Текст книги "Золотой жук. Странные Шаги"
Автор книги: Эдгар Аллан По
Соавторы: Гилберт Кийт Честертон
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Здесь, подражая знаменитой Малибран [96]96
Малибран Мария-Фелисите (1808–1836) – французская певица.
[Закрыть], она несколько видоизменила музыкальную фразу Беллини и закончила арию, опустившись до тенорового ля, а потом внезапно перейдя на две октавы вверх.
Кончив петь, она вернулась на свое место, рядом со мной. Я в самых восторженных словах постарался выразить ей свое восхищение. О своем удивлении я умолчал, хотя меня очень удивили ее блестящие голосовые данные, так как обычно, в разговоре, ее голос казался довольно слабым, даже чуть дрожащим, и я никак не ожидал от нее такого вокального мастерства.
Мы долго серьезно, по-дружески беседовали, и нас никто не прерывал. Она расспрашивала о ранних годах моей жизни и слушала меня затаив дыхание. Видя ее доверчивость, я говорил с ней совершенно откровенно, да и не мог иначе. Поощряемый той прямотой, с какой она упомянула о своем возрасте, я не скрыл от мадам Лаланд не только ни одного своего морального, но даже физического недостатка, что требует от человека еще большего мужества, но служит в то же время лишним доказательством его любви. Я коснулся всего: моих сумасбродств еще в колледже, моей расточительности, моих кутежей, моих долгов, моих увлечений женщинами. Больше того, я рассказал ей, что у меня хронический ревматизм, что одно время меня мучил грудной кашель, что у меня бывают приступы наследственной подагры, и, наконец, не умолчал о таком неприятном и неудобном, тщательно скрываемом недостатке, как слабость зрения.
– В последнем вы сознались очень неблагоразумно, – рассмеявшись, заметила мадам Лаланд, – ведь без того, ручаюсь вам, никто не догадался бы об этой вашей слабости. Между прочим, – продолжала она, – вы не припоминаете, – и несмотря на то что в комнате было довольно темно, я увидел, как вспыхнуло ее лицо, – вы не припоминаете, mon cher ami, этой маленькой вещички, которая служит моим глазам?
Произнося эти слова, она все время вертела в руках тот самый лорнет, который так смутил меня в опере.
– Увы, я очень хорошо помню его! – воскликнул я, пылко сжав изящную ручку, протянувшую мне лорнет. Это была замысловатая великолепная безделушка, с богатой филигранной резьбой и сверкавшая драгоценными камнями, так что даже в полумраке комнаты я не мог ошибиться в ее большой ценности.
– Eh bien, mon ami [97]97
Ну, мой друг… (франц.).
[Закрыть], – продолжала она с поспешностью, удивившей меня. – Eh bien, mon ami, вы искренне молили меня о милости, которую считаете бесценной: вы просили меня завтра же стать вашей женой. Если бы я уступила вашим мольбам и, не скрою, голосу своего сердца, могла бы я потребовать от вас в обмен исполнения одной моей маленькой просьбы?
– Назовите ее! – воскликнул я с горячностью, которая едва не привлекла к нам всеобщее внимание, и только присутствие гостей помешало мне броситься к ее ногам. – Назовите ее, моя любимая, моя единственная, моя дорогая Эжени! Назовите ее, и она будет исполнена раньше, чем вы ее произнесете!
– Тогда, mon ami, – продолжала она, – ради вашей дорогой Эжени преодолейте ту маленькую слабость, скорее моральную, чем физическую, в которой вы мне только что признались; ведь она, уверяю вас, так не подходит к вашей благородной натуре и так противоречит складу вашего характера. Если вы этого не сделаете, то рано или поздно наверняка попадете в какую-нибудь неприятную историю. Ради меня бросьте это жеманство, которое заставляет вас, как вы сами говорите, скрывать ваше слабое зрение. Вы все время это делаете, стараясь не прибегать к обычному в таких случаях средству. Наверное, вы уже догадались о моем желании: я хочу, чтобы вы носили очки. О, молчите, вы уже согласны носить их ради меня. Не откажите же принять в подарок эту безделушку. Стоит она недорого, но вам будет очень полезна. Видите – она складывается и так и этак и может служить очками или лорнетом, который можно носить в жилетном кармане. Правда, это не очень модно, но вы уже дали согласие носить очки ради меня.
