Текст книги "Такова любовь"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Эд Макбейн
Такова любовь

Глава 1

На женщине, стоящей на карнизе, была ночная рубашка. В разгар дня, в половине четвертого, она одета для сна; порывистый весенний ветер прижимает к телу легкую нейлоновую ткань и делает ее похожей на прекрасную греческую статую, изваянную в камне, неподвижно стоящую на постаменте, установленном на расстоянии двенадцати этажей над городской улицей.

Полиции и пожарной команде все это уже было знакомо – нечто похожее они тысячи раз видели в кино и по телевидению, но теперь у них на глазах разыгрывалась настоящая человеческая драма, а не развлекательная программа, и государственные служащие испытывали досаду. Пожарные растянули свои сети внизу, на улице, настроили мегафоны; полицейские оцепили весь квартал и послали двух детективов наверх, к окну, у которого, прижавшись к кирпичной стене, стояла девушка.

Она была красива и молода, ей было лет двадцать, длинные золотистые волосы развевались на апрельском ветру и хлестали ее по лицу и голове. И Энди Паркер, один из двух полицейских, посланных с 87-го участка, большой любитель поговорить, мечтал, чтобы девушка сошла с карниза, – тогда можно будет получше рассмотреть ее полную грудь под прозрачной тканью рубашки. Стив Карелла, второй детектив, просто полагал, что в такой прекрасный весенний день никто не должен умирать.

Девушка, казалось, не замечала полицейских. Она отошла от окна, через которое выбралась на карниз, осторожно, шаг за шагом добралась до угла здания и стояла там, заведя руки за спину и вцепившись в грубую кирпичную стену дома. Карниз был не более фута шириной, он опоясывал весь двенадцатый этаж и заканчивался на углу нелепой горгульей, которая украшала многие старые постройки города. Она не замечала ни ухмыляющейся каменной головы, ни полицейских, высунувшихся из окна в шести футах от нее. Она смотрела прямо перед собой, длинные светлые волосы развевались над головой, как яркий золотой ореол, на фоне красной кирпичной стены. Иногда она бросала взгляд вниз, на улицу. Ее лицо ничего не выражало: ни уверенности, ни решимости, ни страха. Взгляд был пустым: красивое лицо казалось маской, вычищенной ветром, чувственное тело, обласканное им, распласталось на стене, сливаясь с ней.

– Мисс? – позвал Карелла.

Она даже не повернула головы, устремив взгляд прямо перед собой.

– Мисс?

И опять она никак не прореагировала на его присутствие. Вместо этого посмотрела вниз, на улицу, и вдруг, вспомнив, что хороша собой, что сотни глаз устремлены на ее полуголое тело, как бы засмущалась, прикрыла одной рукой грудь и чуть не потеряла равновесие. Она закачалась на мгновение, и рука быстро соскользнула с груди, опять вцепившись в кирпичную стену. Карелла, наблюдавший за ней, внезапно понял, что она не думала о смерти.

– Вы меня слышите, мисс? – спросил он.

– Слышу, – отозвалась она, не оборачиваясь. – Уходите, – голос ее был бесстрастен.

– Хотел бы, да не могу. – Он ждал ответа, но не дождался. – Я должен стоять здесь до тех пор, пока вы не уйдете с карниза.

Девушка коротко кивнула и, не оборачиваясь, сказала:

– Идите домой. Зря теряете время.

– Что бы там ни было, я не могу идти домой, – ответил Карелла, – смена кончается в пять сорок пять. – Он помолчал. – Как вы думаете, сколько сейчас времени?

– У меня нет часов, – отозвалась девушка.

– Ну, а как вы думаете, сколько?

– Не знаю, да и знать не хочу. Послушайте, я понимаю, что вы хотите сделать: вы пытаетесь втянуть меня в разговор, отвлечь меня. Но я не хочу с вами разговаривать. Уходите!

– И вы послушайте, мне ведь тоже не очень-то хочется с вами разговаривать. Но лейтенант приказал: пойди и поговори с той полоумной на карнизе. Вот я и здесь...

– Я не полоумная, – сказала девушка страстно, впервые обернувшись к Карелле.

