Текст книги "Лорд поневоле"

Автор книги: Эдгар Ричард Горацио Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Эдгар Уоллес
Лорд поневоле

Глава 1.
ЧИК СТАНОВИТСЯ ЛОРДОМ

Начальник станции Пальборо Джон Столлингем по совместительству был – можно смело утверждать – деревенским «справочным бюро», ибо ничто в радиусе двадцати пяти миль за последние сорок лет не прошло мимо его внимания.

В то январское воскресенье поезд, пришедший в Пальборо в 10 часов по расписанию, оставил на перроне единственного пассажира. Джон решил им немедленно заняться.

– Ваш билет! – решительно начал он.

Молодой человек без багажа запустил руки в карманы своего поношенного пальто и с возрастающим усердием (глаза Джона едва поспевали за его движениями) стал последовательно ощупывать карманы брюк, жилета и визитки.

Джон был очень разочарован, когда билет, наконец, нашелся и очутился в его руках.

– Мистер Столлингем… э… как здоровье моего дяди?

Джон почесал переносицу.

– А кто вы такой?

– Бин, – пробормотал молодой человек как бы извиняясь. – Чарльз Бин. Вы помните, я был здесь месяц назад?

«Справочное бюро» важно кивнуло.

– Старый доктор плох. – Джон произнес это с некоторым удовлетворением. – Поговаривают, что у него здесь не все ладно, – он хлопнул себя по лбу. – Воображает себя герцогом и уже обращается в парламент с требованием, чтобы его сделали лордом! Если это не сумасшествие, то что же еще?

– Может быть, это последствия кори, – заметил Чарльз Бин серьезно. – Доктор переболел ею в прошлом году.

– Какая корь!.. – ухмыльнулся Джон. – Поведение вашего дяди нам не нравится. Он нарушает мир в нашей деревне. Я думаю, если ты лорд, значит, должен родиться лордом! Если нет, – значит нет! Все равно, что с этими проклятыми аэропланами. Разве люди родились с крыльями? Положим, вороны, там, наверху, начнут жевать табак, как человеческие существа, разве закон не должен будет вмешаться в это дело?

– Но жевать табак – вовсе не по-человечески, мистер Столлингем: это очень дурная привычка! Прощайте!

Чарльза Бина все называли Чиком. Это имя было дано ему с самого детства одним из родственников его отца.

Чик родился в Грефтоне, штат Массачусетс, куда сто отец в молодости отправился искать счастье, в котором ему отказывала старая Англия. Там он женился и умер через два года после своей жены, а Чик ребенком был увезен одной из его теток в Англию. Вскоре тетушка отправилась в лучший мир, оставив Чика на попечение другой тетушки…

Чик видел жизнь как панораму умирающих теток и дядей. До пятнадцати лет он был убежден, что траур есть тот вид одежды, который по английским законам обязателен для маленьких мальчиков. У него было добрейшее сердце, но, пережив смерть матери и отца, трех теток и одного дяди, он вряд ли мог относиться к этим явлениям с такой серьезностью, с какой к ним относятся те, в жизни которых смерть – редкая гостья.

Он не был робким, хотя многие считали его таковым, принимая вежливость за самоунижение, боязнь задеть человека – за простой страх и робость. Характерной его чертой была непосредственность, способная привести в замешательство. В нем было много возмутительно-мальчишеского. По-детски голубые глаза смотрели прямо на собеседника, а небрежно зачесанные назад белокурые волосы делали его похожим на шестнадцатилетнего юношу.

Дорога к аббатству Пальборо лежала через деревню с тем же названием. Колокол приходской церкви заунывно звенел, деревенская улица была пустынна. Он шел быстро, провожаемый любопытными взглядами богомольцев, и скоро свернул на вымощенную камнем аллею, ведущую к аббатству, большому и безобразному зданию с облупившейся штукатуркой. Когда-то настоящее аббатство стояло на этом самом месте, где Джозефус Бин заложил свой дом, и только несколько бесформенных каменных глыб, поросших сорной травой и изъеденных непогодой, остались как воспоминание о трудах давно забытых монахов.

Неопрятного вида служанка открыла дверь и уставилась на посетителя.

