Текст книги "Вечерня"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Что же за вкусный ужин ты нам сегодня приготовила? – насмешливо спросил он и, поднеся бокал к губам, осушил его.

За окном сверкали молнии, сопровождавшиеся раскатами грома.

– Жареный лосось, – быстро ответила она, – со свежим аспарагусом, который я купила у корейцев.

– Ненавижу аспарагус, – сказал он.

– А мне казалось, ты его любишь. Я думала, что ты ненавидишь брокколи.

– Я ненавижу аспарагус. И брокколи! – Он снова подошел к буфету, взял с подноса два кубика льда и бросил их в бокал. Она надеялась, что он больше не будет пить.

Он выпил еще одну порцию джина.

– Ты готовишь аспарагус, и брокколи, и цветную капусту, и все другие засранные овощи, которые я ненавижу, – сказал он, – брюссельскую капусту...

– Я думала, ты любишь...

– ...белокочанную и все это, – сказал он, поднеся бокал ко рту. – Человек дожил до сорока девяти лет, вот уже двадцать пять лет женат на одной и той же бабе, и, кажется, ей пора бы знать, что он любит, а что – не любит! Но нет, это жирной Салли не по уму...

Это оскорбление: «жирная Салли» – всегда ранило ее.

Он и сегодня собирался ее мучить!

– ...жирная Салли по-прежнему потешается над ним, готовит все, что ни взбредет в ее трепаную голову, не думая о том, что ее муж мог...

– Я долго думала...

– Заткнись! – рявкнул он.

«Мне надо уйти! – решила она. – В прошлый раз я слишком долго не осмеливалась и дождалась, пока не грянула буря, а потом было уже поздно. Пусть превратится в угли этот ужин, – подумала она, – наплевать, если в плите даже вспыхнет пожар, мне надо уйти! Прямо сейчас!»

Но она все колебалась.

Давая ему время на размышление.

Потому что в тот последний раз, когда она убежала к отцу Майклу, чтобы рассказать ему о том, что произошло, ей показалось, будто в доме стало чуть-чуть лучше. Это было... почти два месяца назад, в начале апреля, незадолго до Пасхи, как раз после того, как он написал это ужасное письмо. А ведь она просила его не писать, она предупреждала, что он выставит себя на посмешище перед всем приходом, но он заставил ее перепечатать письмо дома, а потом отнес в банк, чтобы сделать ксерокопии, неизвестно, сколько их ему понадобилось; говорил, что он возмущен тем, как священник превращает церковь в финансовую контору, это его точные слова. И, конечно, прихожане решили, что он – глупец, раз пишет такие дурацкие письма, а в следующее воскресенье отец Майкл прочел еще одну проповедь о деньгах, упомянув о письме, которое он получил, – письме, написанном Артуром... да, правильно, это было ровно за неделю до Пасхи, во второе воскресенье апреля. И он в ту ночь напился. А на следующее утро она побежала к отцу Майклу с опухшими глазами и разбитой губой...

– У тебя очень плохая привычка, Салли, прерывать меня, – сердился он.

– О, я знаю, – тихо сказала она, все еще давая ему возможность развеять сомнения, все еще надеясь, что ее посещение священника изменило ситуацию в доме. Теперь Артуру известно, что кто-то еще в курсе того, что происходит в доме...

Но священник уже мертв.

Кто-то убил священника.

– ...даже когда я была еще девочкой, – оправдывалась она дрожащим голосом, – я обычно...

И осеклась.

«Опять прерываю! – подумала она. – Вот так все время!» Он стоял у буфета, добавляя льда в бокал. Она уже потеряла счет выпитым им порциям. За окном бушевали молнии под аккомпанемент грома, а затем в порывах дикого ветра хлынул дождь широкими полосами. Он все еще стоял, захмелевший, у буфета, держась за ручку формочки для льда. Формочка делилась с помощью ручки-рычага на маленькие симметричные ячейки и была уже пуста. Кончились ледяные кубики. А дождь за окном лил как из ведра.

– Мисс Зафтиг, – ухмыльнулся он, – кажется, так тебя называл твой маленький еврейчик?

– Да, он считал меня «zaftig», – сказала она, – но никогда не называл меня мисс Зафтиг.

«Не противоречь ему! – подумала она. – Соглашайся со всем, что он говорит!»

