иди, но его не покидало настроение беспечной веселости; к тому же слова Мэтти, сказанные о женихе и невесте– «Они сейчас такие счастливые!» – прозвучали для него так, словно она думала о нем и о себе.

– Все равно это дерево очень опасно стоит. Надо было давно его срубить, – не уступала Мэтти.

– И ты побоялась бы съехать? Со мной?

– Я же сказала – я ничего не боюсь! – неожиданно равнодушно бросила Мэтти и тут же быстро пошла вперед.

Эти моментальные смены настроений, хорошо знакомые Итану, повергали его то в восторг, то в смятение. Повороты ее мысли были так же непредсказуемы, как движения птицы, перелетающей с ветки на ветку. То обстоятельство, что он не имел права выказывать свои чувства и ожидать ответного проявления чувств от нее, придавало непомерную важность любой перемене, которую он ловил в ее взгляде или голосе. То он решал, что она догадывается обо всем, и его охватывал страх, то вдруг уверялся, что она ни о чем не догадывается, и приходил в отчаяние. Нынче вечером под тяжестью накопившихся опасений и дурных предчувствий весы явно склонялись в сторону отчаяния, и внезапная холодность Мэтти подействовала на него как ведро ледяной воды – особенно после прилива жаркой радости, которую он испытал, когда она дала отставку Деннису Иди. Молча они поднялись на Школьную горку, так же молча спустились с нее и пошли дальше. Перед самым поворотом на лесопилку Итан не выдержал: ему надо было услышать что-то определенное, он не мог дольше мучиться неизвестностью.

– Ты бы меня сразу увидела, если б не осталась плясать со своим Деннисом, – проговорил он запинаясь. При одном звуке этого ненавистного имени у него судорожно сжималось горло.

– Господи, Итан, ну откуда же мне было знать, что ты ждешь?

– Наверно, правду люди говорят, – буркнул он вместо ответа.

Она остановилась и подняла к нему лицо – он почувствовал это скорее, чем увидел.

– Что такое? Что еще люди говорят?

– Смотришь, как бы бросить нас поскорей, – продолжал свою мысль Итан, с трудом выдавливая слова.

– Ах вон что люди говорят! – со смехом передразнила его она и тут же упавшим голосом спросила: – Может быть, это Зена… не хочет, чтобы я у вас жила?

Он больше не держал ее под руку; они стояли друг против друга, и каждый силился разглядеть в темноте лицо собеседника.

– Я знаю, я все не так делаю, как надо бы, – торопливо продолжала она, покуда он тщетно бился в поисках нужного слова. – Я копуша, косолапая, любая работница в сто раз лучше со всем управится, да и силы у меня маловато. Ну так пускай бы она сказала, если что не по ней! А то молчит по целым дням, будто язык проглотила – знаешь ведь, какая она. Я и сама часто вижу, что я ей не угодила, а чем – ума не приложу. – Вспылив, она вдруг напустилась на него: – Она молчит, так хоть бы ты мне говорил! Или тоже глядишь, как бы от меня избавиться?

Избавиться! Этот гневный выкрик был для него как бальзам на свежую рану. Ледяные небеса над ним растаяли и пролились животворным дождем. Итан взял Мэтти под руку и стал опять подыскивать всемогущее, всевыражающее слово – и опять не смог найти ничего, кроме глухого «ну, пошли»…

Они молча повернули в ту сторону, где в ночи смутно маячила фромовская лесопилка, и в полной тьме миновали проселок, окаймленный зарослями гемлока. На открытом месте было посветлее; вокруг расстилались поля, пустынные и серые под звездным небом. Тропинка то ныряла в овражек, то врезалась в сквозистую тень деревьев, сбросивших листву. Среди полей там и сям мелькали в отдалении фермерские дома, немые и холодные, как могильные камни. Ночь стояла такая тихая, что слышно было, как снег поскрипывает под ногами. Треск сучка, обломившегося под тяжестью снега далеко в лесу, разносился окрест, словно ружейный выстрел, один раз они услышали лай лисицы, и Мэтти, вздрогнув, теснее прижалась к своему провожатому и ускорила шаг.