Признаться, я был весьма смущен такой просьбой. Но обстоятельства, при каких мадам Лаланд с ней обратилась ко мне, не допускали никаких колебаний.
– Решено! – воскликнул я со всем пылом, на какой только был в данную минуту способен. – Решено! Я согласен! Ради вас я готов пожертвовать чем угодно!
Сегодня я буду носить этот милый лорнет на цепочке, на… сердце, но в тот день, который даст мне величайшее счастье назвать вас моей женой, я с первым проблеском зари оседлаю ими… свой нос и, пусть это не так уж романтично и модно, буду носить очки, как вы того хотите.
Теперь нам оставалось только подробно обсудить наши планы. От моей нареченной я узнал, что Тальбот только что возвратился в город. Мне нужно было немедленно повидаться с ним и достать экипаж. Вечер закончится около двух часов, и к этому времени экипаж будет подан. В сутолоке, вызванной разъездом гостей, мадам Лаланд сможет незаметно сесть в него. После этого мы отправимся к священнику, который будет ждать нас. Он нас повенчает, мы простимся с Тальботом и отправимся на Восток, в небольшое свадебное путешествие, а свет по этому поводу пусть говорит что угодно.
Как только мы обсудили все эти планы, я тотчас отправился разыскивать Тальбота, но по дороге не выдержал и зашел в отель, чтобы посмотреть миниатюру, прибегнув к великой помощи очков. Лицо было удивительно красиво: большие сияющие глаза, гордый греческий нос, роскошные темные локоны. «Да, – сказал я себе радостно, – это действительно портрет моей любимой!» Я перевернул миниатюру и на оборотной стороне ее увидел надпись:
«Эжени Лаланд – 27 лет и 7 месяцев».
Тальбота я застал дома и тут же рассказал ему о своем счастье. Он, разумеется, очень удивился, но тем не менее сердечно поздравил меня и пообещал помочь. Словом, наш план был полностью выполнен, и в два часа утра, ровно через десять минут после брачной церемонии, я уже сидел с мадам Лаланд, то есть с миссис Симпсон, в тесном экипаже, уносившем нас из города на северо-восток.
Тальбот советовал нам остановиться в К… – деревушке, расположенной в двадцати милях от города, отдохнуть там после бессонной ночи и позавтракать перед дальнейшим путешествием. Поэтому ровно в четыре часа наш экипаж остановился у дверей лучшей деревенской гостиницы. Я помог своей обожаемой жене выйти и заказал завтрак. Нам предложили подождать в маленькой гостиной.
Было уже почти совсем светло, когда я взглянул на ангельское существо, сидящее рядом со мной, и тут мне вдруг пришла в голову странная мысль, что ведь за все время нашего знакомства я впервые вижу знаменитую красавицу мадам Лаланд так близко и при дневном освещении.
– А теперь, mon ami, – прервала она мои размышления, взяв меня за руку, – а теперь, mon cher ami, когда мы с вами связаны неразрывными узами, когда я уступила вашим страстным мольбам и выполнила свою часть нашего договора, я надеюсь, что настала и ваша очередь сдержать свое пустяковое обещание. Ах, подождите! Дайте мне вспомнить! Да, я слово в слово помню то обещание, которое вы дали вчера своей Эжени. Слушайте! Вы говорили так: «Решено! Я согласен! Ради вас я готов пожертвовать чем угодно! Сегодня я буду носить этот милый лорнет на цепочке, на… сердце, но в тот день, который даст мне величайшее счастье назвать вас моей женой, я с первым проблеском зари оседлаю ими… свой нос и, пусть это не так уж романтично и модно, буду носить очки, как вы того хотите». Ведь это ваши точные слова, мой дорогой супруг?