– Маленькая мисс Зафтиг побежала к этому трахнутому священнику.

– Прошу, если б ты не...

– Стирать свое грязное белье на людях!

– Оно не было бы грязным...

– Потащила наше грязное белье в церковь и копалась в нем перед священником!

– В следующий раз не...

Он ударил ее наотмашь. Все еще держа в руке формочку для льда на 12 кубиков, он ударил этой формочкой ее по лицу, правда, только поцарапав щеку, потому что это все-таки неэффективное оружие – алюминий; вряд ли вообще можно назвать его оружием.

А вот бутылка с джином – совсем другое дело!

Бутылка была зеленого цвета, прочная, а на ней – маленькая красная печать, удостоверяющая, что это – натуральный продукт, «Танкрей», отличная штука! Швырнув на пол решетку от формочки, он схватил бутылку за горлышко, рванул ее с буфета и завел назад, как это делают теннисисты при ударе справа: вместо ракетки – бутылка, а мяч летит на уровне плеча, размах! Глаза следят за мячом, а на высоте плеча – как раз ее голова!

Красное пятно крови отпечаталось на бутылке рядом с красной пробкой. Из открытого горлышка на запястье выплескивался джин, кровь била струей из глубокой раны и заливала ее левый глаз. Вид крови напугал его. Похоже, до него дошло, что он напал на нее со смертельно опасным оружием, что эта бутылка легко могла убить при малейшей его неосторожности! Он воскликнул: «О, неужели?», как будто осуждая ее за то, что она сама имела глупость схватить эту бутылку и использовать против себя же. «О, неужели?» и выбросил бутылку в раковину, нарочно расколотив ее, – осколки зеленого стекла взметнулись в воздух как раз в тот момент, когда их осветила желто-белым светом молния, вспыхнувшая за окном.

Грохотал гром.

Как ни странно, но сейчас Фарнс стал еще страшней.

Хотя в руках у него не было никакого оружия, кроме самих рук. Не осознавая силу и опасность своих мышц (а уж она-то знала это!), он надвигался на нее. А она стояла, прислонившись к двери. Кровь хлестала из раны на голове, левую руку она прижала к виску, а правую вытянула, как постовой полицейский, с растопыренными пальцами. «Не надо, Артур! – взмолилась она. – Пожалуйста, не надо!» Но он снова и снова повторял свое «О, неужели?», как будто возражая против того, что она только что сказала ему, или прося у нее дальнейших объяснений уже сказанному. «О, неужели?» При этом он продолжал бить ее по лицу снова и снова, методично, своими огромными кулаками он наказывал ее, словно она была виновата в его пьянстве.

Она дотянулась до ножа, лежавшего на сушилке.

И хладнокровно ударила его.

Глава 10

Допрос состоялся в 87-м участке в кабинета лейтенанта Бернса, менее чем через полчаса после того, как из госпиталя «Генерал Грир» был выпущен Артур Левеллин Фарнс. Ему была оказана медицинская помощь по поводу ножевого ранения в левое предплечье и немедленно после этого было предъявлено обвинение в нападении 1-й степени: "С намерением нанести серьезные физические увечья другому лицу, нанесение таковых увечий этому или третьему лицу с применением смертоносного оружия или опасного предмета, что является уголовным преступлением класса "С" и влечет за собой наказание в виде лишения свободы на срок от трех до пятнадцати лет".

Чтобы подсластить пилюлю, Артуру также было предъявлено обвинение в попытке покушения на жизнь – уголовное преступление класса "В" – минимум три – максимум двадцать пять лет тюрьмы. В аналогичном преступлении обвинялась и его жена, Салли Луиза Фарнс, но в старом полицейском доме сложилось мнение, что ей легко будет отвертеться от обоих обвинений, объясняя случившееся самозащитой. И вот здесь в среду, в 10 часов утра собрались детективы, к ним присоединилась помощник окружного прокурора Нелли Бранд. Они пришли не столько для того, чтобы убедиться, что дело против Фарнса не развалится, – они знали: дело это крепкое, настоящее, – сколько для того, чтобы выяснить, как продвинулось расследование по делу об убийстве отца Майкла Берни.

