Текст книги "Ворон(переводы)"

Автор книги: Эдгар Аллан По

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

В. Жаботинский 1907

Наши вечера. Лит.-худож. сборник, вып. 1. Одесса, 1903. Печ. по сб.: Чтец-декламатор, т. 2. Киев, 1907

ВОРОН

Как-то в полночь, утомлённый, я забылся, полусонный,

Над таинственным значеньем фолианта одного;

Я дремал, и всё молчало… Что-то тихо прозвучало -

Что-то тихо застучало у порога моего.

Я подумал: "То стучится гость у входа моего -

Гость, и больше ничего".

Помню всё, как это было: мрак – декабрь – ненастье выло -

Гас очаг мой – так уныло падал отблеск от него…

Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки

Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего, -

О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, -

Не оставив ничего…

Шелест шёлка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах -

Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего;

И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:

"То стучится бесприютный гость у входа моего -

Поздний путник там стучится у порога моего -

Гость, и больше ничего".

Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,

Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,

Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке,

При неясном, лёгком звуке у порога моего". -

И широко распахнул я дверь жилища моего -

Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая

В ощущеньях, человеку незнакомых до того;

Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,

И единственное слово чуть прорезало его -

Зов: «Ленора…» – Только эхо повторило мне его -

Эхо, больше ничего…

И, смущённый непонятно, я лишь шаг ступил обратно -

Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.

Я промолвил: "Что дрожу я? Ветер ставни рвёт, бушуя, -

Наконец-то разрешу я, в чём здесь скрыто волшебство -

Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство -

Вихрь, и больше ничего".

Я толкнул окно, и рама поддалась, и плавно, прямо

Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;

Без поклона, смело, гордо, он прошёл легко и твёрдо, -

Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего

И вверху, на бюст Паллады, у порога моего

Сел – и больше ничего.

Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо

Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:

"Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,

Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатёр!

Как зовут тебя в том царстве, где стоит Её шатёр?"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,

Как удар, – но что за имя «Никогда»? И до сих пор

Был ли смертный в мире целом, в чьём жилище опустелом

Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,

Сел бы важный, мрачный, хмурый, чёрный Ворон древних пор

И назвался «Nevermore»?

Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,

Точно в нём излил всю душу, вновь замкнул её затвор.

Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:

"Завтра утром невозвратно улетит он на простор -

Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

Содрогнулся я при этом, поражён таким ответом,

И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор

Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока

И отчаялся глубоко и, судьбе своей в укор,

Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор -

Этот возглас: «Nevermore…»

И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой

Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор

И на бархатные складки я поник, ища разгадки, -

Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, -

Что хотел сказать зловещий, хмурый Ворон древних пор

Этим скорбным: «Nevermore…»

Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,

И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;

Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я суровый,

А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, -

Ах, на бархат их лиловый, озарённый так в упор,

Ей не сесть уж – nevermore!

Чу!… провеяли незримо, словно крылья серафима -

Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковёр:

"Это Небо за моленья шлёт мне чашу исцеленья,

Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!

Дай! – я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

"Адский дух иль тварь земная, – произнёс я, замирая, -

Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор

Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,

В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, -

Говори: пройдёт ли рана, что нанёс его топор?"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

"Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, -

Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,

Там, где Рай наш легендарный, – там найду ль я, благодарный,

Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, -

Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Если так, то вон, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты» -

Гневно крикнул я, вставая: "Этот чёрный твой убор

Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне, -

Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! Верни душе простор!

Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный чёрный Ворон,

Над дверьми, на белом бюсте, – так сидит он до сих пор,

Злыми взорами блистая, – верно, так глядит, мечтая,

Демон, – тень его густая грузно пала на ковёр -

И душе из этой тени, что ложится на ковёр,

Не подняться – nevermore!

Лев Уманец 1908

Избранныя стихотворенiя Эдгара Поэ, С.-Пб., 1908

ВОРОН (перевод Льва Уманца)

В поздний час, ночной порою

Я склонился головою

Над старинной книгой, в мраке

Кабинета моего,

И в дремоте безмятежной

Вдруг услышал стук я нежный,

Словно кто стучал небрежно

В дверь жилища моего.