– Да, – сказал я, – у вас замечательная память, и уверяю вас, дорогая Эжени, я не собираюсь уклониться от исполнения столь несложного обещания. Посмотрите! Не правда ли, они мне идут?
С этими словами я раскрыл лорнет и осторожно водрузил на нос как очки, меж тем как мадам Симпсон, поправив шляпу и сложив руки на коленях, застыла на стуле в какой-то странной, чопорной и напряженной позе.
– Боже милостивый! – воскликнул я, лишь только дужка очков коснулась моей переносицы. – Боже мой! Что могло произойти с этими очками? – Я быстро снял их, заботливо протер шелковым носовым платком и надел опять.
Но если в первое мгновение я был просто удивлен, то сейчас это удивление уступило место глубокому, беспредельному изумлению, я был просто вне себя от ужаса. Что все это могло значить? Мог ли я верить своим глазам? Мог ли – в этом был весь вопрос! Неужели, неужели это… неужели это румяна? Что это? Неужели… неужели морщины на лице Эжени Лаланд? О Юпитер и все боги и богини, великие и малые! Что… что случилось с ее зубами? В ярости я вскочил со стула, швырнул очки на пол, остановился, упершись руками в бока, посреди комнаты и уставился на миссис Симпсон; лицо мое исказилось от ярости, и я не в силах был произнести ни слова.
Я уже упоминал о том, что мадам Лаланд, то есть миссис Симпсон, говорила по-английски еще хуже, чем писала; поэтому она обычно очень редко прибегала к этому языку. Но до чего только не может довести даму гнев! И он побудил миссис Симпсон сделать странную попытку заговорить на языке, которого она почти не понимала.
– Ну, мосье, – произнесла она, с видимым удивлением разглядывая меня в течение нескольких минут. – Ну, мосье, что еще? Что слючилось сейчас? Ви страдает танцом святой Витт? Если я вам не нравится, зачем ви покупал кота в мешке?
– Ах вы несчастная… – Я с трудом переводил дыхание. – Вы… вы… вы… старая ведьма!
– Старый ведьма? Я не так старий. Мне ни на один день не больше, чем восемьдесят два льет.
– Восемьдесят два! – воскликнул я, попятившись к стеке. – Восемьдесят две тысячи чертей! Ведь на миниатюре было написано двадцать семь лет и семь месяцев!
– О да! Это так! Это есть правда! Но этот портрет сделан пятьдесят пять лет назад. Когда я пошель за мой второй муж мосье Лаланд. В тот время я заказал миниатюр для мой второй дочь от первый муж, мосье Муасар!
– Муасар? – переспросил я.
– Да, Муасар, – сказала она, передразнивая мое французское произношение, которое, надо сказать, было не очень хорошим. – И что же? Что ви знает о Муасар?
– Ничего, старое пугало! Я ничего не знаю о нем; знаю только, что у меня был когда-то предок, носивший такую фамилию.
– Этот фамилий! Что ви скажет на этот фамилий? Это очень хороший фамилий, и Вуасар тоже хороший. Мой дочь мадемуазель Муасар женился на мосье Вуасар, и это тоже очень хороший фамилий.
– Муасар?! – воскликнул я. – И Вуасар?! Что вы хотите сказать?
– Что я хотел? Я хотел сказать Муасар и Вуасар, и буду добавлять – Круасар и Фруасар. Дочь мой дочери, мадемуазель Вуасар, женился на мосье Круасар, а внучка моей дочь, Круасар, женился на мосье Фруасар, и я хотел сказать, что этот фамилий уже не очень уважаем.
– Фруасар?! – повторил я, почти теряя сознание. – Не может быть, нет, вы не называли фамилии Муасар, Вуасар, Круасар и Фруасар?!
– Нет, назвал, – ответила она, откидываясь на спинку стула и вытягивая свои длинные тощие ноги. – Да, Муасар, Вуасар, Круасар и Фруасар! Но мосье Фруасар бил очень большой дурак, он бил большой осел, как ви сам. Он оставлял la belle France [98]98
Прекрасную Францию (франц.).