Карелла пригласил Нелли тогда, когда понял, что они задержали жестокого человека, жена которого жаловалась отцу Майклу на оскорбления словом и действием. Этот же человек был и автором письма священнику, которое таило в себе чуть прикрытую угрозу расправы. По его собственному признанию, он заходил в церковь днем на Пасху. Этому есть как минимум один свидетель – Натан Хупер, – который сообщил, что слышал ожесточенный спор патера с каким-то мужчиной.

Нелли было 32 года. Ее живые голубые глаза и песочного цвета волосы, подстриженные в форме летящего клина, очень подходили к ее энергичному стилю. Сегодня утром она надела темно-синюю юбку и серый жакет, розовую, мужского покроя сорочку и узкий красно-синий репсовый галстук, а также синие туфельки на умеренных каблучках. Она очень нравилась Карелле; чем-то она ему напоминала его сестру Анжелу, хотя внешне не наблюдалось ни малейшего сходства.

Присев на краешек стола лейтенанта, она еще раз разъяснила Фарнсу его права, а потом спросила, твердо ли он решил обойтись без помощи адвоката. Как и большинство новичков, вдруг оказавшихся перед лицом закона, Фарнс заявил ей, что адвокат ему не нужен, потому что он ничего не сделал, а если кто здесь и совершил преступление, так это его жена! Карелла подумал, что любой мелкий уличный дешевый воришка требует адвоката, едва оказавшись в наручниках!

Нелли подробно объяснила Фарнсу, что он в любую минуту по желанию может прекратить допрос или затребовать адвоката, когда увидит в этом необходимость. Даже если сейчас он уклоняется от этого. Снова спросила его, все ли он понял. На что Фарнс весьма раздраженно ответил: «Конечно, понял! Я что, похож на идиота? Повторяю, моя жена пыталась убить меня!»

До применения закона Миранды – Эскобедо, слава Богу, весьма далеко, так что Нелли включила магнитофон, кивнула стенографисту, который придвинул к себе стопку блокнотов для записей, продиктовала в микрофон дату, то есть 30 мая 10 часов 07 минут, описала место и всех присутствующих, а потом приступила к допросу.

В: Назовите, пожалуйста, свое полное имя.

О: Артур Левеллин Фарнс.

В: Ваш адрес?

О: Гровер-парк, Южная улица, 157.

В: Номер квартиры?

О: 12С.

В: Вы живете в этой квартире, по этому адресу с вашей женой Салли Луизой Фарнс?

О: Да. Это она вчера ночью пыталась убить меня!

В: Мистер Фарнс! Вас приняли вчера вечером в 6.45 в отделении «Скорой помощи» при госпитале «Генерал Грир» по поводу ножевого ранения в левое предплечье?

О: Проклятье! Именно так!

В: И вас задержали на ночь для обследования в госпитале и...

О: Да, да!

В: ...и выпустили сегодня в 9.32 утра под охраной детективов Хейза и Кареллы...

О: Да!

В: ...которые доставили вас сюда, в 87-й участок, для допроса, верно?

О: Верно.

В: Вам сообщили, не так ли, что вам предъявлено обвинение в нападении 1-й степени – преступление класса "С"...

О: Да.

В: А также в покушении на убийство – преступление класса "В"?

О: Это моя жена хотела убить меня!

В: Но вам сообщили об этих обвинениях, выдвигаемых против вас?

О: Да.

В: И, конечно, вам разъяснили ваши права согласно решениям Верховного суда по закону Миранды – Эскобедо, и вы ответили, что вы уяснили эти права, не так ли?

О: Вы их мне читали, и я сказал, что понял.

В: И не воспользовались своим правом на адвоката, это верно?

О: Да.

В: Очень хорошо, мистер Фарнс...

Она придвинулась к нему поближе, давая понять своим видом, что все предыдущее – безделица, а сейчас она готова бросить перчатку.

В: ...вы не могли бы рассказать мне, каким образом вы получили ножевое ранение в плечо?

О: Она сошла с ума!

В: Кого вы имеете в виду, будьте любезны сказать?

О: Салли!

В: Вашу жену – Салли Луизу Фарнс?

О: Да!

В: Вы сказали, она сошла с ума?

О: Да!

В: Вы не могли бы объяснить мне, что вы понимаете под этим?

О: Она сошла с ума! Как вы думаете, что можно понимать под этим? Мы сидели на кухне, и вдруг она схватила нож и ударила меня! Спятила! Точно, спятила!