– Он в постели, – весело сообщила она. – Говорит, что больше не встанет, – но ведь он всегда обманывает людей…

– Не будете ли вы так добры передать ему, что я здесь, – попросил Чик.

Комната, в которую его ввели, находилась на первом этаже дома и представляла собой библиотеку хозяина, доктора Бина. Ее стены были заставлены книжными шкафами, старинный стол завален бумагами и книгами. Над камином красовался великолепный герб, всегда напоминавший Чику вывеску какого-нибудь трактира.

В полном противоречии с окружающей обстановкой здесь стояла узкая и высокая кровать с балдахином на эмалированных ножках. Опираясь на большие подушки с наволочками сомнительной чистоты, на ней лежал старик лет шестидесяти пяти, безобразный, широкоскулый и небритый, с плотным картонным бюваром на согнутых коленях. Он что-то писал в тот момент, когда появился Чик.

Его лицо приобрело еще более свирепое выражение при виде безмолвной фигуры, остановившейся на пороге комнаты.

– А, это ты! – прохрипел он. – Ну, входи…

Чик осторожно положил свою шляпу на стул.

– Да, сэр, это я. Надеюсь, вам лучше?

Старый доктор презрительно фыркнул и заворочался в постели.

– Я полагаю, ты догадываешься, что я недолговечен, э? – и он нахмурил свои страшные брови, повторив: «э»?

– Нет, сэр, я этого не думаю, – ответил Чик вежливо и поспешил добавить, стараясь выложить сразу все приятные вещи, на которые был способен: – Я очень рад, что застаю вас в живых, сэр.

– А! Ты рад? Рад? – захрипел доктор.

– О, да, сэр! – воодушевился Чик. – Я, конечно, не очень люблю приезжать в Пальборо, потому что вы обыкновенно так неприветливы. Я думаю, что это объясняется вашим возрастом и… э… вашим нездоровьем.

Он сочувственно взглянул на старика.

– Не было ли у вас несчастной любви, сэр?

Доктор Бин мог только ответить недоумевающим взглядом.

– В книгах приходится читать, что такие вещи случаются, хотя, конечно, это может быть простым измышлением романистов, которые не вполне добросовестно передают факты… отнюдь непреднамеренно, я в этом уверен…

– Замолчишь ты? – крикнул больной. – Ты мне надоедаешь! Ты меня приводишь в отчаяние! Успокойся, я еще переживу тебя на двадцать лет!

Чик покачал головой.

– Я уверен, что это вполне возможно, – согласился он, – хотя, конечно, это противоречит закону средних чисел. Мы знаем об этом из практики страхования. Вы застрахованы, сэр?

Доктор Бин сидел на своей постели выпрямившись и смотрел на него с ужасающим спокойствием.

– Мальчик, – бесстрастно ответил он. – Я не застрахован.

Чик бросил на него укоризненный взгляд.

– Всегда надо застраховать себя. Это самый альтруистический поступок в вашем положении. Надо подумать о родственниках.

– Успокойся! Ты мой единственный родственник, – простонал доктор.

Чик помолчал. Мысль об этом еще не приходила ему в голову.

– Неужели нет никого, кто был бы к вам привязан? – спросил он наконец и прибавил соболезнующе. – Я думаю, что нет никого.

Доктор Бин спустил ноги с кровати.

– Уходи! Я буду одеваться. Иди в сад! К черту!

Чик не пошел в сад. Там было слишком холодно. Вместо сада он прошел в большую сводчатую кухню, где Анна, бывшая кухаркой и экономкой доктора в течение целых двадцати пяти лет, готовила завтрак.

– Как вы его нашли, сэр? – спросила Анна. Это была крупная толстая женщина, страдавшая одышкой.

– Нашел… лежащим в постели, – ответил Чик. – Не будете ли вы добры сварить мне кофе?

Анна наполнила кофейник и поставила его на огонь, покачивая головой.

– Мое мнение, мистер Чарльз, что это глупая затея с титулом убивает старого джентльмена…

В этот момент послышался неистовый звон. Анна выкатилась из кухни и тотчас вернулась с выражением неподдельного изумления на широком лице.

– Он встал, – сообщила она, отдышавшись. – Он хочет вас видеть, мистер Чарльз!