Мало-помалу впереди стала вырисовываться купа лиственниц у ворот фромовской фермы, и, чувствуя, что путь подходит к концу, Итан снова обрел дар речи.

– Так ты не собираешься нас бросать, Мэтт?

Ему пришлось наклониться, чтобы разобрать ее сдавленный шепот:

– Куда б я тогда делась-то?..

Сами по себе эти слова резанули его, но тон, которым они были сказаны, переполнил его ликованьем. На радостях все, о чем он еще готовился спросить, вылетело у него из головы; он только крепче прижал к себе локоть Мэтт, и ему показалось, будто по его жилам струится тепло ее тела.

– Ты часом не плачешь, а, Мэтт?

– Вот еще! С какой стати! – проговорила она прерывающимся голосом.

Они свернули в ворота и стали подыматься к дому, оставив в стороне тенистый холм, где за низкой оградой виднелись покосившиеся, наполовину занесенные снегом семейные надгробия Фромов. Итан задержал на них взгляд с каким-то странным чувством. Все предыдущие годы это молчаливое сообщество как бы насмехалось над его метаниями, над его тягой к свободе и переменам. На каждом из старых могильных камней ему чудилась надпись: «Здесь мы родились, здесь и остались на веки вечные; и тебя ждет та же участь». Всякий раз по дороге домой или из дому, проходя мимо них, Итан с дрожью говорил себе: «Вот так и я – живу, пока жив, а помру – станет одним камнем больше». Но сейчас ему не думалось ни о каких переменах, и вид этого уютного маленького кладбища подействовал на него согревающе, как воплощение преемственности и незыблемости существования.

– Мы тебя никуда не отпустим, – прошептал он, мысленно объединяясь с теми, кто покоился сейчас за оградой – ведь и они когда-то любили, и они должны были помочь ему удержать ее навсегда. И, проходя мимо могил своих предков и союзников, он повторял про себя: «Мы будем жить здесь вместе, долго-долго, а когда придет время, нас похоронят рядом».

Пока они медленно одолевали подъем, он целиком отдался во власть своего воображения. Картины его будущей жизни с Мэтти нередко рисовались перед ним, и никогда он не бывал так счастлив, как в эти минуты. На полдороге Мэтти обо что-то споткнулась и уцепилась за его рукав, чтобы не упасть; от этого прикосновения по его телу разлилась волна блаженного тепла, словно мечты его уже начинали сбываться. Впервые в жизни он отважился обнять ее за талию, и она не противилась. Остаток пути до дома они не прошли, а словно проплыли по ласковой летней реке.

Зена обыкновенно отправлялась спать сразу после ужина, и теперь окна, не защищенные ставнями, зияли чернотой. Над крыльцом шелестела и раскачивалась на ветру сухая огуречная плеть – словно черная лента, которую привязывают у входа, когда в доме покойник; и в голове у Итана мелькнула мысль: «Вот был бы это траур по Зене…» И тут же он отчетливо представил себе, как его жена спит наверху, приоткрыв рот, а в стакане с водой у кровати мокнут ее искусственные зубы…

Обогнув дом и осторожно ступая между залубеневшими от мороза кустами крыжовника, они подошли к кухонной двери. Если Зена знала, что они вернутся поздно, она запиралась на ночь и подсовывала ключ под половик с наружной стороны. Но Итан не торопился открывать дверь: он был еще во власти своих грез, и рука его все еще обнимала Мэтти.

– Мэтт… – начал он, сам толком не зная, что хочет сказать.

Девушка молча высвободилась; тогда он наклонился, чтобы нашарить ключ, и тут же в испуге выпрямился: ключа не было.

Они застыли у порога, растерянно вглядываясь друг в друга сквозь морозную тьму. Раньше ничего подобного не случалось.

– Может, она просто забыла? – произнесла Мэтти дрожащим шепотом, хотя оба знали, что Зена никогда ничего не забывает.

– А может, он в снег провалился, – продолжала Мэтти, после того как они с минуту постояли, напрягая слух.