В: Где вы сидели на кухне?

О: За столом.

В: И что делали?

О: Разговаривали.

В: О чем?

О: Не помню.

В: Постарайтесь вспомнить.

О: Как я могу вспомнить, о чем мы разговаривали? Она ударила меня ножом, черт побери!

В: Вы не припомните, говорили ли вы своей жене, что у нее плохая привычка прерывать вас, когда вы...

О: Нет!

В: Именно так, как вы только что прервали меня.

О: Извините, если я вас прервал. Я думал, что вы кончили говорить.

В: Нет, я не закончила.

О: Тогда извините меня.

В: Но вы этого своей жене не говорили? Что у нее дурная привычка прерывать?

О: Не помню, может, и говорил. А вообще это дурная привычка! Вы сами только что сказали.

В: Не думаю, что я так сказала.

О: Но, кажется, вам не понравилось, когда я вас прервал?

В: А вам нравилось, когда вас прерывала ваша жена?

О: Друг друга прерывать неприлично.

В: Это вас раздражало? Когда ваша жена прерывала вас?

О: Это будет раздражать кого угодно! Если тебя постоянно прерывают. Полагаю, вы осознаете, не так ли, что она ударила меня ножом? Я хочу сказать, что не вижу во всем этом связи, прерывала она меня, прерывал я ее... Ножом ударили меня, об этом есть подтверждающие записи в госпитале, вы сами сказали о ножевом ранении в левое предплечье. Оно там появилось не по волшебству, это моя жена ранила меня, черт возьми!

В: А вы не припомните, говорили ли вы своей жене...

О: Вы слышали, что я только что сказал?

В: Да, мистер Фарнс, я вас слышала.

О: Тогда вы понимаете этот факт, что она ранила меня?

В: Да, сэр, понимаю. Она и сама призналась, что ранила вас.

О: Слава Богу, у нее хватило совести сделать это!

В: Вы не помните, говорили вы ей, что еще у нее есть дурная привычка стирать на публике ваше грязное белье?

О: Нет, не помню такого.

В: Тащить ваше грязное белье в церковь и копаться в нем перед священником?

О: Нет. Зачем мне это говорить?

В: Копаться перед отцом Майклом Берни?

О: Нет, нет!

В: И рассказывать о каких-то ваших личных проблемах?

О: У нас не было никаких личных проблем!

В: Мистер Фарнс! Вы били свою жену решеткой от формы для льда?

О: Нет!

В: Мистер Фарнс! Я показываю вам эту решетку, которая была изъята из квартиры 12С по Южной улице, 157, Гровер-парк и приобщена как улика детективами Кареллой и Хейзом из 87-го участка. Вы ее узнаете?

О: Нет.

В: Мистер Фарнс! Вы же знаете, что по прибытии сюда, в полицейский участок, у вас были сняты отпечатки пальцев?

О: Да, знаю.

В: И вы, конечно, в курсе, что в секторе отпечатков управления полиции могут быть сняты отпечатки пальцев с любых предметов и сопоставлены, предположим, с вашими, снятыми тут же, в полиции?

О: Да, я это знаю.

В: Вы по-прежнему утверждаете, что не узнаете этой решетки?

О: Никогда в жизни не видел ее!

В: Мистер Фарнс! Я показываю вам разбитое горлышко бутылки, изъятое из кухонной раковины в квартире 12С на Южной улице, 157, Гровер-парк, и приобщенное как улика детективами Кареллой и Хейзом из 87-го участка. Учитывая все, что я вам только что сказала об отпечатках пальцев, я вас сейчас спрашиваю, били ли вы свою жену бутылкой, частью которой являлось это горлышко?

О: Нет, я не делал этого!

В: То есть не били бутылкой, в которой оставалось еще примерно на одну пятую джина «Танкрей»?

О: Нет!

В: Мистер Фарнс, где вы были в воскресенье на Пасху?

О: Дома. Где же еще мне быть?

В: Весь день?

О: Весь день.

В: А вы не говорили детективам Хейзу и Карелле, что во второй половине дня вы ходили в церковь Святой Екатерины?

О: Ах да! Я совсем забыл!

В: Так вы ходили тогда в эту церковь?

О: Да.

В: Зачем?