Звонок зазвенел опять, и Чик поспешил обратно в библиотеку.

Теперь доктор сидел в кресле перед камином. Около него лежали те фамильные альбомы, содержание которых когда-то отравило ему один летний праздничный день.

– Иди сюда! Чего ради ты убегаешь? Это все проклятая американская кровь в твоем организме – никогда не знать покоя! Никогда не отдыхать! Все суетиться и суетиться!

Чик хотел было возразить, но доктор не дал ему рта раскрыть.

– Садись! – Доктор свирепо указал ему на стул. – Ты знаешь, что я уже давно сражаюсь с этими безмозглыми лордами относительно права быть пэром. Конечно, ты это должен знать. Газеты были полны этой историей. Черт возьми, через неделю мы будем иметь окончательное решение палаты лордов… Негодяи!..

Доктор Бин провел тридцать лет своей жизни в бесплодных попытках добиться утверждения в своем праве на исчезнувший титул маркиза Пальборо. Он проявлял как большую настойчивость в своих генеалогических изысканиях, так и самое тонкое юридическое крючкотворство, отстаивая свою претензию перед правительством. Это был его конек, единственная страсть его жизни. Чик мысленно выругался. У него оставалась слабая надежда, что состояние здоровья доктора не позволит ему сейчас пуститься в разглагольствования на эту скучную тему.

Но тут доктор Бин, взяв со стола один из больших фамильных альбомов, раскрыл его и начал:

– Основанием моей претензии является родство сэра Гарри Бина и Марты, графини Морсборо. Тебе это ясно?

– Нет, сэр. – Чик приготовился к худшему.

– Тогда ты глуп! – загремел доктор. – Ты дурак и тупица! И это все проклятая американская кровь, ни больше, ни меньше! Понимаешь ли ты, что графиня Морсборо была сестрой Гарри Бина, умершего в тысяча пятьсот тридцать четвертом году?!

– Я уверен, что это так, сэр, – покорно согласился Чик.

– Здесь корень всей проблемы. – Доктор Бин с силой хлопнул рукой по альбому. – Марта, графиня Морсборо, имела двух дочерей. Знаешь ли ты, что она с ними сделала?

– Послала их в школу, сэр, – ответил Чик. Вначале у него вертелся на языке ответ: «отравила их», так как он знал, что некоторые родители проделывали такие вещи в те смутные времена. Но он не решился этого высказать.

– Послала их в школу! – фыркнул доктор. – Нет, черт возьми, она выдала их замуж за двух сыновей маркиза Пальборо! Джен, старшая дочь, умерла бездетной. Младшая же дочь, Элизабет, имела сына, который сделался маркизом Пальборо…

Чик почувствовал приятную дремоту. Он закрыл глаза.

– На этом факте я основываю претензию к палате лордов…

– Разумеется, – пробормотал Чик.

…Ему казалось, что наступило лето, и сад доктора расцвечен яркими красками, и Гвенда гуляет вместе с ним по солнечным дорожкам…

– Мой отец часто говорил… Эге, ты, кажется, заснул!

Чик с некоторым усилием открыл глаза.

– Я слышал вас, сэр, – отозвался он виновато. – Одну звали Джен, а другую – Элизабет. Они обе вышли замуж за маркиза Бина.

Десятью минутами позже он уже направлялся к станции Пальборо, будучи изгнанным из дома необычайной яростью дяди, которая сразу привела его в бодрствующее состояние. Своевременное изгнание! Оказалось, что расписание было изменено, и Чику пришлось развить рекордную скорость, чтобы не пропустить последнего обратного поезда в этот день.

Джон с излишним усердием втолкнул его в вагон третьего класса.

– Недолго вы оставались, – заметил он. – Разве ваш дядя не был достаточно крепок, чтобы вас видеть?

– О да, мистер Столлингем, – ответил Чик в то время, как поезд уже тронулся, – да, он еще очень крепок, очень!..

Со вздохом облегчения он откинулся на спинку скамьи и занялся обдумыванием настоящей жизненной проблемы, касающейся не прошлого семьи Бина, а будущего миссис Гвенды Мейнард. Эта проблема приобрела особенное значение с того момента, когда он в последний раз видел Гвенду. А это случилось еще накануне вечером, когда она вышла из комнаты миссис Шипмет с каким-то странно озабоченным выражением лица.