– Сам по себе? Навряд ли, – так же шепотом возразил Итан. Еще одна безумная мысль пронеслась у него в голове. А вдруг на дом напали грабители? А вдруг…

Он вновь прислушался, и на этот раз ему померещилось, что изнутри донесся какой-то отдаленный звук. Тогда он нашарил в кармане спичечный коробок и, припав на колено, чиркнул спичкой, чтобы посмотреть, нет ли на снегу у дома чужих следов.

Пригнувшись к самому порогу, он краешком глаза заметил, что из-под двери пробивается слабый свет. Кто мог расхаживать ночью в доме? Потом на лестнице послышались шаги, и снова мысль о грабителях мелькнула в его мозгу. Но тут дверь отворилась, и он увидел свою жену.

Она стояла на пороге, одной рукой придерживая на плоской груди стеганое одеяло – в другой у нее была лампа, и ее высокая, угловатая фигура резко обрисовывалась е черном дверном проеме. Лампа бросала безжалостный свет на ее дряблую шею и костлявые пальцы, сжимавшие край одеяла; на голове у нее красовался венчик из папильоток, и все выступы и впадины ее остроскулого лица приобрели вдруг пугающую рельефность. Итан, который после прогулки с Мэтти еще пребывал в краю безоблачных грез, воспринял это зрелище как необыкновенно отчетливый сон, обычно предшествующий пробуждению. Он с трудом возвратился к действительности и понял, что только сейчас впервые по-настоящему увидел свою жену.

Не говоря ни слова, она посторонилась, и Мэтти с Итаном прошли в кухню; после бодрящего морозного воздуха на них дохнуло могильным холодом.

– Ты, наверно, про нас забыла, Зена, – пошутил Итан, стряхивая с сапог снег.

– Нет. Я себя погано чувствовала, не могла уснуть.

Мэтти подошла к ней, разматывая на ходу свои платки и накидки; снова мелькнула ее малиновая шаль, отсвечиваясь в ярких губах и пылавших румянцем щеках.

– Ах, Зена, бедненькая! Может, что-нибудь нужно сделать?

– Ничего мне не нужно. – Зена демонстративно отвернулась. – Снег-то мог бы и на крыльце стряхнуть, – попрекнула она мужа.

Она вышла из кухни и, задержавшись в прихожей, подняла лампу повыше, как бы освещая им обоим путь вверх по лестнице.

Итан тоже замешкался, делая вид, что никак не может найти колок, на который он вешал свою куртку и шапку. Супружеская спальня и комната Мэтти выходили на узкую лестничную площадку дверь в дверь, и сегодня ему было особенно непереносимо на глазах у Мэтти подниматься по ступенькам вслед за женой.

– Я, пожалуй, не пойду еще спать, – сказал Итан, шагнув в сторону кухни.

Зена остановилась и смерила его взглядом.

– Побойся бога – что сейчас внизу делать?

– Надо к завтрему кой-какие счета проверить.

Она еще постояла, глядя на него в упор, и не затененная щитком лампа продолжала высвечивать в мельчайших подробностях ее брюзгливое лицо, со всеми его складками и морщинами.

– В этакую-то поздноту? Да ты прозябнешь до смерти. Печка давно прогорела.

Не отвечая, он двинулся к кухонной двери – и тут ему почудилось, что Мэтти сквозь полуопущенные ресницы кинула на него быстрый предостерегающий взгляд. Еще мгновенье – и ресницы скова опустились; девушка прошла вперед и стала подниматься по лестнице.

– Что верно, то верно. Холод тут зверский, – согласился Итан. Понурив голову, он последовал за женой и наверху молча затворил за собою дверь супружеской спальни.

ГЛАВА III

На другой день Итан рано вышел из дому: на лесопилке его ждала срочная погрузка. Стояло ясное морозное утро. В безоблачном небе пламенела заря; на заснеженной опушке ближней рощицы лежали густо-синие тени. Кругом, насколько хватал глаз, тянулись сверкающие белизной поля, а на горизонте дымком стлались далекие, еле различимые полоски леса.