[Закрыть]и уезжал в этот глюпый Америк. Здесь он родил син, очень глюпий син, как я слишал. Но я не имел еще удовольствий встретить его, как и мой спутница мадам Стефания Лаланд. Его называют Наполеон Бонапарт Фруасар, и я думаю, что ви тоже скажет, что это не очень уважаемый имя.
То ли продолжительность, то ли характер этой речи привели миссис Симпсон в неописуемое волнение: кончив говорить с большим трудом, она, словно от прикосновения магической палочки, вскочила со стула, уронив при этом на пол свой роскошный турнюр. Затем заскрежетала своими вставными челюстями, замахала руками, засучила рукава, погрозила кулаком, поднеся его к моему лицу, и закончила свое представление тем, что сорвала с головы шляпу вместе с париком из чудесных черных волос, пронзительно взвизгнув, швырнула на пол и стала топтать все это в какой-то гневной, исступленной пляске, похожей на фанданго.
Тем временем я опустился на стул, с которого она только что встала.
– Муасар и Вуасар, – повторил я, задумчиво глядя на нее – Круасар и Фруасар. Муасар, и Вуасар, и Круасар, и Наполеон Бонапарт Фруасар! Слышите вы, старая змея? Это я! Слышите? Это я! – И здесь мой голос перешел в истерический вопль: – Это я-а-а-а!!! Я Наполеон Бонапарт Фруасар! И будь я трижды проклят, если я не женился на собственной прапрабабушке!
Мадам Эжени Лаланд, quasi [99]99
Почти, без малого (лат.).
[Закрыть]Симпсон, а в прошлом Муасар, действительно оказалась моей прапрабабушкой. В молодости она славилась красотой и даже к восьмидесяти двум годам сохранила величественную и стройную фигуру, скульптурные линии головы, греческий нос и красивые глаза. С помощью пудры, румян, фальшивых локонов, вставных зубов, турнюра и искусства парижских модисток ей до сих пор удавалось сохранять не последнее место среди красавиц, un peu passées [100]100
Несколько поблекших (франц.).
[Закрыть], французской столицы. В этом отношении она лишь немногим уступала Нинон де Ланкло.
Овдовев во второй раз и не имея детей, она вспомнила о моем существовании в Америке и решила сделать меня единственным наследником всего ее огромного состояния. С этой целью она и приехала в Соединенные Штаты вместе с дальней родственницей своего мужа – красавицей Стефанией Лаланд.
В опере моя прапрабабушка, заметив то пристальное внимание, с каким я рассматривал ее, невольно устремила на меня свой лорнет. Ее поразили черты некоторого фамильного сходства между нами. Заинтересованная этим, зная, что ее праправнук находится в этом городе, она стала расспрашивать обо мне сопровождавшего ее джентльмена. Он знал меня и сообщил ей, кто я. Это заставило ее вновь взяться за лорнет. Как я уже говорил, ее любопытный взгляд был истолкован мною иначе, что и вызвало мое дальнейшее нелепое поведение. Она ответила на мой поклон, решив, что я по какой-то странной случайности также узнал ее. Тогда-то, обманываясь в отношении ее возраста и красоты из-за своего слабого зрения и совершенства ее туалета, я обратился к Тальботу, горя нетерпением узнать, кто она. Решив, что я, конечно, имею в виду ее молодую спутницу, он сообщил мне, нисколько не погрешив против правды, что это знаменитая красавица – мадам Лаланд.