Был декабрь, – я помню это, -

И камин мой вдоль паркета

Сыпал в сумрак кабинета

Искры блеска своего.

И рассвета ждал я страстно…

Утешения напрасно

Я искал, – то скорбь всевластно,

Скорбь за друга моего…

О Леноре той прекрасной, -

В небе имя ей Ленора

На земле же – ничего.

Мрачный шорох шторы красной

Навевал мне страх ужасный,-

Страх суровый, ужас новый

В сумрак сердца моего.

Трепет сердца подавляя,

Все стоял я, повторяя:

Бодрость в сердце ощущая,

Ни минуты не теряя,

Я вскричал:

И при этом отворил я

Дверь жилища моего…

Мрак – и больше ничего!…

В мрак смотрел я, изумленный…

Долго я стоял, cмущенный,

Даже в грезах раньше смертный

Не испытывал того!

Тишина была немая,

Без ответa, гробовая,

Слышал имя лишь тогда я, -

Имя друга моего.

Я шептал: Эхо

Повторяло звук его, -

Звук – и больше ничего!

Я вернулся в мрак алькова…

Вся душа пылать готова…

Стук раздался громче снова

У жилища моего.

– Не в окно ль стучат рукою?

Тайну я сейчас открою,

Трепет сердца успокою, -

Трепет сердца моего!…

Усмирись же на минуту,

Трепет сердца моего!…

Ветер – больше ничего!

И в окно влетает с шумом

Громким, мрачным и угрюмым,

Вдруг священный, древний Ворон

В мрак жилища моего.

Птица гордая влетела

Так уверенно и смело,

Словно важный лорд, – и села

В мракe дома моего.

На Паллады бюст, над дверью

Кабинета моего…

Села – больше ничего!…

Ворон черный и угрюмый

Разогнал печали думы,

У меня улыбку вызвал

Видом сумрачным тогда

Ворон каркнул:

Каркнул ясно и сурово!

Я дивиться начал снова,

Впрочем, смысла в звуке слова

Не нашел я и следа.

Но досель, по крайней мере,

Кто ж видал, чтоб птицы, звери,

Сев на бюст у самой двери,

Произнесть могли б тогда…

На скульптурный бюст у двери

Сев, сказать могли б тогда

Это слово:?

И, сказавши это слово,

Замолчала птица снова,

Словно в этом слове вылив

Душу всю свою тогда,-

Звуков вновь не издавая,

Неподвижная, немая…

И в тоске шептал тогда я.

Ворон каркнул:

И смущен я был при этом

Тем осмысленным ответом,

И сказал я:

Все же Ворон мой угрюмый

Разогнал печали думы…

Кресло к двери кабинета

Пододвинул я тогда

И, в подушках утопая,

Oт мечты к мечте витая,

Так лежал я, размышляя:

Так сидел я, размышляя,

И молчал я, а немая

Птица жгла мне взглядом сердце,

Молчалива и горда.

И сидел я, погруженный

В думы с головой, склоненной

В бархат, лампой озаренный,

И мечтал о ней тогда, -

Что головкой полусонной

В бархат кресла вновь сюда

Не склонится никогда.

А вокруг носились волны

Аромата, неги полны,

И незримых серафимов

Слышал я шаги тогда -

Ворон Божьею рукою

Послан с ангельской толпою!

Ты приносишь весть покоя,

Чтоб забыл я навсегда

О Леноре в миг покоя

Позабыл я навсегда!"

Ворон каркнул:

– Вестник мрачный и кровавый!

Птица ты иль дух лукавый,

Послан Демоном иль бурей

Занесен ты был сюда?

Не смирился ты доныне

В очарованной пустыне,

В доме, преданном кручине!

Раз ответь мне навсегда,

Есть ли там бальзам забвенья?

Ты скажи мне навсегда?