Миссис Шипмет была хозяйкой пансиона, в котором жила Гвенда Мейнард.

Свою маленькую гостиную миссис Шипмет называла «святилищем». Там ее жильцы платили свои долги, и каждый из них тешил себя иллюзией, что он выговорил для себя такие льготные условия, которые ставят его в привилегированное положение по отношению к другим.

Все обитатели пансиона миссис Шипмет (по ее настоятельной просьбе) вынуждены были держать свои взаимоотношения с хозяйкой под строгим секретом, ибо каждый боялся, что раскрытие филантропической слабости доброй леди может вызвать бунт остальных. Поэтому еженедельный обряд расчета с ней происходит за плотно закрытой дверью «святилища».

Когда жилец открывал бумажник, миссис Шипмет вздрагивала от изумления, как будто презренный металл был последней вещью в мире, о которой она думала в этот момент.

– О, вам не нужно было беспокоиться! Завтра мы бы все уладили. Гм!

Она всегда произносила «гм!» в конце каждой фразы.

Однако обряд, совершаемый в «святилище», мог заканчиваться и несколько иначе…

– Я страшно огорчена, мистер… э… – Она всегда забывала имя жильца в подобных случаях. – Я страшно огорчена, но мои расходы так велики, и в понедельник мне предстоит большой платеж по векселю. И я боюсь, что мне придется просить вас освободить вашу комнату. Гм!

С такого именно свидания вернулась Гвенда Мейнард в субботу вечером.

Чику не удалось повидать ее после своего возвращения из Пальборо вплоть до второй половины дня.

– Миссис Мейнард! – Чик искренне обрадовался. – Мне очень жаль, что я еще не смог вас увидеть. Я вернулся домой только после полудня.

Она улыбнулась ему, но ее улыбка была несколько сдержанной.

– А, это вы, Чик! – сказала она, пожимая его руку. – Я хотела вас видеть. Как здоровье вашего дяди?

– Он очень… крепок. – Чик не мог найти более подходящего определения. – Вы не пойдете в свою комнату, не правда ли? – спросил он робко.

Она покачала головой.

– Я не знаю, куда я пойду, Чик, – ответила она и рассмеялась. – А вы хотели прогуляться?

– Если вы свободны, с радостью. Сегодня прекрасная погода!

– Хорошо, – согласилась она, подумав, и оба вышли на улицу.

Пансион миссис Шипмет находился в наименее удобном для жилья районе Брокли, и все люди нормального телосложения и образа мыслей, когда они «выходили погулять», инстинктивно направлялись в сторону Хилл-Фильдс, что вполне заменяло прогулки в самых красивых парках Лондона.

Гвенда и Чик также отправились к этим притягательным холмам и лужайкам. В течение некоторого времени оба молчали.

Гвенда была миловидна и миниатюрна. Все обитатели пансиона нашли ее «живой и интересной» (сенсационное появление в его стенах настоящей актрисы дало дополнительную пищу для воображения и языка). Однако в течение первой же недели со дня ее приезда интерес к ней иссяк. Мужчины, которым она сразу же – и не без основания – дала отпор, решили, что она страдает излишним самомнением, а девицы, которых она затмила своим появлением, поджимали губы и многозначительно переглядывались, когда ее имя упоминалось в разговоре: Гвенда носила обручальное кольцо и никогда не говорила о своем муже!

– Чик! – Она внезапно остановилась. – Я уезжаю…

Чик побледнел.

– Уезжаете, миссис… То есть, я хотел сказать – Гвенда? – Он нерешительно произнес ее имя. – Куда?

Гвенда пожала плечами.

– Я не знаю, Чик, но миссис Шипмет сказала мне, что ей нужна моя комната. Я уже задолжала ей за три недели.

Чик поглядел на нее с удивлением.

– Неужели? – переспросил он упавшим голосом.

– Да, это правда, – усмехнулась она невесело. – Мне пришлось купить несколько платьев для новой пьесы, ведь Сольберг заставляет нас одеваться за свой счет, а теперь, Чик, когда у меня все есть, – она подавила рыдания, – Сольберг заявляет, что отдаст мою роль, что есть другая претендентка, отец которой знаком с одним лордом. И этот лорд Чени попросил Сольберга передать ей мою роль…

– Давайте присядем, – предложил Чик, овладев собой, – Но разве он не обязан предоставить вам роль, Гвенда?