На следующее утро моя прапрабабушка случайно встретилась с Тальботом, своим давним парижским знакомым, и разговор, естественно, зашел обо мне. Говорили и о моем слабом зрении – оказывается, мой недостаток был всем хорошо известен, хотя я об этом и не подозревал. Моя дорогая родственница была искренне огорчена тем, что обманулась в своем предположении: итак, я вовсе не узнал ее, а лишь глупо заигрывал в театре с незнакомой пожилой женщиной. Решив наказать меня за мою бестактность, они с Тальботом составили целый заговор. Последний нарочно избегал меня, чтобы не знакомить с мадам Лаланд. Все мои приятели, как вначале и Тальбот, считали, что мои расспросы о «прекрасной вдове мадам Лаланд», конечно, относятся к младшей даме. И только теперь я понял суть разговора с тремя джентльменами, которых встретил, возвращаясь из отеля, где останавливался Тальбот, и ссылку моих собеседников на Нинон де Ланкло. Я ни разу не имел возможности увидеть мадам Лаланд вблизи при дневном освещении, а на вечере я не смог обнаружить ее возраст все из-за той же глупой манеры не носить очков. Когда попросили спеть мадам Лаланд, это относилось к младшей даме, и встала она, а моя прапрабабушка, чтобы оставить меня в заблуждении, поднялась одновременно с ней и проводила ее к роялю, стоявшему в соседней гостиной. Если бы я вознамерился сопровождать ее, она сослалась бы на странность нашего знакомства и попросила бы меня остаться там, где я был; но моя излишняя щепетильность сделала это ненужным. Арии, исполнение которых вызвало мое восхищение и убедило в молодости возлюбленной, пела Стефания Лаланд. Моя прапрабабушка подарила мне лорнет, чтобы ко всей этой мистификации добавить выговор и сделать ее более поучительной. Этот подарок дал возможность отчитать меня за то жеманство, от которого я никак не мог отучиться. Нужно ли говорить, что стекла в своем лорнете она заменила другими, более подходящими к моим глазам. И действительно, они оказались мне как раз впору.
Священник, якобы связавший нас брачными узами, оказался на самом деле просто одним из близких друзей Тальбота. Он же, умея отлично править лошадьми, сменил рясу на платье кучера и после мнимого венчания в наемном экипаже повез «счастливых молодоженов» за город. Рядом с ним, оказывается, сел и Тальбот, и, таким образом, оба негодяя были свидетелями последнего акта этой драмы и через полуоткрытое окно гостиной наслаждались зрелищем развязки. Вероятно, мне придется вызвать их обоих на дуэль.
Тем не менее, хотя я и не муж моей прапрабабушки – мысль, дарящая мне необыкновенное облегчение, – я все же муж мадам Лаланд – Стефании Лаланд. Моя добрая родственница не только завещала мне все свое состояние после смерти своей, если она когда-нибудь умрет, но и позаботилась о том, чтобы устроить мою судьбу. Добавлю только, что я больше не пишу billets doux и вы меня теперь никогда не встретите без очков.
Рассказы Эдгара ПоРассказы Эдгара По, напечатанные в этой книге, читаются с неослабевающим интересом, хотя они написаны более ста лет назад. Покоряют богатство и причудливость воображения автора и одновременно тонкая и острая игра его ума. Э. По – один из самых своеобразных классиков литературы США. Его странная и трагическая судьба вызовет чувство горечи у каждого, кто оценит по достоинству творчество Эдгара По.
Но как ни удивительно, Эдгар Аллан По (1809–1848) не только при жизни, но и долгое время после смерти не был признан своими соотечественниками. И уже когда По считался в Европе блистательным поэтом, на родине его называли второстепенным литератором.
Как могло это произойти? И критикам и читателям очень скоро стало ясно, что Эдгар По с болезненной остротой ощущал, как укрепляется в его стране дух корысти, все покоряющая жажда обогащения, «долларовые интересы»… В своих статьях, сатирических рассказах он с горечью и тревогой говорил о писателях и журналистах, которые считаются прежде всего с интересами выгоды, с низкими вкусами мещанского читателя.