В этой утренней тишине, когда его мышцы были заняты привычным делом, а легкие вдыхали полной мерой целительный горный воздух, мысль Итана работала с особенной ясностью. Вчера за закрытой дверью спальни он и Зена не обменялись ни словом. Она только взяла со стула у кровати пузырек, накапала себе каких-то капель, выпила, замотала голову лоскутом желтой фланели и улеглась лицом к стене. Итан торопливо разделся и задул лампу – ему не хотелось видеть жену, ложась в постель с ней рядом. Какое-то время он еще слышал, как Мэтти ходит по комнате напротив; горевшая у нее свеча бросала слабый отблеск на площадку, и под дверью спальни виднелась узенькая полоска света. Итан не отрывал от нее глаз, пока она не погасла. Наступила полная темнота, и слышно было только свистящее дыхание Зены. Итан смутно сознавал, что ему следует о многом поразмыслить, но в его усталом мозгу и напряженных нервах сейчас жило только одно ощущение: теплое плечо Мэтти у его плеча. Почему он не поцеловал ее, когда она была так близко? Несколько часов назад такой вопрос и в голову бы ему не пришел. Да что там часов – даже несколько минут назад, когда они вдвоем стояли перед домом, он и подумать не посмел бы о том, чтобы поцеловать ее. Но чуть позже, увидев ее лицо в луче лампы, он внезапно почувствовал, что ее губы принадлежат ему.

И теперь, в прозрачном утреннем воздухе, ее лицо все еще стояло перед ним. Оно мерещилось ему и в алых отсветах зари, и в блеске нетронутого снега. Как изменилась девушка с тех пор как приехала в Старкфилд! В тот памятный день год назад, на станции, она показалась ему тщедушной и бесцветной. А как она дрожала от холода в первую зиму, когда северный ветер грозился разнести в щепки дощатые стены дома, а снежный град яростно барабанил по стеклам неплотно пригнанных окон!

Поначалу он опасался, что девушка возненавидит здешнюю тяжелую жизнь, холода и уединенность; но за все это время она ни разу не проявила недовольства. Зена объясняла это просто: поскольку Мэтти все равно деваться некуда, она волей-неволей должна делать вид, что ей тут нравится. Но Итан не удовлетворялся таким объяснением, тем более что сама Зена отнюдь не следовала этому разумному принципу.

Он испытывал к Мэтти сочувствие и жалость еще и потому, что по печальному стечению обстоятельств он как бы сделался ее опекуном. Отец Мэтти Силвер, состоявший с женой Фрома в родстве, совершил в свое время поступок небывалой решимости – он променял родные горы на Коннектикут, женился там на уроженке Стамфорда и унаследовал от своего тестя процветающее предприятие по производству медикаментов. Многочисленная родня завидовала и восторгалась, но, к несчастью, Орин Силвер, человек незаурядного размаха, умер, не успев продемонстрировать на собственном примере, что цель оправдывает средства. Ревизия его финансовой отчетности обнаружила только характер самих средств – и хорошо еще, что это произошло не до, а после пышных похорон, которые устроили главе семьи жена и дочь. Когда махинации покойного Силвера выплыли наружу, вдова не вынесла позора и скончалась, а Мэтти в двадцать лет осталась брошенной на произвол судьбы, имея за душой пятьдесят долларов, вырученных от продажи фортепьяно. Оказалось, однако, что при всех ее разнообразных дарованиях к жизни она была подготовлена недостаточно. Она умела отделать цветами шляпку, сварить из патоки карамель, прочесть с выражением «Не раздастся звон вечерний»[203]203
  «Не раздастся звон вечерний» (1867) – хрестоматийная мелодраматическая баллада американской поэтессы Розы Хартвик Торп (1850–1939).


[Закрыть] и сыграть на фортепьяно «Молитву девы»[204]204
  «Молитва девы» – популярная во второй половине XIX века пьеса для фортепьяно Феклы Бондаржевской-Барановской (1834–1861).