– Послушайте, я этого не говорил. Это слова лейтенанта.

– Возвращайтесь к своему лейтенанту и пусть он убирается ко всем чертям.

– Почему бы вам самой не пойти со мной и не сказать ему это?

Девушка ничего не ответила, опять отвернулась от него и посмотрела вниз. Казалось, она вот-вот прыгнет. Карелла быстро спросил:

– Как вас зовут?

– Никак.

– У каждого человека есть имя.

– Екатерина Великая.

– Ну а все-таки?

– Ну тогда Мария Антуанетта. Или Клеопатра. Я – сумасшедшая, разве не так? Вы сами сказали. Ну и пусть. Сумасшедшая. Чем не имя?

– Какое?

– Да любое, которое вам нравится. Или все. Уходите! Слышите?

– Держу пари, вас зовут Бланш, – не унимался Карелла.

– Кто это вам сказал?

– Ваша квартирная хозяйка.

– А что еще она вам рассказала?

– Что зовут вас Бланш Мэтфилд, что вы родом из Канзас-Сити и что живете здесь уже шесть месяцев. Разве не так?

– Пойдите и спросите ее, эту проныру.

– Ну так как же? Вас действительно зовут Бланш?

– Да. Господи, к чему все это? Я вижу вас насквозь, будто вы стеклянный. Пожалуйста, уходите. Оставьте меня в покое!

– Зачем? Чтобы, вы прыгнули вниз, на улицу?

– Да. Совершенно верно. Хочу прыгнуть вниз.

– Почему?

Девушка не откликнулась.

– Вам там не холодно? – поинтересовался Карелла.

– Нет.

– Ветер сильный.

– Я его не чувствую.

– Вам принести свитер?

– Нет.

– Почему бы вам не сойти с карниза и не пройти в комнату, Бланш? Идите сюда. Вы ведь простудитесь там, на ветру.

Девушка неожиданно пугающе рассмеялась. Карелла, считая, что не сказал ничего смешного, удивился ее внезапному смеху.

– Я собираюсь убить себя, – сказала она. – А вы беспокоитесь о какой-то простуде.

– Я бы сказал, у вас гораздо больше шансов простудиться, чем убиться, – тихо произнес Карелла.

– Вы так думаете?

– Да. Мне так кажется.

– Хм. Да!

– Разве не так?

– Ну тогда вы здорово будете удивлены.

– Неужели?

– Гарантирую.

– Вам так хочется убить себя, да, Бланш?

– Господи! Почему я это выслушиваю? Ну, пожалуйста, пожалуйста, уйдите.

– Нет. Не думаю, что вам действительно хочется умереть. Я боюсь, что вы упадете с карниза, изувечив себя и еще кого-нибудь внизу.

– Я хочу умереть, – произнесла девушка тихо.

– Почему?

– Вы это действительно хотите знать?

– Да, хотел бы.

Она ответила четко, с расстановкой:

– Потому что я одинока, не любима и никому не нужна.

Она кивнула и отвернулась, потому что глаза ее внезапно наполнились слезами и ей не хотелось показывать их Карелле.

– Такая красивая девушка. Какая ерунда?! Одинока, не любима и не нужна? Сколько тебе лет, Бланш?

– Двадцать два.

– И ты не хочешь дожить до двадцати трех?

– Не хочу, – она повторила безучастно. – Не хочу быть ни на минуту старше, ни на секунду. Я хочу умереть. Ну, пожалуйста, дайте мне спокойно умереть!

– Перестань! Ну перестань же! – увещевал Карелла. – Не хочу и слышать такое. Умереть, умереть! Тебе всего лишь двадцать два года! Впереди вся жизнь!

– Впереди – пустота, – отозвалась она.

– Все впереди!

– Нет ничего! Он ушел! Ничего не осталось! Он ушел!

– Кто он?

– Никто. Или все. Ox! – Она внезапно одной рукой закрыла лицо и начала рыдать. Другой, покачиваясь, держалась за стену дома.

Карелла дальше высунулся из окна, но она внезапно обернулась к нему и закричала:

– Не приближайтесь ко мне!

– Я и не собирался...

– Не выходите! Оставайтесь на своем месте!