Он зло посмеялся над такой «коммерческой» литературой в своем рассказе «Литературная жизнь Как-вас Тама, эсквайра» – «гения», который все свое творчество посвятил «Брильянтину (мазь для волос. – Н. Э.) Тама», изобретению его отца – парикмахера. Без всякого восхищения и уважения Э. По относится к тем, кого буржуазная Америка считала оплотом «расцвета» и обогащения своей страны, – к банкирам, финансистам. В очень занятном и смешном рассказе «Жульничество как одна из точных наук» По приводит множество примеров изобретательного жульничества. И скоро читатель начинает понимать, что по сути своей жулик, любым способом стремящийся «делать деньги», не слишком отличается от деляги янки. Операции жулика мелкого размера, говорит писатель. «Если он соблазняется какой-нибудь великолепной спекуляцией, то сразу теряет свои отличительные черты и превращается в так называемого финансиста».
Могло ли это нравиться тем издателям и критикам, которые стремились представить США как совсем особую страну, не похожую на европейские, как рай, в котором царит подлинное равенство и где каждый при желании и старании может стать миллионером?
Их смущали и мрачные настроения, которыми проникнуты многие рассказы писателя. Эти настроения как бы нарушали то ощущение прочности и благополучия, которое они хотели бы привить своим читателям.
Эдгар По был по происхождению уроженцем Юга, где в то время негры еще находились в рабстве. И, как ни горько, Э. По были свойственны многие предрассудки рабовладельческого Юга. Ему казалось, что южные рабовладельческие традиции и обычаи во многом чище и здоровее, чем предпринимательский, корыстный дух северных промышленных штатов. Все это, конечно, были иллюзии. Но когда он видел, как разрушаются постепенно традиции Юга, которые он пытался идеализировать, как торжествует ненавистный ему торгашеский дух, иной раз он не мог не испытывать чувства отчаяния.
Да и личная судьба поэта могла углубить его ощущения обреченности и глубоких разочарований. Он в младенчестве потерял родителей и был взят на воспитание в семью богатого южного коммерсанта Аллана. Талантливый и блестящий юноша, Эдгар был избалован своей приемной матерью, роскошью богатой обстановки, в которой он рос. Но чем ярче проявлялись его литературные интересы, тем больше разочаровывался в нем его приемный отец, желавший сделать юношу помощником в своих купеческих делах. Он перестал посылать деньги Эдгару, тогда студенту Ричмондского университета, и тот принужден был бросить ученье. По настоянию отчима Эдгар поступил в Военную академию, где он с интересом занимался точными науками, которые увлекали его. Но военным он быть не хотел и не слишком сожалел о своем исключении из академии.
В своем завещании Аллан лишил Эдгара наследства, и будущий знаменитый писатель начал свою скитальческую жизнь профессионального литератора, бывая иной раз на грани нищеты.
Тяжким ударом была для Эдгара По ранняя смерть его совсем молоденькой жены Виргинии, которая всегда верила в талант мужа и с кротостью переносила все жизненные невзгоды.
И умер поэт при каких-то странных обстоятельствах. После лекции, которую он прочитал в городе Балтиморе, его нашли на улице без сознания; он умер в одной из больниц города…
Несмотря на жизнь, полную мучительных переживаний, болезней и лишений, поэт верил в великую очищающую роль искусства, а главное – в силы и возможности человеческой мысли, науки.
Все, что вдохновлено этой верой, нам интересно и дорого в его творчестве.
В его рассказах в причудливом узоре сочетается изощренная, иной раз мрачная, фантазия и необычайно четкое мышление. Сам Э. По, замечательный лирический поэт, увлекся в то же время игрой своей собственной мысли, своей способностью разгадывать явления, которые кажутся на первый взгляд таинственными, загадочными. Так, он написал в свое время (1836) сенсационную статью, в которой, последовательно, логически рассуждая, доказал, что нашумевший в то время автоматический шахматный игрок – авантюра, обман, фокус. Путем ряда умозаключений он пришел к выводу, что в автомате должен быть спрятан человек, и не ошибся: обман был разоблачен.
В критической статье, посвященной роману Диккенса «Барнаби Редж», который выходил в свет отдельными выпусками, Э. По предсказал, как развернутся дальше очень сложные приключения героев. Э. По увлекался разгадыванием характеров знаменитых людей по их почеркам, расшифровкой тайнописей и т. п.