[Закрыть] или попурри из оперы «Кармен». Когда она попыталась расширить сферу своей деятельности за счет изучения стенографии и основ бухгалтерии, ее здоровье стало сдавать, а шесть месяцев, проведенные на ногах за прилавком большого магазина, окончательно его подорвали. Ближайшие родственники Мэтти, поддавшись в последние годы на уговоры ее покойного отца, доверили ему свои сбережения; и хотя после его смерти они безропотно исполняли свой христианский долг и за зло воздавали добром, давая дочери Силвера все имевшиеся у них в запасе добрые советы, ожидать от них вдобавок и материальной поддержки, разумеется, не приходилось. Но когда доктор, лечивший Зенобию Фром, порекомендовал ей подыскать кого-нибудь для помощи по хозяйству, вся родня моментально сообразила, что тут из Мэтти удастся извлечь хоть какую-то выгоду. Сама же Зена, не возлагая особых надежд на расторопность своей будущей помощницы, соблазнилась тем, что к ней можно будет вволю придираться без опасения, что та возьмет расчет. Так Мэтти попала в Старкфилд.

Недовольство и придирки Зены почти не выражались в словах, но тем не менее задевали за живое. Все первые месяцы Итан то сгорал от желания увидеть, как Мэтти наконец выйдет из себя и ответит Зене какой-нибудь дерзостью, то мучился страхом за последствия подобной вспышки. Но мало-помалу обстановка разрядилась. Деревенский воздух и долгие летние дни, когда Мэтти с утра до вечера находилась на улице, вернули краски ее щекам и упругость походке; в свою очередь Зена, получив возможность больше времени уделять своим многочисленным недомоганиям, несколько ослабила бдительность и перестала цепляться к Мэтти на каждом шагу, так что Итан, который, как прежде, тянул свой воз, выжимая все что можно из скудородных полей и маломощной лесопилки, совсем было решил, что в его доме воцарился мир.

Собственно говоря, и сейчас не было веских причин считать, что этот мир нарушен; но со вчерашнего вечера на горизонте маячил какой-то неясный страх. Он складывался сразу из многого: из враждебного молчания Зены, из тревожного предостерегающего взгляда Мэтти и из других всплывавших в памяти мимолетных и неуловимых примет, похожих на те, по которым иногда утром, еще при совершенно безоблачном небе, мы угадываем, что к вечеру разразится гроза.

Страх этот был так силен, что Итан, как все мужчины, подсознательно оттягивал время. С погрузкой он управился только к середине дня, и поскольку бревна и доски нужно было доставить Эндрю Хейлу, старкфилдскому плотнику, Итан прикинул, что разумнее будет, если он сам повезет их в поселок, а своего подручного, Джотама Пауэлла, отправит на ферму пешком. Он запряг в сани пару серых рабочих лошадок, взобрался наверх и уже примостился было на штабеле досок, когда вдруг, заслонив на мгновенье вспотевшие лошадиные шеи, перед ним возникло лицо Мэтти и тот быстрый, тревожный взгляд, который она метнула на него накануне.

– Нет, если там начнется какая-нибудь история, надо мне быть на месте, – смутно мелькнуло у него в голове, и он тут же велел немало удивленному Джотаму выпрячь лошадей и отвести их обратно в конюшню.

До дому они добирались довольно долго, увязая в глубоком снегу, и когда наконец вошли в кухню, Зена уже сидела за столом, а Мэтти снимала с плиты кофейник. Взглянув на жену, Итан обомлел. Вместо обычного бесформенного ситцевого капота и вязаной шали на ней было ее лучшее мериносовое коричневое платье, а прическу, хранившую следы вчерашней завивки, венчала твердая перпендикулярная шляпка, последние воспоминания о которой относились у Итана к тому дню, когда он на ярмарке в Бетсбридже выложил за нее пять долларов. Рядом на полу стоял старый чемодан и обернутая газетами картонка.

– Батюшки, куда это ты собралась, Зена? – еле выговорил Итан.

– У меня опять почечные колики и в ноги отдает, так что я решила съездить в Бетсбридж. Переночую у тетушки Марты Пирс и покажусь тамошнему новому доктору, – отвечала Зена своим обычным невыразительным голосом – точно так, как сообщила бы, что собирается подняться на чердак проветрить одеяла или в чулан поглядеть, не портятся ли ее припасы.