О: Побеседовать с отцом Майклом.

В: О чем?

О: О письме, которое я ему написал. Относительно этого письма у нас произошло недоразумение. Я хотел обсудить это с ним.

В: В какое время вы приходили в церковь?

О: Я не помню.

В: Не было ли это между 2.30 и 3.00?

О: Серьезно, не помню. Снаружи еще была полицейская машина.

«О, Боже! – подумал Карелла, – так это же прямо в точку! И Натан Хупер, и Алексис О'Доннелл утверждают, что слышали, как патер спорил с мужчиной или с женщиной, в зависимости от того, кому верить, – где-то между половиной третьего и тремя часами. Но если группа „Эдвард“ уже была там, когда подошел Фарнс, то это должно было быть уже после ссоры! Если только Фарнс не врет...»

В: Вы можете описать эту машину?

Она хотела убедиться, что, когда он подошел, машина действительно стояла там. Ей рассказали суть дела еще до начала допроса, так что она знала, что промежуток времени 2.30 – 3.00 очень важен. Если Фарнс пришел в церковь после этого времени, тогда он не мог быть тем человеком, с которым спорил отец Майкл.

О: Это была полицейская автомашина! Чего там описывать полицейскую машину?

В: Вы не запомнили каких-нибудь особенностей в окраске?

О: Нет. Бело-голубая машина, как все другие полицейские машины в городе!

В: Мистер Фарнс, где вы были 24 мая между 7.00 и 7.30 вечера?

Вечер убийства. Для Нелли было чрезвычайно важно! Нечего здесь ходить вокруг да около! Фарнс сможет представить алиби на время убийства священнослужителя – или не сможет?

О: Когда это было? 24 мая?

В: В прошлый четверг. Вы помните, где вы были в это время?

О: В прошлый четверг...

В: Да.

О: Постараюсь вспомнить. Кажется, в прошлый четверг я работал допоздна. По-моему, я занимался инвентаризацией магазина.

В: Какого магазина?

О: Моего магазина. Я торгую мужской одеждой.

В: Где находится ваш магазин, мистер Фарнс?

О: На Стем-авеню. Между Карсон и Коулс-стрит. Называется К&К «Товары для мужчин». Это из-за перекрестка: Карсон и Коулс. Сразу после Двенадцатой улицы. Напротив нового «Макдональдса».

В: И вы утверждаете, что проводили инвентаризацию вечером 24 мая?

О: Да, я совершенно уверен, что был именно там.

В: И вы были там в семь часов вечера?

О: Если я там был, то «да», я был там в семь часов вечера.

В: И если вы там были, то где вы были в 7.30 вечера?

О: Если я был там, то и в это время я тоже был там.

В: А в 8.00 вечера?

О: Тоже.

В: А в 9.00?

О: Да, я был там всю ночь.

В: Если вы были там.

О: Да. Но я абсолютно уверен, что был там.

В: Но вы не уверены.

О: Нет, я не уверен.

В: С вами был кто-нибудь еще?

О: Нет, никого.

В: Вы были один?

О: Да.

В: И обычно вы проводите инвентаризацию в одиночку?

О: Да.

В: Так что если в ту ночь вы были в магазине, вы были там один?

О: Да.

В: А это значит, что о вашем местонахождении вечером 24 мая мы знаем только с ваших слов.

О: Ну, если я там был, то должна быть запись.

В: О! Какая запись, мистер Фарнс?

О: В моих журналах инвентаризации проставляются даты. Если не ставить дату, сами понимаете, проводить инвентаризацию бессмысленно. Ведь ее цель и состоит в том, чтобы знать, что у вас есть на такой-то день!

В: Да. А где вы отмечаете эту дату?

О: В журнале инвентаризации. Дата, количество, размер и цвет каждого товара. Чтоб я знал, когда заказывать новую партию. Для этого и делается инвентаризация!

В: Да. А сохранился ли этот журнал?

О: Конечно!

В: Где он?

О: В магазине, скорее всего. Обычно я держу его в магазине.

В: И он всегда у вас под рукой? Мы можем проверить дату? Так, чтоб вы смогли уверенно сказать, что весь вечер 24 мая вы сходились в магазине и проводили инвентаризацию?

О: Только если он не пропал по той или иной причине.

В: Пропал? А зачем ему пропадать?