И вот писатель создает свои детективные рассказы, посвященные раскрытию преступлений. В трех из них герой – сыщик-любитель Дюпен. Может удивить тот странный облик, который придал своему герою Эдгар По. Ведь Дюпен раскрывает преступления не из корыстных соображений и большей частью даже не для того, чтобы справедливость торжествовала и преступник был наказан по заслугам. Его привлекает прежде всего сам процесс мышления, анализ наблюдений, верность умозаключений. В начале рассказа «Убийство на улице Морг» Дюпен угадывает мысли своего собеседника. Он делает это без всякой практической цели, получая особое удовольствие от аналитической работы своего ума.
Пожалуй, это чувство руководит им и тогда, когда он превращается в добровольного сыщика.
Если вспомнить, как ненавидел Э. По ту «психологию чистогана», корысти, которая все увереннее завоевывала общество буржуазной Америки, быть может, станет понятным его стремление представить работу человеческой мысли или художественное творчество свободными от всяких практических целей. Конечно, это беспомощный вид борьбы с властью доллара, но Э. По не видел иного пути. В этом была его ограниченность и один из глубинных источников его болезненных и мрачных настроений.
Очень занятны рассуждения писателя, или, как он их называет, «случайные соображения по поводу шахмат и шашек», которыми он начинает свой рассказ об убийстве на улице Морг. Шахматисты вряд ли согласятся с тем, что шашки требуют гораздо более сложной работы ума, чем шахматы, которые требуют главным образом внимания…
Это маленькое введение интересно для читателя еще и тем, что выражает точку зрения автора на ум изобретательный и ум аналитический, – а эта точка зрения и положена в основу детективных рассказов Э. По.
Дюпену удается раскрыть страшное и странное убийство. Но ведь рассуждения Дюпена – это ход мыслей самого автора. Как не восхищаться аналитическими способностями его ума! Наблюдательность и тонкая логика Дюпена (а значит, и автора) увлекают нас и в «Украденном письме». В этом рассказе Дюпена не меньше, чем в первом, захватывает сам процесс раскрытия преступления. Но все же он не отказывается от вознаграждения, правда, больше для того, чтобы посмеяться над хвастливым и бесталанным префектом полиции. И кроме того, он хочет защитить честь женщины, которая могла бы пострадать из-за бесстыдного вымогателя – министра. Тем, кто с увлечением занимается математикой, очень интересно будет прочесть в этом рассказе рассуждения Дюпена о математических доказательствах и аксиомах, и бесспорно их поразят разносторонние познания автора.
Написав три рассказа о Дюпене (третий из них – «Тайна Мари Рожэ»), Э. По стал одним из создателей так называемого детективного жанра, и, читая о знаменитом герое рассказов Конан Дойля – Шерлоке Холмсе, нельзя не вспомнить его предка Дюпена, созданного воображением американского писателя.
Особую романтику далекого американского прошлого, романтику кладоискательства, и своеобразную атмосферу южных штатов можно почувствовать, читая один из самых знаменитых рассказов Э. По «Золотой жук». Наблюдательность, воображение, тонкость и быстрота ассоциаций помогли джентльмену из разорившейся южной семьи, Леграну, найти клад, когда-то зарытый пиратом Киддом.
Но ведь расшифровки запутаннейших условных цифр и знаков, обнаруженных на старом пергаменте, удивительная догадливость – все это не могло бы украсить Леграна, если бы его создатель Э. По не обладал острым умом и изощренным воображением.
В этой книге есть и мрачные, страшные рассказы Эдгара По, как, например, «Колодец и маятник», действие которого происходит в Испании начала XIX века. Но и здесь вместе с ужасом, который мы испытываем, слушая рассказ о страданиях героя, ожидающего скорой гибели в кромешной тьме подземелья, возникает и чувство восхищения перед торжеством воли и мысли над охватившим героя смертельным страхом. А «Низвержение в Мальстрем» – картина неотвратимой, казалось, гибели человека в пучинах гигантского водоворота?! Ведь и в этом рассказе торжествует сила человеческого разума, не подчинившегося страшной стихии.