Ворон каркнул:

– Ворон мрачный и кровавый!

Птица ты иль дух лукавый,

О, ответь мне ради Неба,

Ради Страшного Суда:

Дух мой, скорбью изнывая,

Встретить там, в преддверье рая,

Ту, которая, блистая

Светом, унеслась туда?

То Ленора, – то святая, -

Унеслась она туда!

Ворон каркнул:

Ворон каркнул:

И сидит, не улетая,

Все немая, все немая

Птица там, над самой дверью,

Как сидела и тогда,

Устремив свой взор склоненный,

Словно демон полусонный,

И от лампы, там зажженной,

Тень отбросила сюда.

И мой дух средь этой тени

Ниспадающей сюда,

Не воспрянет никогда!…

В. Федоров 1923

По Э. Поэмы и стихотворения в переводах Вас. Федорова. М., 1923

ВОРОН

Как-то ночью одинокой

я задумался глубоко

Над томами черной магии,

забытой с давних пор.

Сон клонил,-я забывался…

Вдруг неясный звук раздался,

Словно кто-то постучался -

постучался в мой затвор…

"Это гость,-пробормотал я,-

постучался в мой затвор,

Запоздалый визитер…"

Ясно помню тот декабрьский

Лютый ветер, холод адский,

Эти тени – по паркету

черной бахромы узор,-

Как меня томило это,

как я с книгой ждал рассвета

В страшной скорби без просвета -

без просвета по Линор,

По утраченной недавно

светлой, ласковой Линор,

Невозвратной с этих пор.

Вдруг забилось неприятно

сердце в страхе под невнятный

Шорох шепотный пурпуровых

моих тяжелых штор;

Чтоб унять сердцебиенье,

сам с собою без смущенья

Говорил я, весь – волненье:

"То стучится в мой затвор,

Запоздалый гость,– смущенно

он стучится в мой затвор,

Этот поздний визитер".

Взяв себя немного в руки,

крикнул я в ответ на стуки:

"О, пожалуйста, простите,-

я сейчас сниму затвор!

Задремал я… рад… приятно…

но стучались вы невнятно,

Было даже непонятно -

непонятно: стук ли, вздор?…

А теперь я различаю -

это точно – стук, не вздор!…"

Дверь открыл: ночной простор.

Никого! В недоуменьи,

с новым страхом и в смущеньи

От неведомых предчувствий,

затаившийся, как вор,

Я смотрел, на все готовый,

в сумрак холода ночного,

И шепнул одно лишь слово,

слово-шепот, в ночь: «Линор»…

Это я сказал, но где-то

эхо вторило: «Линор»…

Тихий, жуткий разговор.

Я захлопнул дверь. Невольно

сердце сжалось острой болью.

Сел… и скоро вновь услышал

тот же звук: тор-тор… тор-тор…

"А-а,– сказал я: – так легка мне

вся загадка: стук недавний -

Дребезжанье старой ставни…

только ветер… мелочь… вздор…

Нет, никто там не стучался,-

Просто ставни… зимний вздор…

Мог бы знать и до сих пор".

Быстро встал,– окно открыл я.

Широко расставив крылья,

Крупный ворон – птица древняя -

в окно ко мне, в упор,

Вдруг вошел, неторопливо

всхохлил перья, и красивым

Плавным взлетом, горделиво,

– словно зная с давних пор,-

Пролетел, на бюст Паллады сел…

как будто с давних пор

Там сидел он, этот Ворон.

Сколько важности! Бравады!

Хохотал я до упаду:

"Ну, нежданный гость, привет вам!

Что ж, садитесь! Разговор

Я начну… Что много шума

натворил ты здесь, угрюмый

Ворон, полный древней думы? -

Ну, сказки -как бледный хор

Называл тебя – в Аиде

бестелесных духов хор?"

Ворон крикнул: «Nevermore».

Я вскочил от удивленья:

новое еще явленье! -

Никогда не приходилось

мне слыхать подобный вздор!

