Текст книги "После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950"

Автор книги: Эдельберт Холль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Эдельберт Холль
После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950

Серия «За линией фронта. Мемуары» выпускается с 2002 года

Adelbert Holl

NACH DEM KAMPF VON STALINGRAD

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2018

Предисловие

Когда молодым солдатом попал в русский плен под Сталинградом, я был уверен в тех, кто руководил нами тогда, и полностью доверял им.

Все то время я находился в плену своих убеждений и сразу же по возвращении домой написал этот ничем не приукрашенный рассказ.

После возвращения домой мне довелось тщательно изучить причины падения тех, кто желал быть нашими кумирами, и я пришел к горькому пониманию того, как бессовестно они воспользовались нашими самыми святыми чувствами.

В данном повествовании я не пытаюсь воскресить ложные мифы или взрастить неуместную ненависть. Я хотел бы, чтобы в будущем мудрые государственные руководители не позволяли вовлекать молодежь всего мира в подобные бессмысленные войны.

Свои скромные размышления я посвящаю семьям всех тех, кто пал в этой ужасной войне.

Эдельберт Холль

Глава 1
Военнопленный!

– Господин капитан, они идут! – с этими словами часовой нырнул в глубокую щель.

Какое-то время все было спокойно. А потом настал момент, который, как я думал, не придет никогда, но который за последние три дня стал неизбежной реальностью.

Мысленно я вернулся к тем минутам, когда, стоя перед командиром, возглавлявшим оборону в нашем секторе, вдруг охваченный чувством противоречия, я отказался выполнить приказ об отходе вместе с последними оставшимися в живых и сохранившими боеспособность солдатами. Раненых предполагалось оставить на старых позициях, что противоречило нашему девизу «Все за одного и один за всех».

Теперь последних из тех, кто остался цел, вел на командный пункт нашего сектора лейтенант Аугст, всего примерно сотню человек, что удалось наскрести в тыловых подразделениях. Некоторые совсем не имели подготовки солдата-пехотинца. Сам я вернулся в укрытие к своим раненым вместе с дюжиной своих солдат-старослужащих. Никто из нас не стеснялся слез, когда я объяснил раненым, которых было около сорока человек, что всех нас ждет впереди неизвестность. Мы исполнили свой солдатский долг, но судьба оказалась сильнее нас. Я сказал им, что наша страна благодарна нам за службу в Сталинграде, и пожал руку каждому. Большинство из этих солдат находилось в составе дивизии с самого начала войны. Я был уверен в одном: если по вине русских в моем присутствии хоть один волос упадет с головы раненых, они ответят за это! У меня было две полные обоймы к моему «ноль восьмому»[1]1
  9-мм пистолет Люгера «Парабеллум» обр. 1908 г. (Здесь и далее примеч. ред.)


[Закрыть] и еще один патрон в стволе: всего 17 патронов, 16 для Иванов и один для меня. И еще у меня оставалось две ручные гранаты.

Наступило жаркое время для всех нас, оборонявшихся на северо-западной окраине «крепости Сталинград». Основной оборонительный рубеж проходил на восток и на запад прямо за нами, на юг справа от нас, что позволяло русским атаковать нас сразу с трех сторон. Тем не менее все их попытки прорваться были безуспешны.

Прошло несколько безумно волнительных секунд. Как поступят русские? Я уселся в углу укрытия, на самом склоне возвышения, где оно располагалось. Здесь размещался командный пункт лейтенанта Аугста, служивший одновременно местом сбора раненых и больных. Все равно вот уже несколько дней госпиталь отказывался принимать новых пациентов, так как был переполнен, поэтому раненых приходилось оставлять прямо на переднем крае.

В моем камуфляже во мне было трудно различить офицера. Пистолет я прикрепил к ноге у колена. Что ж, теперь мне приходилось решить для себя: короткий последний бой или плен? Что выбрать? Я не знал и никак не мог найти времени, чтобы сосредоточиться на этом, так как было нечто, заставлявшее изнывать мои нервы. Скоро придут русские, и они очень пожалеют, если попытаются обидеть моих раненых товарищей!

Вот в передней части укрытия началось какое-то движение. Они здесь! Я сидел неподвижно и отмечал все, что происходило вокруг. Это были секунды полной концентрации и стресса. Я вдруг услышал голоса русских и увидел красноармейца с автоматом на изготовку в руках. Он отдал команду, которую мне сразу же перевел фельдфебель из моей роты Йозеф Павеллек. Павеллек был родом из Верхней Силезии и за несколько месяцев нахождения на Восточном фронте научился немного говорить по-русски. В приказе прозвучало: «Немедленно бросить оружие!

Прекратить любое сопротивление! Построиться снаружи перед укрытием!»

Я не скрывал своей враждебности к находившимся передо мной вражеским солдатам. Спросил Павеллека, что будет с ранеными.

– Они останутся здесь, если не смогут передвигаться самостоятельно. За ними присмотрят.

Мы должны были построиться перед укрытием. Я поднялся и собирался выйти наружу, когда меня остановил Павеллек:

– Господин капитан, возьмите с собой эти два пакета, здесь хлеб. Мне удалось сберечь их, и они могут очень нам пригодиться!

Почти механически я взял то, что он мне протянул, даже не заглянув, что было в пакетах. Я был как будто во сне. Направляясь за остальными, я как будто бежал от тех несчастных, что остались лежать на носилках. Потом я оказался снаружи. В оцепенении я шел за фельдфебелем Павеллеком, и мы шли по следам наших товарищей, которые уже скрылись за холмом. Какой-то русский солдат, тоже вооруженный автоматом, вдруг остановил нас и о чем-то спросил. Несколько раз я услышал что-то похожее на «урр» и «хлеб», но ничего не понял. Павеллек заговорил с русским. Потом он вдруг обратился ко мне:

– Господин капитан, он хочет часы, за которые даст нам хлеб. У меня двое часов. Можно я отдам ему одни?

Мне было все равно. Павеллек отдал красноармейцу наручные часы, которые извлек из кармана кителя. Русский взял часы и надел, потом что-то сказал Павеллеку, указывая рукой в направлении, в котором ушли остальные. Павеллек был в ярости, но русский презрительно покачал перед ним стволом своего автомата. Так мы и пошли, не получив ни крошки хлеба. Пока мы шли, я вдруг обнаружил что-то твердое в карманах моих брюк. Я тут же вспомнил о двух гранатах и пистолете. Оглядевшись и не обнаружив никого рядом, кто следил бы за мной, я разобрал свой старый верный пистолет и вместе с гранатами зашвырнул его по частям подальше в снег. Дорога вела туда, где прежде располагался наш сектор обороны, левее участка, занимаемого подразделением лейтенанта Аугста. Там мы увидели построенных в колонну военнопленных. Солдаты собирались отовсюду, изо всех щелей. Когда мы собрались вместе как раз там, где располагался мой командный пункт, мной овладело странное чувство. Еще всего 9 часов назад я находился в нем. Сейчас было примерно между 9 и 10 часами утра. Тела погибших на нашем участке русских уже успели убрать. Их было много. Что было бы, если бы русские взяли нас в плен здесь, на нашем прежнем участке? Окопы и укрытия, где мы сидели совсем недавно, были тщательно прочесаны. Какой-то очень крупный русский с черной эмблемой на маскировочном халате, очевидно офицер, о чем-то объявлял. Я не понял ничего из того, что он говорил, но по движениям других пленных понял, что нам следовало построиться. Несколько моих старых товарищей собрались вокруг меня. Мы хотели по возможности остаться вместе. Мне были особенно дороги трое из тех, что были рядом со мной на протяжении тех лет: унтер-офицер доктор Альфред Роттер родом из Судет, фельдфебель Йозеф Павеллек из-под города Оппельн[2]2
  Ныне Ополе в Польше.


[Закрыть] в Верхней Силезии и унтер-офицер Генрих Грюнд из Эрдмансдорфа в Саксонии.

Городище: сборный пункт военнопленных северного фаса кольца окружения

Колонны медленно двинулись в путь. Нас было примерно двести или триста человек. У некоторых были ранцы, другие несли мешки с хлебом. Мы осторожно двигались по обледеневшему склону холма, пока не оказались в низине, в долине населенного пункта под названием Городище. Голова колонны остановилась в ожидании, пока нас нагонят отставшие пленные.

Теперь идти стало легче. Мы успели пересечь замерзшую реку и вышли к месту, где вверх тянулась вершина холма. Я часто думал о том, что находится за холмом, но не мог и представить себе такого. За вершиной, примерно в 10 или 20 метрах, стояло несколько русских сверхтяжелых гаубиц. Я насчитал двенадцать штук всего примерно в 400 метрах от своих бывших позиций. Через долину пролегала дорожка, которая вывела нас на запад прямо через гаубичную позицию. За ней уже находилась еще одна колонна военнопленных, с которой мы постепенно сближались. Соединившись с новой колонной, мы остановились.

До этого я ни слова не сказал своим товарищам. И они тоже молчали. Что творилось у нас в головах? Как я полагал, ничего. Нами всеми овладело оцепенение и отупение. Лично мне казалось, что перед моей головой кто-то повесил доску, а в мозгу поселилась какая-то темная пустота.

Кто-то из русских задал вопрос, который тут же перевели. Он хотел знать, были ли среди нас офицеры. Я собрался ступить вперед, но мои солдаты удержали меня.

– Спокойно, господин капитан! – прошептал Роттер. – Мы хотели держаться вместе, а так нас разделят.

Он был прав, и я не хотел, чтобы меня отделили от моих солдат, особенно сейчас, на пути в неизвестность!

Чуть впереди нас кто-то из немецких офицеров вышел вперед. Ему что-то приказали по-русски, потом команду перевели. Он отправился в головную часть колонны и отдал приказ двигаться дальше. И колонна вновь направилась на запад. Повсюду, куда бы мы ни смотрели, были такие же колонны военнопленных.

Я не знаю, как долго мы брели по снегу. Минуты? Секунды? Все это было настолько невероятно, что осталось за рамками моего понимания. До этого момента мы сражались, наносили и, естественно, сами получали удары, а теперь вот брели куда-то бесконечной колонной пленных.

Снова остановка. Нас остановили перед каким-то штабом. Я не знал, что произойдет дальше. Я не мог поверить своим глазам: женщина в красноармейской форме устремилась внутрь одного из зданий. Рядом со мной кто-то из моих товарищей предпринимал неимоверные усилия, чтобы хоть как-то согреть консервы. В консервных банках находилась уже готовая к употреблению еда. Я подумал, откуда у них пища. Мы уже много дней не видели таких вот банок. С терзаемыми голодом желудками мы смотрели, как другие едят. Я думал о вчерашнем вечере, когда мы поделили на 48 человек, включая меня, 4 килограмма хлеба, три четверти банки шока-колы и немного жира. К счастью, ночью Павеллек убил ютившуюся с нами в бункере кошку и приготовил ее. Каждый из моих верных товарищей получил сегодня утром по маленькому кусочку задней лапы животного. Рядом со мной какой-то артиллерийский фельдфебель склонился под тяжестью увесистого заплечного мешка. Как я заметил, мешок был полон свежего хрустящего хлеба. Откуда у этого солдата свежий хлеб? Стоявшие рядом солдаты попросили его поделиться. Он отказал. Ну что за пес! Ведь любой солдат знает о моральном долге делиться.

– А теперь вы дадите немного и другим! – велел я ему.

В мою сторону обернулась щекастая нахальная физиономия.

– Кто вы такой? Можете поцеловать мой зад!

Я вскипел внутри, но сумел взять себя в руки и отвернулся. Роттер стал выговаривать унтер-офицеру:

– Следи за своим поведением! Перед тобой капитан.

Уже направляясь прочь, я слышал его ответ:

– Мне плевать, мы теперь все военнопленные!

Мне было стыдно: никогда прежде мне не пришлось испытывать ничего подобного, и я никогда бы не поверил, что такое возможно.

Мы так стояли на месте уже примерно полтора часа. Процедура так называемого контроля проходила очень медленно. Те, кто ее прошел, кричали нам, что у нас отнимут все. Особенно привлекали охрану ценные вещи, такие как кольца, часы, авторучки и автоматические карандаши, а также зажигалки. У меня не было ничего, кроме наручных часов, да и тех я вот-вот должен был лишиться.

– Послушайте, мы должны попробовать пройти к остальным, минуя контроль, и как можно скорее.

Постоянно оглядываясь, мы должны были перебежать к группе, которую уже успели обыскать. Если нам удастся это, то и колонна отправится дальше быстрее. Как я успел обнаружить, все колонны с военнопленными, которые прошли процедуру обыска, отправлялись в сторону Городища практически без охраны.

Наш план сработал. Дождавшись подходящего момента, мы перебежали к другой группе пленных. А потом медленно, будто так и должно было быть, пошли дальше. Впереди нас снова отправлялась в путь группа из уже прошедших проверку пленных солдат, примерно около 300 человек. Мы поспешили присоединиться к ней. Слава богу, наконец мы двинулись вперед. Топтание на месте успело превратиться в настоящую пытку, особенно для меня, поскольку я был единственным, на ком были форменные сапоги вермахта. Лишь немногим из всей нашей компании повезло, и они были обуты в валенки.

Из-за плохого состояния дороги наша небольшая колонна дробилась и разделялась на группы. Один из солдат с легким ранением попытался сесть на проезжавшие мимо русские сани, но возница хлестнул его кнутом, и солдат упал. Какое-то время ему удавалось держаться на ногах, но потом силы оставили его, и он, потеряв сознание, рухнул на дорогу. Бывший санитар остался присматривать за несчастным.

Солнечный день был в полном разгаре. Было около полудня. Впереди показался поселок Городище. Со всех сторон в поселок тянулись длинные колонны пленных. Мы попытались сократить наш путь примерно на 500 метров, отправившись напрямик через изогнутый участок дороги, по которому успели пройти примерно метров четыреста. Лучше бы мы этого не делали! Как только сошли с дороги, отделившись от основной массы людей, нас тут же остановил на этом участке какой-то молодой лейтенант со своими людьми. Последовал тщательный обыск. Все, что ему понравилось или привлекло его внимание, у нас отобрали.

Я не переставал удивляться, что после нескольких обысков у нас все еще оставалось хоть что-то, что солдаты Красной армии находили полезным для себя. Что они на самом деле думали о нас? От каждого из военнопленных, у кого была фляга для воды, требовали предъявить ее. Лейтенант, размахивая пистолетом, кричал:

– Водка есть?

Его товарищи обнюхивали наши фляги. Тогда я понял, что единственное, что им было нужно, – это водка. Когда мы в последний раз видели спиртное? С тех пор прошло уже несколько недель. Наконец нас отпустили.

Мы вышли на окраину поселка Городище. Куда бы я ни смотрел, везде были пленные, одни только пленные. Невозможно было сосчитать, сколько нас там было. Я вспомнил, как три месяца назад, еще будучи в строю, бывал здесь. Нам было нечего есть и пить. Не было никакой внятной организации или системы обращения с пленными, но ходили разговоры, что нас отправят в специальный лагерь для пленных. Мы оказались каплей в людском море. Мы находились в поселке уже несколько часов. Успело стемнеть, когда казавшийся бесконечным поток солдат подошел к западной окраине Городища. Сам поселок тоже был переполнен ошеломленными военнопленными.

Первый этап: Бабуркин – Большая Россошка

Постепенно идти вперед стало легче. Я был слишком ошеломлен всем произошедшим со мной, чтобы сохранить ясность мыслей. Будто слепой, я брел вперед вместе с колонной. Дорога была плохой, в темноте не было видно ям и ухабов, поэтому меня то и дело бросало то влево, то вправо; иногда мы с товарищами сталкивались друг с другом. Во время того сложного перехода я обливался потом. Сколько мы уже шли? Я не мог понять. Впереди колонны замаячило несколько редких огней. Я не знал, что это такое, но кто-то проговорил:

– Наверное, это Гумрак.

Приближающийся звук работающего двигателя заставил нас отступить в сторону. Это был тяжелый тягач «Иосиф Сталин», который тащил за собой два тяжелых орудия с сидящими на них, несмотря на холод, расчетами. Бросалось в глаза отсутствие каких-либо личных вещей или багажа – только лишь боеприпасы, как это было принято и у нас. Огни постепенно становились все ближе. Наличие железнодорожной ветки подтвердило догадку, что это действительно Гумрак. Разбитые машины и орудия вдоль железной дороги уже успели собрать, и движение по ней явно стало более оживленным. То тут, то там открывались двери укрытий, за которыми мерцал свет фонарей. Впереди, там, куда мы направлялись, огней не было совсем. Лишь сплошная темнота растянувшейся огромной змеей железной дороги, да еще небесный свод надменно и холодно смотрел сверху на то, как мы бредем вдоль нее. Время от времени объявлялась короткая остановка, и охранники дожидались, когда растянувшаяся колонна пленных снова сомкнет ряды. Как и мои товарищи, я использовал это время, чтобы отдохнуть, подстелив под себя одеяло. Я чувствовал, что неимоверно устал. Отсутствие полноценного отдыха в течение двух последних недель давало о себе знать. Но долго лежать мы не могли, так как пронизывающий холод тут же начинал сковывать тела. Мороз безжалостно и безудержно наползал снизу. Только через несколько сот метров марша кровь вновь начинала циркулировать в согревающемся теле.

Ночь казалась бесконечной. Мой желудок требовал своего, заявляя о своих правах, которые грубо попирались в последние дни. Но у меня ничего не было. Когда мне снова удастся поесть? Я вздохнул. На востоке появилась узкая полоска, возвещающая о приближении рассвета. Скоро наступит новый день, и, может быть, тогда мир станет другим. Конвоиры тоже говорили, что в обозримом будущем нас должны были покормить. Кто-то даже знал, где именно это должно было произойти. Они считали, что нас ведут в Бабуркин, где и разместят.

Вот мы и пришли в Бабуркин. Колонну остановили в долине или, точнее выражаясь, скорее, в низине. Разбросанное повсюду оружие и другое военное имущество свидетельствовали о том, что недавно здесь шли бои. Охранники нырнули в одно из подземных укрытий. На месте, где всего несколько недель назад располагался живописный поселок, остался один-единственный деревянный дом. Мы стали искать, где бы укрыться от ветра, сгрудились вместе, пытаясь согреться. Вдруг раздался крик:

– Идите получайте пищу!

Мы выстроились по двое. На двадцать человек полагалась одна буханка хлеба; кроме того, мы получили по одной соленой селедке на двоих. Но что это был за хлеб? Он был жестким, как камень. Кто-то крикнул:

– Хлеб замерз!

Его следовало порезать, а у нас не было для этого не только ножей, но и никакого инструмента вообще.

Я получил свой твердый как камень и холодный как лед кусочек. Я очень старался разжевать его, но безуспешно. Разочарованный, оставшийся голодным, я сунул хлеб в карман брюк. Может быть, со временем он там немного оттает. Голод заставил меня быстро проглотить холодную рыбу. Губы горели от соли, но я не обращал на это внимания. В небе засияло февральское солнце, но теплее от этого не стало. Снова немного согрелись, когда мы опять отправились в путь. Стоило остановиться хоть на секунду, как тело немедленно охватывал мороз. Новая дорога была лучше прежней. Ее явно очистили от снега, и по обочинам лежали сугробы метровой высоты.

Некоторые начали демонстрировать явные признаки усталости. Мы были на ногах уже почти полтора дня, не имея полноценного отдыха, не говоря уже о нескончаемых боях последних дней. Я тоже чувствовал себя уставшим, но держался.

Наконец, примерно к полудню, мы вошли в новую долину. Это место называлось Большая Россошка. Нашу колонну остановили, и нам было сказано, что мы расположимся здесь надолго. Появившийся вдруг перед нами русский офицер выкликнул немецких офицеров. Несколько человек шагнули вперед, покинув строй, но те, на ком был камуфляж, предпочли сохранить свое инкогнито, спрятав знаки различия. Русский снова повторил вопрос. Мои солдаты пытались удержать меня. Я боролся с собой, охваченный сомнением. Интересно, какую участь русские уготовили для офицеров? И следует ли мне скрывать свою принадлежность к офицерскому составу? А вдруг кто-нибудь, когда узнают, что я офицер, посчитает, что я скрывал свое звание от страха? Ну уж нет! С тяжелым сердцем я попрощался со своими товарищами и направился к уже построившейся отдельно группе пленных. Где и когда нам доведется увидеться снова?

Повсюду, куда бы мы ни смотрели, были отрыты укрытия. Нас отвели к одному такому укрытию и заставили вползти внутрь через щель. Нас было около 60 человек, но всякое движение прекратилось, как только внутрь пролезла примерно половина нашей группы. Приглушенные голоса изнутри сообщали, что укрытие переполнено и в нем больше не было мест. Но русские помогли нам продвинуться с помощью ружейных прикладов, и через пару минут все мы уже находились под землей. Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, места для того, чтобы хотя бы присесть, не было. Тем, что совсем обессилели, некуда было даже упасть. Ограниченное пространство в землянке было безжалостно к нам. Крики, стоны и жалобы постепенно сменились мертвой тишиной. Над единственным вентиляционным окошком был натянут брезент, защищавший обитателей землянки от снега. Внутри царила полная темнота.

Сколько прошло часов? А может быть, дней? Разве можно правильно оценить прошедший период времени в положении, когда секунды тянутся целую вечность! Вдруг «дверь» распахнулась вверх, и нам приказали выходить. Если бы не вещи некоторых из пленных! С ними на то, чтобы выбраться из тесного укрытия, потребовалось вдвое больше времени, чем обычно. Нас построили и повели к котлу, в котором для нас что-то готовили. К счастью, у меня сохранился мой котелок. Я видел, как некоторым из пленных пришлось есть из ржавых консервных банок. Поварами были пленные румыны. Они вели себя отвратительно. И что они положили в котел? Нечищенная картошка, в основном раздавленная, черного цвета. Несмотря на то что все были голодны, нам приходилось выбрасывать большую часть своей порции. Помимо картошки в состав варева входили останки каких-то животных, неочищенный овес и другие злаковые. Впервые за три дня в наши желудки вновь попала хоть какая-то горячая еда.

А потом нам пришлось снова отправляться в щель под землей. Когда мы карабкались внутрь, я заметил, как несколько пленных рубили лежащие чуть поодаль останки лошади. Когда мы оказались внутри, то вновь жалобы, толчки и давка вскоре сменились равнодушной тишиной. Состояние некоторых из стоявших в землянке внушало мне серьезные опасения. Я стал думать о том, куда поместили моих товарищей.

Разве может время тянуться так долго и мучительно, как вечность? Раньше я не думал, что такое возможно, но это оказалось именно так. Меня охватило почти равнодушие. Я выполнил свой долг, и одному только Богу известно, что же будет дальше.