– Ну послушай же! Не волнуйся. Я бы и за миллион долларов не вышел на этот карниз.

– Хорошо. Оставайтесь там. Если вы ко мне приблизитесь, я спрыгну.

– Да? Ну и кому до этого дело, Бланш?

– Что вы сказали?

– Да если ты прыгнешь, если умрешь. Думаешь, кто-нибудь тебя пожалеет?

– Нет, я знаю. Никто не пожалеет. Я... Меня это не волнует.

– На четвертой странице о тебе появится сообщение в две строчки... и все. Все быстро забывается.

– Мне на это наплевать. Ну, пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня в покое. Неужели вы не понимаете?

– Нет, никак не могу понять. Мне бы очень хотелось, чтобы ты мне все объяснила.

Девушка перевела дыхание, кивнула, обернулась к нему, медленно и терпеливо сказала:

– Он ушел. Понимаете?

– Кто ушел?

– Какое это имеет значение? Он. Мужчина. Ушел. «Прощай, Бланш. Было хорошо. Но все кончено». Было хорошо... А я... – Глаза ее внезапно вспыхнули. – Будьте вы все прокляты! Я не хочу жить. Не хочу жить... без него!

– Есть и другие мужчины.

– Нет, – она отрицательно покачала головой. – Нет. Я любила его. И люблю. Мне не нужен другой. Я хочу...

– Послушай, иди сюда. Мы выпьем чашечку кофе и постараемся...

– Нет.

– Ну успокойся. Иди же сюда. Ты ведь не собираешься прыгать с этого проклятого карниза. Только зря отрываешь всех от дел. Ну, иди же сюда.

– Я сейчас прыгну.

– Ну хорошо. Только не сейчас. А? В другой раз. Может быть, на следующей неделе или в будущем году. Мы сегодня все очень заняты. Дети балуются, открывают пожарные краны по всему городу. Весна наступила, Бланш. Пожалуйста, сделай мне одолжение, прыгай в другой раз. Хорошо?

– Убирайтесь к черту, – отозвалась она и снова взглянула вниз.

– Бланш?

Ответа не последовало.

– Бланш? – Карелла вздохнул и, повернувшись к Паркеру, что-то шепнул ему на ухо. Паркер кивнул и отошел от окна.

– Ты мне чем-то напоминаешь мою жену, – пояснил Карелла девушке. – В самом деле, мою жену зовут Тедди. Она глухонемая. Она...

– Глухонемая?

– Да, с рождения. – Карелла улыбнулся. – Ты говоришь о своих трудностях? А что если бы ты была глухонемой да еще и замужем за полицейским впридачу?

– Она что, действительно... глухонемая?

– Конечно.

– Жаль.

– А что ее жалеть. Ей и в голову не придет бросаться с карниза.

– Я и не собиралась, – пояснила девушка. – Я хотела принять снотворное. Поэтому и одела ночную рубашку. Но... у меня было мало таблеток, всего лишь половина пузырька. Я не была уверена, что этого хватит. А вы как думаете?

– Вполне достаточно, чтобы заболеть, – отозвался Карелла. – Иди сюда, Бланш. Я тебе расскажу, как однажды я вскрыл себе вены и чуть не умер.

– Неужели?

– Клянусь, так оно и было. Видишь ли, всем нам когда-то бывает плохо. В чем дело? Что на тебя сегодня нашло? У тебя что, менструация?

– Что? А... вы откуда знаете?

– Да так, догадался. Ну иди же, Бланш!

– Нет.

– Ну, Бланш, иди же сюда!

– Нет. Отстаньте от меня.

Внезапно где-то в квартире раздался пронзительный телефонный звонок. Девушка его услышала, вздрогнула, минуту, обернувшись, прислушивалась, а затем безучастно отвернулась. Карелла притворился удивленным. Это он сам послал Паркера вниз позвонить девушке по телефону, а теперь делал вид, что не ожидал звонка.

Он спокойно объявил:

– Телефон звонит.

– Меня нет дома.

– А вдруг что-нибудь важное?

– Не имеет значения.

– А что если это... он?

– Он в Калифорнии. Да это не он. Мне все равно, кто это. – Она помолчала и опять повторила: – Он в Калифорнии.