– Нет, Чик, – ответила она. – Правда, у меня есть контракт, но какой мне смысл бороться с Сольбергом? Он слишком влиятелен: меня будут бойкотировать тогда все театры. Мне остается искать себе что-нибудь другое.

Чик был подавлен. Гвенду он считал своим самым близким другом и искренне хотел помочь ей. А теперь она уходила из его жизни…

Внезапно ему пришла в голову блестящая мысль.

– Миссис Гвенда! – воскликнул он с энтузиазмом. – Три недели, – это составляет только семь с половиной фунтов! У меня есть больше тридцати фунтов в банке. Как я мог забыть об этом!

Она поглядела на него пристально, и вдруг, к величайшему ужасу Чика, из глаз ее потекли слезы.

– Вы смешной, дорогой мальчик, – сказала она. – Нет, Чик… нет, мой дорогой, я не могу взять ваших денег. Я вам очень, очень благодарна, милый, милый Чик!..

– Почему вы называете меня мальчиком, Гвенда? – удивился он. – Я ведь на год старше вас. Конечно, знаю, что вы замужняя женщина, но это не делает вас старше.

Она улыбнулась ему сквозь слезы.

– Я чувствую себя на тысячу лет старше вас, Чик… Теперь рассказывайте мне о вашем дяде.

– Когда вы уезжаете? – спросил Чик упрямо.

– В будущую субботу; должна сказать, что миссис Шипмет оказалась довольно сговорчивой. Я заплатила ей за неделю вперед. Не могла же я рассчитывать, что она будет держать меня безвозмездно. Если бы я только получила роль в этой новой пьесе… Но, довольно! – Она попыталась улыбнуться. – Я совершенно поглупела. А вот еще идет ужасное существо – Терренс. Я вовсе не желаю, чтобы он видел мои красные глаза.

Мистер Фред Терренс считал себя настоящим денди. Этот гордый титул давал ему право носить чрезвычайно декоративные рубашки и галстуки, цвет которых гармонировал с его носками. В дополнение к своему светскому величию он старался поддерживать репутацию врожденного юмориста. Он был одним из тех, – даже первым – кто обнаружил в миссис Гвснде Мейнард особу, зазнавшуюся не по достоинствам.

Теперь он приближался к ним через лужайку, размахивая тросточкой и попыхивая огромной сигаретой.

– Хелло, Чик! Развлекаетесь?

Чик медленно поднял голову.

– Нет, – ответил он коротко.

Терренс с любопытством поглядел на Гвенду.

– В чем дело, а? – изумился он. – Слезы! Ого, это не годится! В чем дело? Как светский человек…

– Не думаю, чтобы вам стоило здесь задерживаться, – перебил его Чик, лишь только Терренс собрался присесть.

– Почему же?

– Потому что мы не желаем разговаривать с вами, – ответил Чик прямо.

Хотя они жили в одном доме в течение восьми месяцев, мистер Терренс еще не имел случая познакомиться с Чиком поближе, и теперь он был ошеломлен.

– И вот что еще, мистер Терренс, – продолжал Чик. Меня никто не называет «Чик», кроме моих самых близких друзей.

– О, в самом деле! – воскликнул Терренс тяжело дыша и все более и более краснея. – Если уж мы будем говорить о том, что вам нравится и что вам не нравится, вы, молодой птенец…

Не будет преувеличением сказать, что Чик смутился.

– Я очень сожалею, что причинил вам неприятность, мистер Терренс… – начал он, но «светский человек» окатил его целым потоком слов.

– Научитесь быть повежливее, мой друг, – воскликнул он. – Я тоже мог бы рассказать про вас! Где это вы пропадаете каждый вторник и пятницу, э? Может быть, миссис Мейнард пожелала бы это знать. – Он намеренно сделал ударение на слове «миссис». – Вы один из тех подленьких вздорных подлиз, которые разбивают женские сердца, и если бы миссис Мейнард имела каплю здравого смысла, она бы держалась от вас подальше!