О: Ну вы же знаете этот город! Все время что-то пропадает!

В: Вы утверждаете, что кто-то мог украсть ваш журнал инвентаризации?

О: Не исключено.

В: А зачем кому-то красть журнал инвентаризации?

О: Ну, знаете, это такой город!

В: Таким образом, по вашим словам получается, мистер Фарнс, что, если журнал инвентаризации украден, вы не сможете подтвердить, что в тот вечер проводили инвентаризацию?

О: Или утерян. Этот самый журнал.

В: Украден, или потерян, или переложен в другое место, вы все равно не сможете подтвердить свое местонахождение вечером 24 мая.

О: Какое это имеет отношение к тому, что моя жена порезала меня?

В: Это имеет отношение к убийству священника, мистер Фарнс!

О: И этому надо удивляться?

В: Прошу прощения, не поняла!

О: Я хочу сказать, что вы тут такая умненькая ходите со своими вопросами вокруг да около. Вы думаете, имеете дело с дураком? У меня очень успешный бизнес, я работаю в одном и том же месте уже 15 лет, и я вовсе не так туп!

В: Вы поспорили с ним?

О: Я сказал вам, что произошло недоразумение.

В: Да, но вы не говорили, что между вами был спор!

О: Я сказал «недоразумение», недопонимание! Из-за письма, которое я направил всей...

В: Да, но только что вы говорили, что был спор. Когда это было, мистер Фарнс?

О: Недоразумение! Слушайте! Я хочу дать разъяснение... лента еще крутится? Я хочу, чтоб на кассете совершенно четко было записано, что я имел в виду, говоря о недоразумении, а не о споре. Недоразумении! Ваши детективы приходили навестить меня с этим проклятым письмом, я им рассказал, что это недоразумение урегулировано, мы с отцом Майклом все тогда уладили в эту Пасху. Не было спора! Это ясно?

В: Вы говорите, на Пасху в воскресенье?

О: На Пасху или в любое другое время. Мы не спорили. Точка.

В: Никогда?

О: Никогда!

В: Мистер Фарнс! Я могу выписать ордер на обыск, чтобы найти упомянутый журнал инвентаризации, но я уверена, что вы захотите нам помочь в его поисках. Вы не могли бы поехать в ваш магазин вместе с этими детективами...

О: Нет! Я требую адвоката!

* * *

Нелли посмотрела на Кареллу. Карелла посмотрел на Хейза. Стенографист оторвался от блокнота. Лейтенант Бернс пожал плечами. В комнате был слышен лишь шорох перематывающейся пленки.

– Мистер Фарнс, – наконец, сказала Нелли, – должна ли я понимать...

– Ты правильно поняла, сестренка!

– Должна ли я понимать, что вы не поможете нам найти этот журнал?

– До тех пор, пока адвокат не скажет мне, что я могу это сделать.

– А чем, по-вашему, занимаемся мы?

– Тащите меня в магазин против моего желания!

– Очень хорошо, мистер Фарнс! Мы запросим ордер на обыск! Надо полагать, вы хотите прекратить допрос?

– Ты правильно поняла, сестренка, – сказал Фарнс.

Нелли выключила магнитофон.

– Нас не записывают, – сказала она, – если ты еще раз назовешь меня сестренкой, я тебе дам по шарам, понял!

– Я сообщу об этом моему адвокату! – сказал Фарнс.

– На здоровье! – сказала Нелли и вышла из комнаты.

* * *

Только в час дня Карелла и Хейз получили из Верховного суда ордер на обыск и ключи от К&К «Товары для мужчин» от Салли Фарнс. Салли призналась: ей хотелось бы, чтоб оказалось так, что отца Майкла на самом деле убил ее муж и чтоб его упрятали за решетку до конца срока, отведенного ему жизнью. Кроме того, она подсказала, что обычно он убирает журнал инвентаризации в правый нижний ящик письменного стола в его офисе в глубине магазина.

Нашли этот офис, нашли этот стол и нашли журнал в правом нижнем ящике.

Из журнала следовало, что Фарнс действительно проводил инвентаризацию товаров 24-го мая.

– Нелли будет разочарована, – заметил Карелла. – Она надеялась, что мы поймаем его на лжи.