"Вы забавны, Ворон-птица,-

только как могло случиться

Языку вам обучиться

и салонный разговор

Завязать, седлая бюсты?

Что ж, продолжим разговор,

Досточтимый «Nevermore»…"

Но на белом четко-черный

он теперь молчал упорно,

Словно душу всю излил

в едином слове ворон-вор!

И опять понурый, сгорблен,

я застыл в привычной скорби,

Все надеясь: утро скорбь

утишит… Вдруг, в упор,

Неожиданно и властно,

с бюста белого, в упор

Птичий голос: «Nevermore».

Вздрогнул я: ответ угрюмый

был в том крике мне на думы!

Верно, ворону случалось часто

слышать, как повтор,

Это слово… звук не нежный…

Знать, его хозяин прежний,

Зло обманутый в надеждах,

повторял себе в укор,

Обращаясь безотчетно к ворону,

ронял укор

Безысходным: «Nevermore».

Весь во власти черной тени,

в жажде предосуществлений,

Я теперь хотел жестоко

с этой птицей жуткий спор

Завязать, – придвинул кресло

ближе к бюсту… и воскресла -

Там в мозгу моем воскресла,

словно грозный приговор,

Логика фантасмагорий,

странно слитых в приговор

С этим криком: «Nevermore…»

И теперь меня глубоко

волновали птицы Рока -

Птицы огневые очи,

устремленные в упор.

Свет от лампы плавно лился,

он над вороном струился…

Я мучительно забылся,-

мне казалось: с вечных пор

Этот черный хмурый ворон

здесь, со мной, с извечных пор.

Со зловещим: «Nevermore».

Словно плавное кадило

в кабинете воскурило

Фимиамы, и туманы

наплывали с алых штор.

Простонал я: "Дух угрюмый,

что томишь тяжелой думой?

Обмани предвечным шумом

крыльев черных, и Линор

Позабыть совсем дай мне -

дай забыть мою Линор!

Крикнул ворон: «Nevermore».

"Прорицатель! Вестник горя!

Птица-дьявол из-за моря!

За душой моею выслал Ад-

тебя? -Хватай же, вор!

Ветер… злая ночь… и стужа…

В тихом доме смертный ужас -

Сердце рвет он, этот ужас,

строит склеп мне выше гор…

Ну, хватай! Ведь после смерти

позабуду я Линор!"

Крикнул ворон: «Nevermore».

"Прорицатель! Вестник горя!

Птица-дьявол из-за моря!

Там, где гнутся своды неба,

есть же Божий приговор!

Ты скажи – я жду ответа -

там, за гранью жизни этой

Прозвучит ли речь привета

иль пройдет хоть тень Линор -

Недостижной здесь навеки,

нежной, ласковой Линор?

Крикнул ворон: «Nevermore».

В непереносимой муке

я стонал: "О, пусть разлуки

Будет знаком это слово,

мой последний приговор!

Вынь из сердца клюв жестокий,

ворон, друг мой,– одиноко

Улетай в Аид далекий,

сгинь в неведомый простор,

Населенный привиденьями

аидовый простор!"

Крикнул ворон: «Nevermore».

И зловещий, и сердитый

все сидит он и сидит он,

Черный ворон на Палладе,

охраняя мой затвор…

И от лампы свет струится…

И огромная ложится

От недвижной этой птицы

на пол тень… И с этих пор

Для души моей из мрака

черной Тени – с этих пор -

Нет исхода – Nevermore.

Перевод Вас. Федорова

В. Брюсов 1905 – 1924

ВОРОН

Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,

Меж томов старинных, в строки рассужденья одного

По отвергнутой науке, и расслышал смутно звуки,

Вдруг у двери словно стуки, -стук у входа моего.

"Это-гость, – пробормотал я, – там, у входа моего.

Гость, – и больше ничего!"

Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный

Был как призрак – отсвет красный от камина моего.