– В Калифорнии ведь тоже есть телефоны, – не уступал Карелла.

– Это... Это не он.

– Почему бы тебе самой не подойти к телефону и не выяснить?

– Я знаю, это не он! Оставьте меня в покое!

– Может, взять трубку? – послышался чей-то крик из квартиры.

– Она сама подойдет, – отозвался Карелла. Он протянул девушке руку. За его спиной надрывался телефон. – Держись за мою руку, Бланш, – предложил он.

– Нет. Я прыгаю.

– Ты не прыгнешь. Ты вернешься в комнату и ответишь на телефонный звонок.

– Нет! Я сказала – нет!

– Ну так валяй, прыгай, ты мне надоела! Ты просто глупая девчонка. Хочешь размозжить себе голову о тротуар? Он ведь цементный, Бланш! Это ведь не на матрац прыгать! – Его голос срывался до крика.

– Мне все равно. Я прыгаю.

– Ну, так ради бога, прыгай! – разозлился Карелла. Он разговаривал с ней как отец, терпению которого пришел конец. – Если тебе так хочется, прыгай. Только скорее. Тогда мы все сможем пойти домой. Валяй!

– Я иду, – отозвалась она.

– Давай, давай. Либо прыгай, либо держись за мою руку. Не тяни время.

За его спиной телефон непрестанно звонил. Кроме этого звона и дуновения ветра, не было слышно ни звука: ни в квартире, ни на улице.

– Я иду, – прошептала девушка.

– Вот, – встрепенулся Карелла. – Вот моя рука. Держись!

Какое-то страшное мгновение он еще не вполне понимал, что происходит. Широко открыв глаза, он, оцепенев, стоял у окна с протянутой рукой, так и застывшей в воздухе, а девушка, внезапно оттолкнувшись от стены, прыгнула вниз. Он слышал ее пронзительный крик, летящий все двенадцать этажей до земли и заглушающий жуткий перезвон телефона, удар тела о тротуар; оглушенный, отвернулся от окна и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Господи, она все-таки это сделала!

* * *

Торговцу оставалось жить всего лишь пять минут. В каких-нибудь двадцати кварталах от того места, где Бланш прыгнула навстречу своей смерти, он вышел на улицу, держа тяжелый ящик с товаром в одной руке и радуясь весне, олицетворяя ее. Для него Весна была женщиной, которая в бешеном танце переправилась через реку Харб, проскользнула мимо бродяг, непременных участников старинных водевилей, сверкнула голыми ляжками проходящим мимо гудящим буксирам, похотливо подмигнула плавающим презервативам, поддразнила полными бедрами Силвермайн-роуд и парк, весело вспорхнула над крышами многоквартирных домов и грациозно опустилась на середину улицы.

Люди высыпали наружу, приветствуя ее. Они улыбались. Улыбки были на лицах женщин в домашних цветастых платьях, мужчин в спортивных рубашках с открытыми воротниками и в тапочках или в теннисках и шортах. Радуясь, они заключили Весну в свои объятия, прижимали к груди, целовали, приговаривая – где ты пропадала все это время, малышка?

Конечно же, он не знал, что так скоро умрет. Если бы знал, он, вероятно, провел бы свои последние минуты на земле как-то иначе: уж во всяком случае не на улице, с тяжелым ящиком расчесок, в объятиях Весны. Если бы он только знал, что сейчас умрет, он, может быть, устроил салют или сделал бы еще что-нибудь подобное. Или, по крайней мере, выбросил бы ящик к черту и пошел бы к Бора Бора. С тех пор как прочитал в «Гаваи» об этом заведении, он часто посещал его. Иногда, когда торговля расческами шла особенно плохо, он бывал там десять, а то и двенадцать раз в день. Как только он попадал туда, он занимался любовью с темнокожими пятнадцатилетними девицами. Сегодня темнокожие пятнадцатилетние девицы тоже были на улице, но их было мало. К тому же он не знал, что умрет.