– Но и это все еще может быть ложью! – сказал Хейз. – То, что Франс поставил дату 24 мая, не означает, что он и в самом деле проводил ее в этот день! Он свободно мог ее сделать на неделю раньше, на три дня раньше! Да когда угодно!

– Предположим, это он убил священника, – сказал Карелла. – Но каковы, по-твоему, мотивы?

– Он – псих, – сказал Хейз. – Ему не нужен мотив.

– Даже у психа есть, как он сам считает, причина.

– Разумеется, ему не понравилось, что жена донесла на него.

– Тогда почему не убить ее? Зачем убивать патера?

– Потому что у него были другие обиды на патера...

– Ты имеешь в виду это дело с письмом?

– Да. Его выставляют на посмешище перед всем приходом. Психи такие вещи воспринимают болезненно, Стив!

– Да, – согласился Карелла.

Они замолчали на некоторое время.

Потом Карелла спросил:

– А ты считаешь, что он это сделал?

– Нет, – сказал Хейз.

– И мне так кажется, – сказал Карелла.

* * *

Как впоследствии описывала Марта Хеннесси, эти подростки были настоящей волчьей стаей! О них сейчас постоянно пишут, эти банды уже переходят все границы и творят беспредел! Их было, может быть, с дюжину, рослые молодые парни, все – белые. Миссис Хеннесси поняла бы, если бы это были негры или испанцы, но белые?! Они ворвались в церковь около трех часов дня. Она была в доме патера, когда услышала страшный шум, доносившийся из церкви, бросилась туда по коридору, ведущему в ризницу, а там три хулигана уже крушили все подряд. В самой церкви отец Орьелла надрывался на английском и итальянском, а его секретарь, эта пожилая итальянка с ее ужасным английским, кричала на них, пытаясь остановить вакханалию! Миссис Хеннесси убежала в дом священника и набрала по телефону в офисе номер 911. Полицейская машина прибыла ровно через три минуты.

По вызову прибыла группа «Эдвард», так как церковь входила в ее сектор в пределах 87-го участка. В ее составе были те же офицеры – мужчина и женщина, – что приезжали сюда из-за прошлого скандала в Пасхальное воскресенье. На этот раз они приехали куда быстрее, чем в прошлый, по той причине, что после убийства патера их обоих вызвали в управление, в центре города, и задали много вопросов об их поведении в воскресенье на Пасху. Это поведение инспектор департамента внутренних дел Брайан Макинтайр охарактеризовал как совершенно недостойное подражания, особенно в таких районах, потенциально опасных в плане расовых конфликтов! Еще под свежим впечатлением от этой резкой речи и выговора дежурные офицеры Джозеф Эспозито и Анна Мария Лопес приняли в 10.39 сообщение о нарушении правопорядка, которое диспетчер описал им как «разбой в церкви Святой Екатерины», включили сирену и, визжа тормозами, помчались к церкви, где если был еще не разбой, то дьявольски на него похоже! Офицер Лопес по своей «уоки-токи» обратилась к дежурному полицейскому офицеру, и в течение трех минут на сигнал 10-13 откликнулись мобильные патрули из секторов «Дейвид» и «Фрэнк», а также полдюжины пеших офицеров, состоящих в ПУКП, и, моментально заполнив церковь, сад и домик священника, схватили шестерых белых подростков; все – с итальянскими именами. Самым младшим из них был Роберт Виктор Корренте.

Очевидно, Бобби и его сообщники здорово накачались каким-то неизвестным галлюциногенным наркотиком. Казалось, его совсем не волновало то, что он оказался в наручниках в дежурной комнате полиции по обвинению в целом букете преступлений, среди которых фигурировало нападение с медным подсвечником, который он схватил с главного алтаря, на отца Фрэнка Орьеллу. В этот момент его сотоварищи разбивали алтарь, срывали с него драпировку и рылись по всей церкви. Бобби орал, что он требует адвоката. Его достойные дружки – кто прикованный наручниками к ножкам стола в разных углах комнаты, кто уже сидя в клетке предварительного задержания в этой же комнате, как попугаи, повторяли за ним каждое его слово. Бобби требовал адвоката – и они требовали адвоката. Бобби вопил, требуя вызвать отца, – они также требовали своих отцов. В дежурке шла настоящая опера, где каждый пел превосходно поставленным голосом. Карелла даже пожалел, что не захватил наушники.

Когда в четыре часа дня в дежурку прибыл Винсент Корренте, он выглядел почти так же, как и в тот день, когда Карелла беседовал с ним. С той лишь разницей, что на нем не было майки с высоким воротом. А если она и была, то ее не разглядеть под спортивной рубашкой с гавайским рисунком и короткими рукавами, которая болталась поверх желто-коричневых брюк. Иначе говоря, он был все таким же мордастым, с брюшком и внешне неопрятным. И он все так же курил сигары «Эль Ропо», запах которых вносил специфику в эту мешанину из воплей подростков, стука пишущих машинок, звонков телефонов и выкриков копов, требующих всех заткнуться к такой-то... Корренте был взбешен! Трудно, однако, было определить, кто его больше приводил в бешенство – собственный сын или люди, арестовавшие его.

– Ты – тупица, сволочь! – кричал он Бобби. – Что ты забыл в церкви, а? – И врезал ему по затылку. Обратившись к Карелле, заорал: «Эй ты! Немедленно сними наручники с моего сына или будешь в глубоком дерьме!»

Карелла спокойно взглянул на него.

– Ты слышишь меня? У меня есть кое-какие друзья! – орал Корренте.

– Мистер Корренте! – сказал Карелла. – Ваш сын обвиняется в...

– Мне плевать, в чем он обвиняется! Он – несовершеннолетний!

– Ему предъявлено обвинение как взрослому.

– Ему только семнадцать!

– Это уже солидный возраст, мистер Корренте! И он обвиняется в...

– Я требую адвоката! – выкрикнул Бобби.

– Заткнись, сволочь! – приказал Корренте. И заявил Карелле: – Он не произнесет ни слова, пока здесь не будет адвоката!

– Прекрасно! – спокойно ответил Карелла.

Ему было интересно, когда же Бобби придет в себя после наркотического опьянения.

* * *

Адвоката Корренте звали Доминик Абруцци.

Он только что прибыл с очередного заседания ВОПУ – Всемирного Ордена по Предупреждению Уверток – наблюдательной комиссии, посвятившей себя такой идее: любой американец, получивший при рождении итальянское имя, обязан сохранять его, не только не меняя, но и не переделывая его на американский манер. В противном случае его ожидают беспощадная и бесконечная травля, преследования до самой могилы с постоянными напоминаниями, что он – просто невежественный крестьянин с надменными замашками. Абруцци был так же похож на итальянца, как и Ричард Никсон.

Карелла заметил, что у него искусственные зубы.

Ему было тридцать пять – тридцать шесть лет, костюм сидел на нем безупречно; сорочка на кнопках и темный галстук. Он впорхнул в дежурную комнату, как будто в ней (или похожей на нее) бывал до этого тысячу раз. Поздоровался с Корренте, помахал рукой Бобби, который, похоже, все глубже погружался в болото депрессии, а затем достаточно любезно спросил:

– Какие здесь проблемы?

Карелла объяснил ему, какими проблемами здесь пахнет. Тут и оскорбление, и угроза первой степени, и кража со взломом второй степени, и хулиганство первой степени, и дерзкое посягательство на личную собственность.

– Вот такие здесь проблемы! – закончил он.

– Так это ваше утверждение, детектив! – сказал Абруцци.

Карелла уловил смысл, который Абруцци вложил в слово «детектив». По интонации можно было подумать, что он сказал «свинья».

– Нет, это не мое утверждение, адвокат, – ответил он, – а то, в чем обвиняется Роберт Корренте!

Он не любил адвокатов, которые защищали преступников. Особенно он не любил итало-американских адвокатов, тем более, если они были похожи на Ричарда Никсона и благоухали змеиным маслом, и особо, когда сам преступник был италоамериканцем.

Абруцци понял, что стоит за словом «адвокат». Интонацию можно было перевести как «стряпчий по темным делам». Абруцци ненавидел итало-американских офицеров органов охраны правопорядка, добившихся высокого положения и веса, которые считали, что их профессия так же чиста и возвышенна, как, положим, у священнослужителей. В демократической стране каждый имел право давать совет и каждый был невиновен до тех пор, пока его вина не доказана, и Абруцци должен здесь доказать, что ни один американский гражданин не будет лишен своих прав, Боже, благослови Америку!