Ждал зари я в нетерпеньи, в книгах тщетно утешенье

Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого

Звали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его,

На земле же – нет его.

Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески

Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до того.

Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье

Я твердил: «То – посещенье просто друга одного».

Повторял: "То – посещенье просто друга одного,

Друга, – больше ничего!"

Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:

"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.

Дело в том, что задремал я, и не сразу расслыхал я,

Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".

Говоря, открыл я настежь двери дома моего.

Тьма, -и больше ничего.

И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,

Полный грез, что ведать смертным не давалось до того!

Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,

Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.

Я шепнул: «Линор», и эхо – повторило мне его,

Эхо, – больше ничего.

Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),

Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.

Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравней,

Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,

Будь спокойно, сердце! Это – ветер, только и всего.

Ветер, – больше ничего!"

Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя

Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество.

Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,

Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,

Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,

Сел, – и больше ничего.

Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,

В строгой важности – сурова и горда была тогда.

"Ты, – сказал я, – лыс и черен, но не робок и упорен,

Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!

Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда

Каркнул: «Больше никогда!»

Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.

Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.

Но не всем благословенье было – ведать посещенье

Птицы, что над входом сядет, величава и горда,

Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,

С кличкой «Больше никогда!»

Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,

Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.

Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,

Наконец, я птице кинул: "Раньше скрылись без следа

Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!…" Он тогда

Каркнул: «Больше никогда!»

Вздрогнул я, в волненьи мрачном, при ответе столь удачном.

"Это-все, – сказал я, – видно, что он знает, жив года

С бедняком, кого терзали беспощадные печали,

Гнали в даль и дальше гнали неудачи и нужда.

К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда

Знала: больше никогда!"

Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица.

Быстро кресло подкатил я, против птицы, сел туда:

Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний,

Сны за снами, как в тумане, думал я: "Он жил года,

Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,

Криком: больше никогда?"

Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога

Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.

Это думал и иное, прислонясь челом в покое

К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда…

Ах! при лампе, не склоняться ей на бархат иногда

Больше, больше никогда!

И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,

Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.

"Бедный!– я вскричал, – то богом послан отдых всем тревогам,

Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, – да?

Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, – о, да?

Ворон: «Больше никогда!»

"Вещий, -я вскричал, -зачем он прибыл, птица или демон?

Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?

Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,

Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда

В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"

Ворон: «Больше никогда!»

"Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или демон?

Ради неба, что над нами, часа страшного суда,

Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,

Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?

Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"

Ворон: «Больше никогда!»

"Это слово – знак разлуки! – крикнул я, ломая руки.

Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!

Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорных!

Не хочу друзей тлетворных! С бюста – прочь, и навсегда!

Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь виденье навсегда!"

Ворон: «Больше никогда!»

И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,

Там, над входом. Ворон черный, с белым бюстом слит всегда!

Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.

Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -

И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -

Знаю, -больше никогда!

Перевод В. Брюсова, 1905 – 1924

В. Жаботинский 1931

ВОРОН

Перевод В. Жаботинского

Как-то в полночь, утомлённый, развернул я, полусонный,

Книгу странного ученья (мир забыл уже его) -

И взяла меня дремота; вдруг я вздрогнул отчего-то,

Словно стукнул тихо кто-то у порога моего.

"То стучится, – прошептал я, – гость у входа моего -

Путник, больше ничего".

Ясно помню всё, как было: осень плакала уныло,

И в камине пламя стыло, под золой почти мертво…

Не светало… Что за муки! Не принёс дурман науки

Мне забвенья о разлуке с девой сердца моего -

О Леноре: в Божьем хоре дева сердца моего -

Здесь, со мною – никого…

Шелест шёлка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах

Жуткой, чуткой странной дрожью проникал меня всего;

И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,

Повторил я: "Бесприютный там у входа моего -

Поздний странник постучался у порога моего -

Гость, и больше ничего".

Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,

Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,

Что дремал в унылой скуке и проснулся лишь при стуке -

При неясном, лёгком звуке у порога моего".