Он устало, тяжело ступая, шел по улице, чувствуя себя крепким и сильным, если бы не ящик. Он размышлял о том, удастся ли ему продать сегодня хоть несколько расчесок. До конца рабочего дня нужно было, по крайней мере, продать еще три. Кому, дьявол его побери, нужны расчески, если Весна водит хоровод на улице? Вздохнув, он поднялся на ступеньки ближайшего многоквартирного дома, мимо прыщавой шестнадцатилетней блондинки в рабочих брюках из хлопчатобумажной саржи и белой блузе, и еще подумал, умеет ли она танцевать хулу?

Он вошел в плохо освещенный, зловонный вестибюль, миновал почтовые ящики со сломанными замками и болтающимися дверцами, прошел через открытую дверь с чудом уцелевшим матовым стеклом. На первом этаже, у лестничной клетки, были беспорядочно навалены контейнеры для мусора, они, даже пустые, воняли на весь коридор. Он с отвращением засопел и начал взбираться по лестнице на второй этаж туда, где дневной свет проникал через вентиляционное окно.

Ему оставалось жить всего лишь три минуты. Когда взбираешься по лестнице, ящик становится все тяжелее. И чем выше поднимаешься, тем больше он весит. Он это уже давно подметил. Он был дошлый, умный и наблюдательный и знал это. За многие годы он на собственном горбу прочувствовал связь между физическим состоянием и возрастанием веса ящика при подъеме. Поэтому был рад, когда добрался, наконец, до площадки второго этажа. Он поставил ящик на пол, достал носовой платок, вытер взмокший лоб.

Ему оставалось жить еще полторы минуты. Он аккуратно сложил платок и положил его обратно в карман. Взглянул вверх на металлические цифры на двери перед собой. Квартира 1"А". Буква "А" висела немного вкось. Времени совсем не оставалось.

Он нашел кнопку звонка на косяке двери. Протянул руку... Три секунды. Нажал кнопку...

Внезапный оглушительный взрыв снес дверь и стену квартиры, разорвал продавца пополам, поднял вверх и разметал по лестнице каскад расчесок и обожженной человеческой плоти.

Весна действительно наступила.

Глава 2

Во время последней великой борьбы за демократию детектив второго класса Коттон Хейз служил на борту берегового миноносца, поэтому его боевой опыт ограничивался происшествиями на море. Честно говоря, он как-то раз принимал участие в бомбардировке побережья маленького тихоокеанского острова, но своими глазами никогда не видел результаты разрушительных торпедных атак своего корабля на японские береговые укрепления. Служи он пехотинцем в Италии, разрушения в холле многоквартирного дома не очень бы удивили его. А так как он спал в чистой постели, ел, как говорится, досыта три раза в день, поэтому то, что он увидел, страшно потрясло его.

Прихожая и лестница были завалены штукатуркой, щепками, обрывками обоев, деревянными балками, кухонной утварью, расческами, осколками разбитой посуды, человеческими останками, волосами и мусором, всюду была кровь. Поднятое взрывом, в воздухе стояло облако пыли от штукатурки, пронизанное лучами полуденного солнца, проникающего через вентиляционное окно. Само окно вдребезги разнесло взрывом: осколки были повсюду на лестничной площадке второго этажа. Стены вокруг почернели и вспучились. Все бутылки из-под молока, стоящие тут же у дверей двух других квартир, были разбиты. К счастью, обольстительница Весна завлекла на улицу всех других жителей второго этажа, поэтому в тот апрельский день от взрыва пострадали только разносчик в коридоре и сами обитатели квартиры 1"А".