Чик глядел на него, не находя слов. Гвенда беззвучно смеялась.

– О, вы – разбиватель сердец! – удивилась она.

– Но нет же, нет! – возразил возмущенный Чик. – Я еще в жизни не разбил ни одного сердца!

– Становится прохладно. – Идемте в наш зверинец.

Вечером перед сном Чик был приглашен в «святилище».

Миссис Шипмет тщательно закрыла за ним дверь.

– Я уверена, что вы не обидитесь на меня, мистер Бин, но, смотря на вас, как на собственного сына, я думаю, что вы поступаете очень неблагоразумно, часто проводя время в обществе актрисы.

– С миссис Мейнард! – воскликнул Чик удивленно.

Миссис Шипмет кивнула.

– Вы молоды, – объяснила она, – и… как бы это сказать?.. легко можете поддаться влиянию. Всякая актриса привыкла, чтобы ею восторгались, и не всегда говорит то, что думает. Я не могу оставаться спокойной, если ваше сердце разбито, мистер Бин.

– О, мое сердце! – воскликнул Чик с облегчением. – Мое сердце вовсе не разбито, миссис Шипмет. Благодарю вас. Спокойной ночи!

– Я говорю об этом ради вашего блага, – добавила она, придерживая дверную ручку. – Я говорю, как ваша родная мать.

Чик посмотрел на нее странным взглядом.

– Как моя мать или как ее мать, миссис Шипмет? – спросил он.

– Как ваша, конечно!

Миссис Шипмет поспешила отвергнуть даже намек на какие бы то ни было материнские чувства к своей неаккуратной плательщице.

Чик тряхнул головой.

– Я думаю, что она больше нуждается в матери, чем я, – заметил он напоследок. – Я думаю, что вы бы относились к ней лучше, если бы она заплатила вам вовремя.

Он оставил миссис Шипмет, как она потом говорила, «очень оскорбленной».

Чик служил в страховом агентстве «Лейзер и Барнс» за два фунта пятнадцать шиллингов в неделю. Его работа начиналась в 9.30 утра и оканчивалась в 5.30 вечера за исключением субботы, когда контора закрывалась в 12 часов, и мистер Лейзер переставал существовать вовсе, и можно было заняться своей любимой игрой в гольф. Эта работа отнюдь не была ему в тягость. Задача Чика заключалась главным образом в том, чтобы бомбардировать неосторожных людей, откликнувшихся на публикации мистера Лейзера, проспектами и заранее отпечатанными письмами. Мистер Лейзер часто говорил, что эту работу мог бы исполнять любой ребенок.

В понедельник утром Чик был приглашен к своему патрону для строгого выговора за допущенную им на прошлой неделе ошибку. Посылая ответное письмо джентльмену, интересовавшемуся условиями страхования, он вложил в конверт шаблон, начинавшийся словами: «Хотя вы нам не соблаговолили ответить на наше предыдущее сообщение», – вместо того, чтобы послать другое готовое письмо: «Мы счастливы, что вы удостоили нас вашим запросом». Это была возмутительная оплошность!

Мистер Лейзер, тучный, неопрятный человек, весь обсыпанный перхотью, покачал при входе Чика своей тяжелой головой.

– Эту работу может выполнять ребенок, – простонал он трагически. – Любой оборванец или уличный мальчишка может ее выполнить! И вдруг вы… Я поражен, Бин! Надеюсь, это больше не повторится!

– Со мной этого не было последнее время, сэр, – оправдывался Чик. – Несчастная случайность…

– Ну, ладно! – прервал его Лейзер, стряхивая пепел на свой жилет. – Можете идти.

Но Чик не торопился.

– Мистер Лейзер, вы знаете Сольберга, театрального деятеля?

Мистер Лейзер нахмурился.

– Да, я его знаю. Но он неподходящий клиент, Бин. «Нехорошая жизнь». У него больное сердце.

– Я имел его в виду вовсе не с точки зрения страхования. Дело в том, мистер Лейзер, что я заинтересован в одной молодой леди, которая играет в его театре.

Мистер Лейзер взглянул на него с некоторой сострадательностью и задумчиво покачал головой.