Несмотря на то, что Зена была заядлая домоседка, она уже дважды или трижды на памяти Итана ни с того ни с сего укладывала чемодан и отправлялась в Бетсбридж, а то и дальше – в Спрингфилд, чтобы посоветоваться с каким-нибудь новым городским доктором, всякий раз повергая мужа в трепет, потому что эти поездки обходились ему недешево. Возвращалась она всегда с целой кучей дорогостоящих лекарств, а ее последняя экспедиция в Спрингфилд ознаменовалась тем, что она потратила двадцать долларов на какую-то электрическую батарею, которой так и не научилась пользоваться. Но сейчас Итан испытал несказанное облегчение, вытеснившее все иные чувства. Он окончательно уверился, что Зена не кривила душой, объясняя свою вчерашнюю бессонницу «поганым» самочувствием: внезапное решение показаться врачу явно свидетельствовало о том, что она, как всегда, была без остатка поглощена заботой о собственном здоровье.

Как бы предвидя возможные возражения, Зена кислым тоном добавила:

– Ты, конечно, лесопилку не бросишь, но уж по крайней мере пускай Джотам меня подвезет на гнедом до станции и посадит в поезд.

Итан слушал ее вполуха. В зимние месяцы сообщение между Старкфилдом и Бетсбриджем было не очень надежным – почтовый дилижанс не ходил, а поезда, которые останавливались в Корбери-Флэтс, курсировали редко, да и то вечно опаздывали. Итан быстренько прикинул в уме, что при всех обстоятельствах Зена попадет домой не раньше завтрашнего вечера…

– Ну вот, знала бы я, что ты Джотама не отпустишь… – снова начала Зена, очевидно приняв его молчание за отказ. Перед отъездом ее всегда почему-то прорывало, и она разражалась длиннейшими монологами. – Ладно, все мне ясно, только имей в виду – я в таком состоянии долго не протяну. У меня теперь вся боль вниз спустилась, до самых лодыжек сверлит, а то стала бы я перед тобой одалживаться, пешком бы лучше дошла до Старкфилда да попросила Майкла Иди, чтоб он меня посадил на свой фургон – он его так и так всякий день за товаром посылает к поезду. Конечно, часа два пришлось бы просидеть на станции, ну и пускай, мне легче на морозе ждать, чем слушать, как ты станешь отговариваться…

– Господи, да отвезет тебя Джотам, – выговорил наконец Итан. Он вдруг поймал себя на том, что пока Зена произносила свою тираду, он не сводил глаз с Мэтти, и только теперь с усилием перевел взгляд на жену. Она сидела напротив окна, и в бледном отсвете снежных сугробов ее лицо показалось ему бескровнее и мертвеннее обычного. Параллельные морщины на щеках, по три с каждой стороны, сделались еще резче, а от носа к углам поджатых губ протянулись брюзгливые складки. Хотя она была старше мужа всего на семь лет, а ему только недавно минуло двадцать восемь, она уже глядела старухой.

Итан попытался сказать что-нибудь приличествующее случаю, но в голове его вертелась одна-единственная мысль: ведь с тех пор как Мэтти жила у них, Зена ни разу не уезжала из дому с ночевкой. И вот сегодня… А Мэтти – о чем-то она сейчас думает? Может быть, тоже об этом?

Он понимал, что Зена, наверно, ждет, чтобы он отправил Джотама с досками в Старкфилд и отвез бы ее на станцию сам, но он никак не мог придумать подходящей отговорки и в конце концов брякнул:

– Я бы и сам тебя подвез, да Хейл обещал со мной сегодня рассчитаться.

Сказавши это, он с досады чуть не прикусил себе язык: во-первых, это была грубая ложь, поскольку никакой надежды получить с Хейла наличными не имелось, а во-вторых, как он знал по собственному горькому опыту, крайне опрометчиво было в канун очередной медицинской вылазки давать Зене понять, будто он при деньгах. Но, как бы там ни было, под этим предлогом он избавлялся от мучительно долгой поездки на станцию в обществе своей супруги – престарелый гнедой умел передвигаться только шагом.

Зена ничего не ответила – казалось, она пропустила его слова мимо ушей. Она уже отодвинула тарелку и теперь отмеривала себе микстуру из вместительной бутылки, стоявшей рядом.

– Пользы от этого питья никакой, но уж начала, так надо допить, не выливать же, – заметила она и, шаркнув порожней бутылкой по столу, кинула Мэтти: – Сумеешь отмыть, чтоб лекарством не пахло, можно будет в ней наливку поставить.