Хейз шел вверх по заваленной обломками лестнице следом за кашляющим и задыхающимся от пыли патрульным, прикрывая лицо носовым платком и стараясь не думать о том, что он пробирается через кровавые останки того, кто когда-то был человеком. Он прошел по следу из расчесок к поверженной стене и разрушенной двери квартиры: в тот день шел дождь из расчесок – кровавый дождь. Из кухни все еще валил клубами дым, в воздухе чувствовался запах газа. Хейз даже не предполагал, что ему понадобится противогаз, который еще внизу патрульный сунул ему в руку, но страшная вонь заставила его передумать. Он натянул маску на лицо через голову, проверил вводную трубку, соединенную с коробкой противогаза, и следом за патрульным вошел в кухню, ругаясь и ничего не видя, так как стекла тотчас же запылились. Человек в спецовке спешно делал свою работу на кухне за разбитой плитой, стараясь остановить продолжающуюся утечку газа в квартиру. Взрывом плиту отбросило от стены, разорвало трубы, соединяющие ее с газопроводом, и постоянный приток газа в квартиру угрожал новым взрывом. Человек в спецовке, несомненно, посланный либо департаментом общественных работ, либо газовой и электрической компанией, даже не поднял головы, когда они вошли. Он спешил и работал быстро. Один взрыв уже был, и, черт его возьми, он не хотел второго, по крайней мере, пока он сам находился в помещении. Он знал, что смеси одной части окиси углерода с половиной кислорода или двумя с половиной частями воздуха достаточно для того, чтобы снова от какого-нибудь пламени или искры произошел взрыв. Когда он прибыл на место происшествия, он открыл все окна, даже в спальне, хотя то, что он увидел там на кровати, не было приятным зрелищем. Он затем сразу же приступил к работе над искореженными и изогнутыми газовыми трубами, пытаясь установить утечку газа. Он был благочестивый католик, но, если бы сам Папа Римский вошел в кухню, он и то не перестал бы возиться с трубами. Он даже не кивнул вошедшим.

Сквозь запыленные стекла противогаза Хейз наблюдал за его работой, а затем бросил взгляд на развороченную кухню. Не надо было быть большим специалистом, чтобы определить, что именно здесь произошел взрыв. Это было ясно и без перевернутой плиты и запаха газа. Кухня вся разбита: стекла выбиты, кастрюли и сковородки разметало в разные стороны и изрешетило. К счастью, занавески сгорели мгновенно и не произошло большого пожара. Стол и стулья взрывом швырнуло в комнату рядом с кухней, даже здесь взрывом подняло с места тахту и теперь она торчком стояла у разрушенной стены.

В отличие от других комнат, спальня почти не пострадала. Газовщик открыл окно, и весенний ветер зашевелил занавески, беззаботно играя с ними. Одеяло было снято и лежало у изножья постели, а на чистых белых простынях лежали двое – мужчина и женщина – так, как это бывает весной: на мужчине ничего, кроме трусов, в голубую полоску, на женщине – только трико. Оба были мертвы.

И хотя Хейз не очень-то разбирался в патологии, тела мужчины и женщины на постели, даже при том, что рассматривал он их через грязные стекла противогаза, были яркого, вишнево-красного цвета, и он готов был держать пари, что оба они умерли от острого отравления окисью углерода. Он уже готов был размышлять о том, была ли смерть случайной или преднамеренной, – он был хорошим полицейским и не мог, конечно, исключить также и возможность умышленного убийства. Тем не менее начал целенаправленный поиск записки о самоубийстве.

Ему не пришлось долго ее искать. Она лежала неподалеку, на туалетном столике, напротив кровати, прижатая мужскими наручными часами, чтобы не слетела. Не дотрагиваясь ни до часов, ни до записки, Хейз нагнулся, чтобы прочитать написанное.

Она была отпечатана на машинке. Он механически оглядел комнату и увидел ее на маленьком приставном столике возле кровати. Он снова посмотрел на записку.

"Боже, прости нас за содеянное. Мы так любим друг друга. Но весь мир против нас. У нас нет другого выхода. Только так мы можем положить конец своим страданиям и мучениям других. Пожалуйста, пойми.

Томми и Ирэн".

* * *

Хейз утвердительно кивнул, молча высказывая понимание, а затем отметил про себя: не забыть бы забрать записку и часы, как только будут сделаны фотографии. Он пересек комнату, заполнил бланк, который позднее прикрепит к пишущей машинке с тем, чтобы доставить ее в лабораторию, где парни лейтенанта Сэма Гроссмана должны будут провести свои тесты на сравнение записки и шрифта.