Эдгар По был не только создателем детективного жанра, но и одним из ранних мастеров научной фантастики. Его интерес к точным наукам, к научно-техническим перспективам человечества, вполне закономерен, раз сила мышления человека так волновала его воображение.
Сейчас, когда в недалеком будущем на дорогах Луны оставят свои следы первые земляне, рассказ Э. По о том, как житель голландского города Роттердама Ганс Пфалль отправился на воздушном шаре на Луну, совсем не покажется нам фантастическим в своей основе («Необыкновенные приключения некоего Ганса Пфалля»). Но мы должны представить себе, насколько богатым было воображение поэта и насколько широкими были его познания в различных областях естествознания, математических наук и пр., если еще 130 лет назад он описал на первый взгляд научно мотивированно и необычайно правдоподобно путешествие на Луну.
Пафос науки и торжества человеческих знаний раскрыты и в рассказе «Небывалый аэростат», где автор предвосхитил установление воздушной трассы между Америкой и Европой. И хотя в маленьком введении сообщение о перелете через океан аэростата «Виктория» представлено как газетная утка, все же дневник путешественника полон особой романтики познания и покорения стихии.
«Не знаю чувства более возвышенного, чем странное ощущение опасности и новизны в таком предприятии, как наше… Я желаю успеха не ради собственной незначительной особы, а ради торжества человеческих знаний!.. В такую ночь человек живет! Я не променял бы ее на целое столетие обыденного существования…»
Между прочим, Эдгар По был первым, кто в художественном произведении описал воздушный шар.
Иной раз в рассказах По о путешествиях и приключениях героев изображение ужасного и необъяснимого оттесняло жизнеутверждающую тему победы человека над разрушительными силами природы. Какие только ужасы не собраны в его повести «История Артура Гордона Пима», посвященной путешествию на корабле к Южному полюсу! И хотя эту повесть в какой-то мере можно назвать научно-фантастической, в ней заглушен мотив торжества разума и науки. Здесь и нечеловеческие муки голода и жажды, и страх быть съеденным спутниками, обезумевшими от голода, и корабль с мертвецами, и огненное чудовище, и белые призраки.
Научно-фантастические рассказы Э. По произвели сильнейшее впечатление на знаменитого французского мастера этого жанра – Жюля Верна. Его повесть «Пять недель на воздушном шаре», бесспорно, вдохновлена рассказом «Небывалый аэростат», «Из пушки на Луну» – «Необыкновенными приключениями Ганса Пфалля»; сюжет романа Ж. Верна «80 дней вокруг света» связан с мотивом рассказа Э. По «Три воскресенья на одной неделе». А в «Ледяном сфинксе» Ж. Верн продолжает «Историю Артура Гордона Пима», причем дает вполне реальное объяснение ряду эпизодов, которые у Э. По были представлены как таинственные, необъяснимые. Белый призрак, например, повергший в ужас Артура Пима, оказывается ледяной глыбой у Ж. Верна…
Удивительно, как совмещались в Э. По его склонность к изображению загадочного и страшного с таким очаровательным юмором, какой вы встретите в «Необыкновенном приключении некоего Ганса Пфалля», в его сатирических рассказах или, например, в рассказе «Очки». Необычайно причудливо и комично недоразумение, жертвой которого стал герой этого рассказа, молодой франт, влюбившийся, как оказалось, в собственную прапрабабушку.
Мастер увлекательного рассказа, Э. По часто оставляет читателя в недоумении уже после того, как повествование пришло к развязке. Как, например, объяснить смерть жены художника, рисовавшего ее портрет? («Овальный портрет»). Что это – великая и таинственная сила искусства, которая перенесла на полотно жизнь молодой женщины и помогла создать ее замечательное изображение? Но автор дает и другое объяснение гибели прелестной женщины, гораздо более простое и реальное… Думайте сами, как будто говорит своим читателям автор. Пусть изощряется ваша мысль и напряженно работает фантазия.