– Я достаточно стар, чтобы заменить вам отца, Бин, – заметил он веско, – хотя я вовсе не хочу попадать в ложное положение, действуя, как говорили древние латиняне, «вместо родителей», и все же считаю нужным вам сказать: воздержитесь! Актрисы хороши на сцене, но молодой человек, вроде вас, должен избегать их в жизни.

Но Чик нимало не смутился таким оборотом дела.

– Эта молодая леди, – продолжал он, – репетировала свою роль в течение шести недель, а теперь ей отказывают из-за того, что дочь лорда Чени знакома с девушкой, которая тоже претендует на эту роль.

Он выпалил это быстро, как заученный урок.

– Лорд Чени застрахован в «Коммерческом обществе», – пробормотал мистер Лейзер с искренним сожалением, – хотя я пытался привлечь его в число наших клиентов. Это «первоклассная жизнь», лучше нельзя и желать!

– Как вы думаете, стоит ли мне повидать мистера Сольберга? В самом деле, мистер Лейзер, – упорствовал Чик, – не можете ли вы дать мне рекомендательное письмо?

Мистер Лейзер покачал головой.

– Бросьте это, Бин, бросьте! – сказал он с необычным добродушием. – Вы еще молоды. Впрочем, если вы хотите с ним повидаться, я согласен дать вам письмо. Вы можете посвятить его в детали нашей системы краткосрочного страхования жизни. Мы бы могли принять его по литере Д!

Чик так и не рассказал Гвенде о своем свидании с театральным деятелем. Это была забавная встреча, не лишенная приятности. Мистер Сольберг оказался вполне светским человеком – вечно улыбающимся, с сердцем, которое, по его собственному признанию, было таким же объемистым, как его тело, – и с большим запасом юмора. Он был воплощенной откровенностью. Миссис Мейнард – хорошая актриса, но что же делать, если налицо определенное влияние лорда Чени!

У Сольберга было три «ангела-хранителя», которым он должен угождать. Предположение Чика о том, что мистер Сольберг, вероятно, очень религиозен, быстро рассеялось, когда он объяснил ему, что «ангел-хранитель» – это лицо, которое оказывает финансовую поддержку театру. И вот для того, чтобы угодить «ангелам-хранителям», которые польщены интересом, проявленным к ним настоящим лордом, он вынужден передать мисс Моран ту роль, которая предназначалась для миссис Мейнард.

– Нет, мой дорогой юноша, я вовсе не сержусь, что вы пришли. Вы брат миссис Мейнард, не так ли? Или, может, ее сын?

Мистер Сольберг прожил много лет в мире театра, где мужчины и женщины весьма успешно уменьшали свой возраст, и его нисколько не тронули протесты возмущенного Чика.

– Все они выглядят молодыми, мой мальчик, – заметил он спокойно. – У меня в разъездных труппах служили девушки – хористки, у которых уже большие внуки!

Неделя прошла в хлопотах. Желая помочь Гвенде найти работу, Чик занялся изучением театральных журналов и вырезыванием из них подходящих объявлений, чем доставлял немалое развлечение Фреду Терренсу. Последний изо всех сил старался спасти свою репутацию застольного юмориста, и его насмешки становились невыносимыми. Чик решил покончить с этим.

В субботу вечером, как обычно, все собрались за столом.

– Я полагаю, теперь мы редко будем видеть нашего Чика, когда миссис Мейнард уедет, – заметил мистер Фред Терренс, обращаясь ко всем присутствующим. – Он будет каждый вечер дежурить у дверей театра «Бродвей», каждый вечер – за исключением вторника и пятницы!

Он подмигнул окружающим и добавил с деланным изумлением:

– Ах, впрочем, я забыл! Вы ведь не будете играть в театре «Бродвей» в новом спектакле, не правда ли, миссис Мейнард?

– Нет, не буду, – ответила она холодно.

– О, не отчаивайтесь! – воскликнул мистер Фред с многозначительным кивком головы. – Возможно, скоро вы получите какую-нибудь роль и, наконец, сможете расплатиться…

Гвенда вспыхнула и попыталась встать. Но вместо нее поднялся Чик.

– Мистер Фред, – попросил он мягко, – не будете ли вы так добры уделить мне одну минуту?

Мистер Фред улыбнулся.

– Говорите здесь, Чик.