И широко распахнул я дверь жилища моего:

Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая,

Полный дум, быть может, смертным незнакомых до того;

Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,

И единственное слово чуть прорезало его -

Зов: «Ленора…» – Только эхо повторило мне его -

Эхо, больше ничего…

И, встревожен непонятно, я лишь шаг ступил обратно -

Снова стук, уже слышнее, чем звучал он до того.

Я промолвил: "Это ставнем на шарнире стародавнем

Хлопнул ветер; вся беда в нём, весь секрет и колдовство.

Отпереть – и снова просто разрешится колдовство:

Ветер, больше ничего".

Распахнул я створ оконный – и, как царь в палате тронной,

Старый, статный чёрный Ворон важно выплыл из него,

Без поклона, плавно, гордо, он вступил легко и твёрдо, -

Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего -

И вверху на бюст Паллады у порога моего

Сел – и больше ничего.

Чёрный гость на белом бюсте – я, глядя сквозь дымку грусти,

Усмехнулся – так он строго на меня глядел в упор.

"Вихрь измял тебя, но, право, ты взираешь величаво,

Словно князь ты, чья держава – ночь Плутоновых озёр.

Как зовут тебя, владыка чёрных адовых озёр?"

Он прокаркал: «Nevermore».

Изумился я немало: слово ясно прозвучало -

«Никогда»… Но что за имя?! И бывало ль до сих пор,

Чтобы в доме средь пустыни сел на бледный бюст богини

Странный призрак чёрно-синий и вперил недвижный взор, -

Странный, хмурый, чёрный ворон, мрачный, вещий, тяжкий взор,

И названье: «Nevermore»?

Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,

Словно всю в нём вылил душу – и замкнул её затвор.

Он сидел легко и статно, и шепнул я еле внятно:

"Завтра утром невозвратно улетит он на простор -

Как друзья – как все надежды – улетит он на простор…"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,

И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор

Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока,

И, изверившись глубоко, Небесам послал укор

И твердил, взамен молитвы, этот горестный укор,

Этот возглас… «Nevermore».

Он сидел на белом бюсте; я смотрел с улыбкой грусти -

Опустился тихо в кресла – дал мечте своей простор;

Мчались думы в беспорядке – и на бархатные складки

Я поник, ища разгадки: что принёс он в мой шатёр -

Что за правду мне привёл он в сиротливый мой шатёр

Этим скорбным «Nevermore»?

Я сидел, объятый думой, молчаливый и угрюмый,

И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор.

Мысль одна сменялась новой; в креслах замер я, суровый.

И на бархат их лиловый лампа свет лила в упор…

Не склониться Ей на бархат, светом залитый в упор,

Не склониться – «Nevermore»…

Чу – провеяли незримо, словно крылья серафима -

Звон кадила – волны дыма – шорох ног о мой ковёр…

"Это Небо за моленья шлёт мне чашу исцеленья,

Чашу мира и забвенья, сердцу волю и простор!

Дай – я выпью и забуду, и верну душе простор!"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

"Адский дух иль тварь земная, – произнёс я, замирая, -

Кто бы, сам тебя ли Дьявол или вихрей буйный спор

Ни занёс, пророк пернатый, в этот дом навек проклятый,

Над которым в час утраты грянул Божий приговор, -

Отвечай мне: есть прощенье? истечёт ли приговор?"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

"Адский дух иль тварь земная, – повторил я замирая, -

Отвечай мне: там, за гранью, в Небесах, где всё – простор,

И лазурь, и свет янтарный, – там найду ль я, благодарный,

Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, -

Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

Я вскочил: "Ты лжёшь, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты,

Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор. -

Этих перьев цвет надгробный, чёрной лжи твоей подобный, -

Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!

Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!"

Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный чёрный Ворон -

Над дверьми, на белом бюсте он сидит ещё с тех пор,

Злыми взорами блистая – верно, так, о злом мечтая,

Смотрит демон; тень густая грузно пала на ковёр,

И душе из этой тени, что ложится на ковёр,

Не подняться – «Nevermore».