Он снова подошел к кровати. Казалось, мужчине и женщине было немногим более двадцати. Мужчина непроизвольно весь обделался, очевидно, после того, когда впал в глубокую кому и когда газ полностью одолел его. Женщину вырвало в подушку. Он стоял у их кровати, задумавшись над тем, как они себе все это представляли. Или мечтали о красивой, спокойной и тихой смерти? Вроде бы как «заснут» и все? Интересно, что они чувствовали, когда началась головная боль? Они, возможно, впали в забытье и не могли сдвинуться с этой кровати, даже если потом и передумали умирать вместе. А когда их тела стало сводить судорогой, прежде чем они впали в оцепенение и не могли уже контролировать ни рвоту, ни другие физические отправления? Он смотрел на тела этих двух людей, Томми и Ирэн, каждому из которых было не больше двадцати, качал головой и думал: «Глупцы, что вы надеялись найти? Откуда вы взяли, что мучительная смерть лучше мучительной жизни? Что заставило вас искать выход в мучительной смерти?»

Он отвернулся от кровати. На полу валялись две пустые бутылки из-под виски. Из одной спиртное пролилось на коврик, брошенный у кровати со стороны женщины. Он не знал, напились ли они до бесчувственного состояния, после того как открыли газовый кран, но так часто поступали те, кто травился газом. Он знал, некоторые люди считают, что самоубийство требует большого мужества, но сам полагал, что это проявление чрезвычайной трусости. Пустые бутылки из-под виски служили подтверждением его мыслей. Он заготовил бирки к каждой из них, но не прикрепил, отложил до тех пор, пока не будут сделаны фотографии.

Одежда женщины лежала на стуле с высокой спинкой, стоявшего рядом с кроватью. Блузка висела на спинке стула, а на ней аккуратно был сложен бюстгальтер. Ее юбка, пояс с резинками, нейлоновые чулки, кожаный пояс были сложены на сиденье. Пара черных кожаных лодочек аккуратно поставлена около стула.

Одежда мужчины была брошена на мягком кресле в другом конце комнаты: брюки, рубашка, нижняя рубашка, галстук, носки и пояс. Сбоку от кресла стояли его ботинки. Хейз сделал пометку: напомнить техническим службам собрать одежду в пластиковые мешки и отвезти в лабораторию. Он также заметил бумажник мужчины, булавку для галстука и мелочь на туалетном столике рядом с сережками и ожерельем из искусственного жемчуга.

К тому времени как он закончил осмотр квартиры, течь была устранена и прибыли работники лаборатории, фотографы из полиции, врач. Ему оставалось только спуститься вниз и переговорить с патрульным полицейским, который первым сообщил в участок о взрыве. Он был молод, неопытен и страшно испуган. Но сумел взять себя в руки и даже разыскал в холле, в груде камней, замызганный, обуглившийся бумажник и передал его Хейзу, будто желая как можно быстрее избавиться от него. Уж лучше бы он его и не находил. По этому бумажнику Хейз определил личность человека, останки которого разметало по стенам и лестнице.

Позже, в тот же самый день, после разговора в лаборатории, он навестил жену разносчика. Она сказала: «Почему именно Хэрри?»

Он объяснил, что по предварительному заключению работников лаборатории, ее муж, вероятно, подошел к двери квартиры 1"А", нажал кнопку звонка, и электрический разряд явился причиной взрыва.

– Почему это обязательно должен был быть Хэрри? – не сдавалась жена торговца.

Хейз пытался объяснить ей, что такое иногда случается, что никто в этом не виноват, что ее муж просто делал свою работу и не имел представления о том, что в квартире за этой злосчастной дверью было полно газа. Но женщина все смотрела на него остановившимся взглядом и беспомощно повторяла:

– Почему именно Хэрри?

Он вернулся в отделение с щемящей болью в сердце. У него едва хватило сил поздороваться с Кареллой, который сидел за своим столом и печатал на машинке рапорт. В тот вечер они оба ушли из отделения в восемь пятнадцать, на два с половиной часа позже официального окончания смены. Настроение Кареллы было отвратительным: он съел холодный ужин, несправедливо рявкнул на жену, даже не пошел взглянуть на спящих близнецов, тут же улегся спать и всю ночь беспокойно ворочался на кровати. Хейз навестил Кристин Максвелл, с которой давно уже был знаком, и предложил пойти вместе в кино. Он следил за экраном со все возрастающим раздражением, потому что в этом, казалось, явном случае самоубийства что-то было не так, но он никак не мог понять, что именно.