Чик покачал головой и направился к двери, а мистер Фред с той же неизменной улыбкой последовал за ним.

Входная дверь была открыта, и Чик ждал на улице.

– Я не намерен простуживаться, Чик.

– Подойдите, Терренс!

– Что за глупые шутки? – раздраженно спросил мистер Фред, выходя наружу.

И в этот момент Чик залепил ему пощечину. Терренс остолбенел от изумления, а потом, сжав кулаки, бросился на оскорбителя.

Но Чик оказался слишком сильным противником. Вскоре мистер Фред был сбит с ног и перестал что-либо видеть и чувствовать. Он очнулся оттого, что его кто-то ставил на ноги и тряс за шиворот.

– Я люблю бокс, Терренс – в своей школе был чемпионом в легком весе. Кстати, именно по вторникам и пятницам я поддерживаю форму.

Мистер Фред ничего не ответил. Он повернулся и пошел в свою комнату, слегка покачиваясь, как пьяный. А Чик вернулся в столовую. Он не был ни возбужден, ни озлоблен. Даже заглянул по дороге в корзинку для писем; и, заметив конверт со своим именем, захватил его с собой.

Гвенда с беспокойством поглядела на него, когда он вошел. Чик умел управлять своими нервами и мускулами, но был заметно бледен.

– Мистер Фред не вернется к чаю, – сообщил он с улыбкой, обращаясь к миссис Шипмет, и, опустившись на стул рядом с Гвендой, начал читать письмо.

Гвенда смотрела на руки Чика. Суставы его пальцев были красны и кровоточили.

– Чик, – прошептала она, – что случилось?

Но Чик углубился в чтение письма, которое было написано викарием из Пальборо.

«…Он умер совсем спокойно. Я думаю, что сильное впечатление от этой новости повлияло на его подточенный организм. Прилагаемое письмо от клерка Парламентского Комитета, уведомляющее, что претензия доктора Вина о восстановлении его в правах на угасший титул пэра и маркиза Пальборо удовлетворена палатой лордов, было, как я знаю, полной неожиданностью для вашего дяди. Позвольте мне одновременно выразить вам мое сожаление по поводу понесенной вами утраты и поздравить вашу светлость с унаследованной вами высокой честью…».

Чик встал и нетвердой походкой направился в коридор, все еще держа в руке письмо. Подойдя к телефону, дрожащей рукой он перелистал телефонную книгу и стал набирать номер.

Гвенда тихонько последовала за ним.

– Мистер Сольберг? – спросил Чик.

Гвенда затаила дыхание.

– …Я желаю, чтобы миссис Мейнард играла роль… да, чтобы вы предоставили ей ту роль, которую вы у нее отняли…

– Кто говорит? – спросил голос Сольберга, и Чик постарался придать своему негромкому голосу необходимую внушительность.

– Говорит маркиз Пальборо.

– Доброе утро! – весело поздоровался Чик, снимая шляпу и направляясь к своей конторке.

Его трое сослуживцев – два клерка и машинистка – были уже на своих местах.

– Доброе утро! – ответили они хором.

В это утро в конторе «Лейзер и Барнс» происходили долгие и серьезные дебаты. Беннет, старший клерк, был социалистом и проповедовал теорию насильственных действий, но именно Беннет настаивал на том, чтобы Чика называть не иначе как милордом.

– Я лично, – начал он, – смотрю на все эти титулы как на смешные пережитки господствующего класса. Но Чик Бин всегда относился ко мне с почтительностью, и я смотрю на него как на доброго товарища и достойного представителя пролетариата.

– Немного слишком формально, не так ли? – заметил бухгалтер. – Я имею в виду, что мы не будем чувствовать себя равными ему, если будем величать его милордом…

– Может быть, лучше говорить ему «сэр»? – ввернула мисс Коммерс, машинистка.

Но «сэр» был отвергнут как составляющий неотъемлемую привилегию их патрона. Таким образом, решено было избегать какого бы то ни было титулования их счастливого сослуживца.

Чик заметил цветы на своей конторке – это были подснежники – и наклонился, чтобы вдохнуть их тонкий аромат.

Мистер Лейзер пришел немного раньше обычного, так как он уже прочитал потрясающую новость в газетах: