Текст книги "Вечерня"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Карелла опустился на колени перед столом.

На нижнем ящике, который был найден выдвинутым, приклеена этикетка:

КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ

G – L

Он потянул ящик. Сейчас это можно было делать безбоязненно, поскольку мобильная лаборатория уже использовала здесь буквально весь свой арсенал, начиная с пылесоса и кончая пинцетами. Заглянул внутрь ящика, осмотрел заднюю стенку передней панели; иногда с помощью клейкой ленты кое-кто прячет вещи внутри ящика, там, куда, кроме копа или вора, никто не догадается заглянуть. Ничего нет. Почта, G – L. Возможно, тот, кто разбросал повсюду бумаги, что-то искал в этом ящике, что-то, начинающееся с букв алфавита между G и L. Всего шесть букв. Одному Богу известно, что за бумагу искал этот вандал и нашел он ее или нет. А может быть, этот обыск не имел ничего общего с убийством. Карелла уже поднимался с колен, когда чей-то голос позади него произнес: «Простите, сэр».

Он обернулся.

В дверях кабинета стояли две девочки. Вряд ли им было больше тринадцати, ну, максимум, четырнадцати лет.

Одна – блондинка, а другая – брюнетка с черными, как смоль, волосами.

Блондинка была настоящей классической красавицей с бледным овальным лицом, четко очерченными скулами, благородным ртом и темно-карими глазами, которые придавали ей задумчивый, почти ученый вид. Вторая девочка могла бы быть ее близнецом: такое же тонкое лицо, такой же скульптурный, утонченный вид, за исключением того, что ее волосы были черными, а глаза – поразительно близкими к цвету «электрик». У обеих девочек была модная сейчас прическа – прямые, ниспадающие до плеч волосы. На обеих были свитера, юбки и – как отголосок пятидесятых – коротенькие носочки и легкие мокасины. От девочек веяло свежестью, которую американцы самонадеянно приписывают только своим здоровым юным созданиям, но которая в действительности является ценным качеством большинства девочек-подростков по всему свету.

– Сэр, – сказала черноволосая, – вы из церкви?

Тот же голос, что звучал за мгновение до этого.

– Нет! – ответил Карелла.

– Мы думали, что сюда могли прислать кого-нибудь, – сказала блондинка. – Нового священника.

– Нет, – Карелла показал свой «щит» и удостоверение. – Я – детектив Карелла, Восемьдесят седьмой участок.

– О! – воскликнула брюнетка.

Обе девочки мялись на пороге.

– Я расследую убийство отца Майкла, – добавил Карелла.

– Какой ужас! – сказала блондинка.

Черноволосая лишь кивнула головой.

– Вы знали отца Майкла? – спросил Карелла.

– О да, – почти одновременно ответили обе девочки.

– Он был чудесным человеком, – сказала брюнетка. – Прошу прощения, я – президент КМО. Меня зовут Глория Кили.

– А я – Алексис О'Доннелл, – представилась блондинка. – Я – никто.

Карелла улыбнулся.

– Рад познакомиться с вами обеими, – сказал он.

– Мы тоже рады с вами познакомиться, – отозвалась Алексис. – КМО – это Католическая Молодежная Организация.

Обращали на себя внимание задумчивые карие глаза на ее тонком серьезном лице. «Я – никто» – так сказала она. Подразумевая при этом, что она – не член клуба. Но в чем-то она, несомненно, была красивее подруги, с ее скромными и весьма привлекательными манерами. Карелле подумалось, знали ли родители, давшие своей дочери имя Алексис, что она превратится в такую красавицу.

– Благодарю вас, – улыбнулся он.

– Мы хотели узнать про завтрашние похороны, – сказала Глория. – В котором часу они должны состояться. Чтоб сообщить ребятам.

Гримаса. Пожимание плечами. Все еще маленькая девочка в созревающем женском теле.

– Я вообще-то не знаю, – растерялся Карелла. – Может, вам лучше позвонить в приемную архиепископа?

– М-м, да, это хорошая мысль, – согласилась она. Серо-голубые глаза, искрящиеся умом, волосы цвета полуночи, каскадом падающие на плечи, кивок головой – план действий уже созрел. – Вы случайно не знаете их номер телефона, а?

– Извините, нет.

– А вы не знаете, что будет с завтрашней мессой? – спросила Алексис.

– Я в самом деле ничего не знаю.

– Терпеть не могу пропускать мессу, – сказала она.

– Думаю, можно будет сходить в церковь Святого Иуды, – предложила Глория.

– Наверное, – согласилась Алексис.

В комнате воцарилось тягостное молчание, как будто все вновь ощутили тяжесть невосполнимой утраты. Ведь в это воскресенье отец Майкл уже не прочтет свою мессу. Девочкам кажется, что можно сходить к Святому Иуде, но там не будет отца Майкла! И тут (он так и не понял, кто раньше) они обе вдруг залились слезами. И обнялись. И прижались друг к другу в этом неуклюжем объятии. И стали успокаивать друг друга тихими женскими причитаниями.

Он почувствовал себя здесь совершенно лишним.

* * *

В зале в дальнем крыле дома близнецы смотрели телевизор. В ожидании мужа Тедди Карелла сидела одна в гостиной. Он позвонил ей с работы и предупредил, что может задержаться и чтоб она не беспокоилась об ужине: он перехватит гамбургер или еще что-нибудь. Но на душе у нее было неспокойно: может, он опять в опасности, ведь какой опасной стала сейчас жизнь!

Были времена, когда этот «щит» что-то значил.

Достаточно было произнести слово «Полиция!», предъявить жетон, и вы сами становились щитом. Вы были всем тем, что олицетворял этот щит: силой закона, мощью закона – вот что тогда представлял собой этот щит! Щит был символом цивилизации. А цивилизация означала органы правосудия, которые человечество создавало для себя сотни и сотни лет. Чтобы защитить себя от других, а также чтобы защитить себя от самих себя.

Это обычно и означал щит.

Закон.

Цивилизацию.

В наши дни щит уже ничего не значит. В наши дни законы нацарапаны на стенах, написаны кровью полицейских. Ей иногда хотелось взять и позвонить президенту, сказать ему, что завтра русские на нас не нападут. Сказать, что враг уже в доме, и это – не русские! Враг снабжает наркотиками наших детей и убивает полицейских на улицах.

– Хэлло, мистер президент, – сказала бы она. – С вами говорит Тедди Карелла. Когда вы намереваетесь что-нибудь сделать с этим?

Если б только она могла сказать...

Но, конечно же, ей никогда не сделать этого.

Поэтому она сидела и ждала возвращения Кареллы домой и, когда наконец увидела, как поворачивается ручка входной двери, вскочила и мгновенно очутилась у входа, с облегчением оказавшись у него в объятиях и чуть не сбив его с ног.

Они поцеловались.

Мягко, долго...

Сколько лет они знали друг друга!

Она спросила Кареллу, не хочет ли он выпить чего-нибудь...

Стремительно летали пальцы в языке жестов, который так хорошо был ему знаком...

...и он ответил, что не отказался бы от мартини, и пошел в зал повидаться с близнецами.

Когда он вернулся в гостиную, она подала ему коктейль, и они присели на диван, обрамленный тремя арочными окнами, в дальнем конце гостиной. Дом был из тех, какие обожает Стивен Кинг, – большой, в викторианском стиле, цвета слоновой кости, в той части района Риверхед, которая когда-то могла похвастаться множеством таких домов. Под каждый отводилось три-четыре акра земли, а сейчас почти все они исчезли. Дом Кареллы был как бы напоминанием о тех давно ушедших днях, о том добром, изящном времени Америки – белое здание с остроконечной крышей, со всех сторон обнесенное решетчатой, кованной из мягкой стали оградой, с обширным тенистым садом в углу двора; нет больше тех акров, те дни раздолья и роскоши стали уже частью туманного, отдаленного прошлого...

Он сидел, время от времени прикладываясь к своему мартини.

Она чуть отпила коньяка.

Спросив, где он поел, – поставив на время бокал, чтобы освободить руки для разговора, – а он понаблюдал за ее порхающими пальцами и ответил комбинацией голоса и жестов, что забежал в китайский ресторанчик на Калвер-авеню, а потом замолчал, потягивая свой напиток, уронив голову. Он выглядел таким усталым. Она так хорошо знала его. Она так любила его...

Карелла рассказал жене, как подействовало на него убийство священника.

И не потому, что он был религиозен или что-то там еще...

– Ты знаешь, Тедди, я не был в церкви со времени свадьбы сестры, я просто не верю больше во все эти вещи...

...но все же, это убийство служителя Господа...

– Я даже не верю в это, хотя люди отдают себя религии, посвящают свои жизни распространению религии, любой религии, я просто в это больше не верю, Тедди, прости меня. Знаю, что ты веруешь. Знаю, что молишься. Ну, прости меня, виноват.

Она взяла его руки в свои.

– Как жаль, что я не могу измениться, – произнес он.

И снова замолчал.

Потом сказал:

– Но я так много видел всякого!

Она сжала его кисти.

– Тедди... это в самом деле мучает меня.

Она встрепенулась в ответ единственным словом: «Почему?»

– Потому что... это был священник.

Она непонимающе посмотрела на него.

– Знаю, я противоречу себе. Почему смерть священника должна так волновать меня? Я ведь даже не беседовал со священником со... когда она вышла замуж? Анжела? Когда была ее свадьба?

Пальцы Тедди задвигались.

«В день рождения близнецов».

– Почти одиннадцать лет назад, – задумчиво произнес Карелла и утвердительно кивнул, – именно тогда я в последний раз встречался со священником. Одиннадцать лет назад.

Он взглянул на жену. Столько больших событий произошло за эти одиннадцать лет! Иногда время казалось ему эластичным, способным изменяться по желанию, следуя нашим вечно меняющимся прихотям. Кто скажет, что близнецам сейчас не тридцать лет, а одиннадцать? Кто скажет, что они с Тедди уже не те молодожены? Время. Категория, приводящая Кареллу в такое же смятение, как и... Бог.

Он покачал головой.

– Ладно, не будем трогать Бога, – сказал он, как будто и до этого он думал вслух. – Забудем, что отец Майкл был служителем Господа, что бы это ни значило. Может, вообще не бывает служителей Господа. Может быть, весь мир...

Он вновь покачал головой.

– Допустим, это был... о'кей, не целомудренный, таких не бывает, а по крайней мере, невинный человек.

Он заметил растерянность на ее лице и понял, что она либо неверно прочла по его губам, либо не так истолковала его небрежную жестикуляцию. Он снова повторил слово буква по букве, она кивнула в ответ, поняв смысл, а он продолжал:

– Да, давай так рассуждать о нем. Невинен. А может, и целомудрен, почему бы и нет? Чистый сердцем, в любом случае. Человек, который никогда никому не причинял зла. И вдруг из ночи, из заката в тихий сад врывается убийца с ножом.

Он осушил свой бокал.

– Вот это и мучает меня, Тедди. Под Новый год мне пришлось увидеть девочку, задушенную в кроватке, это было лишь пять месяцев назад. И вот сегодня, Тедди, двадцать шестое мая, даже пяти месяцев не прошло... И еще одна невинная жертва. Если люди таковы, таковы... если люди таковы, что могут убивать... если... если даже... если никто не ценит больше... если могут убить дитя, убить священника, убить девяностолетнюю старушку, убить беременную женщину...

И вдруг он спрятал лицо в ладонях.

– Это уже слишком, – сказал он.

И она догадалась, что он плачет.

– Слишком, – повторил он.

Она обняла его.

И подумала: «Господи милосердный, избавь его от этой работы, пока она не убила его».

* * *

В кафе на Стем-авеню Серония с братом ели пиццу. Они заказали и уже уничтожили одну большую порцию с добавочным сыром и перцем, а сейчас были заняты меньшей порцией, которую они заказали после первой. Серония сидела, склонившись над столом. Длинная лента сыра «моццарелла» тянулась от ее губ к сложенной вдвое пицце, и она методично поглощала сыр, приближаясь к куску пиццы. Хупер следил за ней с таким напряжением, как будто она шла по натянутому канату на высоте ста футов над землей.

Она откусила сыр уже вместе с пиццей, прожевала, проглотила и запила диет-колой. Она отлично знала, что белый парень, бросивший им пиццу на прилавок, не спускал с нее глаз.

На ней была невероятно короткая мини-юбка из ткани под черную кожу. Красная шелковая блузка с очень низким воротом. Длинные красные сережки. Черные модельные туфельки. Девочке 13 лет, и ее с головы до ног разглядывает белый мужчина, время от времени ставящий пиццу в печь.

– Ты не должен был врать ему, – говорила она брату. – Он узнает, почему ты был на Одиннадцатой улице, он вернется.

– А я говорю, он их не найдет, – сказал Хупер.

– Он не давал тебе повода лгать.

– Я говорил ему в основном правду, – возразил Хупер.

– Нет, ты врал про Толстого Харольда.

– Ну и что? Кому он нужен, это маленькое дерьмо?

– Ты говорил, будто он занимается крэком. Ч-у-ушь, парень, этот маменькин сынок знать не знает, как курить крэк.

Хупер рассмеялся.

– Рассказываешь, как будто он ходил в курильню, купил себе за никель флакончик...

– Это правда, мы ходили в церковь вдвоем, да, я и Харольд, – сказал Хупер.

– "Я не занимаюсь наркотиком!" – сказала Серония, передразнивая брата, отвечавшего Карелле. – «И я не таскаю крэк никому, как эти несчастные дельцы, которые ходят здесь и портят детей».

– Мы же говорили с детективом, – воскликнул Хупер. – Что ты ожидала, я должен был сказать ему?

– "Я не совершил ни одного преступления в жизни!" – Серония очень похоже сымитировала более глубокий голос брата. – Никогда! – сказала она и, сжав кулачки, стукнула себя по детской груди.

– Это я точно говорил ему, – ухмыльнулся Хупер.

– Я чуть не намочила штаны, когда услышала это, – сказала Серония и тряхнула головой от восхищения и гордости. – «Я собираюсь стать каким-то негром – это будет хороший негр», – передразнила она. – Как Эдди Мэрфи. – И снова тряхнула головой, закатив глаза от удовольствия.

– Правильно, Эдди Мэрфи, – подтвердил Хупер.

– Жалко, что ты не Эдди Мэрфи, потому что он снова придет, – сказала она. – Я сразу поняла, что полиция будет вынюхивать, искать, брат. И он собирается говорить с людьми на Одиннадцатой улице, и кто-то скажет ему то, что ты не говорил. А потом он узнает, что случилась между тобой и священником, а ты окажешься в бо-ольшом дерьме, брат.

– Ничего не случилось между мной и священником.

– Кроме того, что ты прятал свою штуку в церкви, – закончила Серония и откусила еще кусочек пиццы.

Глава 6

В тот субботний вечер Уиллис вернулся домой на Харбор-сайд-Лейн лишь около восьми часов вечера. Едва войдя в прихожую, он позвал Мэрилин.

Ответа не последовало.

– Зайка? – позвал он. – Это я.

И снова молчание.

Работая в полиции, он уже привык к неожиданностям. К тому же, будучи полицейским, он жил на самом краю пропасти ожидания с того момента, как связал себя с Мэрилин Холлис. Вдруг в его мозгу вспыхнули слова, которые он услышал по телефону в прошлый четверг, – Perdoneme, senor, – и тут же тревога пронзила его.

– Мэрилин! – закричал он и рванул вверх по лестнице через две ступеньки. Крутой поворот направо на площадке второго этажа, и лишь только он шагнул на ступеньки, ведущие на третий этаж, услышал ее слабый голос, доносившийся откуда-то снизу из коридора.

– Я здесь, Хэл!

Она была на кухне. Сидела за разделочным столиком. Духовки и печи из нержавеющей стали, холодильник и кухонная плита создавали вокруг нее серый металлический фон. Она держала у носа посудное полотенце, уже совершенно измятое. На столе стояла опустевшая форма для льда.

– Я упала, – сказала она, прижимая полотенце к носу, видны были лишь широко раскрытые глаза и синие мешки под глазами.

– С лестницы, – пояснила она. – И кажется, сломала нос.

– О, Господи, ты звонила...

– Это случилось несколько минут назад.

– Я сам позвоню ему, – сказал Уиллис и бросился к телефону.

– Наверное, они ничем не помогут моему сломанному носу, – тихо сказала она. – Может быть, он сам заживет.

– Они его исправят, – возразил Уиллис, перелистывая свою записную книжку на столике под настенным телефоном. Рубинштейн, доктора зовут Рубинштейн. До Уиллиса сразу же дошло, что он излишне раздражен; так бывают взбудоражены родители, когда дитя совершает что-то опасное для здоровья. Слава Богу, что Мэрилин не поранилась серьезнее. Но все равно невероятно жаль, что она вообще причинила себе боль.

– Как ты умудрилась упасть с этих проклятых ступенек? – в сердцах спросил он, качая головой.

– Я споткнулась, – ответила Мэрилин.

– Разве его номер не в этой книжке? – спросил он.

– Посмотри на "Д", – сказала она. – «Доктор».

Еще больше расстроенный, он нашел раздел "Д" и пробежал взглядом дюжину имен, записанных рукой Мэрилин, прежде чем нашел фамилию Рубинштейн, Марвин, доктор. Уиллис набрал номер. После четырех сигналов трубку подняла женщина – секретарша врача. Она сообщила Уиллису, что доктора не будет в городе несколько дней, и предложила связать с заменяющим его доктором Джеральдом Питерсом. Почти грубо Уиллис ей ответил: «Не стоит!» и повесил трубку на аппарат.

– Собирайся! – сказал он. – Поехали в больницу!

– Вообще-то я не думаю...

– Пожалуйста, Мэрилин! – сказал он.

Он торопливо вывел ее на улицу и усадил в машину. Поразмыслив, он решил не включать сирену. С управлением случится истерика, если он вдруг решится использовать сирену в личных целях. Ближайший госпиталь – «Генерал Мурхаус» – находился на пересечении Калвер-авеню и Северной Третьей улицы, как раз на западной оконечности участка. Он мчался туда, как будто по вызову 10-13. Нога жала до отказа на акселератор, он не обращал внимания на огни светофоров, если не возникало опасности для других автомашин. Круто повернув направо, вырулил, пронзительно визжа тормозами, на дорожку, ведущую в отделение «Скорой помощи».

Субботний вечер продолжался.

Хотя было всего восемь часов девятнадцать минут, но уик-энд уже был в полном разгаре, и отделение «Скорой помощи» скорее было похоже на армейский полевой госпиталь. Два копа с эмблемой «87» на воротниках мундиров изо всех сил боролись, стараясь разнять двух похожих, как две капли воды, белокожих головорезов, которые до этого поработали на славу, изрезав друг друга до костей. Когда-то белые тенниски лохмотьями свисали с окровавленных тел. Один из них раскроил другому лицо от правого виска до челюсти. А другой располосовал первому руку от бицепсов и предплечья до запястья. Они все еще продолжали материть друг друга и, несмотря на то, что руки были скованы за спиной наручниками, ухитрялись плечами отпихивать полицейских, которые пытались их растащить.

Живущий при больнице врач, очень похожий на индуса и наверняка бывший им, – в этом городе индийских врачей, работающих и живущих при больнице, было больше, чем в целом штате Раджастхан – раз за разом терпеливо повторял: «Вы хотите пройти курс лечения или вы хотите вести себя по-хулигански?» Два бандита совершенно не обращали внимания на эту нотацию, потому что уже вели себя по-хулигански, возможно, всю свою жизнь они вели себя по-хулигански и не собирались прекращать вести себя по-хулигански только из-за того, что какой-то иностранец говорил им благоразумные вещи. А потому они забрызгали кровью все отделение «Скорой помощи» в то время, как два вспотевших черных копа боролись с этой парой взбесившихся мужиков, в два раза крупнее их, стараясь не запачкать форму. А ангелоподобная медсестра терпеливо стояла рядом с ватными тампонами, флаконом антисептика и рулонами бинтов и тоже старалась не испачкать свою одежду; осторожно двигаясь вокруг этого квартета, вытирала этот проклятый пол, потому что кровь забрызгала все вокруг.

В других местах комнаты люди сидели на скамейке или толпились у стола медсестры, или стояли, изнывая от боли и неудобства. В этом столпотворении Уиллис разглядел и с ужасом отметил:

двенадцатилетнюю девочку-испанку; блузка вверху разорвана и открывает лифчик и маленькие, только начинающие формироваться груди. По внутренней поверхности ее правой ноги текла кровь. Изнасилование;

сорокалетнего белого человека, которого поддерживали офицер полиции и еще один индийский врач. Они вели его в одноместную палату на осмотр к доктору;

черного подростка, сидящего на скамейке с одной кроссовкой в руках. Его правая нога распухла до размеров дыни. Уиллис пришел к выводу, что здесь не было преступных действий, хотя на этом участке никогда нельзя быть уверенным в таких делах.

И еще были...

Еще была Мэрилин, точка.

– Простите, доктор, – сказал Уиллис рыжеголовому врачу, стоявшему у стола медсестры и рассматривавшему какой-то график. Тот поднял глаза, немало удивившись: у кого это хватило неописуемой наглости повысить голос здесь, в храме. На его лице были просто написаны высокомерие и презрение персоны, которая без всяких вопросов знала, что ее профессия – сродни религии. В его взгляде сочетались неприязнь с отчуждением, как будто обладатель его – личность исключительная, а сейчас он был готов наказать любого, кто осмелился испортить воздух в его присутствии.

Но у женщины Уиллиса был сломан нос!

С грозным видом он сверкнул своей бляхой и сообщил свое божественное имя – «Детектив Харольд Уиллис» – и захлопнул кожаный футляр с таким щелчком, как будто собирался бросить перчатку вызова. «Я расследую дело об убийстве. Этой женщине необходим немедленный медицинский уход».

Какая связь между делом об убийстве и сломанным носом этой женщины – а он, лишь взглянув на нее, поставил такой диагноз – рыжеволосый врач никак не мог сообразить. Но, увидев лицо детектива, понял, что дело очень срочное, положение критическое и черт его знает, как все может обернуться, если сломанный женский нос как-то замешан в расследовании убийства. Поэтому врач отмахнулся от всех остальных пациентов, требовавших к себе внимания в этом субботнем чистилище, и тут же занялся женщиной; выяснив (как он и предполагал), что нос в самом деле сломан, сделал обезболивающий укол, поправил нос, наложил гипс (а какое, однако, красивое лицо!) и выписал рецепт на болеутоляющие средства, которые едва ли найдешь ночью! И только после этого он спросил у женщины, как все произошло. И Мэрилин без запинки рассказала, как она оступилась и полетела с лестницы.

И лишь сейчас Уиллис до конца осознал то, что ему почудилось уже в ту минуту, когда он нашел ее на кухне с куском льда у носа.

Мэрилин лгала.

* * *

– Но зачем же ты им лгал? – спросила Салли Фарнс.

Уже половина девятого вечера. Они вдвоем сидели на маленьком балконе, на который выходила дверь из гостиной, смотрели на огни субботнего ночного города и переливы неба над головой. Полтора часа назад закат окрасил горизонт на западе. Они уже поужинали на кухне и перенесли кофе на балкон, ожидая яркого красочного зрелища. В последние несколько недель это стало предметом их особого развлечения. И сегодняшний «спектакль» был совсем неплох: буйство красных, оранжевых, пурпурных и темно-синих красок, как в калейдоскопе, достигало своей кульминации в ослепительном блеске звезд, катящихся по иссиня-черному небу.

– Я не лгал, – ответил он.

– Я бы сказала, дал им повод думать, что ты все уладил с патером...

– Так оно и было, – сказал Фарнс.

Она подняла глаза к небу.

Это была крупная брюнетка, полногрудая и широкобедрая. Женщина, природой созданная для материнства, по иронии судьбы осталась бездетной. В нации, где каждая женщина, достигшая половой зрелости, поклоняется лишь двум достоинствам – быть худощавой и оставаться молодой, – Салли Фарнс ухитрялась в свои сорок три ковырять в носу, разглядывая модели в «Вог», считала себя чувствительной и обворожительной, хотя по всем тестам в ней было целых двадцать фунтов лишнего веса!

Она всегда была немножко полновата, даже подростком, но никогда не выглядела толстой. Она просто выглядела «zaftig» – слово, которое даже тогда она понимала как «роскошная», потому что так ее называл еврейский мальчик, щупая ее на заднем сиденье отцовского «олдсмобиля». Позже он произносил от всего класса прощальную речь на выпускном вечере. В действительности мальчик имел в виду слово «wollustig», что и есть «роскошная», а «zaftig» означало просто «сочная». В любом случае, Салли была и роскошной, и сочной, и, кроме того, приятно округлой, да еще с блеском в голубых глазах, который обещал столько сексуальной ветрености, что ее хватало для того, чтоб разжечь желание у немалого числа прыщавых молодых людей.

И сейчас она все еще выглядела чрезвычайно притягательной. Даже сидя в сумерках наедине с мужем, она закинула ногу на ногу в вызывающей позе, а три верхние кнопки блузки были расстегнуты. На верхней губе можно было заметить бисерные капельки пота. Она размышляла: не ее ли муж убил отца Майкла?

– Ведь у тебя с ним был конфликт, – продолжала она.

– Нет, ничего подобного, – возразил Фарнс.

– Да, да. Ты же ходил к нему на Пасху...

– Да, мы пожали друг другу руки и покончили с этим делом.

– Артур, ты мне не так рассказывал. Ты мне говорил...

– Мало ли что я тебе говорил, – сказал Фарнс. – Мы пожали руки, и дело с концом, вот что я тебе сейчас говорю.

– Почему ты лжешь? – спросила она.

– Позволь мне кое-что тебе объяснить, – начал он. – Эти детективы...

– Тебе не надо было им врать. И не надо лгать мне сейчас.

– Позволь, – сказал он, – ты задала вопрос.

– Хорошо, слушаю.

– Ты хочешь, чтоб я ответил, или будешь меня все время прерывать?

– Я сказала: «Хорошо».

– Эти детективы приходили ко мне, потому что убит священник, ты это понимаешь? Священник. Знаешь, кто в этом городе заправляет полицией?

– Кто?

– Католическая церковь, вот кто. И если церковь прикажет копам отыскать убийцу священника, копы лбы расшибут, но найдут.

– Но это не значит...

– Ты опять прерываешь, – сказал Фарнс.

На свету, проникавшем на балкон из гостиной, она увидела его глаза. В них было что-то жестокое и жуткое. Она уже и не помнила, когда в последний раз ссорилась с ним... И опять ей пришла мысль, что отца Майкла мог прикончить он.

– Для них совсем не обязательно поймать настоящего убийцу, – сказал он. – Им надо просто поймать убийцу, любого убийцу. Копы пришли ко мне в магазин и хотели раздуть до небес мои разногласия с отцом Майклом. Что ж, мне надо было сказать им, что я повздорил на Пасху с отцом Майклом? Никоим образом! Мы пожали руки и помирились.

– Но ведь все было не так!

– Это было именно так! Точка!

Доносившиеся издалека, с улицы звуки постепенно отфильтровывались. Далекие и какие-то нереальные клаксоны и сирены «скорой помощи» чем-то напоминали шумовое оформление «мыльной» оперы. Они сидели, слушая приглушенные звуки города. В небе мерцали сигнальные огни на крыльях самолета. Она колебалась, стоит ли продолжать разговор. Не хотелось бы, чтобы он вышел из себя... Ей хорошо было известно, что может произойти, если он сорвется.

– Понимаешь, – как можно мягче сказала она, – я просто думаю, глупо лгать по такому незначительному поводу.

– Прекрати говорить об этом, Салли! О том, что я лгал.

– Потому что наверняка, – все еще мягко и спокойно говорила она, – полиция не стала бы думать, что глупый спор...

– Но они как раз об этом и думают. Поэтому они и заявились в магазин. Размахивая этим проклятым письмом, которое я написал! И в каждом абзаце им мерещится угроза! Так что же мне было говорить? Что письмо было только началом? Что сразу после моего письма у нас разгорелся дикий спор? Ты хотела, чтобы я это сказал?

– Я только знаю, что могут подумать полицейские, если кто-то лжет им.

– Чушь!

– Нет, правда! У них шестое чувство. И если в они догадались, что ты им лгал про отца Майкла...

Она не закончила фразу.

– Ну? – сказал он.

– Да ничего.

– Нет, уж договаривай! Если б они догадались, что я лгал им про отца Майкла, тогда что?

– Тогда бы они стали вынюхивать и другие дела.

– Какие другие?

– Ты сам знаешь.

* * *

Хейз не слишком много узнал о Крисси Лунд.

Для начала он выяснил, что она приехала сюда из маленького городка в Миннесоте...

– И мне здесь нравится, – сказала она. – А тебе?

– Иногда.

– Ты бывал когда-нибудь в Миннесоте?

– Ни разу, – ответил он.

– Ну и холодина там!

– Представляю!

– Зимой все прячутся. Знаешь, там можно до смерти окоченеть в этих снегах и льдах. Поэтому все прячутся по норам, запираются и ждут прихода весны, только тогда высовываются на свет Божий. Что-то вроде умственной спячки.

Казалось даже неуместным толковать о зимних передрягах, когда все вокруг напоминало о весне. Было десять с минутами, когда они вышли из ресторана, сейчас уже пол-одиннадцатого, а они все бесцельно брели по Холл-авеню в сторону Тауэр-Билдинг на Мидуэй-авеню. В такие ночи невозможно поверить, что где-то в этом городе на кого-то могли напасть. Мужчины и женщины прогуливались, взявшись за руки, разглядывая яркие витрины магазинов, покупая претцели, или сосиски, или мороженое, или йогурт, или сувлаки, или колбаски на маленьких базарчиках, устроенных тут на каждом углу, копаясь в книжных развалах, которые будут открыты до полуночи, рассматривая товары ночных торговцев, останавливаясь послушать чернокожего саксофониста-тенора, душещипательно исполняющего «Рождение блюза»: сочные сладкие звуки выплывают из его золотой трубы и растворяются в благоуханном воздухе. Эта ночь создана для любовников!

Хейз и Крисси еще не были любовниками и, может быть, не станут ими. Но сейчас был период узнавания друг друга. Трудный период. Бывает так: встречаете кого-то на своем пути, этот человек вам симпатичен. И вы заранее предвкушаете, таите надежду, что в нем вы обретете знакомые по прежним друзьям черты. Как считал Хейз, все зависит от того, где вы и кто вы в данный период времени. Повстречайся ему Крисси год назад, он был бы слишком увлечен Анни Роулс для того, чтобы завязывать и поддерживать еще какие-то знакомства. Пять, десять лет назад – трудно и припомнить, какие женщины играли в то время важную роль в его жизни. Как-то была у него еще одна Крисси – правда, ее звали Кристин. Близко, но не то. Кристин Максвелл. Владелица книжного магазина. Кажется, так? Май был месяцем воспоминаний. Или забвения.

– Как тебе удалось устроиться на работу в пригороде? – спросил он Крисси.

– Наткнулась в газете на объявление, – ответила она. – Я искала какую-нибудь работу на неполный день, и место в церкви мне было больше по душе, чем работа официантки.

– А почему на неполный день?

– У меня занятия, а кроме того, репетиции.

«О Боже! – подумал он, – да она актриса!»

– Актерское мастерство, вокал, танцы...

«Ну конечно же!» – подумал он.

– А еще я три раза в неделю хожу на гимнастику.

«Естественно!» – подумал он.

– Так что эта работа в церкви – просто временно, понимаешь...

– Угу, – промычал он.

– До тех пор, пока я не получу какую-нибудь роль.

– Понятно, роль, – кивнул он.

Все актрисы, с которыми ему когда-либо приходилось иметь дело, были сверх меры эгоистичными, невероятно эгоцентричными особами, мечтающими лишь об одном – о какой-нибудь роли.

– Поэтому я и приехала сюда, – продолжала она. – Правда, у нас там есть театр «Руди Гютри» и все такое, но все равно это – провинциальный театр, правда же?